|
Яркая внутренняя форма ди. valkyrja, да. wælkyrge (ср. гот., бург. wal- как первый компонент двучленных имен собственных, ди. val, да. wæl, двн. wal 'павшие', 'поле брани', гот. kiusan, ди. kjósa, да. cēosan, двн. kiusan 'выбирать, испытывать'), равно как и обилие надежных и показательных параллелей о/г *wal- в индоевропейских языках (ср. хетт. uellu 'луг', 'пастбище мертвых', тох. A wäl- 'умирать', walu 'мертвый', wlalune 'смерть', лув. u(ua)lant 'мертвый', греч. Ἠλύσιος λειμών, гомер. Ἠλύσιον πεδίον 'Елисейские поля', 'поля мертвых' [Puhvel 1969], валл. gweli, корн. goly 'рана', лит. vėle 'душа умершего', vėles 'души умерших', Veliuonà 'бог мертвых', лтш. veļu laiks 'дни и обряд поминовения мертвых', 'пора велей', др.-рус. Велесъ 'скотий бог', 'бог нижнего мира' [Рокоту 1959; Иванов, Топоров 1974; Гамкрелидзе, Иванов 1984, 824]) создают иллюзию избыточности вопроса о генезисе этого мифологического персонажа. Тем не менее в концептуальном плане определение круга этимологических соответствий представляет собою скорее постановку, нежели решение проблемы. Следующий необходимый этап анализа – поиск образных корреляций внутри этого круга. И здесь обращение к индоевропейской ретроспективе важно как само по себе, так и в качестве одного из критериев интерпретации известных нам древнегерманских данных. Такие проблемы, как прослеживание внегерманских параллелей, архаических и "новейших" коннотаций образа валькирии, вопрос о первичности collectivum или unicum и соотнесении с другими древнегерманскими мифологическими персонажами по принципу подчинения или равноправности, могут быть разрешены лишь при учете мифопоэтического контекста архаических индоевропейских традиций.
Как отмечает В. Н. Топоров, к и.-е. основе *wal-, кодирующей понятия "нижний мир", "царство мертвых", "подземный луг-пастбище", восходят обозначения мифологических персонажей, интерпретируемых в контексте "основного" мифа как "противник Громовержца": ср. др.-инд. Varum, Vṛtra, Vala, лит. Vels, Vielona, velnias, лтш. velns, слав. Velesъ/Volosъ, др.-исл. Vǫlundr, свн. Wieland, Wielant [Топоров 1986, 49]. Исследователь подчеркивает, что в рамках латышской (и шире – балтийской) традиции засвидетельствовано "расщепление единого исходного имени с корнем *Vel- на два имени специализированных мифологических персонажей, противопоставленных по роду", причем с каждым из имен соотносился свой фрагмент "основного" мифа: *Veln-, м. р. – ссора и поединок с Громовержцем, *Vel-, ж. р. – место наказания противника Громовержца, ставшее соответственно царством мертвых. Весьма примечательно, что в латышской мифопоэтической традиции (дайны) персонаж, обозначаемый посредством основы *Val-, выступает как женщина – Veļu māte 'мать велей', 'мертвых мать'. По мнению Топорова, этот образ реализует известную тенденцию к параллельному удвоению персонажей "основного" мифа: ср. лит. Perkūnas, лтш. Pērkons, др.-рус. Перунъ, др.-инд. parjanya- и др.-лит. perkūnija 'молния' (*Perkunija как персонифицированная гроза), др.-рус. Перынь (название "Перунова" урочища в Новгороде), ди. Fjǫrgyn и др., а для "противника Громовержца" – др.-инд. Varuņa, др.-рус. Волосъ – др.-инд. Varuņāni 'жена Варуны', др.-рус. Волосыни 'созвездие Плеяд'; ср. также макед. Вела как засвидетельствованное в песенном фольклоре имя мифологического персонажа (само)вилы [Топоров 1986, 51; о Veļu māte см. также [Пумпур 1985, 94-95, 252].
Значение образа Veļu māte для уяснения генезиса образа валькирии и интерпретации германских данных исключительно велико. В латышской традиции отсутствует такое обозначение, как *Veļu tēvs 'отец велей', 'мертвых отец'; можно предполагать лишь пару *Veļu māte (по реконструкции Топорова, < *Vela) & Velns 'противник Громовержца', 'хозяин локуса смерти и мертвых' > 'черт' (хотя velns в фольклоре зачастую не столь злобен и вредоносен, как другой злой дух – jods; см. [Пумпур 1985, 236]). Справедливо указание на широкое распространение классифицирующего элемента māte в латышской мифологии [Топоров 1986, 52], ср. Zemes māte, Kāpa māte, Vēju māte, Jūras māte. Однако нельзя оставить без внимания тот факт, что в древнегерманской традиции засвидетельствовано заполняющее лакуну обозначение 'отца мертвых' – древнеисландское имя Одина Valfǫðr (Háv. 1, Grm 48) < о/г *Wala-faðar. Это лексема, структурно (а по первому компоненту и этимологически) соответствующая лтш. Veļu māte.
Таким образом, есть основания постулировать индоевропейскую модель *wal- & *pəlter/māter, континуанты которой представлены в балтийском ("матриархальный инвариант") и германском ареалах ("патриархальный инвариант"). При наличии лтш. Velns/Veļu māte нет оснований отрицать изначальную и естественную парность персонажей, однако следует отдавать себе отчет в том, что значение того или иного из этих персонажей в традиции определялось матриархальной или патриархальной ориентацией таковой, и в разных обстоятельствах на первый план могли выступать то "мать мертвых", то "отец мертвых" (ср. ниже о древнескандинавской традиции). Примечательно, что при всей широте как этимологических параллелей первого компонента композита, так и концептуальных соответствий образа, изоглосса реконструируется только для балто-германского ареала. Что касается кельтского, необходимо отметить, что др.-валл. -wal-atr, валл. (g)wal-adr, др.-брет. -wual-art 'глава, правитель' ('chef, regulateur, ordonnateur'), привлекаемое Ж. Лотом и отмеченное у В. Лемана в качестве параллели ди. Valfǫðr [Loth 1894; Lehmann 1986, 101], представляют собою суффиксальные производные от и.-е. *wel- 'власть' (на орудийный суффикс *-tr-, определяя его как "le suffixe des noms d'agent", указывает сам Ж. Лот [Loth 1894, 224]) и не могут быть рассматриваемы как кельтские континуанты и.-е. *wal- & *pəlter.
Соотнося лтш. Veļu māte и ди. Valfǫðr, можно заключить, что предполагаемая В. Н. Топоровым "вторичность" обозначения Veļu māte 'мать мертвых' по сравнению с реконструируемым исходным *Vela 'жена Громовержца; богиня смерти; ее локус и подданные' сама оказывается соотнесенной с глубокой архаикой, и здесь было бы уместнее говорить не столько о "поздней переделке" исходного *Vela, сколько о статусе одного из вариантов наименования (исследователь предлагает обе характеристики соотношения *Vela – Veļu māte – ср. [Топоров 1986,52]). Можно предположить, что разные варианты обозначений повелителей мертвых связаны с разными аспектами мифоритуальной сферы и тем самым прагматики подразумеваемого ритуального текста. Персонаж, выступающий в космогоническом мифе как *Vela ж. р. (Veln- м. р.), в текстах погребального обряда, ориентированных на социум и соотнесенных с его структурой, мог именоваться как *Vel- & māter (pəlter).
Реликты представлений о паре мифологических персонажей *Val- & māter / *Val- & pəlter могут быть прослежены в древнескандинавской традиции, в данном случае, несомненно, коррелирующей с общегерманской (о проблематике соотнесения традиций см. [Стеблин-Каменский 1970,199]). В "Старшей Эдде" содержится известное, но не получившее должного осмысления в индоевропейской ретроспективе свидетельство о парных персонажах типа "повелители умерших", а именно контекст "Речей Гримнира" (Grm 14): Folkvangr er inn níundi, enn þar Freya ræðr // sessa kǫstom í sal; // halfan val hon kyss hverjan dag, // enn halfan Óðinn á "Фолькванг – девятый, // где Фрейя правит // сидений выбором в зале; // половину нави (павших) она избирает каждый день, // половиной Один владеет" (пер. Н. Г.). Обозначение *Valmōðir в эддических текстах не представлено. В приведенном контексте для характеристики повелительницы мертвых использованы производные от основ *wal- & *keus-/kuz-: ср. sessa kǫstom, val [hon] kyss. В таком случае изначально о/г *wala-kuzjōn- – не что иное, как эпитет основного женского мифологического персонажа, передающий представление об одной из его функций. Статус эпитета для производного от указанных основ подтверждается не только характерной описательно-эвфемистической семантикой композита, но и бытованием да. wælceasig (Exod 164), выступающего в качестве эпитета ворона (ср. [de Vries 1937, 177]).
То, что в древнескандинавской традиции эпитет valkyrja изначально был закреплен именно за Фрейей, подтверждает древнеанглийская глосса gydene, wælcyrge = Veneris [Bosworth, Toller 1976, 740] (о связи ди. Folkvangr и гот. waggs к греч. παράδεισος 'рай' и понятийном комплексе, связанном с континуантами и.-е. *wel- и *wen-, см. [Ганина 2001]). В синхронии эддических текстов Фрейя – не жена Одина, однако есть основания рассматривать образы Фрейи и Фригг как концептуальные дублеты, ср. сообщение Снорри о том, что Фрейю почитают наравне с Фригг [МЭ 1970,53], одинаковые обвинения Фригг и Фрейи в распутстве (Ls 26, 30; ср. также упоминание о супружеской неверности Фригг у Саксона Грамматика [de Vries 1937, 188]), указание на то, что Фригг приветствует павших в своих палатах (en Frigg um grét í Fensǫlum // vá Valhallar (Vsp 33)), и наконец, даже тот факт, что ожерелье Брисингов считается собственностью Фрейи или Фригг. Я. де Фрис закономерно делает вывод об идентичности Фригг и Фрейи (разумеется, вне "ванических" коннотаций последней) [de Vries 1937, 326].
Итак, для древнескандинавской традиции актуально обозначение четы повелителей мертвых как Valfǫðr (= Óðinn) & Valkyrja (= Freya/Frigg). В данном случае сама частичная парность композитов, объединенных лишь первым компонентом, может свидетельствовать о "перераспределении власти". Однако нельзя упускать из виду, что о/г *wala-kuzjōn (ж. р.) способно иметь лексему-коррелят *wala-kuzjan (м.р.) согласно модели образования существительных от глагольных основ с суффиксом nomina agentis -jōn- или -jan- (о данных основообразующих суффиксах см. [Осипова 1980, 32, 63]), и наименование посредством производного о/г *wala-kuz- отнюдь не исключает парности персонажей. В связи с этим следует указать на весьма примечательный эддический композит – имя Одина Valþǫgnir при Valþǫgn (в синхронии – имя одной из валькирий). Основа þǫgn возводится исследователями к о/г *þagino-, производному от слабого глагола *þagjan(an) 'поглощать, уничтожать' – ср. да. ofþecgan. Производящей основой является о/г *þeg(j)- – ср. ди. þiggja (снгл.) 'брать, принимать', да. þicgan 'принимать', дс. thiggian 'принимать', 'умолять', двн. dicken, diggen 'просить', нисл. þiggja, фарер. tiggja, ннорв., ншв., ндат. tigge 'побираться'. Данная основа сопоставляется с др.-ирл. ateoch (< *ad-teko) 'прошу', techtaim 'имею', лит. tenkù, tèkti 'простираться, достигать' [de Vries 1962, 610]. Парные наименования Valþǫgnir/Valþǫgn < *wa-la-þagin- 'мертвых поглощающий/-ая, принимающий/-ая' расширяют поле обозначений пары повелителей мертвых, уточняя сведения о модели их наименования: *wal+ ('мать/отец'), *wal+ ('выбирать, испытывать), *wal+ ('принимать'). К тому же ряду обозначений должны быть отнесены такие наименования Фрейи и Фригг, как ди. Valfreya, фар. Valvfrygv (ср. [Grimm 1968,1, 348]).
Рассмотренные данные позволяют сделать вывод, что композит valkyrja не является неким уникальным семантическим образованием, но представляет собой одну из единиц некогда обширной и способной к пополнению лексико-семантической группы – обозначений пары повелителей мертвых1.
Что касается внутренней формы наименования *wala-kuzjōn-, то семантика первого компонента композита подробно охарактеризована исследователями (по ареальным коннотациям ди. val-, да. wæl- см. [Гамкрелидзе, Иванов 1984, 824; Топоров 1986; Смирницкая 1994, 406]), тогда как семантический объем основы *keus-/*kuz- в применении к обозначению женского мифологического персонажа во многом остается невыясненным. Существенно подчеркнуть, что одной из основных линий развития семантики данной основы является значение 'отбирать, испытывать': ср. гот. kiusan* (снгл. 2) (Тал. 6, 4; 2 Кор. 8, 8), gakiusan (Рим. 12, 2) при греч. δοκιμάζειν 'испытывать', kausjan (слгл. 1) при γεύεσθαι 'испытывать' (Лк. 14, 19), kustus* (м. р. -u) (2 Кор. 2, 9), gakusts* (ж. р. -i) при δοκιμή 'испытание'. Дс., двн. coron, gikoron имеют значения 'испытывать', 'пробовать', а ди. kor и да. gecor – 'выбор', 'решение, определение' [Lehmann 1986, 219]. Как указывают исследователи, континуанты и.-е. *gews-/*gus- 'пробовать', 'наслаждаться' (ср. др.-инд. juṣáte, jóṣati 'наслаждаться', jóṣas 'удовольствие', авест. zaoš- 'быть довольным', греч. γεύομαι, лат. gusto 'пробовать') развивают значения 'испытывать', 'отбирать' лишь в кельтских и германских языках: ср. др.-ирл. togu 'выбирать', dorōigu 'избранный', Oen-gus, Fer-gus (*<gustu- 'выбор'), причем такое развитие семантики в германском позволяет предполагать влияние кельтского [Porzig 1954, 122-123]. Не случайно *keus- в женском теониме появляется именно в кельто-германском ареале: ср. Vagdaverkustis и Vergustae в эпиграфике культа матрон [de Vries 1935, 208-209; Scardigli 1989, 151]. Еще А. А. Потебня обратил внимание на то, что лексика, описывающая избрание валькириями павших воинов, соотносима с лексикой, обозначающей жертвоприношение, и принадлежит ритуальной сфере [Потебня 1865, 166, прим. 148]. Роль валькирии в инициации – испытании, избрании, посвящении героя (ср. особ. "Песнь о Хельги Сыне Хьёрварда", проза) – детально проанализирована в трудах О. Хёфлера [Höfler 1992]; следует, однако, подчеркнуть, что внутренняя форма слова valkyrja предполагает уже не прижизненную, а посмертную инициацию – посвящение в смерть, аналогичное посвящению в жизнь. Мотив поднесения валькирией или валькириями ритуального питья (ср. "Речи Гримрира" (Grm 36) и датируемые IX-X вв. изображения женских фигур с рогом для питья – камень из Ченгвиде (Алскуг, Готланд), серебряная фигурка из Эланда) передает ритуальную схему этой посмертной инициации – встречи героя хозяйкой иного мира, в последовательно "одинической" системе координат подчиненной Valfǫðr – Одину.
Согласно общей тенденции, отмеченной Ж. Дюмезилем для древнегерманской языческой традиции ("вторая функция – нужды и мораль войны – глубоко проникла в первую, верховную" [Дюмезиль 1986, 137]), германские континуанты и.-е. wel- 'иной/нижний мир' соотносятся с понятийной сферой войны. Обозначение эпитетом *wala-kuzjōn- повелительницы, госпожи мертвых (ср. ди. Valfreya, фар. Valfrygv), эквивалентной лит. Veļu māte, следствие того же концептуального перелома.
Эддические тексты, как правило, изображают валькирий как collectivum (Grm 36 и др.) – множество, членимое лишь посредством указания имен (ср. [Стеблин-Каменский 1978, 157]). Валькирия, являющаяся действующим лицом эпического предания (ср. НН I, HHv) выступает как член названного (НН I, 15-17) или подразумеваемого множества valkyrjor, а не как уникальная Valkyrja (хотя, возможно, и мыслится как проекция таковой). Наличие таких славянских мифологических персонажей, как Волосыни и Вела/влашичи [Топоров 1986], снимает в данном случае вопрос о первичности unicum или collectivum: архаическое мышление допускает подобное равноправие уникальности и множественности (более того, славянские данные свидетельствуют и о возможности соответствующего множества мужских персонажей). Однако для отраженного в текстах "Эдды" этапа традиции и для слова valkyrja в его традиционном употреблении следует констатировать своего рода "вторичную уникализацию" мифологического персонажа. Хотя есть определенные основания считать *wala-kuzjōn- – богиню/жрицу (ср. ди. gyðja 'жрица', 'богиня', особ, в контекстах Ynglingasaga IV, VII, а также приведенную выше древнеанглийскую глоссу "gydene, waelcyrge"), чьей функцией является посмертная инициация павших, общегерманским мифологическим персонажем, далеко не по всем ареалам имеются равно обширные и репрезентативные лексические и текстовые данные. Так, для восточногерманского можно лишь констатировать употребление основы *wal- в именах собственных: ср. остгот. Walamir, бург. Wallimeriz при двн. Walamar 'павшими славный', остгот. Walaris при двн. Walarad 'павших совет', остгот. Walaravans при ди. Valraffn, да. Waelhraefn, дс. Vualrammus, двн. Walahramm 'павших ворон'. Поэтому о/г *wala-kuzjōn как обозначение мифологического персонажа по данным текстов представляет собою скандинаво-западногерманскую (точнее – скандинаво-ингвеонскую) изоглоссу. В древневерхненемецкой традиции можно проследить реликты, а иногда и существенные черты "валькирического" мифа, однако лексема-соответствие ди. valkyrja в текстах отсутствует.
Нет сомнений в том, что в поэтическом и концептуальном поле эддической традиции внутренняя форма лексем valkyrja/valkyrjor остается прозрачной или, по крайней мере, различимой; об этом свидетельствует и употребленное в "Gylfaginning" по отношению к валькириям выражение kjósa feigð 'избирать обреченных смерти'. И напротив, при разрыве традиции, вне соответствующего поэтического и образно-понятийного контекста внутренняя форма обозначения мифологического персонажа затемняется: ср. древнеанглийскую глоссу walcrigge = Herinis [sic] [Bosworth, Toller 1976, 1153]. Основные лексические константы характеристики валькирий в "Старшей" и "Младшей Эдде" – имена собственные – обозначения битвы и ее реалий (Vsp 30, Grm 36), соотнесение с лексикой предметной сферы войны (skjǫldr 'щит', geirr 'копье', hjalmr 'шлем' – Vsp 30, НН I 15-17), эпитетами типа hvítr 'белый, блестящий', bjartr 'яркий, блестящий', глаголами ríða 'мчаться', 'скакать верхом' (gǫrvar at ríða "готовые мчаться" – Vsp 30; ríða lopt ос lǫg "носиться по воздуху и морю" – HHv, проза; ср. также ríða vit nu sculom... "помчимся мы теперь..." в "Hakonarmál" в продолжение эддической традиции), ráða 'решать, судить' (ráða vígum "решать в битве", ráða sigri "судить победу" – "Gylfaginning") и bera 'подносить' (bera hornlǫl "подносить рог/пиво" – Grm 36) – сами по себе вполне наглядны; определенные трудности для интерпретации создает лишь проблема соотнесения валькирий и норн, могущая быть названной "проблемой Скульд" (по контексту Vsp 30 и комментарию Grm 36 в "Gylfaginning") – ср. [de Vries 1937, 385]. Между тем образ валькирии в западногерманской традиции, затмеваемый для нас эддической, имеет, при фактически идентичных, но не объединенных в рамках одного текста лексических константах, вполне специфическую образно-понятийную характеристику, которая и должна быть раскрыта ниже.
Да. wælcyri(g)e (uualcyrge и др.) засвидетельствовано прежде всего в глоссах, где эта лексема употребляется для передачи представлений о различных персонажах античной мифологии. Помимо приведенных выше глосс gydene, wælcyrge = Veneris и walcrigge = Herinis, следует указать на такие примеры, как uualcyrge = Tisifone, Eurynis [sic], wælcyrge = Bellona, waelcyrige = Allecto, waelcyrie = Tisiphona, а также перевод лат. hae bestie oculos habent Gorgoneos "у тех зверей очи Горгоны" посредством да. þā dēōr habbað wælkyrian ēāgan [Bosworth, Toller 1976, 1153]. Можно видеть, что семантический объем да. wælcyri(g)e допускает сопоставление этого персонажа не только с воплощением войны – Беллоной или приравненной к Фрейе Венерой, но и с такими существами, как Эриния, фурии (Алекто, Тизифона) и даже Горгона Медуза. Разумеется, глоссатор был христианином, но в данном случае он, в отличие от Вульфстана, упоминающего wælcyrie в ряду негативно оцениваемых персонажей [Wulfst. 298, 18; 165, 34], вряд ли видел свою задачу в "развенчании валькирий", так как глоссирование предполагает пояснение посредством очевидной аналогии. Закономерно возникает вопрос о том, насколько такое представление о wælcyri(g)e соответствует западногерманской языческой традиции.
Упоминаемые в древнеанглийском заговоре "От внезапного колотья" mihtigan wīf "могучие жены" – без сомнения, валькирии, так как эвфемистически обозначенные персонажи заговора характеризуются посредством лексических констант "(мета)текста валькирий" (см. выше): hlūde wæran hy, lā, hlūde, þā hy ofer þone hlœw rīdan, / wæran anmōde, þā hy ofer land rīdan / <...> / Stōd under linde, under lēohtum scylde, / þær þy mihtigan wīf hyra mægen beræddon / and hy gyllende gāras sændon / <...> / "громкими были они, ох, громкими, когда они скакали через холм, / были яростными, когда они по земле скакали / <...> / Стоял под липовым щитом2, под светлым щитом, / где могучие жены испытывали свою силу / и посылали звенящие копья" (Ms. Harley 585) [Топорова 1996, 149-150]. Эти "гневные жены", откровенно враждебные человеку, вполне могут быть сравнены с фуриями и т. п. Как отмечает Т. В. Топорова, в заговорах "нейтральному "человеку, мужчине" противостоит отрицательно маркированная "женщина" – могучая, воинственная валькирия или колдунья" [Топорова 1996, 86].
Обращение к щавелю в "Заговоре девяти трав" также содержит упоминание неких "мчащихся жен": ond þu, wegbrœde, wyrta mōdor, / ēāstan openo, innan mihtigu, / ofer þe crætu curran, ofer þe cwene rēodan, / ofer þe bryde bryodedun, ofer þe fearras fitœrdon. / Eallum þu þon wiðstōde and wiðstunedest "и ты, щавель, мать трав, / с востока открытый, внутренне могучий, / через тебя телеги громыхали, через тебя жены скакали, / над тобой девы причитали, / над тобой быки фыркали. / Всем ты [тогда. – Н. Г.] противостояла и всех поразила" (Ms. Harley 585) [Топорова 1996, 143-144]. Помимо значимого глагола rēodan, следует отметить также представление о противостоянии-борьбе-испытании (щавель переезжают, топчут, оплакивают), являющемся условием приобретения особых свойств, – т. е. фактически об инициации. Показательно и словосочетание ēastan openo 'на восток / к востоку / с востока открытый' – ср. упоминание в "Речах Сигрдривы" рун исцеления, наносимых на восточную сторону березы или иного дерева (Sd 11). Сопоставление указанных контекстов позволяет восстановить связь "валькирии – магические действия (нанесение рун или проезд-переступание) – растение, обращенное на восток" и пронаблюдать разные воплощения одного образно-понятийного комплекса в метатексте древнегерманской традиции.
Магические действия безымянных дев – "idisi" Первого Мерзебургского заговора (ср. [Топорова 1996, 127-128] – налагание уз, оков, пут (figura etymologica "hapt heptidun" – ср. ди. hǫpt 'оковы' как одно из обозначений сверхъестественных сил, "clubodun cuoruouuidi", "haptbandun" – ср. ди. bǫnd 'узы' в употреблении, аналогичном hǫpt) и тем самым ослабление (вражеского) войска, поворот его вспять ("heri lezidun") сопоставимы с эддическим именем валькирии Herfjǫtur 'путы войска'; подробно тема Herfjǫtur как мифологического имени и персонажа рассмотрена Р. Ониансом [Onians 1954, 353-362; Онианс 1999, 343-347]. Важно отметить еще одну характеристику "idisi": магические действия (решение исхода сражения, судьбы войска) они совершают сидя (sâzun 'сели'). Двн. sizzan, да. sittan употребляется в древнегерманских заговорах, во-первых, по отношению к существу, совершающему магические действия (ср. sæt smið, slōh seax lytel..., syx smiðas sætan, wælspera worhtan "сидел кузнец, ковал клинок [букв. 'ножичек'. – Н. Г.]..., шесть кузнецов сидели, ковали боевые [гибельные. – Н. Г.] стрелы" в "Заговоре от внезапного колотья" [Топорова 1996, 149-150] и, во-вторых, по отношению к пчелам: ср. двн. sizi, sizi, bîna "сиди, сиди, пчела" ("Лоршское заклинание пчел") и да. Sitte ge, sigewīf sigaþ to eorþan! / Næfre ge wilde to wuda flēogan "садитесь, жены победы, опускайтесь на землю! / Никогда вы, дикие, не летите в лес" [Топорова 1996, 134, 155]. "Sigewīf" в последнем примере не обозначает валькирий (интерпретация, справедливо отклоняемая Т. В. Топоровой [Топорова 1996, 156, сн. 90]), но тем не менее соединяет рой пчел и collectivum ("рой") валькирий.
Примечательным образом западногерманский вариант "метатекста валькирий" сохранен в "Песни о Нибелунгах". Рассмотрим контексты, описывающие Брюнхильду. Первое упоминание ее в "Песни": was... gesezzen über sê "правила (букв. сидела) за морем" (326)3. Глагол sitzen в значении 'править, иметь резиденцию' (ср. др.-рус. сидети, сести о князьях) вполне оправдан по отношению к королеве (küneginne), однако этот глагол не открывает повествования о бургундских королях (ср. ze Wormze bî dem Rîne si wenden mit ir kraft "в Вормсе на Рейне правили они" (букв. "жили со своей силой [дружиной]" – 6)) Зигмунде, Шильбунге и Нибелунге и даже Этцеле. Представляется, что глагол "sitzen" в применении к "могучей жене" (vil michel was ir kraft "весьма велика была ее сила" – 326), бросающей копье (si schoz mit Snellen degenen... den schaft "она метала с отважными воинами... копье" – 326), приобретает коннотации, подобные отмеченным выше для заговоров ("сидение" – ритуально/магически значимое положение). Разумеется, упоминание моря ("заморья") характеризует Брюнхильду как существо иного мира (ср. [Гуревич 1978]), однако необходимо подчеркнуть, что в данном случае владычица, "сидящая" за/над морем, сопоставима даже не столько с валькириями, мчащимися lopt ос lǫg "по воздуху и морю", сколько с архаической Veļu māte – владычицей иного мира, также связанной с "заморьем". Проведение аллитерации (gesezzen über sê, schoz... den schaft)4 также свидетельствует об укорененности этой характеристики "могучей владычицы иного мира" в эпической традиции.
Брюнхильда одета в белую/блистающую одежду (in snêwîzer wæte "в белоснежной одежде" (392)); ср. далее in sabenwîzem hemede "в белой сорочке тонкого полотна" (632), а перед состязанием с Гунтером облачается в броню червонного золота (ein prünie rôtes goldes) (428). Богатырская сила Брюнхильды постоянно подчеркивается посредством указания на огромные размеры ее щита (der schilt... von drîer spannen dicke "щит... в три ладони толщиной" (437 и след.)), копья (swœre undegrôz... einen gêr vil scharpfen..., stare und ungefüege, michel unde breit "тяжелое и большое... копье весьма острое..., крепкое и грубое5, огромное и широкое" (441 и след.)), камня для метания (einen swœren stein, / grôz und ungefüege... "тяжелый камень, огромный и грубый/непомерный" (449)); огромные камни бросают великанши-валькирии Фенья и Менья (Grt). В применении к рассматриваемой теме весьма важен контекст строф 456-461 (состязание в метании копья): "великолепная дева" (diu herlîche meit – 456) бросает копье в Гунтера так, что удар высекает искры из его кольчуги, а у Зигфрида, защищающего друга, из уст выступает кровь. Зигфрид совершает ответный бросок, повернув копье древком к Брюнхильде (er kert des gêres snîde hindern rücke sîn – 459). Можно видеть, что в эпизоде метания копья воспроизведена модель, аналогичная представленной в заговоре "От внезапного колотья": "могучая жена" бросает в "человека/мужчину" копье и наносит ему рану, человек же совершает ответный бросок, повернув копье древком к врагу (магическое переворачивание предмета). Последний автор удачно объясняет действия Зигфрида соображениями вежества: er dâhte: "ich wil niht schiezen daz scheme magedîn" "он подумал: "Я не раню прекрасную девицу"" (459), однако не подлежит сомнению, что исконная мотивировка такого броска была иной.
И, наконец, сама роль Брюнхильды в "Песни о Нибелунгах" совпадает с ролью Дриды (Drida, Quendrida < да. Þryd, cwen[e] Þryd; ср. ди. Þrúðr 'сила' как имя валькирии) в "Vita Offae secundi" (см. [Grimm 1968, I, 351]. Красавицу Дриду, приговоренную во Франции за злодеяния к смерти, сажают в челн и пускают в открытое море; волны прибивают челн к берегам Мерсии, где Дриду находит король Оффа. Их брак влечет за собою трагические события. В "Песни о Нибелунгах" ссору королев начинает Кримхильда (к анализу коллизии см. [Ганина 2000]), однако роковыми оказываются именно неразрешенные сомнения Брюнхильды (nu gedâht ouch alle zîte daz Guntheres wîp "вот и думала все время жена Гунтера" – 724). Эпизод спора открывается описанием могущественных королев, сидящих вместе, взирающих на турнир и думающих о двух достохвальных витязях (zesamene dô gesâzen die küneginne rîch, / sie gedâhten zweier recken, die wâren lobelîch – 815), где в применении к Брюнхильде вновь появляется значимый глагол "sitzen". Вне куртуазного флера перед нами все те же "idisi", определяющие судьбу воинов и исход сражения, и не случайно слова Кримхильды над убитым Зигфридом ez hât gerâten Prünhilt, daz ez hât Hagene getân "это Брюнхильда посоветовала/судила, чтобы это сделал Хаген" (1010) содержат глагол "валькирического метатекста" – râten (ди. ráða).
Рассмотренный материал позволяет сделать вывод, что образ валькирии в западногерманской традиции отличается глубоко архаическими чертами, отступившими или элиминированными в текстах "Эдды". Представляется, что для западногерманского ареала более актуальна связь валькирии (могучего, ужасного, непомерного, иноположенного / враждебного миру людей / человеку агенса) со смертью, нежели с положительно осознаваемым и желанным избранием-испытанием героя. По всей очевидности, западногерманский и скандинавский валькирический миф соотносятся как архаика и классика языческой традиции. Распределение ареальных коннотаций образа валькирии полностью согласуется с различиями в семантике ди. val- и да. wæl-, которые отмечались исследователями [Стеблин-Каменский 1978,26; Смирницкая 1994, 406]. Так, O. A. Смирницкая подчеркивает: "Древнеисландский эпитет val- запечатлевает смерть в ее возвышенном, героическом аспекте, в то время как древнеанглийский эпитет wæl-, принадлежащий другой культуре6, скорее означает 'пагубный, жуткий'" [Смирницкая 1994, 406]. Но значит ли это, что до принятия англосаксами христианства субстантивный эпитет wael- обладал теми же возвышенными коннотациями, что ди. val- в контексте эддической (одинической) традиции? Отмеченные выше черты западногерманского образа валькирии свидетельствуют о глубокой укорененности "гибельных" коннотаций да. wael-, причем в координатах языческой архаики такие определения, как "гибельный", "ужасный", могут не иметь естественных для нас негативных коннотаций (логическим завершением этой "вне-негативности" является семантическая нагруженность субстантивного эпитета val- в эддических текстах). И, наконец, есть все основания полагать, что архаичностью западногерманского образа валькирии объясняется также отсутствие романтических, возвышенных черт у Брюнхильды "Песни о Нибелунгах" в отличие от героической (но не менее "гибельной") Брюнхильд "Эдды" и "Саги о Вёльсунгах".
Источники
МЭ – Младшая Эдда / Изд. подг. О. А. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. Л., 1970. (Репр.: М., 1994.)
Пумпур 1985 – Пумпур А. Лачплесис. Л., 1985.
Старшая Эдда: Древнеисландские песни о богах и героях / Пер. А. И. Корсуна, ред., вступ. ст., коммент. М. И. Стеблин-Каменского. М.; Л., 1963.
The Anglo-Saxon minor poems / Ed. by E. van K. Dobbie. N. Y., 1942.
Braune 1979 – Braune W. Althochdeutsches Lesebuch. 16. Aufl. / Bearb. von E. A. Ebbinghaus. Tübingen, 1979.
Edda. Die Lieder des Codex Regius nebst verwandten Denkmälern / Hrsg. von G.Neckel. Heidelberg, 1927. Bd. I. Texte; Bd. II. Glossar.
Der Nibelunge Not. Kudrun / Hrsg. von E. Sievers. Leipzig, 1955.
Das Nibelungenlied. Mittelhochdeutscher Text und Übertragung / Hrsg., übersetzt und mit einem Anhang versehen von H. Brackert. Berlin, 1997. Bd. I-II.
Snorri Sturluson. Edda / Úðg. af Finnur Jónsson. 2. úðg. København, 1926.
Snorri Sturluson. Heimskringla. Bjarni Aðalbjarnarson gaf út, 1-3. Reykjavik, 1941-1951. ("Islenzk fomrit", 26-28).
Научная литература, словари
Гамкрелидзе, Иванов 1984 – Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры. В 2-х кн. Тбилиси, 1984.
Ганина 2000 – Ганина Н. А. Спор королев ("Песнь о Нибелунгах", XIV авентюра): генезис коллизии и синхрония текста // Атлантика. Записки по исторической поэтике. Вып. 5. М., 2000.
Ганина 2001 – Ганина Н. А. Готская языческая лексика. М., 2001.
Гуревич 1978 – Гуревич А. Я. Пространственно-временной континуум "Песни о нибелунгах" // Традиция в истории культуры. М., 1978. С. 112-127.
Дюмезиль 1986 – Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.
Иванов, Топоров 1974 – Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974.
Мифы народов мира – Мифы народов мира. Энциклопедия. Изд. 2-е. М., 1987-1988. Т. I-II.
Онианс 1999 – Онианс Р. На коленях богов. Истоки индоевропейской мысли о душе, разуме, теле, времени, мире и судьбе. М., 1999.
Осипова 1980 – Осипова O. A. Отражение категории одушевленности/неодушевленности в парадигме склонения существительных в древнегерманских языках. Томск, 1980.
Потебня 1865 – Потебня А. А. О мифическом значении некоторых обрядов и поверий. М., 1865.
Смирницкая 1994 – Смирницкая O. A. Стих и язык древнегерманской поэзии. М., 1994.
Стеблин-Каменский 1970 – Стеблин-Каменский М. И. Снорри Стурлусон и его "Эдда" // Младшая Эдда / Изд. подг. O.A. Смирницкая, М. И. Стеблин-Каменский. Л., 1970. (Репринт: М., 1994). С. 183-219.
Стеблин-Каменский 1978 – Стеблин-Каменский М. И. Историческая поэтика. Л., 1978.
Стеблин-Каменский 1984 – Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Становление литературы. Л., 1984.
Топоров 1986 – Топоров В. Н. К реконструкции одного цикла архаичных мифопоэтических представлений в свете "Latvju dainas" (к 150-летию со дня рождения Кр. Барона) // Балто-славянские исследования 1984. М., 1986. С. 29-59.
Топорова 1996 – Топорова Т. В. Язык и стиль древнегерманских заговоров. М., 1996.
Bosworth, Toller 1976 – An Anglo-Saxon Dictionary based on the Manuscript Collections of Joseph Bosworth / Ed. and enlarged by T. N. Toller. Oxford, 1976.
Cleasby 1957 – An Icelandic-English Dictonary / Initiated by R. Cleasby; revised, enlarged and completed by Guðbrand Vigfússon. Oxford, 1957.
Grimm 1854 – Grimm J. Deutsche Mythologie. Göttingen, 1854. Bd. I-II. [Rpt.: Graz, 1968].
Höfler 1992 – Höfler О. Kleine Schriften. Hamburg, 1992.
Lehmann 1986 – Lehmann W. P. A Gothic Etymological Dictionary. Leiden, 1986.
Loth 1894 – Loth J. M. Walatr, valfaðir // Revue Celtique. V. 15. 1894. P. 224-227.
Onians 1954 – Onions R. B. The Origins of Indo-European Thought about the Body, the Mind, the Soul, the World, Time and Fate. Cambridge, 1954.
Scardigli 1989 – Scardigli P. Sprache im Umkreis der Matroneninschriften // Germanische Rest- und Trümmersprachen / Hrsg. von H. Beck. Berlin; N. Y., 1989. S. 143-155.
Pokorny 1959 – Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bern; München, 1959.
Porzig 1954 – Porzig W. Die Gliederung des indogermanischen Sprachgebiets. Heidelberg, 1954.
Puhvel 1969 – Puhvel J. "Meadow of the Otherworld" in Indo-European tradition // Zeitschrift für vergleichende Sprachforschung. (Tübingen), 1969. Bd. 83. H. 1. S. 64-68.
de Vries 1935-1937 – Vries J. de. Altgermanische Religionsgeschichte 1. Aufl. Berlin; Leipzig, 1935-1937. Bd. I-II.
de Vries 1962 – Vries J. de. Altnordisches etymologisches Wörterbuch. Leiden, 1962.
Сокращения
Тексты Нового Завета
Рим. – Послание к Римлянам святого Апостола Павла
2 Кор. – Второе Послание к Коринфянам
Гал. – Послание к Галатам
Древнеисландские памятники
Vsp – Vǫluspá ("Прорицание вёльвы")
Háv. – Hávamál ("Речи Высокого")
Grm – Grímnismál ("Речи Гримнира")
НН I – Helgakviða Hundingsbana ("Первая Песнь о Хельги Убийце Хундинга")
HHv – Helgakviða Hjǫrvarzsonar ("Песнь о Хельги Сыне Хьёрварда")
Ls – Lokasenna ("Перебранка Локи")
Sd – Sigrdrífomál ("Речи Сигрдривы")
Grt. – Grottasǫngr ("Песнь о Гротти")
Древнеанглийские памятники
Exod – Exodus ("Исход")
Wulfst. – Wulfstan ("Вульфстан")
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Именно в свете представлений о чете повелителей мертвых получает надлежащее объяснение факт дублирования известного образа "дикой охоты" (Wütendes Heer / Wilde Jagd) – войска или вихря мертвых, в одном случае предводительствуемого "диким охотником"-Воданом, в другом – Хольдой (ср. о/г *holþon- 'благосклонная' – эпитете основного женского мифологического персонажа).
2. Возможно и толкование "под липой" – ср. роль липы в древнегерманской традиции как дерева, под которым происходили встречи, заключались брачные договоры и т. п.
3. При цитировании "Песни" арабскими цифрами обозначены номера строф согласно рукописи B в издании Э. Зиверса [Der Nibelunge Not. Kudrun 1955]. Подстрочный перевод Н. Г.
4. Ср., между прочим, ze Wormze... si wunden (6).
5. Свн. ungefüege лишь приблизительно можно передать как 'безобразный', 'неуклюжий', 'грубый', 'непомерный'.
6. Древнеанглийские сложные слова с первым компонентом wæl- хорошо представлены в словнике христианских эпических поэм (ср. wælwong 'луг гибели' – поэма "Андрей" и др.).
|
|
