|
Между мифологическими и героическими песнями отсутствует условный знак в виде обнаженного меча, препятствующего их восприятию как единого целого. Многие фрагменты героических песен по форме и стилю так схожи с отдельными мифологическими песнями, что соответствующий героический сюжет воспринимается скорее как условное обрамление, чем единственно возможный контекст подобных фрагментов. Так, например, "Речи Сигдривы", а также фрагмент "Речей Регина" (Rm. 20-25) перекликаются с "Речами Высокого", а перебранки героев в "Первой песни о Хельги, убийце Хундинга" (HHI. 36-44) и в "Песни о Хельги, сыне Хьёрварда" (HHv. 15-25) заставляют вспомнить бранные речи богов и Локи из "Перебранки Локи". Начало "Речей Фафнира" напоминает "Песнь о Харбарде": Hbr. 1. Hverr er sá sveinn sveina / er stendr fyr sundit handan? "Что это за парень своего рода, / что стоит там за проливом?" Sveinn ok sveinn! / hveriom ertu sveini um borinn? / hverra ertu manna mögr? "Парень, а парень, какого ты рода? Чей ты потомок?", – а чередование вопросов и ответов, лежащее в основе "Речей Фафнира", как и форма, в которой задаются вопросы, перекликается с Речами Вафтруднира: Fm. 12. Segðu mér, Fáfnir, / allz þik fróðan kveða / ok vel mart vita: hveriar ro þær nornir / er nauðgö nglar ro / ok kiósa mœðr frá mögom? "Скажи мне, Фафнир, / раз называешься мудрым / и многое знаешь: / кто те норны, которые помогают женщинам / и выбирают матерей среди людей?"; Vm. 28. Segðu þat it fimta, / allz þik fróðan kveða / okþú, Vafþrúðnir, vitir, / hverr ása elztr / eða Ymis niðia yrði í árdaga "Скажи же пятое, / раз называешься мудрым / и ты, Вафтруднир, знаешь, / кто был старшим из асов / или из потомков Имира / в древние времена?" Существует и сходство отдельных мотивов, подкрепляемое сходством выбора признаков при описании героев в отдельных контекстах. Так, например, переодевание Хельги в женщину при попытке спастись от преследования конунга Хундинга в начальных строфах второй песни о Хельги заставляет вспомнить "Песнь о Трюме" и рассказ о переодевании великана Тора в одежды Фрейи с целью вернуть себе молот, похищенный Трюмом: ННН. 2. Hvöss его augo / í Hagals þýjo, / era þat, karis ætt / er á kvernom stendr, / steinar rifna, / støkkr lúðr fyrir! "Зорок взор у рабыни Хагаля, / уж не из мужчин ли тот, / кто стоит за жерновом, / камни бьются, / скачет опора"; Þrk. 27. Hví ero öndótt / augo Freyio? / þikki mér ór augom brenna! "Отчего страшны / глаза Фрейи, / кажется мне, что из глаз / пышет пламя!"
Любое появление слабых прилагательных, знакомых по мифологическим песням, неизбежно будит в памяти соответствующие контексты и сюжеты мифологических песен, и словоформа не воспринимается в отрыве от последних. Так, слабое прилагательное hrímkaldi как характеристика Регина, сына Хейдмара, в контексте Fm. 38. Höfði skemra / láti hann þann inn hrímkalda jötun / ok af baugom búa "Голову отрезать / доложен он тому инистому йотуну / и лишить его сокровищ" – служит аллюзией к сюжету "Младшей Эдды" о происхождении рода инистых существ, заставляет вспомнить об инее Нифльхейма, первом инистом великане Имире, корове Аудумле, обо всем роде инистых великанов, о состязании Одина с мудрым великаном Вафтрудниром, который, конечно, тоже был инистым, хотя не этот признак является основной характеристикой данного персонажа. Несмотря на то, что в прозаическом прологе к "Речам Регина" ничего не сказано о происхождении Хрейдмара и, соответственно, его сыновей, Отра, Регина и Фафнира, тем не менее употребление слабой словоформы hrímkaldi заставляет предположить их особую сущность, тем более что и в "Языке поэзии", и в прозаическом вступлении к Речам Регина упоминается колдовской дар Хейдмара и его мудрость, также свойственная и великанам (вспомним Вафтруднира). Слабое прилагательное fráni "блестящий, сверкающий, огненный", трижды использованное в героических песнях в качестве характеристики змей (Vkv. 17, Grp. 11, Fm. 26) и один раз как характеристика меча (Fm. 1), заставляет вспомнить об угрозах Скирнира в адрес Герд: Skm. 27. matr sé þér leiðr / en manna hveim / ennfráni ormr med firom "пища станет для тебя более отвратительной, / чем огненный змей для людей", а также "основной" для этого прилагательного контекст, завершающий "Прорицание Вельвы", где встречается слабая словоформа, поскольку для "Прорицания Вельвы" более важной является оппозиция света и тьмы; именно эти признаки выражены слабыми словоформами: Vsp. 66. Þar komr inn dimmi / dreki fliúgandi, / naðr fránn, nedan / frá Niðafiöllom "Вот идет темный / дракон летящий, / змей огненный снизу, / с Темных Холмов". Именно из-за этого контекста признак fráni всегда ассоциируется с миром тьмы. Прилагательное armi "несчастный, бедный, злой" встречается в героических песнях только один раз; Od. 32. Þá kom in arma / út skævandi, / móðir Atla, / hon skyli morna! "Вот приходит злая / выползающая / мать Атли, / пусть бы она иссохла!", однако и этого единственного раза достаточно, чтобы тут же вспомнить контекст "Песни о Трюме", где прилагательное употребляется в сходной позиции: Þrk. 29. Inn kom in arma / iötna systir, / hin er brúðfiár / biðia þorði "Входит злая / сестра йотуна, / та которая добра невесты / просить осмелилась". Подобные параллели и ассоциации, постоянно возникающие при чтении героических песен несколько раздвигают пространство текста как отдельных песен, так и всего героического цикла; значение слабых словоформ в такой ситуации не может ограничиваться их непосредственным контекстом. Однако, в отличие от мифологических песен, где употребление слабой словоформы всегда ставит вопрос о месте соответствующих реалий в мифологическом мире и об изначальных связях явлений, лежащих в его основе, употребление слабых словоформ прилагательных в героическом цикле не таит в себе загадки, связанной с выяснением сущности характеризуемых субъектов и объектов (о сущности героев более красноречиво свидетельствуют их речи и поступки, а не характеризующие их слабые словоформы) и допускает лишь соотнесение характеризуемых субъектов и объектов с субъектами и объектами предшествующих героических и мифологических песен, получившими сходные характеристики. В тех случаях, когда в героических песнях упоминаются объекты и субъекты мифологического мира, последние часто обозначаются лексемами, встречавшимися ранее в мифологических песнях: ННИ. 31. Þik skyli allir / eiðar bita, / þeir er Helga / hafðir unna / at eno ljósa / Leiptrar vatni / ok at úrsvölom / Unnar steini! "Тебя должны будут все / клятвы покарать, / которые ты Хельги / дал / на светлой / влаге Лейфтра / и на орошенном / камне Унн". Однако при попытке установить какие-либо существенные признаки реки Лейфтр, текущей в Нифльхейме, характеристикой которой и является прилагательное (enn) ljósi "светлый", мы понимаем, что признак, обозначенный слабой словоформой, лишь в определенном смысле дублирует название реки (Leiptr, n. "молния"). Напоминая о семантическом поле света, выстраивающемся в рамках мифологических песен, этот признак оторван от значимых семантических оппозиций, и связь со светом (вспышками молний и бликами на воде?) не сопряжена с особой светлой сущностью явления, относящегося к миру света в противоположность миру тьмы. Семантическое поле световых признаков, как и семантическое поле мудрости (основные семантические поля, образуемые слабыми словоформами в мифологических песнях), не сохранено в героическом цикле, хотя некоторые образующие его лексемы все же встречаются в героических песнях: hvíti "светлый" (Gðr. III. 3; Sg. 31; Ghv. 16); heidi "светлый, безоблачный" (Sg. 55); skírleiti "со светлым лицом" (Akv. 36); ljósi "светлый, яркий" (HHII. 31). Однако прилагательные hvíti "светлый", ljósi "светлый, яркий" и heidi "светлый, безоблачный", использованные как характеристики камня (steinn, Gðr. III. 3), воды (vatn) и дня (dagr) соответственно, не противопоставлены прилагательным, обозначающим признак отсутствия света, как в мифологических песнях, а прилагательные døkkvi "темный" (Rm. 20) и blakki "черный, вороной" (Ghv. 19) обозначают цветовые, а не световые признаки: Rm. 20. dyggja fylgjo / hygg ek ens dökkva vera / at hrottameiði hrafns "спутник надежный, / я думаю, черный / для древа меча (воина) ворон"; Ghv. 19. Beittu, Sigurðr, / enn blakka mar, / hest inn hraðfæra – láttu hinig renna. "Оседлай, Сигурд, / вороного коня, / коня быстроногого – / пусть мчится сюда". В отдельных контекстах просматривается исконная семантика прилагательных, о которой можно судить по выбору словоформ. Так например, в контексте Gðr. Ш. 3 наличие сразу двух слабых прилагательных hvíti "белый" и helgi "святой", характеризующих камень, на котором клянется в верности Гудрун, служит аллюзией к мифологическому сюжету об источнике Урд и заставляет вспомнить об исконной ассоциативной связи между соответствующими признаками: Gðr. III. 3. Þér mun ek allz þess / eida vinna, / at inom hvíta / Helga steini "Тебе я намерена во всем этом / поклясться / на (ином) белом / священном камне" [Огуречникова 2001, 330]. Ассоциативная связь признаков белизны и святости, возможно, актуализирована и в следующих контекстах: Ghv. 16. Þat er mér harðast / harma minna / of þann inn hvíta / hadd Svanhildar / – auri tröddo / und jóa fótom "Это для меня самая тяжелая / из моих бед: / светлые / волосы Сванхильд / втоптаны в грязь, да копытами конскими", где признак "светлый", вероятно, служит знаком молодости и чистоты Сванхильд (более подробный разбор контекста см. [Огуречникова 2001]). В следующем контексте Гуннар, муж Брюнхильд, обращает внимание на отсутствие признака, обозначенного слабым прилагательным hvíti, в лице Брюнхильд в момент, когда она смеется, услышав плач Гудрун и таким образом узнав о смерти Сигурда: Sg. 31. Hví hafnar þú / inom hvíta lit, / feikna fœðir? / hygg ek at feig sér. "Почему твое лицо перестало быть hvíti? / опекунша чудовищ? / думаю, что ты обречена на смерть". В данном случае отсутствие света в лице героини осмысляется как ее связь с миром чудовищ, служит знаком ее возможной скорой смерти; подобное осмысление отсутствия признака hvíti очень сходно с противопоставлением света и тьмы в "Прорицании Вельвы". Задаваясь вопросом о том, могли ли слушатели героических песен, не занимавшиеся изучением слабых словоформ прилагательных в средние века, вспомнить контексты мифологических песен, содержащие тождественные слабые формы, мы утвердительно ответим на этот вопрос, учитывая крайнюю малочисленность слабых прилагательных и наличие местоимений enn, inn, маркировавших соответствующие атрибутивные комплексы, что в совокупности способствовало высокой рельефности слабых форм в тексте. Вряд ли слушатель мог восстановить в памяти все контексты; вероятно, однако, отдельные контексты все же вспоминались. Кроме того, такое "вспоминание" и не требовалось, поскольку после многократного прослушивания эддических песен "способный" слушатель интуитивно улавливал языковые принципы, лежащие в основе выбора слабых словоформ. Мы также не склонны думать, что при новом исполнении "Эдды" каждое слабое прилагательное всякий раз оказывалось на своем "прежнем", заранее установленном месте; в отличие от современных исследователей, слушатели "Эдды" скорее всего могли восстановить в памяти целый спектр вариантов для передачи одного и того же содержания, допускавших или не допускавших использование в них тех или иных слабых словоформ: не углубляясь в лингвистические исследования, средневековые рассказчики и слушатели были высоко развиты в лингвистическом отношении.
Композиты bráhvíti "со светлыми ресницами" и bláhvíti "светло-голубой", элементом которых является hvíti, судя по общему контексту соответствующих песен, скорее всего не сохраняют исконных ассоциаций, связанных с признаком hvíti: Vkv. 39. Upp rístu, Þakráðr, / þrœll minn inn bezti; / bið þú Böðvildi, / meyna bráhvíto, / ganga fagrvarið / við föður rœða "Вставай, Такрад, / раб мой лучший; / проси ты Бёдвильд, / деву со светлыми ресницами, / пойти в красивых одеждах / поговорить с отцом"; Hmð. 7. Bœkr vóro þinar, / inar bláhvíto, / ofnar völondom – / fluto í vers deyra. "Покрывала были твои / светло-голубые, / сотканы мастером, – / они утонули в крови мужа". Значение bláhviti может и не ограничиваться цветовым признаком; учитывая важность контекстов, в которых использовано данное прилагательное, можно предположить гораздо более сложную смысловую структуру композита, однако оно встречается в "Эдде" только дважды в аналогичных контекстах (Hmð. 7; Gðr. 4), и у нас нет оснований для развития гипотез о его семантике. Два других слабых прилагательных skírleiti "светлый, с ясным лицом" и gaglbiarti "яркий, выделяющийся обликом (как гусь)", встречающиеся в героических песнях и содержащие в своей структуре морфему bjart- со значением "яркий", на первый взгляд выступают лишь как характеристики внешности героини, отличающие ее от присутствующих: Akv. 40. Gulli seri / in gaglbiarta, / kringom rauðom / reifði hon húskarla "Золото сеяла / яркая, / красные кольца / дарила она домочадцам"; Akv. 36. Skœvaðiþá in skírleita / veigar þeim at bera, / afkár dís, Jöfrom, / ok ölkrásir valdi, / nauðug, neffölom – / en níð sagði Atla "Вошла тогда светлая, / чтобы поднести им напитки, / удивительная валькирия, князьям, / и раздала закуски к пиву, / – неспешно, бледнолицым – / и сказала нид в адрес Атли". Вполне вероятно, однако, что противопоставление признаков, обозначенных прилагательными skírleiti "с ясным лицом" и neffölr "с бледным лицом", в контексте Akv. 36 не является случайным и внешний вид героев служит знаком того, на чьей стороне симпатии рассказчика и кто одержит верх в ситуации. Учитывая, что два приведенных контекста принадлежат одной и той же песни и располагаются по соседству, можно предположить, что композит gaglbiarti "яркий, как гусь – очень яркий" лишь в очередной раз подчеркивает отличие яркой и смелой героини от беспомощных и бедных духом князей, а также особую светлую миссию Гудрун, осуществляющей свой кровавый замысел.
Итак, в героических песнях происходит разрушение основного семантического поля слабых прилагательных – поля световых признаков, которое удается выстроить на основе мифологических песен; однако сохраняются как значимость отдельных Лексем со значением света, так и аллюзии к мифологическим сюжетам. Что касается семантического поля мудрости, то оно исчезает бесследно: в героических песнях нет ни одного слабого прилагательного с этим значением. Изменение семантического поля слабых словоформ, задающих ценностную иерархию героического мира, соответствует различию ориентации и основных ценностей мифологического и героического миров. В мифологических песнях отражено единство природы явления, его места в мире и признака, обозначенного слабым прилагательным, за которым стоит статика мироздания с изначально присущим ей противопоставлением ценностных начал. И слабая форма призвана подчеркнуть эту извечно существующую незыблемую ценностную иерархию. В героических песнях статике мироздания противостоит динамика действий и речей героев, героический мир ориентирован именно на героев, на них же ориентирована и шкала ценностей. Соответственно, слабые словоформы в героических песнях связаны с 1) характеристиками объектов героического мира, список которых ограничен (собственно-героические реалии: замок, золото; конь, меч; к ним примыкают явления природы: солнце, луна, земля, лес, река) и 2) характеристиками героев, среди которых наиболее важными (судя по частотности употреблений соответствующих лексем) являются а) дух героев и б) их происхождение (род).
Слабые словоформы, обозначающие признаки объектов героического мира
Говоря об объектах героического мира, следует отметить устойчивость характеризующих их признаков. Замок (княжеские палаты) получает характеристику há: Hmð. 22. Mega tveir menn einir / tío hundroð Gotna binda eða beria / í borg inni há? "Могут ли двое мужчин в одиночку связать или сразить десять сотен готов в высоком граде?" (аналогично в Akv. 14: borg in há). Конь, скорее всего, будет охарактеризован как mélgreypi "грызущий удила" или hraðfœri "быстрый, стремительный"; характеристика коня зависит от выбора обозначающего его существительного (hestr или marr) и подчиняется требованиям аллитерации; – ср.: Ghv. 19. Beittu, Sigurðr, / enn blakka mar, / hest inn hraðfœra / – láttu hinig renna "Оседлай, Сигурд, / вороного коня, / коня быстроногого – / пусть мчится сюда" и Akv. 3. Atli mik hingat sendi / rida ørindi / mar inom mélgreypa / Myrkvið inn ókunna "Атли меня сюда послал / ехать с вестью / на коне, грызущем удила, / через неведомую чащу Мюрквид" (аналогично Akv. 13). Меч всегда острый (hvassi: Fm. 6; 28; 29), золото может быть либо звенящим (gialla gull), либо красным, как угольки в костре (glóðrauða fé), что также зависит от выбора существительного и связано с просодической структурой атрибутивного комплекса: Fm. 20. Rœð ek þér nú, Sigurðr, / en þú rád nemir / ok ríð heim heðan! / It gjalla gull / ok it glóðrauða fé, / þér verða þeir baugar at bana! "Дам я тебе сейчас совет, Сигурд, / и ты совет примешь / и поедешь обратно домой! / Звенящее золото, / огненно-красное добро, / тебя погубят эти кольца!" (аналогично в Fm. 9). Слабое прилагательное в качестве характеристики битвы в героических песнях встречается только один раз: в "Первой песни о Хельги убийце Хундинга" Хельги, отказываясь от уплаты выкупа за убийство Хундинга, говорит, что он ждет битвы, которая названа великой бурей серых копий – "veðr enn mikli grára geira". Какой еще могла быть битва? Не только великой, она, наверное, могла быть кровавой, уносящей жизни воинов, трудной, продолжающейся несколько дней, и можно придумать целый ряд определений, которые, не называя характерных признаков любой битвы, тем не менее, отражали бы характерные признаки многих битв. В такой список вошел бы и признак (en) mikla "великая". Однако такое употребление слабых прилагательных несколько расходится с их употреблением во многих (но не во всех) контекстах мифологических песен, где за выбором признака стоит природа явления, и конечно, мы не можем не поставить вопрос о том, каким образом подобный выбор признака связан с категориями языка.
"Артикли"
Вопрос о характере осмысления признаков, обозначенных слабыми формами, не может быть решен в отрыве от вопроса о функциях так называемого "артикля" в двух его вариантах enn, inn, поскольку в древнеисландском мы сталкиваемся с несколько более компактной структурой функционально-семантического поля детерминации, по сравнению с современными языками. Применительно к современным языкам вопрос о включении прилагательных в число детерминативов решается по-разному; обычно исследователи отмечают, что при расширительном понимании данной категории прилагательные могут быть включены в число детерминативов, однако при практическом рассмотрении детерминативов словоформы прилагательных чаще всего исключаются из числа лексем, передающих соответствующие элементы речевой семантики. Вероятно, вопрос о включении прилагательных в число детерминативов не может быть решен в отношении какого-либо языка a priori и зависит от того, каким образом в языке организовано функционально-семантическое поле детерминации. К примеру, в современном английском языке элементы речевой семантики, релевантные для функционально-семантического поля детерминации, передаются сочетанием определенного или неопределенного артикля со словом или словосочетанием, соответствующим той или иной единице речи (включая слова в составе речи и синтагмы); см. [Огуречникова 2006]. Наличие или отсутствие прилагательного в такой синтагме иррелевантно для определенности и неопределенности как элементов речевой семантики, сопутствующих употреблению артиклей, хотя признак, обозначенный прилагательным, может оказаться значимым: *Could you give me a glass, please. Which one do you prefer, the green one or the blue one? По этой причине в связи с английским языком включение прилагательных в число детерминативов обычно расценивается как возможное (факультативное); однако на наш взгляд прилагательные не могут включаться в число детерминативов, поскольку в подобных комплексах определенность или неопределенность как оппозитивные элементы речевой семантики связаны исключительно с артиклем, а не с прилагательным. Безусловно, в примере, приведенном выше, происходит функциональное взаимодействие лексического значения прилагательных с лексическим значением артикля, однако такое взаимодействие не выходит за пределы обычных функциональных связей между единицами различных уровней языка. В древнеисландском варианты "артикля" выступали маркерами родовой семантики и были значимы для функционально-семантического поля детерминации, центром которой было противопоставление родовых и индивидуальных явлений. Однако само понятие рода было тесно связано с понятием признака, род включал в себя явления (субъекты и объекты}, имевшие один и тот же признак [Огуречникова 1999], то есть говорящий изначально выбирал признак, под который подводились соответствующие ему объекты и субъекты. По этой причине в древнеисландском "артикль" очень редко употребляется в сочетании с существительным без слабого прилагательного1, и сочетание "артикль + слабое прилагательное" выступает в качестве единого комплексного маркера, классификатора явлений, сходного по функциям с детерминативами в египетской письменности [Дьяконов 1963, 10], с той лишь разницей, что египетские детерминативы определяли общую категорию понятий, к которой относилось данное слово (люди, звери, деревья, стрелы, воины) и способствовали правильному выбору словесного значения, в то время как в древнеисландском классификация пошла по линии признаков: окружающий мир делился на группы явлений с общим признаком. Способ организации функционально-семантического поля детерминации в древнеисландском отражает попытку сгруппировать, объединить явления по признаку, а не классифицировать их на денотативные классы. Комплексный маркер (enn / inn + слабое прилагательное) обозначает общий признак, характерный для группы явлений, изначально понимавшийся как знак общности их природы. Учитывая тот факт, что употребления существительного с "артиклем" в отрыве от слабого прилагательного единичны, особый способ категоризации мира, специфику понимания рода в древнеисландском, а также особую роль признаков при объединении явлений в роды, говоря о древнеисландском, мы должны помнить, что функциональная связь между функционально-семантическим полем детерминации и языковой категорией признака была исключительно тесной, и у нас больше оснований включать прилагательные в функционально-семантическое поле детерминации, несмотря на то, что сами по себе словоформы слабых и сильных прилагательных не имели ни родового, ни индивидуального значения [Огуречникова 1999]. Разумеется, сочетание родового "артикля" со слабым прилагательным, относящее явление (субъект, объект) к определенному роду явлений, служило его яркой характеристикой. На этом и была основана точка зрения, восходящая к А. Хойслеру [Heusler 1950, 77], заключающаяся в том, что основной функцией "артиклей" в древнеисландском была индивидуализация, и слова enn, inn являлись вариантами определенного артикля и результатом фонетического развития указательного местоимения hinn. Эта точка зрения была по сути дела единственной в XX веке, чему, безусловно, способствовал авторитет Хойслера; этой точки зрения придерживались и составители словарей, однако некоторые словари все же более объективны и отражают реальную картину, представленную в рукописях. Так, например, в словаре G. Т. Zоёga отмечено, что enn и inn были более древними формами, и hinn, по мнению автора словаря, развивается на их основе [Zоёga 1952, 115, 198, 228]. В конечном итоге на исходе XX века появилось научное издание с обзором древнеисландской морфологии и синтаксиса, в котором лексемы enn и inn вообще не упоминаются, a hinn, по мнению авторов, является единственным древнеисландским артиклем, и конечно со значением определенности [Thráinsson 1994, 142-189]. Действительно, местоимение hinn отличается ярко выраженными указательными функциями и встречается в комплексе со слабыми прилагательными; однако нам необходимо обратиться к рукописям, чтобы понять смысл замены слов, отражающих развитие функционально-семантического поля детерминации в древнеисландском. В основной рукописи "Старшей Эдды" и в более древних родовых сагах ("Саге об Эгиле", "Саге о Гисли" и др.) сочетания слабого имени с существительным маркированы исключительно "артиклями" enn, inn. Hinn с его ярко выраженными указательными функциями появляется в подобных сочетаниях в позиции, изначально занятой словами enn, inn, лишь в более поздних родовых сагах и в песнях, не включенных в основную рукопись "Эдды". При этом hinn появляется отнюдь не победоносно; в песнях, не включенных в основную рукопись, нам известно только 5 случаев, когда hinn занимает позицию, традиционно закрепившуюся за enn, inn: Rþ. 41. Burr var hinn elzti, / en Barn annat, / ... / Kundr hét einn, Konr var hinn yngsti "Бур был старшим, / а другой – Барн, / ... / Кундом звали одного, Кон был младшим"; Hdl. 19. þar var Fróði / fyrr en Kári, / hinn eldri var / Álfr um getinn "Там Фроди родился / раньше, чем Кари, / старшим был / Альв по рождению"; Grt. 10. Kœmia Grotti / ór griá fialli, / né sá hinn harði / halr ór iörðu "Гротти не вышла бы из серой горы, / как и тот твердый / камень (не вышел бы) из земли"; Grt. 23. hraut hinn höfgi / hallr sundr í tvau "Раскололся тяжелый / камень надвое". Кроме того, Й. Хельгасон, отмечает замену hinn на inn в вышеприведенных контекстах Grt. 10 и Grt. 23 в рукописи Т (Codex Trajectinus), положенной в основу издания "Песни о Гротти" вместе с рукописью Rs (Codex Regius) (рукописи "Эдды" Снорри Стурлусона) [Helgason 1961, 90, 93]. В издании Ганса Куна в контекстах Rþ. 41, Hdl. 19, Grt. 10 и Grt. 23 мы не находим замены двух вариантов артикля на указательное местоимение hinn: в соответствующих контекстах во всех пяти случаях представлена лексема inn [Kuhn 1983, 298, 301, 286, 293]. Поскольку в основу обоих изданий, судя по расшифровке сокращений, использованных в сносках, положены одни и те же рукописи, нам трудно судить о том, на каких основаниях Хельгасон в пяти случаях отдал предпочтение указательному местоимению hinn, сохранив при этом inn во всех других случаях; можно отметить лишь тот факт, что в большинстве случаев наличие hinn способствует дополнительному выделению объекта, который уже выделен либо формой указательного местоимения sá (Grt. 10), либо превосходной степенью прилагательных elzti, yngsti (Rþ. 41.), либо сравнительной степенью причастия eldri "старше". Сказанное не относится только к контексту Grt. 23. hraut hinn höfgi / hallr sundr í tvau "Раскололся тяжелый / камень надвое", где hinn занимает классическую позицию, свойственную enn, inn, и является единственным показателем индивидуализации объекта.
Позиции местоимения hinn
Безусловно, вторичное появление указательного местоимения на месте родовых артиклей является сигналом того, что характер признака переосмыслен. В подобных сочетаниях признак, обозначенный слабым прилагательным, без сомнения осмысляется как индивидуальный, но хотелось бы еще раз подчеркнуть, что значение индивидуализации явления по признаку появляется в атрибутивных комплексах со слабыми прилагательными сравнительно поздно; и это значение вторично по отношению к исконному родовому значению артиклей и онтологическому характеру признаков, обозначенных слабыми формами. В героических песнях, однако, мы не видим подобной замены артиклей на указательное местоимение, и hinn встречается в тех же позициях, что и в мифологических песнях, а именно – 1) в качестве объекта в синтагмах с предикатами чувства, мысли, речи, где hinn подчеркивает важность чувств, мыслей, слов персонажей: a) Sg. 31. Hitt kvad þá Gunnarr, / gramr haukstalda "Вот что сказал тогда Гуннар, / князь воинов"; Hmð. 9. Hitt kvað þá Sörli – / svinna hafði hann hyggio "Вот что сказал тогда Серли – быстрым был его разум", аналогично Hmð. 6; 22; 24; Am. 38. Orð kvað hitt Högni / – hugði litt vægja – / varr at vœttugi, / er vard at reyna "Слово сказал вот какое Хегни / – он и не думал сдаваться – / он не боялся ничего, что должен был испытать"; б) Gðr. III. 1. hitt myndi œðra / jörlom þikkja, / at menn mœltir / ok mik sœir "вот что обрадовало бы ярлов больше: если бы ты говорил с людьми и смотрел на меня"; Brot. 13. hitt herglötuðr hyggja téði, / hvat þeir í böðvi / báðir sögðo, / hrafn ey ok örn, / er þeir heim riðo "вот о чем губитель дружин / думал: / что они в битве оба сказали, ворон с орлом, когда домой возвращались"; 2) hinn в качестве указательного местоимения, функционально сходного с sá (sú, þat): HHv. 26. Hina vildo heidr, Helgi, / er réð hafnir skoða, / fyrri nótt með firom "Ту предпочел бы ты, Хельги, которая следила за гаванью прошлой ночью"; 3) третий тип – употребление hinn в анафорической функции: Buðo þeir heim Högna, / ef hinn þá heidr færi / – sýn var svipvísi, / ef þeir sin gæði. / Hét þá Gunnarr, / ef Högni vildi; /Högni því nítti, / er hinn um réði "Они пригласили Хёгни домой, / в надежде, что тот (Гуннар) скорее поедет, / они увидели бы коварство, / если бы заботились о себе. / Гуннар сказал, что поедет, если захочет Хёгни, Хёгни не отказывался от того, / что решил бы тот (Гуннар)".
Второй и третий типы употребления hinn немногочисленны, кроме того специфика указательного местоимения hinn, отличающая его от других детерминативов, просматривается только в примерах первой группы, где hinn подчеркивает важность последующих слов (высказывания) и призывает слушателя сконцентрировать внимание на мыслях или речах персонажей. Третья группа выделена условно, и мы не знаем других аналогичных контекстов в "Эдде". Аналогичные типы употребления hinn представлены в мифологических песнях и в более древних родовых сагах. Примеры из героических песен: 1) Vm. 6. hitt wil ek fyrst vita, / efþú fróði sér / eða alsviðr, jötunn "Вот что я хочу узнать, / мудрый ты / или премудрый, йотун"; Skm. 16. þó ek hitt óumk / at hér úti sé / minn bróðurbani "но вот чего я боюсь – / того, что здесь на улице стоит убийца моего брата"; Hm. 9. Hitt kvað þá Sörli – / svinna hafði hann hyggjo "Вот что сказал тогда Серли – / мудрым был его разум". Другие примеры этого типа: Háv. 22 (vita "знать"); Háv. 24 (finna "находить, ощущать; отмечать, чувствовать"); Háv. 26 (vita "знать"); Háv. 99 (hyggja "думать, считать; намереваться"); Skm. 24 (geta "получать; догадываться"); Hrbl. 9 (spyrja "спрашивать"); 2) Háv. 8. Hinn er sæll / er ser um getr / lof ok líknstafi "Счастлив тот, / кто снискал / славу и покой"; сравним этот пример со следующим, где употребляется указательное местоимение sá: Háv. 9. Sá er sæll / er sjálfr um á / lof ok vit meðan lifir "Счастлив тот, / кто сам по себе / мудр и славен в течение жизни"; Ðrk. 29. Inn kom in arma / jötna systir, / hin er brúðfjár / biðja þorði "Вскоре пришла несчастная сестра йотуна, та которая просила добра у невесты". Данный тип употребления hinn представлен только пятью контекстами (Háv. 8, Háv. 27, Háv. 75; Ðrk. 29 = Ðrk. 32), точнее четырьмя, поскольку начала Ðrk. 29 совпадает с Ðrk. 32. Существует также контекст с переходным типом употребления hinn: формально он относится ко второй группе, но семантически ближе к первой: Ls. 33. hit er undr, er áss ragr / er hér inn of kominn, ok hefir sá börn of borit "вот что удивительно, что этот женоподобный асс / пришел сюда и породил он детей"; 3) третий тип употребления hinn не представлен в мифологических песнях. Контексты второго и третьего типа немногочисленны и не обнаруживают специфики hinn, просматривающейся только в контекстах первого типа, где основной функцией hinn является предупреждение слушателя, сообщение ему информации о том, что следующее высказывание требует повышенного внимания.
В древнейших родовых сагах представлены те же три типа употребления hinn. Рассмотрим примеры из "Саги об Этиле": 1) hitt hefi ek fundit, at konungr þagnar kvert sinn er Þórólfs er getit "вот что я заметил, что конунг становится молчалив всякий раз, когда говорят о Торольве" (EgS. XIII. 7); en nú vil ek hins biðja, at þú farir heim sem skyndiligast ok þess með, at þú komir eigi á fund Haralds konungs "и теперь я хочу попросить вот о чем: поезжай домой как можно скорее, и не приезжай на встречу с конунгом Харальдом" (EgS. XXV. 16). Сравним эти примеры с контекстом из поэтического языка: Háv. 24. hitki hann fidr, / þótt þeir um hann fár lesi, / ef hann með snotrom sitr "вот этого он не замечает, / когда находится в окружении мудрых мужей, / хотя они злобно о нем говорят"; 2) в "Саге об Эгиле" употребления hinn второго типа несколько отличаются от второго типа употребления hinn в "Старшей Эдде" и сходны с промежуточным случаем, приведенным выше (Ls. 33): Er hitt heidr rád, at vér leitim til hefnda eptir Þórólf; má vera, at ver kom in í færi vid nökkura þá menn, er verit hafa at falli Þórólfs "Вот тот совет, которому нам стоит последовать: мы должны попытаться отомстить за Торольва; может быть, мы поедем к некоторым из тех, кто присутствовал при убийстве Торольва" (EgS. XXIV. 2); er hitt been min ok vili, at þér, konungr, farið at heimboði til mín, ok heyrið þá orð þeira manna, er þú trúir, hvert vitni þeir bera mér um þetta mál, gerið þá eptir, sem yðr finnaz sannendi til "и вот моя просьба и мое пожелание, (я хочу, чтобы) ты, конунг, поехал ко мне на праздник и послушал речи мужей, которым ты доверяешь, и (ты узнаешь), какие свидетельства они приводят в своих разговорах; после этого делай то, что ты считаешь самым правильным" (EgS. XVI. 12); 3) анафорическое употребление hinn (третий тип) очень редко встречается в сагах: Þá svarar Kveldúlfr: "Vel hefir þú sagt, þviat þat hafa gamlir menn mælt, at þess manns mundi hefnt verða, er hann felli á grúfu, ok þeim nærr koma hefhdin, er fyrir yrði, er hinn felli" "Тогда отвечал Квельдульв: "Ты рассказал хорошие новости, так говорят старые люди, что за человека следует отомстить, если он упал лицом вниз, и месть настигает того человека, который стоял ближе всех к тому, кто убит"".
Итак, на примере "Саги об Эгиле" мы видим, что в древнейших родовых сагах hinn употребляется так же, как в "Старшей Эдде". Верно, что в ходе исторического развития hinn заняло синтаксические позиции, изначально присущие enn, inn, изменив таким образом свои функции и приобретя новый статус в категории детерминации. Тем не менее, описание этого процесса представляется нам исключительно сложной задачей, поскольку исследование должно проводиться на основе подлинников рукописей и предполагает сравнение различных списков, чтобы учесть исправления, стандартизацию и унификацию форм, которые казались "неправильными" писцам или издателям. Поскольку мы не предпринимали подобного исследования, мы ограничимся утверждением, что процесс замены enn, inn на hinn относится, по-видимому, к XII веку; начало этого процесса прослеживается как в поэтическом языке (песни, не вошедшие в основную рукопись Rþ. 41; Hdl. 19; Grt. 10; Grt 23), так и в более поздних родовых сагах. Тем не менее, эти более поздние изменения не затемняют исходной картины, представленной в песнях основной рукописи "Старшей Эдды" и в древнейших родовых сагах.
Лексемы enn, inn
Ранее нам уже приходилось говорить о грамматических функциях двух вариантов древнеисландского артикля, выступавших маркерами родовой принадлежности субъекта или объекта, обозначенного соответствующим существительным [Огуречникова 2001, 314-326]. В указанной работе высказано предположение, что этимологически два варианта древнеисландского артикля связаны с разными и. е. основами: *inǝ- со значением "unus" и *ǝnъ- со значением "alius" (см. в этой связи [Bemeker 1924]). Говоря о значении лексем, мы отмечали, что enn имеет значение "один на фоне ряда" (в отличие от einn "один, рассматриваемый сам по себе"), a inn значит "иной, другой из ряда подобных"; кроме того на основании материала мифологических песен мы указывали на взаимозаменяемость двух вариантов артикля и стирание границ между их функциональными сферами. В отношении enn, inn героические песни не расходятся с мифологическими. Лексемы встречаются в атрибутивных комплексах со слабыми прилагательными и в последовательностях при перечислении: Vkv. 2. Ein nam þeira / Egil at verja, / fögr mær fira, / faðmi ljósom; / önnor var Svanhvít, / svanfjaðrar dró; / en in þriðja, / þeira systir, / varði hvítan / háls Völundar "Одна из них начала / обнимать Эгиля, / красавица, / светлыми объятьями; / другая была Сванхвит, / одета была в лебяжьи перья; / а третья, / их сестра, / обняла белую шею Велунда"; Gðr. II. 35. vér sjau daga / svalt land riðom, / enn aðra sjau / unnir kníðom. / Enn ina þriðjo sjau / þurt land stigom "мы семь дней / скакали по холодной земле, / еще другие семь / рассекали волны. / А (иные) третьи семь / по сухой земле шли". Укажем случаи употребления enn, inn в последовательностях при перечислении: Gðr. I. 6.; Sd. 26, 28. 29, 31, 32, 33, 35, 37. При этом enn и inn взаимозаменимы, как и в мифологических песнях; ср. inn átta "восьмой", enn niunda "девятый" (Vkv. 3), enom átta "восьмого"(Akv. 19). Хотелось бы в данной связи привести контекст из героических песен, где Г. Кун отмечает замену inn на einn в рукописи R; при этом Й. Хельгасон дает "промежуточный" вариант enn, также указывая замену enn на einn в рукописи R (Codex Regius; haupthandschrift der Edda): HHII. 31. Þik skyli allir / eiðar bíta, / þeir er Helga / hafðir unna / at ino ljósa / Leiptrar vatni / ok at úrsvölom / Unnar steini! "Тебя должны будут все / клятвы покарать, / которые ты Хельги / дал / на светлой / влаге Лейфтра / и на орошенном / камне Унн". Г. Кун указывает замену ein на enn в более ранних изданиях Эдды (Svend Grundtvig 1868; 1874) в контексте Gðr. I. 4. hefi ek fimm vera / forspell beðit, / þriggja dœtra, / þriggja systra, / átta brœðra, / þó ek ein lift "я пятерых мужей / испытала утрату, / трех дочерей, / трех сестер, / восьми братьев, / все же я одна живу" [Kuhn 1983, IX]. В последнем контексте, однако, существует вероятность семантического сдвига, сопровождающего замену лексем: "все же я одна живу" → "все же я еще живу". Такие замены встречаются и в прозаических вставках; так Г. Кун указывает, что в первой строке прозаического отрывка "О Хьерварде и Сигрлин" в HHv. (рукопись R) местоимение enn исправлено на числительное einn: Ein hét Alfhildr, sonr þeira hét Hedinn; önnor hét Sœreiðr, þeira sonr hét Humlungr; in þriðja hét Sinrjóð, þeira sonr hét Hymlingr "Одну звали Альвхильд, их сына звали Хедином; другую звали Серейд, их сына звали Хумлунгом; третью звали Синрьод, их сына звали Химлингом". Отметим также, что изначальная форма enn выбирается именно в случае перечня, и замена лексемы на einn тоже вполне понятна: enn – это "еще один", который требует наличия других членов ряда, поэтому лексему предпочтительнее использовать в середине или в конце списка, а первый (пока не названы другие участники) является единственным, что семантически соответствует einn. Хотелось бы также упомянуть контекст Rþ. 41. Burr var hinn elzti, / en Barn annat, / ... / Kundr hét einn, Konr var hinn yngsti "Бур был старшим, / а другой – Барн, I ... I Кундом звали одного, Кон был младшим". Einn меняется на enn в издании Софуса Бугге (Sophus Bugge. Norrœn Fornkvæði. 1867) [Kuhn 1983, 286]. Нам неизвестно, на каких основаниях С. Бугге выбрал форму enn, однако мы не можем не вспомнить в этой связи контекста из "Речей Гримнира": Grm. 28 Vína heitir enn, / önnor Vegsvinn, / þriðja Þjóðnuma "Вин называлась одна, Другая Вегсвин, третья – Тьоднума". Расмус Раек (1818) в данном контексте (Grm. 28) заменяет enn на ein. Подобные мены трех лексем inn, enn, einn, прослеживающиеся как в мифологических, так и в героических песнях, говорят как о семантической близости указанных лексем, так и о сохранении вариантами артикля enn, inn их исконной семантики, связанной с концептом рода, указывая, в частности, на то, что в атрибутивных комплексах со слабыми прилагательными, маркированных вариантами артикля, сохранялась родовая семантика.
Атрибутивные комплексы, маркированные вариантами артикля enn, inn со слабым прилагательным, относящие объекты или субъекты, обозначенные существительными, к определенному роду явлений, одновременно и выделяют характеризуемое явление (субъект, объект) из окружающего мира, и – уже в песнях основной рукописи – служат основой индивидуализации такого явления, однако в связи с тем, что ни один из компонентов атрибутивных комплексов, маркированных вариантами артикля, не имеет индивидуализирующего значения, при необходимости передачи такого значения к подобным комплексам добавляется указательное местоимение sá (sú, þat): Fm. 38. Höfði skemra / láti hann þann inn hrímkalda jötun / ok af baugom búa "Пусть он отрубит голову тому инистому йотуну / и отнимет его богатства"; Fm. 26. fé ok fjörvi / réði sá inn fráni ormr, / nema þú frýðir mér hvaz hugar "богатством и жизнью распоряжался бы тот сверкающий змей, если бы ты не бросил вызов моему храброму духу"; Akv. 5. Völl léz ykr mundo gefa / víðrar Gnitaheiðar / ... ok staði Danpar, / hrís þat it mœra, / er meðrMyrkvið kalla. "Приведет вас на широкие поля Гнитахейда и покажет вам ... поместья Данпа и тот знаменитый лес, который люди называют Мюрквид". Напомним, что в песнях не включенных в основную рукопись Эдды замена inn на hinn представлена в основном в контекстах с индивидуализацией, о чем говорит либо указательное местоимение sá, либо сравнительная или превосходная степень прилагательного.
Возвращаясь к вопросу о характере признаков в героических песнях в словосочетаниях типа borg in há, hestr inn hraðfœri, glóðrauða fé, marr inn mélgreypi, hvassi hiörr, veðr enn mikli, необходимо учесть наличие исконных артиклей enn, inn в атрибутивных комплексах. Варианты артикля в любом случае указывают на то, что объект героического мира соотнесен с родом подобных явлений. При этом объект может восприниматься как ярко индивидуальный, однако подобная индивидуальность объекта, его отличие от окружающего мира являются результатом принадлежности к определенному роду явлений, каждое их которых характеризуется признаком, обозначенным слабым прилагательным. Иными словами, до замены исконных вариантов артикля на указательное местоимение hinn в атрибутивных комплексах со слабыми прилагательными индивидуализация явлений неотделима от выделения их родового признака, а тем самым и от выделения всего рода, и все индивидуальное является пока только следствием сопричастности некоторому роду, сгруппированному по некоторому признаку. Таким образом, основной вопрос в отношении атрибутивных комплексов со слабыми формами заключается в том, каким образом понимается род. Вряд ли признак mélgreypi в словосочетании marr inn mélgreypi соответствует тому пониманию рода, при котором однородными оказываются капли, великаны, коровы, камни и реки на том лишь основании, что все они имеют одну природу и один и тот же признак hrímkaldi "инистый". Мы окажемся в затруднительном положении при попытке найти какие-либо субъекты или объекты героического мира, жующие удила и при этом отличные от коней. Нас ожидает неудача и при попытке найти в "Эдде" какое-либо существительное, отличное от hiörr "меч", определением к которому было бы прилагательное hvassi. В подобных случаях мы вне сомнения имеем дело с иным составом объектов, включенных в род: на месте модели рода, включающей объекты, относящиеся к разным понятийным категориям, мы видим модель рода, состоящего из объектов, относящихся к одной и той же понятийной категории. Тем не менее вывод об изменении понимания рода представляется нам слишком прямолинейным. Вспомним, что в род входят явления (субъекты и объекты) одной природы, проявляющейся внешне в том, что такие явления имеют общий признак, и категоризация явлений идет по линии признака. Если в число признаков, привлекающих внимание, попадают признаки mélgreypi "жующий удила" или hvassi "острый", нет ничего удивительного, что к числу объектов героического мира, обладающих этими признаками, относятся только кони или только мечи, соответственно. При этом мы хорошо знаем, что при выборе другого родового признака как основы категоризации мечи попадают в одну категорию, например, со змеями: Grp. 11. Mundu einn vega / orm inn frána, / þann er gráðugr Uggr / á Gnitaheiði "Ты в одиночку сразишься / со сверкающим змеем, / тем, который жадный лежит / на поле Гнитахейд"; Fm. 1. er þú á Fáfni rautt / þinn inn frána mœki; / stondomk til hjarta hjörr! "ты о Фафнира обагрил / свой сверкающий меч; / стоит он у меня в сердце!". Мы также не видим оснований для вывода о том, что в героических песнях род начинает осмысляться как ряд явлений с общим качеством, но не с общей природой; во всяком случае такой вывод нельзя сделать только на основании того, что в род могут входить понятийно тождественные объекты (т. е. только кони или только мечи, характеризующиеся одним признаком), поскольку это ничуть не противоречит мысли о единстве их природы, проявляющейся в единстве признака. Однако мы не станем отрицать, что "линейная" модель рода, которую еще можно было бы назвать односоставной, денотативной или понятийной, является основой возникновения орнаментального эпитета2, выступающего в качестве устойчивой характеристики объектов, относящихся к одной понятийной категории (т. е. объектов одного денотативного класса) и воспроизводящего их характерные признаки. У нас также нет сомнений в том, что зарождение орнаментального эпитета, влекущее за собой замену исконных артиклей enn, inn на местоимение hinn в атрибутивных комплексах со слабыми прилагательными, о чем говорят более поздние саги и песни, не вошедшие в основную рукопись, – это два взаимосвязанных процесса, свидетельствующих о структурных сдвигах в категории детерминации.
Рассматривая грамматическое противопоставление сильных и слабых прилагательных в языке "Эдды", мы обращали внимание на семантическое ограничение данной грамматической оппозиции, проявляющееся в том, что лексемы, семантика которых связана с внешним восприятием или оценкой признака, не употребляются в слабой форме. Это правило не нарушается в мифологических песнях, однако в героических песнях есть случаи, которые на первый взгляд опровергают общее правило. Такое "опровержение" связано с единичными контекстами, в которых мы встречаем орнаментальный эпитет. Важно отметить, что орнаментальный эпитет исключает оценку реальных свойств субъектов или объектов, поскольку является результатом автоматизации воспроизведения признаков. Именно в силу подобной автоматизации, при которой не требуется оценка, становится возможным появление слабых форм с параметрической семантикой, требующей оценки в любом случае, кроме ситуации орнаментального эпитета, когда признак не оценивается, а приписывается объекту как данность вне зависимости от его реальных свойств. Автоматизация признака, заменяющая предикацию, снимает и исконное семантическое противопоставление онтологических и гносеологических признаков, отразившееся в грамматическом противопоставлении слабых и сильных форм прилагательных: Akv. 14. Land sá þeir Atla / ok liðskjálfar djúpar, / – Bikka greppar standa / á borg inni há – / sal un suðrþjóðom, / sleginn sessmeiðom "Увидели они страну Атли / и воинов Бикки, стоящих на высоких городских стенах – / южный народ в палатах, / уставленных скамьями"; Hmð. 22. Mega tveit menn einir / tío hundroð Gotna binda eða beria / í borg inni há? "Могут ли двое мужчин в одиночку связать или сразить десять сотен готов в стенах высокого города?". На примере слабой формы с параметрической семантикой (borg inn há "высокий град"), представленной в двух приведенных нами контекстах, мы наблюдаем расширение семантической сферы слабых форм. Сказанное относится и к следующему контексту, где слабая форма выступает в качестве орнаментального эпитета и таким образом снимается необходимость оценки объекта по признаку сухости vs. влажности (признак, требующий внешнего восприятия): Vkv. 8. 5. hár brann hrisi / allþur fúra, / viðr enn vinþurri, / fyr Völundi "ярко горела хворостом / полностью сухая ель / перед Beлундом". В героических песнях, кроме того, много единичных атрибутивных комплексов, со слабыми формами, которые могут быть поняты и как орнаментальные эпитеты, и как родовые признаки. Так, в случае атрибутивных комплексов, таких, как аидг inn fagri "красивые сокровища" (Grp. 13); en skœða valkyria "вредоносная валькирия" (HHI. 38); inn aldna jötunn "древний йотун" (Fm. 29), in áskunni sú "река, берущая начало от асов" (Akv. 27), inn helgi mjöðr "священный мед" (Sd. 18), in fjölnýta fold "много-полезная земля" (Sd. 4) или inn hára þulr "седой мудрец" (Fm. 34) мы не можем решить, в какой степени автоматизировано словоупотребление; учитывая родовую семантику артикля, мы не вправе отрицать родовое понимание признака в указанных контекстах, тем более, что слабые формы в указанных контекстах могли бы служить характеристикой достаточно многочисленных классов объектов с различной понятийной отнесенностью, за исключением, конечно, словосочетания inn hára þulr "седой мудрец", где при условии неавтоматизированного употребления признака более вероятна линейная модель рода. По-видимому, такая модель представлена и в словосочетаниях sól in suðrhalla "солнце, идущее на юг", т. е. солнце на восходе (Akv. 30) и enn skarda mána "ущербная луна" (Vkv. 6). В этих двух случаях цикличные явления (восходящее солнце и ущербная луна) могут восприниматься как разные, но при этом однородные объекты, т. е. восходящее солнце сегодня и восходящее солнце завтра – это два разных солнца, но у них один признак и, соответственно, одна природа. Если посмотреть на всю строфу, где встречается атрибутивный комплекс sól in suðrhalla, нетрудно заметить, что речь идет о некоторой периодичности которой соответствует наречие oft "часто": Akv. 30. Svá gangi þér, Atli, / sem þú við Gunnar áttir / eida oft um svarða / ok ár of nefhda, / at sól inni suðrhöllo / ok at Sigtýs bergi, / hölkvi hvilbeðiar / ok at hringi Ullar "Пусть с тобой будет то же, Атли, что с клятвами, которые ты часто давал Гуннару и произносил их давно, призывая в свидетели солнце, идущее на юг, скалу Одина, кровать и кольцо Улля". Наличие наречия oft "часто", подчеркивающего периодичность обрядовых действий Атли, о которых также говорит контекст, хорошо согласуется с родовым артиклем inn в атрибутивном комплексе sól in suðrhalla "солнце на восходе", подчеркивающим одно и то же положение солнца, призываемого во свидетели клятв Атли. По-видимому, соблюдение времени ритуальных действий и определенной периодичности понимались как знак серьезности намерений лица, дающего клятву.
В некоторых случаях информация о том, какие явления уподобляются содержится в структуре композита: Fm. 9. it gjalla gull / ok it glóðrauða fé, / þér verða þeir baugar at bana! "звенящее золото и угольно-красные богатства, / тебя погубят эти кольца!"; Fm. 38. Höfði skemra / láti hann þann inn hrímkalda jötun / ok af baugom búa "Пусть он отрубит голову тому инистому йоту ну / и отнимет его богатства"; Akv. 40. Gulli sen / in gaglbiarta, / hringom raudom / reifði hon húskarla "Золото сеяла / яркая (букв, выделяющаяся яркостью, как гусь) / красные кольца / дарила она домочадцам".
Завершая рассмотрение признаков объектов героического мира, нам осталось упомянуть три контекста, которые мы обошли вниманием. В двух контекстах из "Песни об Атли" представлен один и тот же признак ókunni "неизвестный": Akv. 3; 13: Myrkviðr inn ókunni "неведомый лес Мюрквид"; в третьем контексте из "Речей Хамдира" представлен признак kvistiskœði "наносящий вред ветвям дерева" (Hmð. 5: субстантивированная форма in kvistiskœða). В сознании современного читателя указанные признаки не только не соотносятся с понятием рода, но скорее всего представляются случайно выбранными характеристиками. В этом, однако, нет ничего удивительного, так как языковые факты древних текстов заведомо не отражают современного языкового сознания. Как указывает У. Дронке, Мюрквид – это архетип пограничного леса, отделяющего свое пространство от чужого и находящегося за пределами обжитой земли [Dronke 1969, 47-48]. В древнесеверной поэтической традиции Мюрквид – это не только лес на границе земель, принадлежащих разным народам, но и лес на границе разных миров. В подтверждение данного тезиса У. Дронке указывает на контексты Ls. 42/3 и Vkv. 1/2 и 3/8. Этой непривычности или неизвестности, сопряженной с архетипом пограничного пространства (леса) и соответствует слабое прилагательное ókunni; выбранный признак как символ относится, по сути дела к любому пространству, которое приходится пройти героям, преодолевая трудности. В связи со слабым прилагательным kvistiskœdi "наносящий вред ветвям дерева" У. Дронке упоминает, со ссылкой на С. Бугге, определенный социальный распорядок древности: женщин часто посылали обдирать листву с деревьев, после чего собранные листья сушили на солнце [Op. сit., 227]. Поэтому in kvistiskœða – это одна из женщин, собирающих листву с деревьев, с которой сравнивает себя Гудрун, говоря о своем одиночестве и смерти родичей. Во всяком случае за выбранным признаком стоит хорошо известное социальное установление и за признаком скрывается символичное и характерное, а не единичное, как можно было бы подумать.
Слабые прилагательные, обозначающие признаки героев
Происхождение: húnski "гуннский" (Sg. 8; 18; 66; 67; Am 98); suðrœni "с юга, южанин" (Sg. 4; Akv. 2); konungborna "королевского происхождения" (HHII. 48); móðurlausi "без матери" (Fm. 2); sundrmæðri "от другой матери" (Hmð. 13). В атрибутивных комплексах со слабыми прилагательными данного семантического разряда, отсутствующими в мифологических песнях, функциональная связь между лексическим значением прилагательного и грамматическим значением артикля очень тесная: родовое значение выражено дважды.
Характеристики духа героев: hugumstóri "великий духом"; (HHI. 1; Gðr. 4; 8; Hmð. 6; 24); frœkni "храбрый" (Akv. 23 = 25); blauði "трусливый" (Akv. 23 = 25); snarráði "решительный" (Rm. 13); blíði "мягкий, дружественный" (Od. 8); kappsvinni "страстный" (Am. 76). Боевые качества: flugar trauði "храбрый", букв, "неохотно спасающийся бегством" (HHI. 55); gunn-helgi "неуязвимый в бою" (Hmð. 28); víg-frœkni "храбрый в бою" (Hmð. 28); böð-frœkni "воинственный" (Hmð. 28).
Возраст: gamli "старый" (HHI. 52); ungi "юный" (Brot 18; Sg. 1; 2; 3;) frumunga "очень юная" (Sg. 25).
Облик: itri "великолепный, блистательный" (Grp. 23); ámátki "неприятный, противный" (HHv. 14); vegligr "величественный, с боевым видом" (Am. 55); frán-eygi "со сверкающим взором" (Fm. 5).
Признаки, отражающие ценности героического мира: 1) красота: fagra "красивая" (Grp. 30; HHv. 3); 2) богатство: ríki "богатый" (HHI 56; Akv. 29); 3) сила: rammi "сильный" (Fm. 19).
По-видимому оценка общего плана "хороший vs. плохой" не была особенно значима для героического мира; в героических песнях встречается только одно субстантивированное слабое прилагательное со значением общей оценки: góða "хорошая" (HHII 18). В случае слабых прилагательных, характеризующих героев, очень трудно решить, каким образом воспринимаются признаки: являются ли они внешними или внутренними; так, например, характеристики облика героев, на первый взгляд, являются внешними признаками, однако они могут быть поняты и как проявление внутренних качеств субъектов. Однако в героических песнях сохраняется синтаксическое противопоставление слабых и сильных прилагательных как атрибутивных и предикативных форм, указывающее на то, что, как и в мифологических песнях, слабыми прилагательными обозначаются неотъемлемые свойства субъектов или объектов героического мира, не зависящие от мнения говорящего, в то время как сильные прилагательные обозначают признаки, зависящие от внешней оценки или мнения говорящего, т. е. в героических песнях сохраняется противопоставление двух лексико-грамматических разрядов прилагательных с семантикой объективных и субъективных признаков. Завершая рассмотрение слабых прилагательных в героических песнях, хотелось бы отметить, что характеристики духа героев в целом доминируют в общем списке слабых форм, встречающихся в героических песнях. В этом плане "Песнь об Атли" представляет собой исключение, так как при увеличении общего количества слабых форм в ней встречается всего две характеристики духа героев: frœkni "храбрый" (Akv. 23 = 25); blauði "трусливый" (Akv. 23 = 25). "Песнь об Атли" привлекает внимание исследователей именно в связи со слабыми формами, поскольку она отмечена особой многочисленностью слабых форм в сравнении с остальным корпусом героических песен [Смирницкая 1999]. Однако увеличение числа слабых форм относительно и не делает их менее заметными в общей структуре текста; слабое прилагательное по-прежнему остается ярко маркированным. Увеличение числа слабых словоформ при снижении числа характеристик духа героев имеет особое значение: слабые прилагательные в совокупности подчеркивают традиционность и непоколебимость устоев героической жизни, в которой проискам судьбы, вредоносным валькириям и разрушительным страстям противостоит героическое сознание, стремящееся к постоянству и выбирающее устойчивые признаки явлений как основу систематизации мира.
Литература
Дьяконов 1963 – Дьяконов И. М. О письменности // Дирингер Д. Алфавит. М., 1963.
Огуречникова 1999 – Огуречникова Н. Л. Семантика определенности и типы референции в "Старшей Эдде" // Скандинавские языки. М., 1999.
Огуречникова 2001 – Огуречникова Н. Л. Функциональные основы дифференциации сильных и слабых прилагательных в языке "Старшей Эдды" // Лингвистика на рубеже эпох. Идеи и топосы. М., 2001.
Огуречникова 2006 – Огуречникова Н. Л. Английский артикль. К вопросу о количественности в языковом мышлении. М., 2006.
Смирницкая 1999 – Смирницкая O. A. Грамматика и поэтика атрибутов в "Песне об Атли" // Поэтика. История литературы. Лингвистика: Сб. к 70-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. М., 1999. С. 583-591.
Смирницкая, Гвоздецкая 1984 – Смирницкая О. А., Гвоздецкая И. Ю. Поэтическая грамматика слабого прилагательного в "Старшей Эдде" и в "Беовульфе" // Вопросы германского языкознания. М., 1984.
Грамматики и словари
Berneker Е. Slavisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1924.
Heusler Andreas. Altisländisches Elementarbuch. Heidelberg, 1950.
Zоёga, Geir Т. Concise dictionary of Old Icelandic. Oxford, 1952.
Thráinsson, Höskuldur. Icelandic / König Ekkehard, Auwera Johan van der (eds.) // The Germanic Languages. London and New York, 1994.
Источники
Dronke Ursula (ed.). The Poetic Edda. Vol I. Heroic Poems. Oxford, 1969.
Helgason Jon (ed.). Eddadigte. I. Völuspá, Hávamál. København; Oslo, 1955.
Helgason Jon (ed.). Eddadigte. II. Gudedigte. København; Oslo, 1961.
Kuhn Hans (ed.). EDDA. Die Lieder des Codex Regius nebst verwandten Denkmälern / Herausgegeben von Gustav Neckel. (5th edition). Heidelberg, 1983.
Gederschield Gustaf, Gering Hugo, Mogk Eugen (eds.). Egils saga Skallgrimssonar. Altnordische Saga-Bibliothek. 3. Halle, 1924.
Сокращения
Alv. – Alvíssmál
Am. – Atlamál in grænlenzko
Br. – Brot af Sigurðarkviðo
EgS. – Egils Saga
Fm. – Fáfnismál
Grm. – Grímnismál
Grp. – Grípisspá
Grt. – Grottasöngr
Háv. – Hávamál
Hrbl. – Hárbarðsljóð
HHI – Helgakviða Hundingsbana in fyrri
HHv. – Helgakviða Hjörvarðzsonar
HHII – Helgakviða Hundingsbana önnor
Hdl. – Hyndloljóð
Hm. – Hamðismál
Hym. – Hymiskviða
Ls. – Lokasenna
Rm. – Reginsmál
Rþ. – Rígsþula
Sd. – Sigdrífomál
Skm. – För Skírnis
Vkv. – Völundarkviða
Vm. – Vafþrúðnismál
Vsp. – Völuspá
Þrk. – Þrymskviða
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Несмотря на отсутствие прямых доказательств (т. е. контекстов с однозначной трактовкой), в "Эдде" есть контексты (их немного), где enn может иметь значение "(еще) один"; в таких контекстах enn употребляется как с одиночными существительными, так и в других позициях: Am. 83. Viti mér enn væri / at vega þik sjálfan. "Если бы я мог иметь (еще) одно желание, то я бы захотел убить тебя"; Rm. 8. Enn er verra, / þat vita þikkiomk! "Еще одно хуже, / я это знаю!". В данном случае начало фразы с наречия "еще" ("еще есть хуже"?) или с союза "но" представляется нам маловероятным: Fm. 37. Mjöker ósviðr, / ef hann enn sparir / fjánda inn fólkská "Он неразумен, если пощадит одного недруга вредоносного". Напомним, что Сигурд, убивший Фафнира и отведавший его сердца, вырезанного Регином, слышит птичью речь, и строфу Fm. 37 прощебетали синицы. Значение "еще, опять, снова" (если enn – наречие) непонятно, ведь в контексте песни Сигурд совсем не милосерден, он никого не пощадил, более того, он убил Фафнира ради золота. Поэтому мы не исключаем возможного употребления здесь местоимения enn со значением "один из многих"; [ср. Смирницкая, Гвоздецкая 1984, 7]. Решить вопрос о значении местоимения enn в указанных контекстах нелегко, даже с учетом существующих переводов, примечаний и словарей; при этом общая трактовка категории детерминации в древнеисландском зависит в том числе и от решения этого вопроса. В случае, если enn лексически самостоятельно и процесс грамматикализации лексем enn, inn не завершился (в пользу такого положения говорит последовательное сохранение во всем тексте "Эллы" двух лексем enn и inn), то категория детерминации является лексической, и лексемы enn и inn не являются артиклями. Если мы примем обратную точку зрения (в пользу которой говорит недифференцированное употребление enn и inn во многих контекстах), то в древнеисландском представлена грамматическая категория, маркированным членом которой является существительное в сочетании с вариантами артикля. Не исключено, что в "Эдде" представлена одна из заключительных стадий процесса грамматикализации артиклей, на которой все еще сохраняется возможность самостоятельного употребления лексемы enn, хотя такие случаи уже являются редкими.
2. Такие эпитеты в "Беовульфе" называются идеализирующими [Смирницкая, Гвоздецкая 1984]; однако в "Старшей Эдде" многие слабые прилагательные обозначают далеко не идеальные, а в большинстве случаев нейтральные качества. Поэтому мы выбираем понятие "орнаментальный эпитет", которое в то же время подчеркивает несколько условный характер признака при автоматизированном употреблении слабого прилагательного в этой функции.
|
|
