| I
Своеобразие генезиса феодальных отношений в Норвегии в значительной мере связано с длительной живучестью элементов родового строя, прежде всего с сохранностью патриархальной земельной собственности – одаля. Как и в других странах, рост феодализма в Норвегии происходил вследствие разложения коллективного землевладения, разновидностью которого был одаль. Для уяснения путей развития одаля важно определить ту роль, которую играло в его эволюции раннефеодальное государство. Будучи порождено сдвигами в социальной структуре, оно со своей стороны оказывало воздействие на отношения собственности.
Среди явлений, на которых необходимо остановиться в этой связи, издавна внимание историков привлекало упоминаемое в некоторых сагах так называемое "присвоение одаля" королем Харальдом Хорфагром (Прекрасноволосым), правившим в конце IX, начале X века.
До этого времени Норвегия представляла из себя совокупность разрозненных областей, и тенденция к ее объединению лишь намечалась. Опираясь на юго-восточную часть страны (Вестфаль), в которой укрепилась династия Инглингов, ее представитель Харальд, после продолжительной и упорной борьбы против державшихся за свою самостоятельность местных правителей-хавдингов, впервые сумел объединить всю Норвегию и распространить свою власть на заселенные норвежцами острова (Исландию, Оркнейские, Гебридские, Шетландские).
Рассказывая об объединении страны Харальдом, некоторые саги сообщают о якобы произведенном им отнятии у всего населения Норвегии земельной собственности. Снорри Стурлусон в Heimskringla пишет: "Король Харальд повсюду, где он установил свое господство над страной, ввел порядок, согласно которому он присвоил весь одаль (hann eignadiz óðol öll), и все бонды (alia bóendur) как богатые, так и бедные, должны были платить ему подати (landskylldir). В каждой области он поставил по ярлу, которые судили по закону и обычаям страны и собирали штрафы и налоги; ярл получал одну треть налогов и податей на свое содержание. Каждый ярл должен был иметь под своим управлением четырех или более предводителей (hersa), и каждый из них получал содержание (veizlo) в 20 марок. Каждый ярл был обязан поставлять королю в войско 60 воинов на свои собственные средства, а каждый предводитель – 20 человек" (1). Далее Снорри отмечает, что когда после смерти Харальда его сын Хокон выдвинулся в качестве претендента на престол, он созвал тинг, на котором обещал всем крестьянам вновь "сделать их oðalborna (буквально: "обладающими по происхождению правом одаля") и пожаловать им одаль, на котором они живут" (2). Это обещание вызвало всеобщее одобрение, и Хокон был провозглашен королем. Здесь Снорри вновь указывает, что одаль, который Хокон обещал вернуть крестьянам, был отнят у них его отцом (3).
Снорри возвращается к этому вопросу также во введении к саге о короле Олафе Святом, где говорит, что Харальд Хорфагр присвоил "всю землю и весь одаль" (alt land ok oll óðol), как населенные земли, так и пастбища, острова в море, леса и пустующие земли, а всех крестьян превратил в своих держателей и поселенцев (hans leigumenn ok landbúar) (4).
Этому высказыванию соответствуют слова саги об Эгиле Скаллагримссоне о том, что "король Харальд в каждой области (fylki) присвоил весь одаль и всю землю, возделанную и невозделанную, а также море и воды, и сделал всех крестьян своими держателями-лейлендингами; также и те, кто работал в лесах и варил соль, и все охотники на море и на суше, все оказались у него в подчинении" (5).
Приведенные сообщения содержатся в исландских сагах, но они в значительной мере основаны на норвежском материале. В особенности это относится к королевским сагам. Неоднократно встречающиеся в разных источниках текстуальные совпадения делают правдоподобным предположение, что существовала древнейшая сага о Харальде Хорфагре, которая была использована авторами дошедших до нас повествований (6). Традиция, связанная с именем этого короля, восходит, вероятно, к его времени. Вследствие этого приведенные отрывки из саг, повествующие об "отнятии одаля Харальдом", было бы неправильно считать измышлением их авторов. Они, безусловно, нуждаются в самом пристальном изучении. Однако сравнительная познавательная ценность отдельных сообщений не одинакова. Введение к саге об Олафе Святом, представляющее фрагментарный очерк истории Норвегии в период, предшествующий воцарению этого короля, и написанное Снорри, по-видимому, еще до саги о Харальде Хорфагре, уступает последней по содержанию. Большинство исследователей поэтому отдает предпочтение рассказу об "отнятии одаля" в той форме, в какой мы находим его в главе VI саги о Харальде. Менее ясен отрывок из саги об Эгиле Скаллагримссоне, но вместе с тем он содержит некоторые дополнительные указания.
Многие историки отмечали, что сага об Эгиле излагает версию, враждебную Харальду, при котором многие из хавдингов эмигрировали из Норвегии в Исландию, не желая мириться с единовластием короля, лишившего их независимости, а подчас и конфисковывавшего их владения. Полагают, что Снорри отразил эту восходящую к первым переселенцам традицию, перешедшую в исландскую литературу и получившую в ней распространение. Однако неблагоприятная для Харальда традиция отнюдь не является в действительности общей для исландской историографии изучаемого периода, и в то время как в одних сагах правление Харальда изображается как тирания, принесшая для народа рабство, в других король выступает в качестве умиротворителя и устроителя страны. Для выяснения истинной позиции Снорри укажем на уже упомянутый выше отрывок из саги о Хоконе Добром, в котором рассказывается о всеобщей радости, охватившей крестьянство Тронхейма и Уппланда при вести о провозглашении королем Хокона, "во всем подобного Харальду Хорфагру, за исключением лишь одного, а именно, что король Харальд притеснял весь народ в стране и сделал их своими рабами, а Хокон желает добра всем людям и обещал крестьянам возвратить им их одаль, отнятый у них королем Харальдом" (7). Здесь подчеркивается тяжелое положение народа при короле-объединителе, но вместе с тем Харальд выставлен как образец правителя, которому следует Хокон, заслуживающий за это одобрение крестьянства. Heimskringla, по нашему мнению, не отражает версии, чернящей Харальда, и объяснять рассказ об отнятии последним одаля враждебной по отношению к нему тенденцией автора нет основания. В литературе высказывалось справедливое сомнение в достоверности картины административного устройства Норвегии, введенного Харальдом, которую рисует Снорри в VI главе саги о Харальде Хорфагре, и отмечалось в частности, что ярлы в действительности были назначены этим королем не повсеместно, не у всякого ярла в подчинении находились четверо hersir и т. д. (8). Несомненно, что Снорри упростил подлинное положение дел и дал слишком обобщенную характеристику проведенной Харальдом реформы управления страной, но описываемая им система не была целиком плодом его воображения, ибо и об отдельных назначенных королем ярлах, и о том, что они получали содержание в виде доли доходов короля с местного населения, говорится в сагах неоднократно.
Следовательно, по нашему мнению, сообщения саг, которые нам предстоит разобрать, имеют под собой фактическую основу и не являются плодом фантазии их авторов или порождением политической тенденциозности во враждебном Харальду духе (9). Тем не менее они нуждаются в сугубо критическом истолковании своего содержания.
Наибольшую трудность для понимания представляет содержащееся в приведенных выше отрывках утверждение о том, что Харальд присвоил весь одаль в Норвегии, превратив тем самым крестьян из собственников земли в своих держателей-лейлендингов. По этому вопросу, пожалуй более, чем по какому-либо другому, в норвежской историографии идет в течение долгого времени непрекращающаяся полемика, в которой принял участие целый ряд ученых. Собственно, можно указать немного работ по истории Норвегии в раннее средневековье, в которых не поднимался бы этот вопрос. Но несмотря на длительность обсуждения проблемы "конфискации одаля" королем Харальдом, несмотря на то, что было выдвинуто немало гипотез, вполне согласованной точки зрения так до сих пор и не достигнуто. Несомненно, что одна из причин, затрудняющих окончательное решение этой проблемы, заключается в характере самого материала, слишком отрывочного и не поддающегося полной расшифровке. Дело заключается, однако, не только в этом. Исследователи в своем большинстве подходили к разрешению проблемы "отнятия одаля" с узко юридических позиций, не учитывая в полной мере тех социальных процессов, которые происходили в Норвегии в IX-X вв. В тех же случаях, когда отдельными историками делались попытки выйти за рамки чисто правового анализа, эти попытки были недостаточно последовательными.
Основные точки зрения, высказанные в ходе полемики по вопросу об "отнятии одаля" Харальдом Хорфагром, состоят в следующем.
Норвежские историки XVIII, начала XIX вв. Торфасон, Шёнинг и другие толковали рассказ об отнятии одаля как указание на введение Харальдом налога на землевладение, подвергая сомнению правомерность буквального понимания этих повествований (10). Напротив, историки середины XIX в., как, например, Мунк, Кейсер, Ашехуг, подчеркивали факт конфискации земли и полагали, что одаль был действительно отнят Харальдом после завоевания им Норвегии и установления единовластия; прежние владельцы утратили право собственности на свои земли и стали ленными держателями короля, платившими ему подати. Иными словами, старое аллодиальное устройство (Odelsforfatning) было заменено ленным строем землевладения (Feudaliorfatning), но ненадолго, ибо Хокон Добрый возвратил земли их прежним владельцам в полную собственность (11). Такое понимание указаний саг относительно проведенных Харальдом мероприятий встретило критику со стороны известного немецкого историка конца XIX века Конрада Маурера (12). Борьба Харальда за объединение страны, пишет Маурер, встречавшая сопротивление местных конунгов и предводителей, диктовала ему необходимость опереться на крестьян-собственников, которые являлись его естественными союзниками. В этих условиях король не мог пойти на конфискацию земель крестьянства. На самом деле, по мнению Маурера, на население подчиненных Харальдом областей была наложена огромная контрибуция, уплата которой была обеспечена временной передачей королю земель в качестве залога. Для подтверждения своей точки зрения Маурер прибегает к аналогии с событием, имевшим место во времена Харальда на Оркнейских островах, где ярл, уплативший королю вместо своих подданных – крестьян возмещение за убийство сына короля, получил за это их одаль, на который они сохранили право выкупа. Так называемое "возвращение одаля" крестьянам королем Хоконом было ни чем иным, как аннулированием неуплаченной части контрибуции.
Выводы, к которым пришел Маурер, несмотря на его большой научный авторитет, не были поддержаны другими историками, т. к. они отличались искусственностью, а в качестве их обоснования была приведена далеко не безупречная аналогия.
Более широкое признание получила точка зрения Сарса (13), развитая далее Герцбергом (14). В основе ее лежит гипотеза о введении Харальдом тяжелого налога, до того неизвестного норвежцам. Никакого отобрания одаля в "частноправовом смысле", по мнению Сарса, не произошло (за исключением отдельных случаев конфискации), но его владельцы, вынужденные отныне платить королю налоги и исполнять службы, чувствовали себя серьезно ущемленными в своих правах, тем более что Харальд поставил все население в зависимость от себя. Так как налогообложение для подданных Харальда явилось новшеством, то они усматривали параллель между налогом и платой лейлендингов; отсюда слова саг о том, что Харальд якобы превратил собственников в держателей.
Отнятие одаля, таким образом, было на самом деле установлением налога, который был введен по франкскому образцу. Резко отрицательная реакция населения на эту меру, отразившаяся в сагах, объясняется, как говорит Герцберг, тем, что германцам были совершенно неизвестны какие-либо принудительные повинности и платежи, они знали и мирились лишь с добровольными приношениями своим вождям. Недаром преемнику Харальда Хокону Доброму пришлось отказаться от права самовластно устанавливать налоги (что нашло свое отражение в сагах в виде рассказа о "возвращении" им одаля бондам). Мероприятие Харальда не имело, таким образом, длительного значения, т. к. они опередили развитие страны, по крайней мере, на столетие (15). Что касается теории Мунка и других историков относительно введения ленной системы, связанной с установлением верховной собственности короля на землю, то, указывали Сарс и Герцберг, она неприемлема, ибо подражание строю франкских ленных отношений в IX веке еще не могло иметь места вследствие его неразвитости в самом государстве Каролингов. Норвежские бонды и после "отнятия одаля" могли распоряжаться своими землями, о чем свидетельствует сага об Эгиле. Кроме того, феодально-ленный порядок связан с определенным военным строем, к которому мероприятия Харальда не имели никакого отношения, т. к. носили чисто фискальный характер (16).
Мысль о том, что отнятие одаля в действительности заключалось в ведении налога на землевладение, необычность которого вызвала представление о вторжении в отношения собственности, высказывали также Боден (17) и некоторые другие историки (18). К этой теории близко предположение А. Бугге о том, что сущность обсуждаемого мероприятия Харальда сводилась к введению налогов во вновь завоеванных им областях (19).
Однако и эта попытка объяснения сообщений об отнятии одаля королем Харальдом Прекрасноволосым не может считаться состоятельной. Во-первых, предложенная Сарсом и Герцбергом гипотеза о том, что слова саг относительно введения налогов и конфискации королем одаля говорят об одном и том же мероприятии, основывается на предположении, согласно которому Харальд ввел налог на земельную собственность. Но как установлено, налоги на землю впервые появились в Норвегии несколькими столетиями позднее; landskylldir, упоминаемые в Heimskringla, не были поземельной податью. Самое большее, что мог установить Харальд, это поголовное обложение. Но в таком случае связь между введением налога и изменением отношения населения к земельной собственности, столь определенно проводимая в Heimskringla, оказывается необъяснимой в свете гипотезы Сарса-Герцберга. Во-вторых, эта гипотеза не объясняет указания о присвоении Харальдом не только возделанной земли, но и всех прочих угодий (пустошей, пастбищ, лесов), а также об установлении им собственности на море, острова и воды. Поскольку это указание содержится как во введении к саге об Олафе Святом, так и в Egils Saga, которые не зависят одна от другой (20), то пренебречь им как выдумкой авторов было бы в высшей степени неосторожно. Наконец, гипотеза Сарса-Герцберга, которую Тарангер называет "фискальной гипотезой" (beskatningshypothesen), оставляет без внимания рассказ Снорри о назначении Харальдом ярлов в fylki, об их обеспечении из части доходов, получаемых королем, и об обязанности их, а равно и hersir, поставлять королю воинов. Между тем, эти меры, если судить по "Саге о короле Харальде Хорфагре" (гл. VI), были связаны с "отнятием одаля" и сам же Герцберг считает сообщение о них достоверным (21).
Наличие ряда слабых сторон в охарактеризованной только что теории побудило Нильсена выдвинуть новую гипотезу, суть которой сводится к тому, что Харальд, проводя политику объединения страны, конфисковал земли у некоторых своих противников, эмигрировавших в Исландию, где впоследствии эти факты были обобщены до представления о захвате им всего одаля или даже об упразднении этого института (22). Гипотеза Нильсена опирается на созданное им разграничение двух исторических традиций – норвежской, объективной по отношению к Харальду, и исландской, отражающей враждебную, ему точку зрения. Однако разграничение это является искусственным, т. к. в качестве произведений, содержащих норвежскую традицию, Нильсен смог назвать лишь незначительное число весьма скудных по содержанию компиляций и в то же время упустил из вида, что во многих произведениях исландской исторической литературы использован материал, ведущий свое происхождение из Норвегии (см. выше). Но если, как оказывается, неверно утверждение о господствующей в исландской исторической традиции тенденциозности относительно характера правления Харальда, то и теория Нильсена, исходящая из представления об искаженном понимании мероприятий этого короля враждебными ему исландскими авторами, также остается необоснованной.
Особую позицию среди норвежских историков, принявших участие в обсуждении вопроса о существе мероприятий Харальда, названных в сагах "отобранием одаля", занял А. Тарангер. Он оспаривал "господствующую точку зрения" о том, что присвоение одаля королем означало введение налогов, и утверждал, что ее сторонники перепутали причину со следствием. Не введение налога породило представление о конфискации земельных владений, а наоборот, из факта присвоения Харальдом земель в собственность вытекало его право облагать и налогами, вернее: налогообложение было осуществлением права собственности короля (23).
Какой характер, с точки зрения Тарангера, имела собственность короля на земли его подданных? Он полагает, что в древности у германцев наблюдалась "примитивная идентификация государственного суверенитета" короля с его правом частной собственности, которая еще не уступила места более позднему разграничению между ними. Верховная власть (imperium) понималась королями как право собственности (dominium). Вследствие этого король, если он был достаточно могущественным, считал себя господином не только по отношению к своим приближенным и слугам, но и ко всем подданным, – собственником земли и народа. Эта концепция королевской власти вырисовывается из ряда памятников (24). Но особенно ясно она проявилась в сообщениях саг о присвоении Харальдом Хорфагром одаля. Здесь этот акт поставлен в связь с ленной организацией государства, а именно с назначением королем ярлов и hersir в fylki и обеспечением их частью королевских доходов, собираемых с населения. Присвоение Харальдом одаля было продиктовано необходимостью раздавать пожалования его людям. Так как Харальд после объединения Норвегии стал сильным государем, он сумел заставить крестьян платить себе landskyld, который Тарангер истолковывает как арендную плату, взимаемую земельным собственником с арендаторов (25). Часть этих доходов и жаловалась королем в пользование служилым людям.
Поскольку Тарангер предполагает введение Харальдом ленного строя в Норвегии, он приближается к старой точке зрения Мунка, Кейсера и Ашехуга. Однако, говоря о рецепции Харальдом современного ему западноевропейского ленного права, он подчеркивает древнегерманское происхождение теории королевской власти как права собственности и ищет проявлений этой концепции в других странах. Одним из подобных примеров, на котором он считает нужным особо остановиться, являются пожалования англо-саксонских королей, способствовавшие превращению фолькланда, земельной собственности, подобной норвежскому одалю, в частную собственность – бокланд. Вслед за английским историком Мэтландом Тарангер видит в этих пожалованиях проявление собственности короля на всю землю подвластной ему страны, вследствие обладания которой он мог отчуждать суверенитет над землями своих подданных и связанные с ним фискальные права (26). В подтверждение своей гипотезы Тарангер указывает на то, что в средневековой Норвегии общинные земли (almenning) принадлежали королю; в этом он усматривает результат присвоения Харальдом всей земли.
Таким образом, в отличие от других ученых, Тарангер склонен понимать сообщения саг о присвоении одаля Харальдом в прямом смысле. "Недоразумение, – пишет он, – возникло не у крестьян или авторов саг, а у наших новейших историков" (27).
Концепция Тарангера не нашла поддержки у норвежских историков, часть которых восприняла ее как возрождение старой, ставшей анахронизмом, точки зрения, а другие выступили с ее решительной критикой. Так, Герцберг, отстаивая свою "фискальную гипотезу", упрекал Тарангера в поверхностности и бездоказательности проводимых им параллелей с другими странами и считал невозможной "правовую конструкцию" относительно существования верховной собственности короля на землю в период, когда Норвегия еще не испытала влияния западноевропейского ленного права (28).
Юридическая узость построений Тарангера ясна. Историк не смог выйти за пределы представления о собственности как о чисто правовом институте, развитие которого происходит по неким имманентным законам. Понимание феодализма в том смысле, в каком его разделяет большинство буржуазных историков, явилось и для него препятствием на пути к уяснению социального развития Норвегии в период ее государственного объединения. Тем не менее в концепции Тарангера, на наш взгляд, содержатся рациональные моменты, в связи с чем к ней придется впоследствии возвратиться.
Исландский историк Э. Брием высказал мнение, что "присвоение одаля" Харальдом следует понимать как отнятие им привилегий у норвежской знати, в частности лишение ее представителей права собственности на общинные земли – альменнинг. Брием предупреждает против смешения этого акта с введением Харальдом поземельной подати (29).
Различные толкования историками сообщений саг об "отнятии одаля" в значительной мере определялись их отношением к вопросу о степени достоверности саг. Критическое исследование этих исторических источников, предпринятое рядом ученых (А. Бугге и др.) с конца XIX и в особенности в начале XX вв., продемонстрировало недостоверность или неточность многих сообщений, в них содержащихся. В частности, установлено, что эмиграция норвежцев в Исландию, которая ранее рассматривалась как результат учиненных Харальдом насилий, началась в действительности задолго до него; следовательно, и отрицательная реакция населения Норвегии на проведенные этим королем мероприятия была сильно преувеличена. Особое значение имеют в этом отношении работы X. Кута, который указал на то, что общая историческая концепция, положенная Снорри Стурлусоном в основу норвежских королевских саг и созданная им под влиянием современных ему событий XIII в., привела этого исландского историка к определенной группировке материала и одностороннему толкованию собранных им фактов (30). Относительно "отнятия одаля" Кут высказал мысль, что под ним нужно понимать введение поземельной подати по франкскому образцу, вследствие чего в сагах говорится об обязанности бондов платить Харальду landskylldir; сообщение же Снорри о реформе управления, якобы произведенной Харальдом, Кут считает недостоверным (31). Таким образом, центр тяжести был перенесен с попытки объяснить эти сообщения саг на доказательство их недостоверности. В этом же направлении пошел и Э. Булль. Подобно Нильсену, он подчеркивает различие между норвежской и исландской историческими традициями. Сведения о Харальде, которыми располагал Снорри, восходят самое раннее к концу X в., т. е. ко времени, отделенному столетием от момента объединения Норвегии. Кроме того, Булль утверждает, что Снорри и другие исландские авторы по-своему подходили к самому понятию "одаль", т. к. этого института в Исландии не существовало. Но и норвежская традиция, согласно которой Харальд ввел поголовный налог, также недостоверна. Рассказ об "отнятии одаля" относится, по мнению Булля, к одному лишь Тронхейму, а поскольку при Хоконе Добром эта конфискация была отменена, то весь вопрос приобретает подчиненное значение. Более подробные рассуждения о характере всеобщей конфискации одаля едва ли будут плодотворными, заключает Булль (32).
В отличие от Булля, О. А. Йонсен считает, что поводом для сообщения исландских саг о присвоении Харальдом одаля явилось введение им поголовного налога в завоеванных им областях северной и западной частей страны. Как и франкские государи, норвежские короли обладали верховной собственностью на свои наследственные и завоеванные земли, вследствие чего Харальд не только считал своим весь альменнинг, но и облагал поборами крестьянский аллод на вновь присоединенных территориях и конфисковал владения тех, кто не желал их платить. Хокон отказался от произвольного взимания налогов, и с этого времени без согласия крестьянских тингов норвежские короли собирать налоги не могли. Поэтому длительного значения мероприятия Харальда Хорфагра не имели (33).
Право верховной собственности норвежского короля Йонсен, как и Бугге, выводит из факта завоевания Харальдом тех областей Норвегии, прежние правители которых оказали ему сопротивление. На самом деле политику Харальда следует расценивать не как завоевание, а как объединение страны, и власть, которую в результате приобрел этот король, была не властью завоевателя, а властью верховного государя. Иначе говоря: права, которыми пользовался Харальд, вытекали не из его положения завоевателя, а обусловливались изменениями в политическом и социальном строе Норвегии, сделавшими возможным и это завоевание. На эту сторону дела Йонсен и другие историки не обратили должного внимания. Кроме того, в сагах говорится об отчуждении "всего" одаля и всех других земель, а не одних лишь тех владений, которые были расположены во вновь покоренных областях. Природа верховной собственности норвежских королей на землю, носившая, по мнению Йонсена, "публично-правовой", а по мнению Тарангера, – "частноправовой" характер (34), буржуазными исследователями не вскрыта, ибо ее невозможно объяснить ни рецепцией западно-европейского феодального права, ни древнегерманскими институтами.
Трудности, возникшие перед исследователями при их попытках удовлетворительно разрешить проблему "отнятия одаля", оказались столько многочисленными и, по мнению многих, непреодолимыми, что у части ученых сложилось убеждение, что причиной этому является недостоверность показаний саг (35).
Обзор гипотез, выдвинутых в историографии с целью объяснить приведенные выше сообщения саг о захвате королем Харальдом одаля, был необходим для того, чтобы лучше ориентироваться в этом вопросе. Подводя итоги анализу различных гипотез, необходимо отметить, что мы не можем присоединиться ни к одной из них, поскольку их авторы пытались разрешить стоявшую перед ними проблему, исходя из абстрактных правовых представлений о феодализме и присущей ему форме земельной собственности. Это лишало их концепции убедительности. Наряду с этим в ходе дискуссии были высказаны и верные мысли и сделаны наблюдения, небесполезные для дальнейшего анализа. Так, несомненно, что в сагах рассказ о конфискации Харальдом одаля находится в неразрывной связи с сообщениями о введении им налогов. Исследователями было установлено, что эти налоги не носили характера земельного обложения, связанного с фискальной оценкой владений. Не вызывает сомнения и то, что Снорри (в "Саге о Харальде Хорфагре") связывает присвоение Харальдом одаля с назначением им ярлов и херсов в отдельные фюльки. Отсюда можно сделать вывод, что какой бы характер ни имел акт, обозначаемый в сагах как "присвоение одаля", он сопровождался взиманием королевской властью с крестьян определенных доходов, которые частично передавались служилым людям короля. Ознакомление с многочисленными гипотезами, призванными раскрыть подлинный смысл "конфискации" одаля Харальдом, убеждает нас также в том, что попытка увидеть за словами саг об отнятии всей земельной собственности у населения Норвегии нечто иное, как-то перетолковать это выражение, придать ему характер иносказания, – не могут быть удовлетворительными, встречают серьезные возражения, и правдоподобность их, в лучшем случае, оказывается весьма проблематичной. Другой путь к разрешению этой задачи – попытаться уяснить слова саг, исходя из предположения, что они отражают действительное положение дел. Таким путем пошел Тарангер. Это привело его к вопросу о характере изменений в отношениях собственности, происшедших в период возникновения единого норвежского государства, вопросу, который он, оставаясь на почве формально-юридического анализа, не мог, однако, разрешить. Этот вопрос нуждается в новой постановке.
II
При изучении работ, посвященных разрешению загадки "отчуждения одаля" королем Харальдом, поражает одно обстоятельство. В сагах, сообщающих об этом акте, идет речь об определенной форме земельной собственности – одале и о вмешательстве королевской власти в отношения, связанные с ним, и тем не менее в исследованиях по данному вопросу, которые были выше рассмотрены, не делается попытки установить, каким образом и в какой мере упомянутое мероприятие королевской власти было обусловлено развитием института одаля. Эволюцию отношений собственности и так называемую конфискацию одаля Харальдом буржуазные историки считают возможным изучать в отрыве одну от другой (36). Нам, напротив, представляется, что без уяснения сущности этой формы собственности на землю и определения направления, в котором развивался одаль, нельзя правильно понять и всеобщего "отнятия одаля" Харальдом Хорфагром. В данной связи нам хотелось бы вкратце наметить отдельные аспекты развития одаля (37).
Основной материал для характеристики отношений землевладения в Норвегии в раннее средневековье содержится в сборниках обычного права, выработанных на судебных собраниях-тингах северо-западной части страны – Frostathingslov и юго-западной части страны Gulathingslov. Эти так называемые "областные законы" дошли до нас в редакции XII-XIII вв., но правовые нормы, которые в них зафиксированы, в значительной своей части гораздо древнее. Народные обычаи, до того, как они были записаны, существовали в течение многих поколений, передаваясь в устной традиции. При этом, естественно, происходили изменения в обычаях, и в сохранившихся текстах обоих "областных законов" приходится вскрывать отдельные напластования, чтобы обнаружить положения, отражающие наиболее раннюю стадию развития норвежского права. Эти положения с основанием можно относить ко времени, предшествующему X веку.
В этот наиболее ранний отражаемый в памятниках письменности период земля находилась во владении коллектива патриархальной семейной общины, представлявшей собою переходную форму от родовой общины к индивидуальной семье и сохранявшей тесную связь с родом. Большая семья включала в свой состав, как явствует из сборников права, близких родичей (до двоюродных братьев включительно) в трех или четырех поколениях. Члены большой семьи жили вместе и вели совместное хозяйство. В связи со специфическими природными условиями, преобладающими на большей части территории Норвегии вообще доступной для земледелия, основной формой поселения была отдельная усадьба (38). В подобных обособленных дворах и находились в описываемый период патриархальные семьи-общины (39). Археологами изучено немало таких крупных ферм, предназначенных для совместного проживания и хозяйственной деятельности двух-трех десятков родственников (40). Слабая связь с внешним миром, самодовлеющий характер хозяйства, основанного на рутинной технике земледелия и скотоводстве на горных пастбищах, и отсутствие возможности раствориться в более широкой территориальной сельской общине способствовали длительной сохранности патриархальной большой семьи как производственной единицы и субъекта собственности на землю. Вследствие этого домашняя община проявила в Норвегии большую живучесть, чем во многих других европейских странах, а изменения формы собственности происходили чрезвычайно медленно. Право собственности членов большой семьи заключалось на этой стадии не в свободе неограниченно распоряжаться землею, ибо порядок отчуждения земли вообще еще не был известен, а в том, что они возделывали ее в составе единого производственного коллектива. При изучении "областных законов" приходится сталкиваться с представлением о праве собственности на землю как результате приложения к ней труда. Этот принцип отчасти находит свое отражение в "Законах Гулатинга" (ст. 145), когда они определяют права земледельцев на вновь занятые ими земли. Здесь указывается: "Если человек построил изгородь вокруг своего поля и своего луга, он может владеть землей на таком расстоянии от изгороди, на какое он может бросить свой плуг, но то, что лежит дальше, является общим". Точно так же в "Законах Фростатинга" (XIV, 8) читаем: "Любая часть луга, который кто-либо обнаружит в общинных землях, в течение года должна принадлежать тому, кто первый положит свою косу на траву". К. Амира приводит народное выражение: "Возделывание земли порождает владение". Постепенное улучшение методов обработки земли сделало возможным переход к хозяйству индивидуальной семьи. Этот переход совершался не сразу. Первоначально "малая семья", остававшаяся в составе домашней общины, получала участок пахотной земли в пользование на год, после чего совершался новый раздел поля, либо восстанавливалось совместное хозяйство. Такие разделы касались лишь пашни, угодья оставались в общем пользовании. "Областные законы" содержат указания на подобные временные разделы земли, находившейся в собственности семейной общины. Здесь предусматривалось, что владельцы выделенных долей будут пользоваться ими до тех пор, пока они не будут использованы в равной степени. Такие переделы земли не носили уравнительного характера, и, как видно из "Законов Гулатинга", отдельные их участники могли получить более крупные участки, нежели другие. По-видимому, причина переделов заключалась в хозяйственных условиях, препятствовавших окончательному разделу земли и построек (41).
Тем не менее, уже в VIII-IX вв. стала распространяться практика раздела больших семей и выделения из них индивидуальных хозяйств. Коллективная собственность большой семьи на землю – одаль – начала вытесняться частной собственностью. Показателем этого процесса явилось возникновение порядка наследования земли. Первоначально этот порядок был ограниченным: после смерти отца земля целиком переходила к одному из его сыновей, а другие, как и остальные его сородичи, не получившие самостоятельной доли наследства, оставались в общем хозяйстве. Однако сохранившиеся редакции областных судебников отражают и дальнейшее развитие права наследования. Родственники, имевшие на одаль право собственности, вступали во владение им в определенной последовательности: в первую очередь землю наследовали сыновья, при отсутствии их она переходила к братьям, затем к дядьям, племянникам и т. д. Родичи мужского пола пользовались преимущественными правами перед женщинами, которые, как правило, земли не наследовали, а когда такое право ближайшие родственницы приобретали, то все же мужские сородичи могли выкупить у них одаль. При выходе замуж дочь утрачивала свои права на одаль. Подобный порядок наследования был направлен на то, чтобы воспрепятствовать переходу земельной собственности в руки посторонних владельцев, не принадлежавших к сородичам прежнего владельца.
Отсутствие свободы посмертного распоряжения одалем, который переходил по наследству согласно раз и навсегда установленному порядку, сочеталось с практической невозможностью отчуждать его за пределы большой семьи. Владелец земли, желавший ее продать, не имел права заключать сделку с любым лицом, которое изъявляло готовность приобрести эту землю, но был обязан предложить ее своим родственникам – одальменам. Последние обладали, таким образом, правом преимущественной покупки одаля. Лишь в том случае, когда никто из многочисленных родичей не выражал намерения купить земельное владение, оно могло быть отчуждено постороннему лицу. Такого рода ограничение беспрепятственного отчуждения одаля было весьма эффективным в VIII-IX вв., когда земля, по-видимому, вообще редко становилась объектом купли-продажи. Более того, одальмены обладали еще одной гарантией, обеспечивавшей в какой-то мере сохранение земли в их руках, а именно – правом выкупа проданного одаля, которое оставалось в силе в течение длительного времени после осуществления запродажной сделки. Следовательно, даже в том случае, когда родичи оказывались не в состоянии немедленно воспрепятствовать отчуждению земли, они имели возможность вернуть себе проданную землю впоследствии (по-видимому, на протяжении трех и даже пяти поколений). Это означает, что одальмены не утрачивали права собственности на землю и долгое время после ее продажи. Поэтому было естественным считать, что одаль в течение неопределенно длительного времени переходил по наследству по прямой линии от родичей к родичам, не попадая в чужие руки. По обычаям Гулатинга, землевладелец, которому требовалось доказать в суде свое право одаля, должен был перечислить пятерых своих предков, обладавших этой землей. В области Тронхейма необходимо было указать троих предков-собственников одаля.
Однако окончательное разложение родовых отношений и выделение индивидуальной семьи из хозяйства домашней общины меняло самую сущность одаля, который отныне эволюционировал в направлении превращения из коллективной собственности в частную, какими бы ограничениями ни было обставлено распоряжение ею. Во многих местностях Норвегии вокруг старинных дворов патриархальных семей, в названиях которых обычно содержится корень "vin" или "heimr", стали возникать дочерние поселения "вторичного" происхождения ("slaftir"), выселки, основывавшиеся на территории заимок и носившие названия с характерным корнем "ruð" или "landr" (42). Изучение сборников права, в которых регулируются подобные разделы, позволяет сделать вывод, что раздел домашней общины выражался в выделении во владение его участников отдельных частей одаля. В "Законах Гулатинга" указывается на необходимость для участников раздела прибегнуть к помощи жребия, после чего между выделенными долями земли следовало установить границы. В законах неоднократно упоминаются споры из-за границ участков, возникавшие между владельцами, живущими в одной усадьбе, которую они, по-видимому, поделили.
Накопление отдельными семьями движимого имущества, в частности скота, разведение которого играло в экономической жизни Норвегии большую роль, концентрация в руках некоторых членов общества богатств, ускорившаяся в период походов викингов, развитие в связи с этими экспедициями рабства, – все это порождало в среде владельцев одаля значительное имущественное неравенство. Если преимущественное право покупки и выкупа проданной земли предохраняло круг бывших членов большой семьи от утраты одаля, то этот порядок не только не препятствовал тому, что одни из сородичей могли потерять свою землю, а другие накапливать ее, но, напротив, благоприятствовал подобному обогащению богатых родственников за счет обедневших. Действительно, нормы распоряжения одалем обязывали тех его владельцев, которые оказывались перед необходимостью продать землю, предлагать ее в первую очередь своим сородичам и давали последним возможность приобрести ее немедленно или выкупить впоследствии, причем часто за более низкую цену, чем посторонние лица. Преимущества, которые право одаля давало его собственникам перед владельцами земли, одалем не являвшейся, практически могли быть использованы только зажиточными одальменами. Они-то и начали оттеснять на задний план менее состоятельных и неимущих родичей. О том, что права, связанные с обладанием одалем, в действительности имели значение лишь для состоятельных людей, говорит упомянутый выше (при изложенной концепции К. Маурера) факт, сообщаемый Снорри в Heimskringla. Убийство одного из сыновей короля Харальда Хорфагра на Оркнейских островах повлекло за собой уплату ему возмещения в 60 марок зол., внушительной суммы, которую крестьяне сразу внести не могли. Вместо них ее взялся уплатить оркнейский ярл при условии, что крестьяне передадут ему за это свой одаль. В саге рассказывается, что им пришлось на это согласиться, т. к. "обеспеченные крестьяне надеялись на то, что смогут выкупить свой одаль, а бедные не имели денег для уплаты". В результате разорившиеся одальмены подчас бывали вынуждены превращаться в арендаторов.
В упомянутых выше разделах хозяйства домашней общины были заинтересованы, судя по всему, лишь наиболее крепкие хозяева, не нуждавшиеся в помощи других родственников и не желавшие делиться с ними своими доходами. Во всяком случае, в постановлении "Законов Гулатинга" о разделе одаля упоминаются лица, которые отказываются присутствовать при разделе земли и не хотят тянуть жребий. Здесь указывается на то, что "никто не смеет отказаться от предложения другого (одальмена) промерить землю" с целью ее раздела. Возможно, что раздел приобрел принудительный характер для всех членов домашней общины лишь позднее. Но ясно, что зажиточные люди, стремившиеся выделиться из совместного хозяйства, имели возможность добиться своего.
Походы викингов привели к дальнейшему накоплению богатств в руках части норвежского общества. Немалое значение в это время приобретает рабовладение. Труд рабов использовался очень многими землевладельцами. Судя по "Законам Фростатинга", в северо-западной Норвегии на обычную ферму приходилось три раба. Крестьяне, не имевшие рабов (einyrkjar), считались маломощными. Эксплуатация рабов в мелких и в более крупных хозяйствах играла неодинаковую роль. Для мелкого крестьянства труд рабов мог иметь лишь подсобное значение. Напротив, применение его в хозяйствах зажиточных собственников открывала перед ними возможность поднять новые, до того не использовавшиеся земли и освобождало их от части тяжелой (в природных условиях Норвегии) земледельческой работы, что позволяло им интенсифицировать свое хозяйство (43). Если малоземельные крестьяне не могли посадить рабов на землю, то люди, располагавшие сравнительно крупными владениями, наделяли своих рабов небольшими участками и предоставляли им известную хозяйственную самостоятельность. Такие ведущие свое хозяйство рабы оказывались в состоянии выкупиться на волю. Интересный в этом отношении факт содержит сага о святом Олафе (рассказ относится к первой половине XI в.). Один владелец в Ерене (район Букнфьорда), имевший значительное число рабов, позволял им выкупиться, а на вырученные средства приобретал новых рабов; вольноотпущенники получали от него участки земли в пользование для расчистки и обработки за уплату ежегодной ренты (44). Вольноотпущенники, сидевшие на земле своего прежнего господина, оставались под его властью и покровительством.
Действительно, по "областным законам", не только вольноотпущенник, но и его потомки вплоть до правнуков, находились в зависимости от своего патрона и его родственников. Эта зависимость выражалась в ограничении свободы передвижения вольноотпущенников, в ограничении его права вступления в брак, в праве патрона и его потомков наследовать имущество вольноотпущенников, требовать от них всякого рода услуг и поддержки в необходимых случаях (45). Следовательно, рабская зависимость не сменялась в результате эмансипации раба полной свободой: она перерастала в более мягкую форму зависимости, носившую название "þyrmslir" (покорность) и длившуюся на протяжении нескольких поколений. Нетрудно видеть, что эта новая форма зависимости характерна для раннефеодальных отношений.
В норвежском обществе в эпоху викингов стал формироваться слой людей, накопивших значительные материальные средства и присваивавших в свое личное владение земли, которые до того являлись собственностью более широких объединений сородичей. В их хозяйствах немалую роль играл труд рабов и вольноотпущенников, хотя сами они и члены их семей продолжали заниматься хозяйством. Нередко они сдавали часть своей земли нуждавшимся бедным людям из свободных, делавшимися их держателями. В качестве примера упомянем отрывок из Heimskringla, который рисует перемены в отношениях землевладения, происшедшие на о-ве Тьотта в первой половине XI в. Здесь поселился некий "не очень богатый человек", сын которого, разбогатевший в заморских походах, приобрел сперва один двор умеренных размеров, а затем в течение нескольких лет скупил земли многочисленных крестьян, населявших остров, так что превратился в безраздельного его собственника. Крестьяне, принужденные продать ему свои участки, оказались в положении зависимых от него лейлендингов. Этот отнюдь не единичный случай характерен как свидетельство тех серьезных сдвигов, которые происходили в жизни норвежского общества в эпоху викингов.
Изменения в отношениях собственности, приводившие к утрате одаля частью свободных земледельцев, отразились и на социальной структуре Норвегии. Из свободного населения – бондов – выделился слой полноправных свободных собственников, владевших одалем, – хольдов (höldar), тогда как права остальных были ущемлены. Дифференциация свободных на хольдов и бондов была вызвана переменами в отношениях землевладения. Одаль, как отмечено выше, был формой собственности, генетически восходящей к родовому строю, при котором было невозможно существование двух различных социальных категорий в среде свободных. Бонды отличались от хольдов преимущественно тем, что не обладали одалем (46), они представляли собой слой людей, уже утративших одаль.
Распад родовых отношений, который выразился в начавшемся разделе домашних общин, имущественное расслоение землевладельцев, приводившее к утрате частью их патриархальной наследственной собственности – одаля, отпуск части рабов на волю, – обусловили появление неполноправных бондов. В их число входили люди, имевшие владения, которые возникали в результате расчисток или вспашки до того не обрабатывавшихся земель, или купившие небольшие участки; люди, обрабатывавшие чужую землю и платившие за нее ежегодную ренту; выходцы из вольноотпущенников, получивших полную свободу по прошествии определенного числа поколений, на протяжении которых они находились в зависимости от патрона. Разумеется, те из бондов, которые в течение длительного времени наследственно владели своей землей, могли в конечном итоге приобрести права собственника одаля, но в целом этот слой численно увеличивался, ибо процесс распада землевладения семейных общин приобретал широкие масштабы, а прочное закрепление земли в наследственную собственность для экономически слабых бондов было трудно достижимо в условиях роста имущественной дифференциации и социальных потрясений раннего средневековья. Трудно согласиться с К. Маурером, полагающим, что изменения в общественных отношениях сводились к подъему хольдов над социальным уровнем, на котором находились бонды. Главное заключалось в том, что вследствие охарактеризованных выше причин, начался упадок части свободных.
Вместе с тем произошли изменения и в положении другой части свободных, сохранивших свой одаль или даже увеличивших свои владения. На то, что они находились в положении, характерном первоначально для всех свободных членов общества, указывает, в частности, то обстоятельство, что в "областных законах" хольды фигурируют в качестве главных носителей правовых норм; так, в основу шкалы вергельдов лежали возмещения в пользу хольдов. Но обогащение многих представителей этого социального слоя, роль, которую в их хозяйствах стала играть эксплуатация труда рабов, вольноотпущенников, свободных слуг и держателей, включение в число этих собственников укреплявшихся в имущественном и социальном отношении элементов, – свидетельствуют о том, что в среде хольдов можно уже обнаружить носителей феодальных тенденций развития норвежского общества. Таким образом, не утратив еще окончательно признаков патриархальной земельной собственности, одаль вместе с тем начинал в какой-то мере приобретать некоторые черты феодальной собственности. Расчленение свободного населения Норвегии на хольдов и бондов не было классовым расслоением (47). Эти социальные категории представляли собою еще группировки свободного населения в "варварском" обществе, т. е. в обществе на переходной стадии от доклассового строя к классовому феодальному. Отношение хольдов и бондов к средствам производства, а в первую очередь, к земле, было, несмотря на обладание первыми правами одаля, которых вторые были лишены, – в известной мере одинаковым, ибо и бонды в своем большинстве владели землей: у хольдов и бондов были лишь разные формы земельной собственности. В отношении степени обеспеченности землей между теми и другими также нельзя еще было провести четкого разграничения; можно только предположить, что с течением времени в среде хольдов стали все более заметную роль играть люди состоятельные, тогда как в ряды бондов попадали собственники, владение которых было менее обеспеченным, а также люди, лишенные своей земли и принужденные брать ее у других.
Однако, если эта социальная дифференциация свободного населения и не являлась классовой, то она была порождена процессом, который в дальнейшем перерос в процесс классового расслоения. Наряду с зажиточными хольдами в норвежском обществе IX-X вв. существовали и другие социальные группы, представители которых накопили значительные богатства и пользовались немалым социальным влиянием. Развитие частной собственности сделало уже большие успехи. Дофеодальный период в истории Норвегии завершился.
III
Охарактеризованные (в самых общих чертах) сдвиги в социальном строе Норвегии, происшедшие в значительной мере к концу IX – началу X в., явились предпосылкой для зарождения государства. Объединение Норвегии под властью одного короля, как и политическое объединение других стран в период раннего средневековья, было вызвано потребностью феодализировавшихся слоев населения в создании условий, которые благоприятствовали бы дальнейшему укреплению их социальных позиций, способствовали бы скорейшему феодальному преобразованию общества. Важнейшим из этих условий и было раннефеодальное государство. Естественно поэтому, что проводя политику объединения страны, Харальд Хорфагр встретил поддержку в различных областях и сумел преодолеть сопротивление тех самостоятельных конунгов и ярлов, которые пытались и впредь сохранить свою независимость. Без поддержки значительных слоев хольдов и крупных бондов, игравших важную роль на областных собраниях – тингах, он не мог бы рассчитывать на успех. В саге о Харальде рассказывается, что при вторжении его войска в Уппланд и на север население спасалось бегством, страшась его жестокости, но часть жителей перешла на сторону короля и стала "его людьми". Этим и был обеспечен успех Харальда (48). Когда же он, укрепив свое положение, увеличил поборы, "так что его ярлы стали обладать большей властью, нежели прежде короли", то, по словам саги, к нему из Тронхейма явилось "множество могущественных людей" (ríkismenn), которые сделались его подданными (49).
Будучи призвана удовлетворить интересы тех слоев общества, которые являлись носителями феодализаторских тенденций, государственная власть должна была вмешаться в отношения собственности и способствовать дальнейшему расшатыванию старых ее форм, стоявших на пути развития собственности феодальной. Такую именно роль играло раннефеодальное норвежское государство.
В целях упрочения королевской власти Харальд попытался произвести некоторые преобразования в управлении страной. А. Бугге и некоторые другие историки утверждают, что назначение Харальдом по отдельным областям ярлов и херсов, на которых возлагалась обязанность поставлять королю отряды воинов, было результатом его подражания военно-феодальной системе, складывавшейся во франкском государстве. Такое влияние западноевропейских порядков могло иметь место, его могло и не быть, но объяснять происхождение государственной организации Норвегии в конце IX – начале X в. подражанием иностранным образцам – совершенно неправильно. Эта организация находилась в полном соответствии с общественным строем Норвегии того времени, и никакого иного политического устройства в условиях впервые объединенного государства не могло быть создано. Харальд, расправившись с непокорными хавдингами, вместе с тем оставил в некоторых областях прежних вождей, подчинив их, однако, себе как своих служилых людей.
Одной из наиболее важных задач, возникших перед рождавшимся государством, был вопрос о государственных доходах. До объединения страны материальные ресурсы конунгов и правителей областей складывались в основном из поступлений с их собственных владений, из тех поборов, которые им удавалось собрать с подвластного населения, и из военной добычи. Получаемых таким путем средств должно было хватать, т. к. перед мелкими правителями стояли сравнительно несложные задачи. Положение изменилось с объединением Норвегии. Прежних доходов короля было недостаточно для удовлетворения нужд возникавшего аппарата государства, сколь примитивным ни было оно на начальной стадии своего существования, даже после многочисленных конфискаций земель непокорных, которые осуществил Харальд. Требовались новые значительные доходы, в первую очередь для обеспечения служилых людей короля, в лице которых он стремился создать опору своей власти. На них приводилось возложить, помимо управления отдельными областями, также обязанность поставлять вооруженную силу. Здесь, как и в других феодальных странах, единственным возможным источником обеспечения верной службы королевских людей была раздача им земель или доходов с них.
Следует иметь в виду, что в отличие от франкского государства, в котором отчасти сохранялись римские налоги, в Норвегии в то время короли не имели возможности собирать прямых налогов.
С создавшейся для королевской власти необходимостью раздавать в той или иной форме пожалования и связано так называемое "отнятие одаля" Харальдом, о котором говорят саги. Король, незадолго до объединения распоряжавшийся в основном доходами со своих личных владений, стал в результате этого объединения главой большого государства, а власть его вследствие поддержки, оказываемой влиятельными слоями населения, чрезвычайно возросла. В условиях, когда частная собственность представителей начавшего складываться класса феодалов еще не оформилась, король, опиравшийся на них, выступал в роли выразителя их совокупных интересов, тем более, что в результате политического объединения страны все хавдинги и иные предводители, подобно дружинникам короля, оказались у него в подчинении. При неразвитости феодальной собственности на землю в форме частного землевладения власть господствующего класса над крестьянством, эксплуатация которого, естественно, в этом периоде уже становилась основой существования феодалов, выражалась в верховенстве короля над всем населением. Это верховенство нашло свое материальное выражение в многочисленных данях и повинностях, ложившихся на народ тяжелым бременем.
Издавна норвежские конунги разъезжали по своим областям, собирая "угощение" (veizla) с населения. Когда король прибывал в один из своих дворов, разбросанных по стране, жители окружающей местности привозили сюда продукты, которые шли на содержание короля и его спутников. Наряду с этим короли требовали от крестьян исполнения работ по ремонту дорог и строительству мостов, укреплений, домов в королевских владениях, по снаряжению кораблей, а также несения сторожевой службы, исполнения поручений, поездок в качестве гонцов от двора ко двору, поставки лошадей, возниц и гребцов (50). Угощения-вейцла, предоставляемые собственниками королю, теряли по мере усиления его власти характер добровольности. Они не являлись налогами в прямом смысле этого слова. Не существовало, по-видимому, твердо установленных норм обложения, отнюдь не присуща этим поборам строгая регулярность; присваивались они не через посредство специальных сборщиков, а самим королем во время его постоянных разъездов по стране, которые в значительной мере этим и вызывались. Здесь, таким образом, немалую роль играло личное отношение между королем, присваивавшим" дань, и платившими ее землевладельцами. Эти поборы и повинности по своему характеру близки к феодальной ренте, взимаемой вследствие существования собственности феодала на землю и определенного личного отношения между ним и крестьянами. Все эти дани и службы, которыми население страны было обязано королю, саги называют landskylldir. Система даней-рент, собираемых прежде конунгами и независимыми ярлами с жителей подвластных им областей, получила после объединения страны свое дальнейшее развитие. Недаром в сагах отмечается, что при Харальде произошло увеличение всякого рода поборов в такой мере, что каждый его ярл имел большую власть, нежели конунги прежде. К. Леманом доказано, что уплата вейцлы, сделавшейся всеобщей обязанностью, распространялась и на владельцев одаля (51). Есть все основания предполагать, что превращение вейцлы во всеобщую повинность относится ко времени объединения Норвегии в одно королевство, т. е. ко времени Харальда Хорфагра. В таком случае становятся понятными сообщения саг о посягательстве Харальда на право одаля крестьян и о якобы имевшем место превращении их в "лейленеритов" короля. Всякая форма собственности соответствует определенному производственному отношению, и тот факт, что после объединения Норвегии в государство крестьяне более не могли относиться к средствам производства (земле) просто как к своим собственным, но должны были отдавать часть производимого ими прибавочного продукта (в виде кормлений и поборов) королю как выразителю совокупных интересов зарождающегося класса феодалов, свидетельствует об изменении формы собственности.
В этот период и возникла отраженная в сагах концепция, согласно которой король является собственником всей земли. Следует обратить внимание на то, что одно из приведенных выше сообщений саг не говорит об отобрании земли у крестьян. Речь идет о присвоении королем "всего одаля" или "всей земли и всего одаля", т. е. о том, что король стал считать себя собственником земли. Это право собственности короля не было провозглашено неожиданно Харальдом, а постепенно сложилось в процессе объединения страны на протяжении IX века (52). Оно находит свое отражение и в других памятниках. Особенно ясно это видно в так называемой Hirðskrá, своде обычаев, регулирующих дружинные отношения, которые были записаны во второй половине XIII в., при короле Магнусе Исправителе Законов, но восходят к более раннему времени. Здесь сказано, что король имеет в собственности и на правах одаля "все земли" (hans eign ok óðol er allt landit) (53). Во введении к "Законам Гулатинга" король назван lánar-drottin по отношению ко всему населению Норвегии. Термин lánar-drottin в памятниках древнего норвежского права обозначал земельного собственника (54).
Вопрос об источниках права собственности короля на землю следует решать, по нашему мнению, иначе, чем это представлялось исследователям, гипотезы которых изложены выше. Ни древнегерманские институты, по своей природе крайне далекие от социальных отношений в Норвегии IX-X вв., ни заимствование ленного строя в странах Западной Европы, которое само по себе, ничего не объясняет, ни завоевание не могли создать права короля распоряжаться землей своих подданных как своей собственностью. Собственность короля была обусловлена феодальными изменениями, происходившими в Норвегии в IX веке. Эти изменения сделали возможным политическое объединение страны, создание раннефеодального государства, короли которого опирались на оставшихся им верными хавдингов, на своих служилых людей, на верхушку хольдов. Наличие такой социальной базы королевской власти сделало возможным усиление последней и установление ею права собственности на всю землю страны.
Ряд буржуазных историков выступил против прямого понимания указания саг о присвоении Харальдом права собственности на землю, исходя из того, что и после этого "присвоения" крестьяне по-прежнему беспрепятственно владели своими дворами и усадьбами и свободно их отчуждали. Эти ученые считают, по-видимому, наиболее существенным признаком собственности право неограниченного ею распоряжения. Но это лишь одна сторона права собственности. При этом необходимо иметь в виду, что в тот период, когда собственность непосредственных производителей на землю еще не приобрела окончательно характера индивидуальной собственности и сохраняла черты коллективного владения большой семьи (см. выше), вопрос о свободе распоряжения ею вообще не был актуален. Но у собственности есть и другая сторона, чрезвычайно важная и решающая для понимания того, о какой специфической форме ее идет речь (феодальной, буржуазной и т. д.): характер экономической реализации права собственности, форма, в которой происходит присвоение прибавочного продукта (55). В какой же форме реализовалось право собственности короля на землю страны?
В сагах отчасти раскрывается смысл "присвоения одаля" Харальдом. В результате этого акта, пишут Снорри и автор саги об Эгиле, все крестьяне должны были платить королю подати и якобы превратились в его лейлендингов; король присвоил не только обрабатываемую землю, но все вообще земельные угодья, возделанные и невозделанные, а также море и прочие воды. Следовательно, право собственности короля реализовывалось не только в виде подати с землевладельцев, но и в платежах, которые был принужден платить королю всякий, кто пользовался необработанными общими землями, охотился в лесах или в море. Право собственности короля на общие земли и воды впоследствии нашло свое отражение в областных законах.
В раннефеодальном государстве форма реализации права собственности короля на землю носила, естественно, феодальный характер. Это позволяет сделать вывод и относительно характера права собственности короля. Последнее не являлось ни правом частной собственности, как полагал Тарангер, ни "публичным правом верховенства" в том смысле, в каком его мыслил Йонсен. Это было феодальное право собственности на землю в весьма ранней и потому своеобразной форме. Как уже было отмечено, его своеобразие заключалось в том, что оно возникло в период, когда феодальное развитие только начиналось, и собственность отдельных феодалов находилась еще в процессе складывания и не оформилась.
Наше понимание "присвоения всего одаля" королем Харальдом Хорфагром заключается, таким образом, в следующем. Зарождение феодальных отношений в Норвегии, происходившее на основе окончательного распада родового строя и патриархальной формы права собственности на землю, породило необходимость политического объединения страны. Возникновение раннефеодального государства со своей стороны было связано со становлением ранней формы феодальной собственности, а именно права собственности короля на землю всей страны, которое реализовалось в виде даней, кормлений и служб, носивших характер феодальной ренты. Сообщение саг о "присвоении одаля" Харальдом отражает признание того, что феодальная собственность короля в это время уже сложилась, а превращение вейцлы и связанных с нею служб во всеобщую повинность и увеличение их ощущались населением как тяжелое бремя. Саги не имеют в виду никакого формального акта "отобрания одаля", чем и объясняется отсутствие упоминания о нем в некоторых других памятниках. "Возвращение одаля" крестьянам Хоконом Добрым, о котором говорят саги, представляло, по-видимому, его отказ от права произвольно собирать дань. С этого времени норвежские короли взимать налоги без согласия тингов более не могли.
На то, что вейцла и связанные с ней повинности имели природу феодальной ренты, указывает и такая особенность, которая отличает их от государственного налога, как отчуждаемость. Подобно тому, как феодал мог отчуждать взимаемую им ренту, так и норвежские короли жаловали право присвоения вейцлы своим приближенным и служилым людям. В королевских сагах многократно упоминаются подобные пожалования. Наиболее ранние из этих упоминаний содержатся в приведенных выше отрывках, рассказывающих о мероприятиях Харальда. Назначенные им ярлы имели право взимать в свою пользу третью часть доходов с подвластного им населения фюльке, а херсы получали вейцлу в 20 марок. Эти пожалования имели большое значение, т. к. лишь с их помощью королевская власть могла пользоваться услугами служилых людей.
Пожалования вейцлы не являлись ленными пожалованиями. Они не были наследственными, но давались на срок службы, и главное, не были сопряжены с передачей права собственности на землю. Впрочем, в то время самым существенным в праве собственности было получение ренты, а не возможность свободно распоряжаться землей, и в этом отношении пожалование veizlujörd, земли, население которой должно было платить вейцлу лицу, получившему от короля пожалование, в известной степени напоминает бенефициальное пожалование, является его зародышевой формой. Исследование проблемы вейцлы и роли этого института в процессе развития норвежского феодализма выходит за рамки данной статьи.
Следовательно, одной из первоочередных целей, которые преследовал Харальд, усиливая систему взимания даней-рент, было обеспечение государства военной и административной службой зависевших от короля людей, получавших за это от него доходы, феодальные как по своей сущности, так и по характеру их присвоения.
Рассматривая вопрос об "отнятии одаля" королем Харальдом Хорфагром, Тарангер высказал в известной мере справедливую: мысль, что сущность этого мероприятия нельзя правильно понять, не принимая во внимание развития права в других странах средневековой Европы (56). В этой связи он обращался, в частности, к англо-саксонским королевским земельным пожалованиям, т. к. и в них, по его мнению, проявлялось верховное право собственности короля на землю. Тарангер опирался в данном случае на исследования П. Г. Виноградова и Ф. Мэтланда, в особенности на выводы последнего. Мэтланд усматривал в этих пожалованиях земель отчуждение королевского суверенитета, передача частицы которого в руки получателя пожалования вела к возникновению сеньориальных прав (57). Исходя из этого, Тарангер полагал, что сущностью верховенства англо-саксонского короля над землями его подданных была его частная собственность, распространявшаяся на всю территорию страны, вследствие чего король, жалуя землю своих подданных в пользу церкви или дружинников, называл ее "tellus mea", "terra juris mei". В ходе полемики с Тарангером Герцберг возражал против подобной аналогии и указывал на ее несостоятельность, ибо правовые отношения у англосаксов сложились под влиянием завоевания ими Британии, тогда как Норвегия не знала завоевания (58).
В самом деле, правомерна ли проводимая Тарангером параллель? Не присоединяясь к оценке англо-саксонских королевских пожалований, даваемой Мэтландом, а равно и Тарангером, рассмотрим вкратце их существо.
Изучение пожалований англо-саксонских королей обнаруживает, что последние передавали приближенным, служилым людям и церкви свои фискальные и судебные права, распространявшиеся на подчиненное им население. В результате этих пожалований, оформлявшихся специальными грамотами (boc, откуда и название пожалованной территории – бокланд, "земля, переданная по грамоте"), доходы в виде даней, судебных штрафов, а также всякого рода повинности, до пожалования исполнявшиеся и уплачивавшиеся в пользу короля, доставались владельцу бокланда. Тем самым под его власть попадало население территории, включенной в состав бокланда. При поддержке государства получивший пожалование представитель духовенства или дружинник короля приступал к феодальному освоению приобретенных им территорий и крестьян и со временем превращал их в своих зависимых держателей; земельная собственность крестьян, которой они обладали по "народному праву" (фолькланд), превращалась в феодальную собственность владельца бокланда (59).
Таким образом, источником власти владельца бокланда являлось королевское пожалование, а содержанием этого пожалования были прежде всего дани и служба, присваивавшиеся первоначально королем. Рассматривая существо этих повинностей и платежей, мы пришли к выводу, что самая эта дань в раннее средневековье была чрезвычайно близка по своей природе к ренте и представляла собою экономическую форму реализации права собственности короля на землю страны (60).
Однако природа права собственности короля на землю, данями и повинностями с которой он мог распоряжаться, жалуя их представителям верхушки общества, не может, по нашему убеждению, быть объяснена так, как это представлялось Тарангеру. Норвежский историк утверждал, что право собственности короля было древнегерманского происхождения, и чем далее вглубь времен мы проникаем, тем более ясным якобы становится, что политическое господство понималось как право собственности, вследствие чего король распоряжался землею своей страны с такою же полнотой, как частное лицо распоряжается своею собственностью (61). В этом отношении нужно согласиться с оппонентами Тарангера: такая юридическая конструкция не выдерживает проверки фактами. На самом деле право собственности короля на землю возникло лишь в период разложения доклассовой структуры общества и зарождения феодальных отношений. Оно и в Англии, как в Норвегии, было обусловлено появлением социальных слоев, поддерживавших возникшую государственную власть и нуждавшихся в ее содействии в деле ускорения феодальной перестройки общества (62). И здесь король выступал в этих условиях в качестве выразителя совокупных интересов начавшего формироваться господствующего класса, когда представители последнего еще не установили своего права собственности на земли общинников и имели возможность их эксплуатировать преимущественно при посредстве раннефеодальной государственной власти, присваивавшей дани и повинности, которые исполняло все население.
Говоря о том, что в этих повинностях и данях реализовалась земельная собственность короля, и предполагая феодальную природу ее, мы должны вновь подчеркнуть специфику этой ранней формы феодальной собственности. Поскольку король ограничивался присвоением части производимого крестьянами прибавочного продукта и не вмешивался в отношения землевладения, не ограничивая, в частности, их свободы владения и распоряжения землями (если таковая существовала уже), то его "верховная" собственность не была сопряжена с ликвидацией старой формы поземельных отношений – фолькланда, близкого по своему происхождению и характеру к норвежскому одалю. В этом заключалось существенное отличие права собственности короля на землю от частного феодального землевладения, установление которого ликвидировало собственность непосредственных производителей, что и было важнейшим последствием королевских пожалований в бокланд.
Полагаем, что подобное понимание характера права собственности короля на землю всей страны, сложившееся на основе изучения истории раннефеодальной Англии, может способствовать уяснению существа права собственности норвежских королей на землю, которая проявилась в так наз. "отобрании одаля" Харальдом Хорфагром. Мы не касаемся вопроса о различных последствиях, которые имели англо-саксонские королевские пожалования в бокланд и пожалования норвежскими королями вейцлы. Эти различия определялись спецификой социально-экономического развития каждой из названных стран в раннее средневековье. В частности, более интенсивное, чем в Норвегии, становление феодализма в Англии быстрее привело к смене права собственности короля на землю, характерной для раннего этапа феодального развития, его верховенством сюзерена – главы иерархии феодальных землевладельцев.
Рассказ о "присвоении одаля" королем Харальдом можно понять, по нашему мнению, только в связи с историей зарождения феодальных отношений в Норвегии и становления раннефеодального государства. Использовав поддержку крестьян-собственников, необходимую ему для объединения страны, Харальд в дальнейшем стал проводить политику в интересах феодальных слоев населения, и определенное сужение социальной базы королевской власти не могло не вызвать в среде крестьянства недовольства, которое нашло свое отражение в рассказах саг.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Heimskringla. Haralds saga ens Harfagra, cap. VI: Haralld konungr setti þann rétt allt þar er hann vann ríki undir sik, at hann eignadiz oðol öll, ok lét alla bóendur gjallda sér landskylldir, bæði ríka ok uríka; hann setti Jarl í hverjo fylki, pann er dæma skylldi lög ok landsrett, ok heimta sakeyri ok landskylldir, ok skylldi Jarl hafa þriðjung skatta ok skyllda, til borðs sér ok kostnaðar: Jarl hverr skylldi hafa undir sér IV hersa eðr fleiri, ok skylldi hverr þeirra hafa XX marka veizlo. Jarl hverr skylldi fá konungi í her LX hermanna af sínum einom kostnaði; enn hersir hver XX manna.
2. Ib., Saga Hákonar Góða, cap. I: Enn þar í. mót land hann þeim at gera alla bændur óðalborna, ok gefa þém óðol sín, er byggia.
3. Loc. cit.: ...óðöl sín, þau er Haralldr konungr hafði af þeim tekit,
4. P. A. Munch, C. R. Unger. Saga Ólafs konungs ens Helga. Christiania, 1853, s. 4: ...þá er Haralldr konungr heriadi land ok átti orrostur pá elgnaðdiz hann svá vendiliga allt land ok öll óðol. bædi bygðir ok setr ok úteyjar eignadiz hann svá markir allar ok alla audn lanzens. voro allir búendr hans leigumenn ok landbúar... (cap. I.).
5. Egils Saga Skallagrímssonar, hrsg. von Finnur Jónsson. Halle (Salle), 1924, S. 14: Haralldr konungr eignadiz í hverju fylki óðul öll ok alt land, byggt ok óbyggt, ok obyggt, ok jafnvel sjóinn ok vötnin, ok skyldu allir búendr vera bans leiglendingar; svá þeir, er á mörkina ortu, ok saltkarlarnir ok allir veiðimenn, bædi á sjó ok landi, þá váru allir þeir honum lýðskyldir (IV, 13).
6. J. de Vries. Harald Schönhaar in Sage und Geschichte. Beiträge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur. 66. Bd., 1942, S. 78-79. 80.
7. Heimskringla. Saga Hákonar Góða. Cap. I.
8. G. Storm. Om Lendermandsklassens Talrighed i 12, og 13. Aarhundre de. Historisk Tidsskrift, 2. Raekke, 4. Bind, 1884, ś. 129-132.
9. Мнение о недостоверности сообщений саг об "отнятии одаля" вследствие пристрастности исландской традиции разделяют и некоторые современные историки. См. В. Þorsteinsson. Íslenzka þjoð veldið. Reykjavík, 1953, s. 72.
10. Þ. Torfason. Historia Norvegiae, II, 1711, p. 7. G. Schöning. Norges Riiges Historie. II, 1773, s. 494-495.
11. P. A. Munch. Det norske folks historic. I, I, 1852, s. 132-133, 466-468, 714-715. Т. Н. Aschehoug. Statsorfatningen i Norge og Danmark, 1866, s. 12-13. R. Keyser. Norges Stats- of Retsforfatning i Middelalderen. 1867, s. 30-32.
12. 3. K. Maurer. Über die Einzichung der norwegischen Odelsgüter durch K. Harald Harfagri. Germania, Vierteljahrschrift für deutsche Alterthumskunde. 14. Jahrgang, Wien, 1869.
13. J. Е. Sars. Om Harald Haarfagres Samling af de norske Fylker og bans Tilegnelse af Odelen. Historisk Tidsskrift., I. R., 2. Bd, 1872.
14. 2. E. Hertzberg. Len og veizla i Norges sagatid. Germanistische Abhandlungen zum LXX Geburtstag Konrad von Maurers. Göttingen, 1893.
15. J. E. Sars. Op. cit., s. 228-233.
16. J. Е. Sars. Op. six., E. Hertzberg. Haraid Haarfagres skattepaalæg og saakaidte Odelstilegnelse. (N.) Historisk Tidsskrift. 4. R., 4. Bd., 1907, s. 184. Len og. veizla..., s. 305.
17. Fr. Boden. Das altnorwegische Stammgüterrecht. ZSSR, Germ. Abt., 22. Bd., 1901, S. 114.
18. О. Büchner. Die Geschichte der norwegischen Leiländinger. Berlin, 1903, S. 16.
19. A. Bugge. Vesterlandenes indflydelse paa Nordboernes og særlig Nordmaendenes ydre Knltur, levesæt og Samrfundsforhold i vikingetiden. Videnskabs-selskabets skrifter II Historisk-filosofisk Klasse. N. I. Christiania, 1905, s. 92-101.
20. Что признает и сам Герцберг. Во всяком случае, отношение между этими источниками весьма неясно. См. J. de Yries. Op. cil., s. 57.
21. Е. Hertzberg. Len. og. veizla... s. 288-289.
22. Y. Nielsen. Studier over Haraid Haarfagres Historic. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4. Bd., 1907, s. 72-74.
23. A. Taranger. Udsigt over den Norske Rets Historie. Forelæsninger. Bd. II. I. Christiania, 1904, s. 188: "beskatningen er en udøvelse af eiendomsretten".
24. В. Járnsíða о короле говорится, что "óðalborinn til lands ok þegna". Cap. Konungsskuggsia u Hirðskrá, 14. A. Taranger. Op. cit., II. I. s. 184.
25. A. Taranger. Harald Haarfagres tilegnelse af odelen. N. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4. Bd., 1907, s. 110-118. 125-128.
26. A. Taranger. Udsigt... II, I, s. 184-185; Historisk Tidsskrift. 4. R., 4. Bd., s. 122-125.
27. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4, Bd., s. 126.
28. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4. Bd., 1907, s. 181.
29. E. Briem. Um Harald Harfagra. Reykjavik, 1915. Нам содержание этой книги известно лишь по статье Бриема "Sagaernes Beretning om Harald Haarfagres Tilegnelse af Odelen". Historisk Tidsskrift, 5. R., 5. Bd., 1924.
30. Н. Koht. Innhogg og utsyn i norsk historic. Kristiania. 1921, в особенности статьи: "Sagaenes opfatning av vår gamle historie" и "Kampen om makten in Noreg i sagatiden".
31. Samtiden, 1900, s. 307-308. Innhogg og utsyn. …, s. 86.
32. Edv. Bull. Sagenes beretning om Harald Hårfagres tilegnelse av ódelen. Historisk Tidsskrift, 5. R., 4. Bd., 1920, s. 492.
33. O. A. Johnson. Norges bønder. 2. utg., Oslo, 1936, s. 71-72. Norwegische Wirtschaftsgeschichte, Jena, 1939, S. 49-51.
34. Разногласия в данном вопросе между этими историками, по-видимому, не столь глубоки, как полагает Йонсен.
35. Historische Zeitschrift. Bd. 31. München, 1874, S. 198-199.
36. Достаточно сопоставить названные выше работы Тарангера с его статьей The Meaning of the Words Othal and Skegting in the Old Laws of Norway. Essays in Legal History, ed. by P. Vinogradoff, Oxford, 1913.
37. Мы опираемся при дальнейшем изложении отчасти на собственные изыскания, отчасти – на результаты работ норвежских и немецких ученых.
38. Е. Bull. Vergleichende Studien über die Kulturverhältnisse des Bauerntums. Oslo, 1930, S. 7.
39. M. Olsen. Farms and fanes of ancient Norway. Oslo, 1928, p. 45 etc.
40. A. Holmsen. Norges historie. I, 1949, s. 87.
41 А. Я. Гуревич. Большая семья в Северо-Западной Норвегии в раннее средневековье (по судебнику Фростатинга). Сборник "Средние века". АН СССР, Инст. ист., вып. 8, 1956, стр. 85-88.
42. М. Olsen. Op. cit., p. 162 etc., 176, 211.
43. О. A. Johnsen. Norges bønder. s. 51.
44. Heimskringla. Ólafs saga hins heiga, cap. 23.
45. K. Maurer. Die Freigelassenen nach altnorwegischen Rechte. Sitzungsberichte der philosophisch-philologischen und historischen Classe tier K. Bayer. Akademie der Wissenschaften zu München. Heft I, 1878.
46. K. Maurer. Die norwegischen hölder. Sitzungsberichte der königl. bayer. Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-philologische Classe. 1890. Bd. II, Heft II. Vorlesungen über altnordische Rechtsgeschichte. I, Leipzig, 1907, S. 126-133.
47. В сагах эта дифференциация в среде свободного населения не выражена отчетливо; речь преимущественно идет о бондах, однако этим термином мог обозначаться не только крестьянин, но и хольд и даже могущественный хавдинг.
48. Haralds saga ens Hárfagre. cap. V.
49. Ib., cap. VI.
50. О. A. Johnsen. Norwegische Wirtschaftsgeschichte. S. 49-58.
51. K. Lehmann. Abhandlungen zur germanischen, insbesondere nordischen Rechtsgeschichte. Berlin u. Leipzig, 1888, S. 25, 30, 71.
52. Ср. с этими указаниями слова саги об Эгиле о последствиях битвы в Хафсфьорде, в которой он победил своих противников и стал королем всей Норвегии: … eptir þat … eignadisk harm siðan land allt. J. Schreiner. Harald og Havskfjord. Scandia, IX, 1936, s. 68.
53. Hirðskrá, с. 14, R. Keyser оf P. Munch. Merges Gamle Love, II, Christiania, 1848.
54. E. Hertzberg. Lén og veizia…, s. 305.
55. См. К. Маркс. Капитал. Т. III, стр. 629, 646-647.
56. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4. Bd., 1907, s. 109.
57. F. Maitland. Domesday Book and beyond. Cambridge, 1897, p. 325-326.
58. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4. Bd., 1907, s. 180.
59. См. нашу статью "Роль королевских пожалований в процессе феодального подчинения английского крестьянства". Сборник "Средние века", АН СССР, Институт истории, вып. 4, 1953, стр. 60, 63-71.
60. Там же, стр. 61 (см. сноску 59).
61. Historisk Tidsskrift, 4. R., 4. Bd., 1907, s. 125.
62. Сборник "Средние века", вып. 4, 1953, стр. 51-52, 73. |
|
