| Изучение вопросов общественного сознания представляет значительный интерес с точки зрения исторической науки. Отставание сознания от производственных отношений, обусловленное, в конечном счете, состоянием общества, в свою очередь неизбежно накладывало отпечаток на экономическую и, в особенности, социальную жизнь. Поэтому для правильного понимания периода раннего средневековья важно не только проследить объективные процессы исторического развития, но также выяснить те конкретные формы, в которые эти процессы облекались в плане субъективном и которые нередко влияли на их содержание.
Разработка проблем общественного сознания раннего средневековья в принципе не является новой. Еще в начале XX века некоторые зарубежные историки посвятили свои работы изучению средневековой культуры, и в частности культуры древней Скандинавии (1). Однако само понятие культуры трактовалось ими односторонне: рассматривая, по существу, вопросы общественного сознания, эти историки почти полностью абстрагировались от социально-экономических аспектов развития общества, не учитывали их тесной взаимосвязи. Это неминуемо влекло за собой искажения в отображении исторической действительности.
В то же время в советской медиевистике этим проблемам до последнего времени, к сожалению, не уделялось должного внимания (2), хотя важность их разработки была отмечена А. И. Неусыхиным еще в 40-х годах (3). Подобное невнимание представляется теперь не совсем оправданным, поскольку советской исторической наукой достигнуты значительные успехи в исследовании экономической и социальной истории средневековья, что создает надежную основу для изучения сознания средневекового общества. С другой стороны, изучение сознания могло бы оказать существенную помощь в разрешении некоторых спорных вопросов социально-экономической истории.
Настоящее сообщение, разумеется, не может претендовать на полное освещение этой широкой и важной проблемы. Оно является лишь попыткой проследить на конкретном материале некоторые аспекты правового мышления древних норвежцев, а также, где это удается, взаимосвязь этих аспектов с социальными и экономическими факторами. Судебник Фростатинга, послуживший основным источником для данной работы, еще не изучался специально под этим углом зрения, хотя его материалы использовались рядом историков в исследованиях по другим вопросам (4).
Судебник представляет собой запись обычного права Северо-Западной Норвегии (области Трёндалаг). Его окончательная редакция относится к 1260 году. Как показали работы советских историков, в XIII веке в Норвегии восторжествовали феодальные отношения, и норвежское общество разделилось на два основных класса: поземельную знать, военно-служилую и духовную, и угнетенное ею и государством крестьянство (5). Однако, наряду с развитием новых отношений, важную роль в Норвегии этого периода продолжали играть институты варварского общества. Норвежское крестьянство было лично свободным. Связь между отдельными частями страны оставалась довольно слабой, а самостоятельность отдельных областей и местной знати весьма значительной. Записанные в XII-XIII вв. областные законы частично отражают эту еще дофеодальную разобщенность. В соответствии с этим существовала развитая система народных собраний – тингов, в компетенцию которых входило решение вопросов местного значения, а также суд.
О созыве тинга обычно оповещались все бонды соответствующей области или округа. Для этого вырезался определенный знак, который древние норвежцы обязаны были передавать из дома в дом: "Каждое оповещение, которое приходит в дом, необходимо передавать в следующий дом, из которого идет дым, как бонды договорились об этом на тинге. И везде, где человек сеет и жнет на своей земле, и на ней стоят жилые дома, обязанность передачи знака должна им соблюдаться в отношении всех…" (6).
Для приглашения ответчика или свидетеля на тинг необходимо было приехать в его двор и приглашать в доме, при этом хозяин должен был сидеть на возвышении, т. е. на своем хозяйском месте. Приглашение, как правило, делалось при свидетелях, но в дом нельзя было входить в количестве более четырех человек, иначе это рассматривалось как нападение. Для того, чтобы вызов в суд состоялся и соответствовал бы закону, приглашающий должен был произнести определенные формулы, предназначенные для этого случая (7).
Древненорвежское право, тесно связанное с разнообразными явлениями жизни, не поднялось еще до уровня абстрактных понятий и общих норм. Постановления отличаются исключительной конкретностью и наглядностью, что типично для права раннего средневековья в целом. Связь с древнегерманскими обычаями несомненна. Типичными в этом смысле являются расценки различных ранений тела. В мельчайших подробностях разбираются всевозможные случаи вплоть до увечий отдельных пальцев руки и ноги. Как и в других варварских правдах, возмещение за рану определяется путем бросания осколков костей на щит (8).
Описание событий в законах Фростатинга зачастую отличается образностью и метафоричностью, а обозначения объектов охотно заменяются их символами. Человек – это для судебника "нос" (nef): король отменяет повинности для двух "носов", на полене с зарубками бонд должен отметить численность "носов" своего хозяйства, обязанных участвовать в лейданге; человек, не отмеченный на полене, называется "скрытый нос". Обязанность каждого до конца участвовать в ополчении выражена фразой: "Каждый, кто вынес свое весло из дома, должен принести его домой". "Сделать холодные угли" – так говорят об арендаторе, покинувшем участок до конца срока аренды. Свидетели судебной процедуры названы "столбами изгороди суда" (dómstaurar) (9). Принятие формулы "незнающий волк" (óvisa vargr) фактически являлось оправданием для человека, непредумышленно совершившего проступок, за которым следовало состояние "вне закона" (10).
Нормы древненорвежского права, очевидно, распространялись не только на людей, но на все объекты, способные причинить какой-либо ущерб. Ответственность за нападение животного на человека возлагалась на самое животное (11).
Соблюдению различного рода ритуалов и обрядов в древненорвежском обществе придавалось очень большое значение, поскольку часто без этого был бы недействительным самый акт. В первую очередь это касалось тех жизненных явлений, которые казались древним норвежцам наиболее значительными: заключение и расторжение брака, введение в род, передача собственности, порядок приглашения в суд и т. д. Строго регламентируются не только действия, по и сопровождающие их выражения. Судебник изобилует формулами. Приведем для примера одну из них: "И так следует произносить клятву: это я слышал, что таким образом проходит граница между собственностью бонда и альменнингом, и я не знаю ничего более справедливого в этом деле" (12).
Материал судебника Фростатинга позволяет сделать заключение о том, что каждый член общества должен неукоснительно следовать традиционным условиям и требованиям. Как свидетельствуют сами законы, эти требования не всегда соблюдались древними 'норвежцами, но норма несомненно господствовала. Это в свою очередь сказывалось и на логических построениях, которые существенно отличались от современных.
При разборе тяжбы основное внимание уделялось точному исполнению правовых процедур и произнесению соответствующих формул. Подсказанное ритуалом решение считалось справедливым и окончательным. Можно предположить, что правовые обряды связывались древними норвежцами с языческими сакральными силами, а позднее – с волеизъявлением христианского бога, т. к. в период раннего средневековья правовая сфера не была полностью отделена от религиозной. Во всяком случае, испытание раскаленным железом и кипятком, известное по другим варварским правдам, широко применялось в Норвегии в XIII веке и даже находилось под надзором норвежской церкви (13), несмотря на запрещение "божьего суда" IV Латеранским собором 1215 года.
Нередко в судебном разбирательстве принимали участие люди, которые не являлись непосредственными участниками конфликта. Так, клятва с двенадцатью соприсяжниками могла освободить бонда от самого тяжкого обвинения. Однако (как видно из F IV, 8) соприсяжники – это не свидетели, а люди вообще достойные доверия: "В фюльке следует назвать двенадцать одальманов или лучших бондов, если нет одальманов. Не следует назначать ни друзей, ни врагов. Обвиняемый должен иметь двоих из двенадцати и двух ближайших родственников, он сам пятый, а другие семь – свободные и взрослые люди, которые крепки в своих словах и клятве". Таким образом, соприсяжники призваны в большей степени подтвердить добрую славу обвиняемого, нежели доказать его невиновность. Из другого постановления, где судьи в ходе правовой процедуры пытаются определить "лучшие права перед богом" одной из тяжущихся сторон (14), со всей очевидностью вытекает, что добрая слава человека в обществе и его родовое достоинство, а не обстоятельства дела имеют первостепенное значение при вынесении приговора. Дело в том, что "права" фигурируют здесь под термином réttr, под которым в источнике обычно разумеются именно исконные родовые права индивида. На этом следует остановиться немного подробнее.
Пережитки родовых отношений оказали сильное влияние на древненорвежское право. Хотя разложение родовых связей в XII-XIII вв. шло полным ходом, судебник продолжает рассматривать индивида сквозь призму родовых отношений. Это выражается прежде всего в обосновании прав и обязанностей человека в обществе принадлежностью к определенному коллективу сородичей. Например, пригласить ответчика в суд можно было по месту жительства его отца или матери (15). Родственники оказывают или должны оказывать своему сородичу различную поддержку – это и кровная месть (16), и соприсяжничество, и выкуп бездомного родственника из неволи (17). Особенно показательно в этом плане постановление F IV, 9, которое признает за родственниками человека, совершившего убийство во время тинга, право на оказание определенной помощи сородичу непосредственно на месте происшествия. Следует принять во внимание, что вслед за этим преступлением немедленно наступает состояние "вне закона", и всем бондам, за исключением родственников, вменяется в обязанность преследовать убийцу тут же на тинге.
Особенно четко права и обязанности членов родственного коллектива представлены в главе VI судебника, где говорится об участии сородичей в получении и выплате вергельдов за убийство. Обязанности по платежам ложились в первую очередь на ближайших родственников трех поколений по мужской линии, так называемых vísendr. Некоторые исследователи полагают, что vísendr уже в раннее средневековье составляли патриархальную большую семью (18). Очевидно, на практике это так и было. Но нас интересует больше тот факт, что для составителей судебника наряду с vísendr все еще продолжает существовать и более широкая группа сородичей, обозначенная термином ætt (19).
Есть основания полагать, что ætt, по представлениям древних норвежцев, существовал лишь в том случае, если он насчитывал не менее пяти поколений живых и умерших родственников, поскольку все сородичи, принимавшие участие в выплате и получении вергельдов, представлены в законах Фростатинга пятью поколениями как по мужской, так и по женской линии. А в F IX, 10 читаем: "И если противостоящий жалобе утверждает, что он из свободного рода, тогда он отсчитывает четырех своих предков вплоть до прародителей, и он сам пятый и приводит свидетельства двух бондов из свободного рода…"
Однако ætt уже нельзя в полном смысле слова назвать родом – это скорее патронимия. Лишь иногда он предстает перед нами в качестве реальной совокупности сородичей. Как видно из F введ. 8, родственники пострадавшего, мстя за своего сородича, старались нанести наибольший вред не самому виновному, а его ætt в целом. С аналогичными ситуациями мы неоднократно встречаемся в исландских сагах.
Как раз принадлежность человека к такому родственному коллективу дает ему основные права – réttr, личный правовой статус. Непосредственная связь института rettr с коллективом сородичей вытекает из факта установления этих прав в строгом соответствии с происхождением индивида. Об этом свидетельствует ряд постановлений, где речь идет о незаконнорожденных детях, правовой статус которых определяется по статусу отца (20). Судебник заостряет внимание на этих моментах, поскольку статус детей, "произведенных в ætt" (ættborinn), был всем известен и не вызывал сомнений. Однако даже если отец ребенка неизвестен, ребенок все равно автоматически включается в материнский ætt и "получает réttr по своему деду со стороны матери" (21). Королевская служба также не всегда могла влиять на определение статуса человека, как это имеет место в F введ. 24: "Также и арман получает réttr по своему происхождению". Таким образом, основополагающим критерием личного правового статута древнего норвежца являлась его принадлежность к родственному коллективу. Индивид являлся полноправным членом общества лишь постольку, поскольку он принадлежал к определенной группе сородичей, и будучи представителем этой группы в обществе, он обладал всей совокупностью присущих ей прав. Понятия родовой принадлежности и правового статуса неотделимы друг от друга.
Реальное воплощение прав réttr заключалось в одноименном возмещении, на получение которого бонд мог претендовать в случае нанесения ему материального или морального ущерба. Возмещение réttr обычно выплачивалось в качестве дополнения к другим штрафам и платежам и, в отличие от большинства их, всегда дифференцированно, в зависимости от родового происхождения (22). При ближайшем рассмотрении постановлений судебника нетрудно заметить, что réttr уплачивалось не за нанесение ущерба как такового, а за сам факт посягательства на права и достоинство человека, т. е. этот институт был призван охранять достоинство индивидов в древненорвежском обществе.
Носителями определенного правового статуса могли быть только свободные и полноправные мужи. Женщина не имела постоянного réttr, и ее возмещение определялось в соответствии со статусом мужа или ближайшего родственника. Следует отметить, что сумму réttr за посягательство на права женщины почти всегда получал и платил мужчина, хотя уплата происходила за счет имущества женщины: "Если жена одного человека бьет другую женщину, то следует платить половину réttr либо супругу избитой, либо ее отцу, и это должно быть взято из ее имущества…" (23).
Согласно судебнику, вдовы и одинокие девушки должны были сами получать свое возмещение по статусу их последнего покровителя. Однако даже "самостоятельные женщины" не имели права вести тяжбу или преследовать ответчика. Для этого они должны были назначить правового представителя, равного им по статусу (24) (возможно, сородича мужа или отца). Иными словами, даже экономическая независимость женщины от родственников не влекла за собой ее самостоятельности в правовом отношении.
Здесь же необходимо остановиться на двух других институтах древненорвежского права – öfundarbót (возмещение за ненависть, за обиду) и landnám (возмещение за вторжение в пределы земли), которые также уплачивались в зависимости от происхождения человека.
Несмотря на то, что суммы возмещений réttr и öfundarbót не совпадают, порядок их уплаты один и тот же: каждый вышестоящий статус имеет возмещение на треть больше предыдущего (25). Öfundarbót обычно следовало платить в случаях оскорбления бонда словом или действием. Интересно отметить, что это возмещение так же, как и réttr, фигурирует в постановлениях, где говорится о посягательстве на имущество (26). Очевидно, нарушение прав собственности приравнивалось к действиям, направленным против самого индивида и его домочадцев, и воспринималось как обида и посягательство на достоинство.
Сходным является и отношение древних норвежцев к земле. Тот факт, что возмещение за вторжение в пределы чужой земли (landnám) уплачивается дифференцированно по происхождению (27), свидетельствует о тесной взаимосвязи между земельным владением и статусом его обладателя, т. е. опять речь идет не столько о самом ущербе, сколько о достоинстве пострадавшего. Не удивительно поэтому, что суммы возмещений landnám совпадают с платежами öfundarbót.
На основании сказанного представляется возможным сделать следующий вывод: личный правовой статус древнего норвежца, непосредственно связанный с его родовым происхождением, практически распространялся на весь коллектив людей, которые находились под его покровительством, и на имущество, которым он владел.
С понятием родового достоинства были связаны не только права, но и определенный круг обязанностей. Индивид должен оправдывать ту добрую славу, которую он получил по происхождению, соответствующим поведением в обществе, соблюдением всех предписаний и обычаев. В противном случае общество сводит на нет его права, лишив его возмещения réttr. Это происходит в тех случаях, когда бонд запятнал себя поступком, недостойным, с точки зрения древних норвежцев, свободного человека. Сюда относится и мелкое воровство (28), и нищенство (29), и дача ложных свидетельских показаний (30). Обращает на себя внимание постановление F VII, 13, где говорится о лишении правоспособности за нехватку каких-либо предметов личного вооружения. В его основе, вероятно, лежит представление о том, что каждый свободный правоспособный человек должен обладать оружием для защиты от посягательств на его права и для службы в ополчении. Итак, достоинство древнего норвежца складывалось из двух неразрывно связанных частей – соответствующих прав и обязанностей в обществе, причем права и обязанности находились в прямо пропорциональной зависимости. (Например, в F IV, 53 человек с лучшим статусом платит больший штраф королю.)
В практической жизни, естественно, вставал вопрос о гарантиях прав индивида. Обычно осуществление этих гарантий возлагалось на местных представителей королевской власти. Но из постановлений законов Фростатинга явствует, что королевская власть не могла полностью проводить функции по восстановлению порядка и, как правило, перекладывала их на самих бондов. Те же предпочитали королевским постановлениям, которые требовали значительных усилий и затрат, более эффективные и освященные традицией средства восстановления своих прав.
Даже судебник признает в определенных случаях право родственников на кровную месть (31). Но на практике к мести прибегали сплошь и рядом. Уже в первом параграфе королевского введения к законам Фростатинга (F введ., 1) говорится: "Многим известно какой значительный ущерб потерпели семьи большинства людей из-за убийств и потери лучших мужей, что здесь более вошло в привычку, чем во многих других странах…" Необычайная устойчивость этого варварского обычая объясняется не только наличием относительно крепких связей внутри отдельных родственных коллективов, но и представлениями древних скандинавов о кровной мести, как о поступке, увеличивающем славу и достоинство самого мстителя и его рода (32). Нередко месть осуществлялась не отдельным лицом, а целой группой (flokkr) (33), которая, возможно, состояла из сородичей. Само собою разумеется, что в такой обстановке более знатные и могущественные родовые группы могли обеспечить своим членам и большие права по сравнению с остальными бондами, о чем свидетельствует F введ. 6, где человек, напавший на бонда без причины и достигший однажды примирения, "совершает такой поступок еще раз, полагаясь на свое добро и своих родственников". Таким образом, "лучшие права" основывались не только на происхождении, но и на реальном могуществе родового коллектива.
Другим незаконным средством урегулирования конфликтов было примирение бондов помимо королевского суда (34). Такое примирение представлялось бондам более выгодным, поскольку освобождало их от поборов в пользу королевской власти. Другой важный момент заключался в том, что только между собой бонды могли договориться об условиях примирения, которые в наибольшей степени соответствовали достоинству каждой из сторон и расходились с твердыми официальными расценками правового статуса. Воплощение этого принципа в суде мы находим в НК, 38: "Если человек совершает такое большое неприличие, что лежит с женой другого, то он должен заплатить ее супругу тройной réttr. И если он не хочет платить, то пострадавший приглашает его перед тингом, и на тинге он платит ему столько, сколько постановят двенадцать рассудительных мужей, по шесть с каждой стороны".
Достоинство, тесно связанное с родовым происхождением, несомненно, играло очень большую роль в представлениях древних норвежцев о правовом устройстве общества. Источник позволяет заключить об этом со всей определенностью. Однако нельзя забывать, что составители судебника, основываясь на господствующих правовых представлениях своего времени, все же делают робкую попытку унифицировать право. В то же время законы Фростатинга позволяют полагать, что на практике взаимоотношения между бондами были гораздо более сложными и многообразными.
***
Несмотря на развитие феодальных отношений в Норвегии XII-XIII вв., на северо-западе страны продолжали преобладать правовые представления, характерные для эпохи варварства. Это было обусловлено устойчивостью традиции, которая базировалась на относительно крепких связях внутри отдельных родственных коллективов и играла преобладающую роль на данном этапе развития общества (35). В свою очередь, этими факторами во многом определялось реальное содержание некоторых социальных и правовых институтов, а также поведение индивидов в древненорвежском обществе.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. См. например: W. Grönbeck. Kultur und Religion der Germanen. I-II. Bd. Darmstadt, 1961; из новых работ: H. Kuhn Das alte Island Düsseldorf-Köln, 1971.
2. Исключение составляют появившиеся в последние годы работы А. Я. Гуревича, часть которых посвящена специально изучению представлений древнескандинавского общества на материале исландских саг и Старшей Эдды.
3. А. И. Неусыхин. Эволюция собственности и свободы в родоплеменном и варварском обществе. "Вопросы истории", 1946, № 4, стр. 84-85.
4. Одним из наиболее крупных исследователей, изучавших юридическую сторону древненорвежских судебников, был К. Маурер. См., например, его работу: K. Maurer. Vorlesungen über altnordische Rechtsgeschichte. 1-3. Bd. Leipzig, 1907-1909.
5. А. Я. Гуревич. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М., 1967; А. Р. Корсунский. Образование раннефеодального государства в Западной Европе. М., 1963, стр. 69-82 и 121-132.
6. Norges gamle Love indtil 1387, udg. ved R. Keyser og P. A. Munch. I. Bd. Christiania, 1846. Den ældre Frostathings-Lov. П, 23. (Далее употребляется сокращенно – F.)
7. F X, 2, 4, 6, 7.
8. F IV, 49.
9. См. об этом подробнее во вступительной статье Р. Майсснера к немецкому переводу законов Фростатинга. Germanenrechte. Bd. 4. Norwegisches Recht. Das Rechtsbuch des Frostathings. Hrsg. von R. Meißner. Weimar, 1939, S. XXXI e. a.
10. F III, 3; IV, 41; V, 9. Аналогию находим в Салической правде: vargus – человек, находящийся "вне закона".
11. F V, 16.
12. F XIV, 7.
13. Например, F II, 45.
14. F XIII, 24.
15. F X, 9.
16. F введ. 3, 5, 6, 7. 8.
17. F X, 39.
18. А. Я. Гуревич. Большая семья в Северо-Западной Норвегии в раннее средневековье (по судебнику Фростатинга). "Средние века", № 8, 1956.
19. О родственных связях в древненорвежском обществе см. также в книге: Г. И. Анохин. Общинные традиции норвежского крестьянства. М., 1971, стр. 104-131.
20. F IX, 15; X, 47.
21. F II, 1.
22. F X, 34, 35.
23. F X, 38.
24. F X, 36, 37.
25. F IV, 49. Очевидно, понятия réttr и öfundarbót были очень близки: в указанном постановлении оба термина явно фигурируют как синонимы. (В судебнике Эйдсиватинга, II, 39 – öfundarréttr.) Однако соответствующие возмещения различны: ср. с F X, 34.
26. F IV, 56; X, 46; XI, 25; XIII, 13. Ср. с F введ. 22.
27. F XIII, 15.
28. F XIV, 12, 13, 14.
29. Norges gamle Love indtil 1387. I Bd. Christiania, 1846. Hákonarbók, 40 (Далее сокращение в тексте – НК).
30. F XIII, 25.
31. F введ., 5.
32. См. об этом подробнее: A. Heusler. Strafrecht der Isländersaga. Leipzig, 1911, § 23-32.
33. F IV, 23.
34. F введ., 21.
35. К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 356. |
|
