|
В журнале "Stratum plus" С. В. Томсинский поместил свои соображения о том, что выступление мое и моих единомышленников против антинорманизма было проявлением норманизма, только в новой модификации – ленинградского неонорманизма. Данное Томсинским определение норманизма близко к воззрениям антинорманистов, которые сам же он называет тупиковыми. Его представления о программе нашего семинара и всего направления, стоящего за ним, бездоказательны и неверны. Самого предмета для его анализа нет – нет научного норманизма.
1. Экспозиция. Журнал "Stratum plus" предпринял в 2013-2014 годах интересную затею: поместил выступления двух профессиональных археологов, вступившихся за антинорманизм. Один, А. А. Романчук (2013), это сделал открыто, другой, С. В. Томсинский (2014), признает современную антинорманистскую гипотезу (западно-славянскую) тупиком, но, тем не менее, выступает с критикой "норманизма", а признание наличия норманизма – conditio sine qua non антинорманизма. На выступление первого критика я уже ответил (Клейн 2014), выступление второго рассмотрю здесь.
С первого взгляда это выглядит как серьезный и вдумчивый анализ определенного направления в археологии и исторической науке России, и я представлен лидером этого направления, в мой адрес высказаны всякие лестные характеристики. Так что вроде бы могу быть доволен. Но это направление ограничено исключительно Ленинградом, хотя на деле к нему примыкали убежденные одинаково историки и филологи Москвы – ученики В. Т. Пашуто, да и ученики Д. А. Авдусина, археологи, практически перешли на наши позиции. Ничего оригинального мы, по мнению С. В. Томсинского, не внесли, только старались подтвердить позицию Миллера в споре с Ломоносовым. Хотя, если всё сводить к стержневым идеям, никто из "норманистов" не оригинален, да и антинорманисты всех веков ничего нового не сказали. И вообще, по Томсинскому, всё было уже у наших учителей. Да мы ничего серьезного и не достигли. Но главное: С. В. Томсинский определяет наши взгляды как неонорманизм, хотя мы сами себя никогда норманистами не считали, и вообще деление ученых на норманистов и антинорманистов считаем характерным только для антинорманистов.
Я знаю С. В. Томсинского давно – как способного студента (ныне кандидата наук), и мне интересно, как он мотивирует свою нынешнюю позицию. Он знает наш семинар с близкого расстояния, захаживал на заседания, даже, помнится, делал доклад.
2. Предмет обсуждения. Где же С. В. Томсинский увидел неонорманизм? Тут важнейшим является исходный пункт – что такое норманизм, по Томсинскому?
"Под норманизмом мы понимаем утверждение скандинавского происхождения не только династии Рюриковичей, но и древнерусской государственности как таковой. Норманизм есть сугубо российский феномен..." (Томсинский 2014: 358). Не сказано, требуется ли непременно скандинавское происхождение государственности или достаточно только династии, не сказано и как быть с варягами вообще. Но пренебрежем этими неясностями.
Таким образом, в определении норманизма Томсинский гораздо ближе к кучке современных антинорманистов, чем к традиционным для российской науки воззрениям. Династию Рюриковичей, как и варягов летописи, традиционная российская историческая наука считала скандинавскими по происхождению. Происхождение древнерусской государственности действительно определяли по-разному, но никто из "неонорманистов" Томсинского не выводил ее из Скандинавии, говорили лишь о более или менее значительном участии норманнов в этом процессе. С. В. Томсинский не сможет привести ни одной цитаты в подтверждение своего толкования-толкания, толкающего нас в норманизм.
В той ссылке на мой "Спор о варягах" (Клейн 2009), которым С. В. Томсинский подтверждает мою приверженность норманизму, он приписывает мне тезис о "введении" государственности варягами. На странице 121, на которую он ссылается, действительно под 4 пунктом норманнской теории сказано, что варяги "ввели государственность". С. В. Томсинский не заметил только одного – что там перелагается "норманнская теория", которой я не придерживаюсь ни вообще, ни в этой книге. Излагается критически как "лестница в преисподнюю норманизма".
"Иными словами – пишу я на стр. 122, – верно ли, что всякий, кто сделал шаг-два по этой лестнице, неминуемо скатится вниз? Если верно, тогда то одиозное, что мы обозначаем термином "норманизм", начинается с самого верха, с самого первого шага.
Но верно ли?"
И я отвечаю, что неверно. Каждая следующая позиция не вытекает с непреложностью из предыдущей. То есть, ссылка С. В. Томсинского – подвох. И подвох – вся концепция определения норманизма как течения, выводящего русскую государственность из Скандинавии. Нет такого течения. Есть назойливое и искусственное формирование этого течения антинорманистами как жупела, которым можно пугать ученых и власти, оправдывать запреты на исследование фактов, на критику их (антинорманистов) беспочвенных фантазий.
Томсинский подтверждает свое толкование экспедиционным фольклором – "Гимном оголтелого норманизма", который сочинил участник семинара студент В. П. Петренко, после того, как я был арестован в 80-е годы. В ней поется о событиях "в покинутом Клейном краю". С. В. Томсинский называет эту саркастическую песенку "поэтическим манифестом направления" и говорит, что "нет никаких оснований усматривать в этом названии иронию" (Томсинский 2014: 361). Именование норманизма "оголтелым" тоже не ирония? Ну, полноте. Конечно, это был студенческий эпатаж, целиком построенный на иронии, и Томсинский не может привести ничего в поддержку своего мнения, что это воспринималось кем-либо, кроме антинорманистов, всерьез.
3. Якобы программа и якобы теория. Программу нашего семинара и всего направления С. В. Томсинский выдает как следующее:
"По сути, было декларировано: мы можем доказать – и мы докажем, поскольку археологический материал все прибывает и прибывает! – что норманны действительно основали Древнерусское государство, но это не будет "норманизм", а будет не противоречащий марксизму доказанный факт. Расизм вне марксистской концепции, вне науки. А относительно превосходства или не превосходства – выводы делайте сами. Но – научные выводы! Все дальнейшее развитие ленинградского неонорманизма в советский период станет реализацией этой программы" (Томсинский 2014: 361-362).
Позволительно спросить: это где же она декларирована? В "Гимне оголтелого норманизма"? Когда я писал о том, что "норманизма" как "норманнской теории" нет, я имел в виду не только отсутствие тезиса о "введении государственности" из Скандинавии, но и то, что нет такой теории как теории. Идет спор не о теоретических положениях, а о конкретных фактах: варяги – из Скандинавии или нет? Из Швеции или Дании? Какой процент их был на таких-то территориях? Какова их роль в исторических событиях на этих территориях? И т. д.
Я уж не говорю о том, что само по себе происхождение Древнерусского государства от норманнов, в случае доказанности, не повлекло бы за собой никаких исторических выводов и осталось бы всего лишь историческим фактом. Только построение соответствующей теории о невозможности самостоятельной государственности у славян можно было бы расценивать как внесение политики в науку и выпад в современной политике.
4. Россия и Запад. Далее, для меня новостью является утверждение, что норманизм – специфически русский феномен. До сих пор антинорманисты всячески доказывали, что норманизм – это тлетворное влияние Запада, что его нам подсунули немцы-академики, а до того шведы, и вот на тебе, его нет нигде в мире. А ведь норманны захватили в свое время пол-Англии и часть Франции, а нормандская династия утвердилась в Англии. И французы, и англичане признают это – это ли не норманизм? Куда смотрят английские и французские антинорманисты?
Наконец, если провозглашается существование неонорманизма, то позволительно справиться, чем он отличается от просто норманизма, с которым антинорманисты боролись ранее? Я понимаю, что уж на этот-то вопрос С. В. Томсинский найдет что ответить – какие-нибудь отличия появятся. Но факт, что этот вопрос его не занимал при подготовке его декларативного выступления, потому что для него это было совсем не важно. Он обвиняет меня и моих сторонников именно в норманизме как скверной теории, ответвлении зловредной концепции, признающей Русь частью Европы, тогда как Русь, по Томсинскому, не Европа. Он не в восторге от "постсоветской России, подлинно оголтело устремившейся "в Европу", или, по крайней мере, "к Европе"..." (Томсинский 2014: 362). Он за особый путь России. А мы – нет.
Вот тут С. В. Томсинский прав, хоть это вообще-то взгляды, далекие от конкретных археологических проблем. И я, и мои сторонники за европейский путь развития России как путь прогресса. У каждой страны свой особый вариант этого пути – у Англии свой, у Японии свой, у Кореи свой, у России – свой. Но "свой путь", противостоящий европейскому, – это путь в средневековье, в азиатчину, в отставание и гибель. Не буду на этом останавливаться: это всё-таки не по теме.
5. Остальное. С. В. Томсинский анализирует: 1) предпосылки и причины возникновения "ленинградского неонорманизма"; 2) задачи, которые "ставили перед собой представители этого направления"; 3) "механизм по строения реконструкций исторической действительности", применяемый им; 4) итоги его развития. Что толку следовать за ним в рассуждениях на эти темы, если не существует сам предмет для его анализа?
6. Методика. Но третий из перечисленных им вопросов осветить придется, потому что это и вне зависимости от сформированного им течения имеет значение. Приведу данное Томсинским полное описание и оценку нашей методики. Он пишет, что я еще во время дискуссии 1965 г. предложил весьма оригинальную методику подсчетов (поправлю: книга моя написана в 1960 г., а подробная реализация методики – в 1970 г.). И далее он аккуратно цитирует меня: "поскольку письменные источники знают о проживании на этой территории не одних только славян, этническую принадлежность курганов позволительно определять только по достоверным признакам: курган с безусловно скандинавскими признаками – варяжский, с безусловно славянскими – славянский, а без четких признаков – неизвестно чей, и в расчет этнического состава населения приниматься не должен" (Клейн 2009: 112).
Мой критик называет это "лукавой математикой", а историков, на которых она обрушилась, "несчастными". Он мог бы добавить, что мой оппонент Д. А. Авдусин предложил тогда противоположную методику: считать всех неопределенных индивидов, обнаруженных на "нашей" земле, славянами. Это, конечно, сильно увеличивало процент славян по сравнению с варягами и финно-уграми за счет "беспачпортных" незнакомцев, и историки счастливы? Вот против этой необъективной методики и были разработаны наши критерии.
А С. В. Томсинский выдвигает возражения против них. Присмотримся к возражениям:
"Между тем совершенно очевидно, что предложенная методика подсчетов ведет к грубым искажениям представлений об исторической действительности. "Не определимых" погребений не только в Гнездове, но и во многих синхронных могильниках большинство. И в этих курганах погребены люди, этническую принадлежность которых археологи определить не могут, ибо не могут подвергнуть погребенных допросу – а иных достоверных данных у археологов нет. Археологи могут только составить представление о статистике "этнически определимых погребений"" (Томсинский 2014: 363).
Всё. Так в чем же возражения? Чем отсеивание неопределимых погребений нарушает "историческую действительность"? По-моему, историческую действительность нарушает желание сохранить неопределимые погребения и приписать их той или иной стороне.
Томсинский (2014: 363) излагает далее дело так, как будто я отказался от этой методики.
"Позднее, в 1973 г., Л. С. Клейн предложил иную методику подсчетов, ибо проблема "неопределенных погребений" курганных могильников оставалась по-прежнему острой.
Теперь предполагалось "разбить весь могильник на четко очерченные группы, а затем рассмотреть распределение этнических показателей по всем группам. При таком подходе возможна этническая атрибуция целых групп, включая и те погребения, которые в отдельности не имеют четких этнических показателей" (Клейн 2009: 181)".
Критик не заметил, что эта новая методика дополнила ту старую, а не пришла ей на смену. Эта новая методика частично покрыла и те погребения, которые оставались неопределимыми этнически при старой нашей методике. В чем тут возражения? В чем эта методика нарушает "историческую действительность"?
7. Противостояние и результаты. Надо было бы осветить и тот скепсис, с которым критик излагает условия существования нашего семинара и его результаты. Особенно "баталию" 1965 года. "В изложении Л. С. Клейна эта самая "дискуссия" предстает некоей эпической фантасмагорией: "дискуссия" была устроена коварными историками-"идеологами" и партбюро истфака с санкции обкома КПСС (!) для ликвидации некоего очага единомыслия – семинара во главе с Л. С. Клейном" (Томсинский 2014: 359).
Ну, сразу исправим явную ошибку: не "единомыслия", а "инакомыслия". А скепсис неуместен. О санкциях обкома мне сообщил перед дискуссией декан В. В. Мавродин. Через несколько лет участник семинара Г. С. Лебедев стал секретарем факультетского комсомола, а его друг историк А. Я. Дегтярев – секретарем Обкома, другой участник семинара И. В. Дубов – секретарем Большого парткома Университета. Это их личные успехи, семинар тут не при чем. Но я имел хорошую возможность проверить недавнюю историю подавления нашего очага.
Результаты варяжской баталии 1965 г. С. В. Томсинский (Томсинский 2014: 359) оценивает очень сурово: "итог шумной баталии оказывается весьма скромным: семинар студентов-единомышленников во главе с Л. С. Клейном продолжал работать" (Клейн 2009: 141). А какой результат он хотел увидеть? Разве Томсинский не знает, что означало в тех условиях оставление в покое и согласие на продолжение работы? Когда был готов разгон семинара и увольнение руководителя, а возможно, и отчисление студентов. В лучшем случае. В те же самые годы в Московском университете был отчислен за курсовую работу о норманнском вопросе, не укладывавшуюся в рамки антинорманизма, студент А. А. Амальрик, ставший известным диссидентом и сидельцем после этого.
После дискуссии и моей совместной с учениками публикации сводки норманнских древностей Киевской Руси (Клейн и др. 1970) появилось в головном советском историческом журнале "Вопросы истории" замечание замредактора А. Г. Кузьмина, ведущего тогда антинорманиста, о "современном научном норманизме": "Для многих зарубежных, да и советских ученых это – добросовестное научное убеждение. Ленинградские археологи Л. С. Клейн, Г. С. Лебедев, В. А. Назаренко ни в коем случае не отходят от марксизма, признавая преобладание норманнов в господствующей прослойке на Руси" (Кузьмин 1971: 187). А еще через несколько лет Кузьмин пошел еще дальше: Он признал: "Сложившиеся представления о соотношении автохтонного и привнесенного начала в последнее время серьезно пошатнулись. В археологической литературе все более широкое обоснование получает тезис, что удельный вес норманнов-варягов был намного значительней, чем это предполагалось некоторое время назад" (Кузьмин 1974: 55).
Таким образом, мы отвоевали тогда не только для себя, но и для всех историков возможность еще некоторое время объективно, невзирая на результаты, заниматься изучением материалов древней Руси.
8. Предпосылки. В статье С. В. Томсинского есть и еще одно место, вызывающее у меня ощущение несправедливости. Томсинский (2014: 359) противопоставляет моему рассказу о баталии 1965 г. впечатление Г. С. Лебедева: "Однако обращение к другим источникам представляет все происходящее несколько иначе. Г. С. Лебедев, вспоминая в 1999 г. события 1965 г., коротко заметил: "М. И. Артамонов и В. В. Мавродин курировали и вели эту дискуссию, а потому она не завершилась разгромом новых советских 'норманистов'" (Лебедев 1999: 103)". Это всего лишь позднее впечатление Лебедева, не вполне отвечавшее истине. Для вытесненного с факультета Г. С. Лебедева рубеж 1990-х и 2000-х был трудным временем, и он очень надеялся на свое укрытие под ореолом давно умерших Мавродина и Артамонова, который реконструировал для себя как их последователя. На деле дискуссию в качестве председательствующего вел только М. И. Артамонов, вел очень сдержанно, не вмешиваясь в ход дискуссии. В. В. Мавродин заранее предупредил меня: я буду в стороне. Защищайтесь сами. Его понять можно. Он чудом вернулся из ссылки по ленинградскому делу, в котором все основные участники погибли.
Когда С. В. Томсинский открывает предсмертную статью М. И. Артамонова 1972 г., опубликованную через почти два десятка лет, как источник наших идей и доказательств, он сильно смещает все акценты. На деле дискуссия проходила в 1965 году, когда М. И. Артамонов, только что (1964) снятый с поста директора Эрмитажа, еще не вполне вошел в свои прежние исследования. С этого времени он всё больше учитывал и включал в свою работу результаты своих учеников, особенно на кафедре. Так что совпадения взглядов могут зависеть не только от того, что ученики в 1960-1965 гг. повторяли более ранние идеи своего профессора, но и (гораздо больше) от того, что профессор аккумулировал в своей статье 1972 года взгляды и результаты своих учеников, развивавшиеся с 1960 г. по начало 1970-х и дальше.
9. Итог. В статье С. В. Томсинского есть и места, не вызывающие острых возражений (интересный анализ соотношений взглядов поколения наших учителей с нашими, рассуждения о роли интеллигенции и др.), но пафос статьи не в них. Пафос статьи – в удержании опоры для антинорманизма, несмотря на отвержение активной ныне антинорманистской концепции. Исходя из общих убеждений. Вот на этот пафос мои возражения и направлены.
Литература
Клейн Л. С. 2009. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон Санкт-Петербург: Евразия.
Клейн Л. С. 2014. Еще один сказ о лехитских варягах. Продолжение спора. Stratum plus (5), 335-344.
Клейн и др. 1970: Клейн Л. С., Лебедев Г. С., Назаренко В. А. 1970. Норманнские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения. В: Носов Н. Е., Шаскольский И. П. (ред.). Исторические связи Скандинавии и России IX-XX вв. Ленинград: Наука, 226-252.
Кузьмин А. Г. 1971. Болгарский ученый о советской историографии начала Руси. ВИ (2), 186-188.
Кузьмин А. Г. 1974. Об этнической природе варягов (К постановке проблемы). ВИ (11), 54-83.
Романчук А. А. 2013. Варяго-русский вопрос в современной дискуссии: взгляд со стороны. Stratum plus (5), 283-302.
Томсинский С. В. 2014. Ленинградский неонорманизм: истоки и итоги. Stratum plus (5), 357-370.
|
|
