|
В современной, как и в более ранней историографической традиции за немногими исключениями1, деятельность скандинавов в Восточной Европе IX – начала XI в. представляется обычно единообразной и неизменной: и в IX, и в X, и в первой половине XI в. они вели торговлю, служили наемниками в дружинах русских (в IX – начале X в. – скандинавских по происхождению) князей, выступали в роли их помощников и советников, ходили походами на Византию. Отмечают источники и грабительские набеги в Прибалтику и на Русь (например, на Ладогу) в VII-X вв.2 Столь же единообразными представляются занятия скандинавов на севере и юге Восточной Европы – в Новгородской земле и в Среднем Поднепровье, причем их пребывание в Южной Руси нередко рассматривается как непосредственное продолжение их торговой и военно-политической деятельности на Севере. Перемещение варяжских (скандинавских) правителей из Новгорода в Киев в конце IX в., казалось бы, подтверждает отсутствие принципиальных различий между формами участия варягов в жизни Северной и Южной Руси хотя бы с этого времени. О том же, на первый взгляд, говорят и данные письменных и археологических источников, интерпретируемые в основном в контексте образования Древнерусского государства с единой "дружинной" культурой, в которой этнические и региональные отличия успешно преодолевались, поскольку она отмечала социальный статус ее носителя, а не его этническую принадлежность.
Между тем изменения характера, форм и интенсивности деятельности скандинавов во времени достаточно очевидны и отмечены даже летописцем XII в., который различал и противопоставлял "русь" и "варягов" как разновременные волны скандинавских мигрантов, занявших различное положение в древнерусском обществе и государстве3. Менее очевидны и потому практически не обращали на себя внимания региональные отличия в деятельности скандинавов в Южной и Северной Руси и их роль в общественной жизни этих территорий4. Поэтому представляется целесообразным хотя бы в общих чертах проследить эти отличия по данным как письменных, так и археологических источников.
Древнейший этап связей Северной и Восточной Европы приходится на время до 860-х гг., условного времени вокняжения Рюрика в одном из главных центров Северной Руси, в Ладоге или на Новгородском городище, и похода росов на Константинополь, очевидно из Киева, под главенством захвативших в нем власть незадолго перед тем скандинавов Аскольда и Дира (или одного Аскольда), если следовать общепринятой интерпретации этих событий. Именно в этот период происходит постепенное проникновение скандинавов вглубь Восточной Европы и освоение ими сначала Волжского (VDI-IX вв.), а затем Днепровского пути вплоть до Константинополя. Эти события отмечают две принципиально различных стадии русско-скандинавских связей. Первая – вокняжение Рюрика–знаменует завершение процессов освоения Балтийско-Волжского пути и становления связанных с ним политических структур, вторая – закрепление Аскольда и Дира в Киеве – отмечает возникновение потребности в контроле над Днепровским путем.
Самые ранние продвижения скандинавов на северо-западе в район Приладожья, очевидно, могут датироваться VI-VII в. (к VI в. относится погребение женщины-скандинавки в Риеккала в северной части Ладожского озера5, VII в. датируется равноплечая фибула типа Вальста, найденная на дне р. Волхов6). К середине VIII в. уже существует поселение в Ладоге (ныне Старая Ладога) с постоянным скандинавским населением, а в середине IX в. скандинавы обосновываются на Новгородском (Рюриковом) городище и на Сарском городище под Ростовом. Скандинавские древности концентрируются в названных и нескольких других пунктах, но отдельные находки встречаются и во многих других местах вдоль речных магистралей, вьгоодящих на Волгу. Об освоении скандинавами к началу IX в. северной части Волжского пути7 говорит также концентрация кладов арабских монет конца VIII – начала IX в. в Поволховье8. Наконец, сколь ни туманны и трудно датируемы сообщения саг и других письменных источников, они отражают историческую память о ранних походах викингов, в первую очередь свеев, в Восточную Прибалтику и на Северо-Запад будущей Руси9.
Деятельность скандинавов здесь протекает в малоблагоприятных для производящего хозяйства климатических условиях, что обусловливало низкую плотность финского населения и отсутствие развитой системы протогородских поселений. Одновременно со скандинавской происходит славянская земледельческая колонизация, в результате которой славяне заселяют плодородные участки вдоль рек и озер10.
Находки скандинавских древностей на северо-западе Восточной Европы с VII по середину IX в., как кажется, не подтверждают скандинавскую земледельческую колонизацию11, однако они свидетельствуют, что скандинавы самым активным образом участвовали в освоении Балтийско-Волжского пути: именно находки скандинавских предметов очерчивают его зону. Скандинавы основывают в его стратегически ключевых пунктах поселения или обосновываются на уже существующих, откуда осуществляют контроль за функционированием пути и где занимаются торговой и ремесленной деятельностью, вовлекая в нее местное население. Образование трансконтинентального торгового пути объективно послужило одним из важных факторов (если не решающей предпосылкой) зарождения государственности на севере Восточной Европы12. Естественным завершением этих процессов оказывается возникновение раннегосударственного образования, во главе которого в 860-е гг. становится – по соглашению с местной знатью – скандинавский военный вождь.
Практически полное отсутствие скандинавских древностей к югу от водораздела Западной Двины – Днепра – Верхней Волги до рубежа IX-X вв.13 могло бы рассматриваться как доказательство незнакомства скандинавов с Днепровским путем и Южной Русью в IX в., если бы не сообщения "Повести временных лет" (далее – ПВЛ) о вокняжении в Киеве Аскольда и Дира и завоевании Киева Олегом. Вряд ли могут быть сомнения в том, что эти походы были отнюдь не первыми "прорывами" скандинавов на юг по неразведанным пространствам Восточной Европы. Им должны были предшествовать десятилетия плаваний по рекам Восточноевропейской равнины14, открытие речных путей и волоковых переправ, связывавших бассейны Балтийского и Черного морей, обнаружение богатых городов (вплоть до Константинополя), привлекательных для скандинавских отрядов. И действительно, византийские и западноевропейские источники указывают на появление скандинавов в Черном море по крайней мере с начала IX в.
Именно к этому времени относятся первые упоминания в византийских источниках о нападениях отрядов народа рос на города, расположенные в западной части Черного моря, в первую очередь, в Житии Георгия Амастридского (ныне аутентичность этого сообщения не вызывает сомнений)15. Уже в первой половине IX в. в византийском антропонимиконе появляются скандинавские имена: так, ок. 825 г. некий Ингер (Ἴγγϵρ < Ingvarr) становится митрополитом Никеи, а жену византийского императора Василия I Евдокию (род. ок. 837 г.) называют по имени отца Ингериной, т. е. ее отца звали Ἴγγϵρ или Ἴγγορ < др.-исл. Ingvarr (ср. Игорь)16. Возникшее тогда же наименование Ῥῶϛ, первоначально обозначавшее скандинавов, является, вероятно, рефлексом самоназвания этих отрядов – rōþs(menn)17, которое отразилось в финских языках как ruotsi и дало в древнерусском языке слово русь. Изначально оно имело этносоциальное, "профессиональное" значение ("воины и гребцы из Скандинавии, отряд скандинавов на гребных судах") и уже на восточнославянской почве развилось в политоним (Русь, Русская земля) и этноним (русский)18.
К комплексу наиболее ранних источников, упоминающих народ рос, принадлежит сообщение Вертинских анналов (839 г.) о появлении в Ингельгейме у Людовика Благочестивого послов от некоего "кагана" к византийскому императору Феофилу, которые назвались росами, а на деле оказались свеонами (шведами)19. Наконец, о том же времени как начале более или менее регулярных контактов европейского севера и Византии говорят и археологические источники: появление византийских импортов в Скандинавии (впрочем, в IX в. малочисленных), включение византийских милиарисиев в состав кладов арабских монет20, а также греческое граффито Zαχαριαϛ, на арабской монете из Петергофского клада, зарытого в самом начале IX в. и содержащего монеты со скандинавскими руническими, арабскими и, возможно, хазарскими руническими надписями21.
Однако ни один из упомянутых зарубежных источников не содержит прямых свидетельств использования росами Днепровского пути в начале IX в. Напротив, некоторые из них скорее указывают на то, что скандинавы достигали Черного моря по Волге (с волоком Волга-Дон?). О том же говорят и маршруты поступления арабского серебра на север Европы: преимущественно по Дону22. Упоминание "кагана" в Вертинских анналах, которое породило историографический штамп о существовании в 830-е гг. в Среднем Поднепровье восточнославянского государства, чей правитель носил титул каган, наиболее естественно соотнести с главой хазарского государства, а росов-свеонов рассматривать как членов хазарского посольства в Византию23 (именно в 830-е гг. между Византией и Хазарией происходит интенсивный дипломатический обмен, завершившийся тем, что император Феофил направил инженера Петрону Каматирадля строительства крепости Саркел на Дону). Вероятно, магистралью, ведшей в Византию, мог на раннем этапе служить не только Днепровский, но и Волжский путь. Однако как в Поднепровье, так и на Дону и в Среднем и Нижнем Поволжье скандинавских древностей IX в. практически не обнаруживается, нет здесь и поселений, основание которых можно было бы связать с пребыванием скандинавов24.
Очевидно, это говорит об отличном от Северо-Запада характере первоначального проникновения скандинавов на юг Восточной Европы и их деятельности на этой территории. Обусловлены же эти отличия могли быть как особенностями местных условий, с которыми столкнулись скандинавы в Среднем Поднепровье. так и целями их продвижения на юг. В IX в. Среднее Поднепровье было регионом с развитым производящим хозяйством, высокой плотностью земледельческого населения и густой сетью поселений, которые образовывали своего рода гнезда вокруг укрепленных городищ, где процветала ремесленная деятельность25. Эти условия сами по себе требовали от скандинавов иной, нежели на Северо-Западе, тактики. Но иными были и стимулы, влекущие скандинавов на юг.
До середины – второй половины IX в. Среднее Поднепровье представляется транзитной зоной, через которую проходили редкие отряды наиболее предприимчивых и удачливых "морских конунгов", наслышанных о богатствах Востока и Византии. На протяжении первой половины IX в., а вероятно, и с более раннего времени, они разведывают и осваивают речные пути, ведущие через Волгу и Днепр в Черное море и далее в Византию. Судя по имеющимся сведениям, они стремятся к быстрому обогащению с помощью грабежа, а не установлению регулярной торговли, т. е. их цели в данном регионе принципиально не отличаются от целей викингских отрядов в других областях Европы. Они нападают на города Западного Причерноморья (Амастриду) и Константинополь, но не задерживаются на своем пути и соответственно почти не оставляют отчетливых следов в материальной культуре. Лишь временами они вступают в контакты с местными правителями, подчас оказываются у них на службе, но не оседают у них надолго.
Только в середине IX в., видимо, Среднее Поднепровье как таковое оказывается в сфере интересов скандинавских отрядов. По мере накопления сведений о топографии и этно-политической обстановке юга Восточной Европы скандинавы начинают активнее использовать Днепровский путь, в особенности из-за того, что Хазарский каганат все сильнее препятствует проникновению отрядов викингов на свою территорию, и им редко удается спускаться ниже Булгара26. Именно тогда и возникает потребность в установлении контрольных пунктов на Днепре для обеспечения нормального функционирования магистрали и установления торговых отношений с местным населением. Этот этап, вероятно, и отразился в рассказе овокняжении в Киеве Аскольда и Дира27. Единственное событие в их деятельности, о котором говорит составитель ПВЛ (кроме их вокняжения в Киеве), – это поход на Царьград28. Дополнение Новгородской первой летописи (далее – НПЛ) о том, что они воевали с древлянами и уличами29, является единственным в этой летописи сообщением об их деятельности30, и, вероятно, отражает не столько воспоминания о действительных событиях, сколько представления новгородского летописца, в отличие от составителя ПВЛ считавшего Аскольда и Дира князьями, – об обязательных деяниях князя31. Тем самым, на основании этого повествования более или менее уверенно можно говорить лишь об установлении скандинавами в середине IX в. контроля над Киевом и использовании его в качестве базы для осуществления похода на Константинополь.
Утверждение скандинавских правителей в Киеве – бесспорное свидетельство возросшей роли Днепровского пути. Но рассказ показывает и то, что контингент оседающих на юге скандинавов еще крайне малочислен – речь идет не об основании нового поселения (таковым станет Гнёздово полувеком позже), а об установлении контроля над уже существующим центром32. Наконец, как явствует из летописи, – конечной целью предводителей викингов был не Киев, а Константинополь, суливший огромные богатства в случае удачного похода. Киев, видимо, играл в данном случае роль опорного пункта, базы для дальнейших набегов (ср. аналогичные "базы" викингов IX в. в Западной Европе: на островах в устьях Темзы, Рейна, Сены и др.).
В отличие от Северо-Запада, скандинавские отряды на юге еще и в середине LX в. не включаются непосредственно в социально-экономические процессы в восточнославянском обществе, хотя угроза грабежа со стороны скандинавов и возможность принять участие в перераспределении награбленных ими на черноморских берегах богатств могли в какой-то степени способствовать консолидации местного общества, но это было косвенное влияние, а отнюдь не прямое участие.
Вокняжение Олега в Киеве положило начало новому этапу деятельности скандинавов в Южной Руси. Во-первых, вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов. Во-вторых, скандинавские по происхождению правители и их окружение заняли в Киеве господствующее положение, сосредоточив в своих руках военную, административную и фискальную верховную власть. Однако они – по крайней мере в значительной своей части – оказались интегрированными в славянскую среду. И хотя процесс ассимиляции скандинавов в конце IX в. только начинается, степень "включенности" дружин Олега и Игоря в восточнославянское общество была неизмеримо выше, нежели их предшественников. И сообщения ПВЛ о деятельности Олега полностью подтверждают это.
Поход Олега на Константинополь, казалось бы, сходный с нападениями росов первой половины – середины IX в., имеет и принципиальное отличие: он завершается заключением договора, который обеспечивает не личные интересы правителя, как, например, договоры предводителей викингов с правителями Англии и Франции33, а государственные нужды Руси, точнее, ее правящего слоя, военной элиты, регулирует ее торговые и политические связи с Византией, обеспечивая их устойчивость34. Известия о походах Олега на древлян, северян, радимичей, очевидно, отражают сложный и отнюдь не завершившийся при нем процесс "собирания" земель, консолидации племенных территорий в единое государство. Упоминания об установлении "даней" свидетельствуют об упорядочении обложения включаемых в состав Русского государства племен. Таким образом, деятельность Олега (и его скандинавских дружин), как и позднее Игоря, объективно коренным образом отличается от походов викингов: это более или менее последовательная (хотя, вероятно, далеко не всегда осознанная) внутренняя и внешняя политика, преследующая цели консолидации и укрепления восточнославянского государства.
Скандинавские древности в Южной Руси становятся все более многочисленными и отчетливыми в середине – второй половине X в., что обнаруживает прямую связь оседающих здесь скандинавов с великокняжеской властью. Скандинавские комплексы концентрируются в местах стоянок великокняжеских дружин, куда, очевидно, свозилась дань и откуда осуществлялся контроль над торговыми путями и племенными территориями. Наблюдается тяготение этих стоянок к двум крупнейшим центрам Среднего Поднепровья: самому Киеву (Киев, Вышгород, Китаев)35 и Чернигову (Шестовица, Седнев, Табаевка)36, но аналогичные памятники, также отражающие пребывание дружин великого киевского князя, имеются и в Гнёздове под Смоленском, в Тимереве под Ярославлем и др., т.е. на дальних рубежах формирующегося Древнерусского государства. Показательно, что в Южной Руси (вне зоны Днепровского пути) очень мало рассеянных, единичных находок скандинавских предметов или комплексов. Отсутствует и собственная скандинавская топонимия для населенных пунктов: все известные скандинавским источникам южнорусские топонимы – передача местных наименований: Клев > Kænugarðr37, Витичев > Vitahólmr38, тогда как на севере большинство топонимов имеют скандинавское происхождение (Hólmgarðr) или образованы с помощью скандинавских терминов (Aldeigjuborg)39.
Таким образом, оседание скандинавов в Южной Руси с самого начала было связано с укреплением центральной власти в Киеве и подчинено задачам становления и консолидации Древнерусского государства.
Завершение процессов образования Древнерусского государства в последней четверти X в. ставит приходящих на Русь скандинавов в новые отношения с центральной властью. Дружинники Олега и Игоря, осевшие на Руси, и их потомки уже вряд ли могут рассматриваться иначе, нежели как представители древнерусской военной знати: показательно, что и летописец конца XI – начала XII в. никогда не применяет к ним этническое определение "варяг", т.е. скандинав. Они – русы. Варягами же называются скандинавы, оказывающиеся на Руси в качестве воинов-наемников и торговцев, как правило, на короткое время40. Лишь незначительная часть их остается здесь навсегда41, поскольку необходимость в использовании новых выходцев из Скандинавии в аппарате государственного управления уже отпала: существует достаточно широкий слой местной знати. Основной формой деятельности новоприбывающих скандинавов, собственно "варягов", становится военная служба: их отряды нанимаются на более или менее длительный срок за определенную плату, после чего распускаются или отправляются домой на север или далее на юг – в Византию. Они находятся под строгим контролем центральной власти и в конфликтных ситуациях древнерусские князья защищают интересы местного населения, а не пришлых наемников42. На протяжении первой половины XI в. роль варягов продолжает уменьшаться, становясь чисто вспомогательной, и постепенно сходит на нет.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См.: Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Историко-археологические очерки. Л., 1985. С. 249-265; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Древнерусские влияния в культуре Скандинавии раннего средневековья // ИСССР. 1984. № 3. С. 50-65.
2. См.: Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги как источник по истории народов Восточной Прибалтики (VII-XII вв.) // Летописи и хроники. 1980 г. М., 1981. С. 27-42. О нападении ярла Эйрика на Ладогу см.: Джаксон Т. Н. ИКС-1993. С. 152-153. Ср. также сообщение ПВЛ о взимаемой варягами дани и об отказе местных племен выплачивать дань, что интерпретируется иногда как свидетельство викингских набегов на северо-запад Восточной Европы (ПВЛ-1996. С. 13). На основании археологических материалов А. Стальсберг полагает, однако, что отношения скандинавов с местным населением были по преимуществу мирными: Statsberg A. Scandinavian Relations with Northwestern Russia during the Viking Age: the Archaeological Evidence // JBS. 1982. Vol. XIII. No. 3. P. 267-295.
3. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X-XI вв. К истории названия "варяг" // Славяноведение. 1994. № 2. С. 56-68.
4. Впрочем, уже в 1990 г. А. П. Моця кратко отметил существование различий в характере присутствия скандинавов на Севере и Юге Руси (Моця О. П. Поховання скандiнавiв на Пiвднi Киiвськоi Pyci // Археологiя. 1990. № 4. С. 96).
5. Кочкуркина С. И. Археологические памятники Корелы. М., 1981. С. 19-20.
6. Амброзиани Б., Гайдуков П. Г., Носов E. H., Янссон И. Первая находка скандинавской равноплечей фибулы типа Вальста на Руси // Археологические вести. Л., 1994. Вып. 3.
7. Дубов И. В. Великий Волжский путь. Л., 1989. См. также статьи И. Л. Измайлова, А. Н. Кирпичникова, Е. А. Мельниковой, Е. Н. Носова, А. Стальсберг, И. Янссона и др. в сб. ст.: Международные связи, торговые пути и города Среднего Поволжья IX-XII веков. Казань, 1999; Средневековая Казань: возникновение и развитие. Казань, 2000; Великий Волжский путь. Казань, 2001; Великий Волжский путь. История формирования и развития. Казань, 2002.
8. Nosov E. N. International Trade Routes and Early Urban Centers in the North of Ancient Russia // Fetmo-Ugri et Slavi, 1978. Helsinki, 1980. P. 49-62.
9. См.: Джаксон Т. Н. ИКС-1993.
10. Конецкий В. Я. Некоторые вопросы исторической географии Новгородской земли в эпоху средневековья // НИС. 1989. Вып. 3 (13). С. 3-19; Кирьянов А. В. История земледелия в Новгородской земле. X-XV вв. // МИА. 1959. № 65. С. 306-362; Жекулин В. С. Сельскохозяйственная освоенность ландшафтов Новгородского края в XII-XIV вв. // Изв. ВГО. 1972. № 1. С. 21-29.
11. В последнее время ее предполагает И. Янссон (Jansson I. Warfare, Trade or Colonisation? Some General Remarks on the Eastern Expansion of the Scandinavians in the Viking Period // The Rural Viking in Russia and Sweden. Örebro, 1997. P. 9-64). Думается, что даже присутствие скандинавских имен в берестяных грамотах, присланных в Новгород из сельской местности в XI-XIV вв. (Мельникова Е. А. Скандинавские личные имена в новгородских берестяных грамотах // Славяноведение. 1999. № 2. С. 10-15), свидетельствует лишь о том, что в соответствующих деревнях – располагавшихся по преимуществу на водных путях – размещались новгородские сборщики даней или воины, контролировавшие пути, а не колонисты-земледельцы. Именно поэтому скандинавские имена в берестяных грамотах единичны и, как правило, вкраплены в списки славянских имен (единственное исключение составляет грамота № 2, где присутствует несколько скандинавских личных имен, одно из которых входит в состав топонима).
12. Мельникова Е. А. К типологии предгосударственных и раннегосударственных образований в Северной и Северо-Восточной Европе. Постановка проблемы // ДГ. 1992-1993 годы. М., 1995. С. 16-32.
13. Археологические исследования последних двух десятилетий показали, что скандинавские древности появляются в Подесенье уже в конце IX в. (Андрощук Ф. О. Нормани i слов'яни у Подесеннi. Київ, 1999).
14. Ср. около 100 лет, прошедших от первых следов проникновения скандинавов в Поволховье до возникновения Ладоги.
15. Васильевский В. Г. Труды. Пгр., 1915. Т. 3.
16. Бибиков М. В. Скандинавский мир в византийской литературе пактах // СС. 1986. Вып. XXX. С. 97-105.
17. Бибиков М. В., Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Ранние этапы русско-византийских отношений в свете исторической ономастики // ВВ. 2000. Т. 59. С. 35-39.
18. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Эволюция названия "русь" в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX-X вв.) // ВИ. 1989. № 8. С. 24-38.
19. MGH SS. 1885. Т. 1. Р. 434.
20. Duczko W. Byzantine Presence in Viking Age Sweden. Archaeological Finds and Their Interpretation // Rom und Byzanz im Norden. Mission und Glaubenwechsel im Ostseeraum während des 8.-14. Jahrhunderts. Stuttgart, 1997. S. 291-311.
21. Мельникова Е. A. CPH НИИ. С. 115-119.
22. Фомин А. В. Источниковедение кладов с куфическими монетами IX-Х вв. Дис. … канд. ист. наук. М., 1982.
23. Это предположение, кажется впервые, было сформулировано в кн.: Laehr G. Die Anfänge des Russischen Reiches. В., 1930. S. 16, 122. См. также: Dvornik F. The Making of Central and Eastern Europe. L., 1949. P. 63. Одновременно высказывалось мнение, что каганом прибывших в Ингельгейм росов был глава (пред)государственного образования в Поволховье, получившего в литературе наименование "каганат русов", или "Русский каганат". В последнее десятилетие вопрос о "каганате русов" вновь широко дискутируется. См.: Цукерман К. Два этапа формирования Древнерусского государства// Славяноведение. 2001. №4 (впервые опубл. в кн.: Les Centres proto-urbains russes entre Scandinavie, Byzance et Orient. Actes du Colloque International tenu au Collége de France en octobre 1997 / M. Kazanski, A. Nercessian et С. Zuckerman. P., 2000. P. 95-120) и отклики: Петрухин В. Я. О "Русском каганате", начальном летописании, поисках и недоразумениях в новейшей историографии // Славяноведение. 2001. № 4. С. 78-82; Калинина Т. М. Восточные источники в статье К. Цукермана "Два этапа формирования Древнерусского государства" // Славяноведение. 2003. № 2. С. 15-19.
24. Измайлов И. Л. "Русы" в Среднем Поволжье (этапы булгаро-скандинавских этно-социальных контактов и их влияние на становление городов и государств) // Международные связи. С. 94-100.
25. Смиленко А. Т., Юренко С. П., Сухобоков О. В., Пархоменко О. В. Культуры восточных славян и их соседей в предгосударственный период // Этнокультурная карта территории Украинской ССР в I тыс. н. э. Киев, 1985. С. 106-140.
26. Коновалова И. Г. Походы русов на Каспий и русско-хазарские отношения // Восточная Европа в исторической ретроспективе. К 80-летаю В. Т. Пашуто. М., 1999. С. 111-120.
27. ПВЛ-1996. С. 13; НПЛ. С. 106. Вопрос о достоверности сообщения об их совместном правлении в данном случае несущественен. См. обсуждение этого вопроса: Котляр Н. Ф. Древняя Русь и Киев в летописных преданиях и легендах. Киев, 1986. С. 51-54.
28. ПВЛ-1996. С. 13. Ник. дополняет сообщение о походе упоминанием об их крещении после нападения на Константинополь (под 6384/876 г.) (ПСРЛ. СПб., 1862. Т. IX. Патриаршая или Никоновская летопись. С. 13). Оно перекликается со сведениями в византийских источников о крещении росов после их неудачного похода на Константинополь 860 г. (см.: Кузенков П. В. Известия о первом походе руси на Константинополь в средневековых письменных источниках // ДГ. 2000 год. М., 2002. С. 3-172).
29. "И беша ратнии с Древляны и с Улици" (НПЛ. С. 106). Ник. говорит также об их войне с полочанами и печенегами, но не упоминает древлян и уличей (ПСРЛ. Т. IX. С. 9).
30. В рассказе НПЛ о походе на Константинополь их имена не названы, а сам рассказ помещен непосредственно после повествования о Кие и его братьях и перед сказанием о призвании варягов (НПЛ. С. 105). Речь же об Аскольде и Дире – их вокняжении в Киеве и походах на другие племена – идет совершенно независимо, после сказания о призвании (НПЛ. С. 106).
31. Составитель ПВЛ дважды отмечает некняжеское происхождение Аскольда и Дира (при их первом упоминании: "И бяста у него [Рюрика] 2 мужа, не племени его, но боярина" и при описании взятия Киева Олегом: "Вы неста князя, ни рода княжа". – ПВЛ-1996. С. 14) и потому не приписывает им положенных для князя деяний (Мельникова Е. А. Первые русские князья: о принципах реконструкции летописцем ранней истории Руси // ВЕДС. XIV: Мнимые реальности в античной и средневековой историографии. 2002. С. 143-151). Напротив, составитель НПЛ подчеркивает их княжеский статус, рассказывая об их вокняжении в Киеве: "...приидоста два варяга и нарекостася князема... и беста княжаща в Киеве" (НПЛ. С. 106), хотя и повторяет в рассказе о захвате Киева, правда, вкладывая в уста Игоря, фразу о том, что Аскольд и Дир "неста князя, ни роду княжа" (НПЛ. С. 107).
32. См., впрочем, последние археологические исследования Киева: Комар А. К дискуссии о происхождении и ранних фазах Киева // Ruthenica. Киев, 2005. Т. IV. С. 115-137; Sagaidak М. Medieval Kiev from the Perspective of the Archaeological Study of the Podol District// Там же. С. 138-160; Сагайдак М. Про деякi спiрнi питання iсторичної топографiї ранньосередньовiчнього Киева // Науковi записки з української iсторiї. Збiрник наукових статей присвяченний пам'ятi В. В. Седова. Переяслав-Хмельницький, 2005. Вип. 16. С. 94-104.
33 Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. "Ряд" легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // ДГ. 1990 год. М., 1991. С. 219-229; Мельникова Е. А. Укрощение неукротимых: договоры с норманнами как способ их интеграции в инокультурных обществах // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 2 (32). С. 12-26.
34. Предположения о заключении договора в результате похода 860 г. гипотетичны, поскольку он не оставил документальных следов (см.: Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. М., 1980. С. 47-82). Представляется, что обстоятельства окончания похода – гибель флота росов из-за бури – вряд ли могли побудить византийские власти к заключению договора с варварами.
35. Каргер М. К. Древний Киев. М.; Л., 1958-1961. Т. 1-2; Моця О. П. Поховання скандiнавiв.
36. Блiфельд B. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовицi. Київ, 1977; Андрощук Ф. О. Нормани i слов'яни.
37. Древнерусские города в древнескандинавской письменности / Сост. Г. В. Глазырина, Т. Н. Джаксон. М., 1987. С. 32-34; Джаксон Т. Н., Молчанов A. A. Древнескандинавское название Новгорода в топонимии пути "из варяг в греки" // ВИД. 1990. Вып. XXI. С. 226-238.
38. Мельникова Е. А. СРН ННИ. С. 282-283.
39. Мельникова Е. А. Древнескандинавские топонимы с корнем garð- // CC. 1977. Вып. XXII. С. 199-210; Джаксон Т. Н., Молчанов A. A. Древнескандинавское название Новгорода; Джаксон Т. Н. Древняя Русь глазами средневековых исландцев. N.Y., Queenston, Lampeter, 2000. С. 107-124.
40. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии.
41. См., например, историю варяга Шимона, упомянутого в Киево-Печерском патерике, и его потомков: Молчанов A. A. История древнерусского боярства в генеалогических источниках (ростово-суздальские и московские тысяцкие Шимоновичи-Протасьевичи в XI-XIV вв.) // ВЕДС. [III]: Проблемы источниковедения. 1990. С. 79-83.
42. Это ярко проявилось в отправке Владимиром отряда варягов в Византию после взятия Киева в 980 г., в конфликте варяжской дружины Ярослава с новгородцами, описанном под 1016 г., и др.
|
|
