Литература

Источник: Скандинавский сборник XV. – Таллин: Ээсти Раамат, 1970

Время от времени мы возвращаемся к норманскому вопросу. И не только мы. Международная апрельская сессия 1968 г. в Сполето была посвящена норманнам и их роли в истории раннесредневековой Европы, причем с докладом на тему "Внешние и туземные факторы в образовании средневековой России" выступал западногерманский остфоршер-норманист М. Хеллманн.

В зарубежной буржуазной историографии трактовка норманского вопроса отнюдь не единообразна. С интересными антинорманистскими статьями выступает американский ученый А. В. Рязановский (1). Совсем недавно видный западногерманский историк, редактор основного периодического издания по восточноевропейским проблемам – "Jahrbücher für Geschichte Osteuropas" – профессор Г. Штёкль высказался против распространенного в буржуазной Германии националистического взгляда, отождествляющего норманнов с германцами (2). Прогресс науки в условиях острой полемики по этой проблеме объясняет такого рода выступления. Они закономерны. Недавно А. В. Соловьев предпринял попытку вновь собрать все аргументы в пользу норманской концепции образования Руси. При всей точности опыт А. В. Соловьева грешит невниманием к истории восточных славян, неполнотой использования летописи, в том числе и формуляров русско-византийских договоров. Автор не смог доказать завоевания Руси норманнами и ограничился более скромным выводом: они "сильно способствовали образованию государства" у восточных славян (3).

Марксистская историография трудами Б. Д. Грекова, Б. А. Рыбакова, Г. Ловмяньского, И. П. Шаскольского и др. доказала ошибочность тезиса о завоевании и колонизации Древней Руси норманнами. Решающие сдвиги в общественном производстве у восточных славян второй половины I тыс. н. э., бесспорно установленные археологией (рост плужного земледелия, использование железного инвентаря, появление гончарного круга, торжество парной семьи, исчезновение равенства имуществ внутри неукрепленных поселений и появление богатых дружинных комплексов вне их), естественно сопоставить с синхронным процессом возникновения государства и поискать связь между этими двумя явлениями. Здесь уже много сделано, но я хотел бы особо обратить внимание на несколько выводов из исследований последних лет, позволяющих обновить и наше отношение к этой теме.

Внимательно перечитывая летописи, легко заметить, что и до прихода варягов на Руси существовала власть. Летопись, правда, говорит, что варягов призвали некоторые славянские "племена", но дело в том, что сами-то эти племена, даже в их летописной характеристике, оказываются не этнографической категорией, а политическими образованиями.

Эту точку зрения норманисты встретили в штыки, видимо, потому, что из руин норманизма им, как они думают, удалось спасти одно положение: "Только традиция о происхождении племени Русь" является безусловно достоверной в предании о призвании варягов, – писал незадолго до кончины А. Стендер-Петерсен, один из наиболее глубоких знатоков сюжета (4). Если вся структура тогдашней Руси оказывается не этнографической, племенной, а политической, то, понятно, рушится и пресловутое "русское" племя и славяно-скандинавский этнический симбиоз. Но летопись говорит больше, она сообщает, что еще задолго до "призвания" варягов на Руси были "княжения" – Полянское, Древлянское, Дреговичское, а также свои княжения у участвовавших в "призвании" варягов новгородских словен и полоцких кривичей (5). Эти княжения были языческими, тем не менее они имели свои первоначальные правовые основы или, как выражается летописец, "творяше сами себе закон" (6).

Из сообщений о Полянской, Северянской, Вятичской и Радимичской землях мы знаем, что в них имелся уже и достаточно организованный аппарат сбора дани мехами и монетой в пользу хазар (7). Это предполагает существование подобных же поборов в пользу самой местной знати, наличие стоимостной оценки движимой и недвижимой собственности при юридической ответственности каждой семьи – большой (дым) и малой (рало), с которых, согласно летописи, собиралась дань.

Отсюда следует, что Русь до ее объединения под властью князей варяжской династии представляла собой конфедерацию 14 княжений, выросших на землях бывших племен. Летопись свидетельствует, что в этих княжениях уже не было народовластия; в них правили князья, такие как сохраненные преданием Кий, Щек и Хорив у полян и упоминаемые вполне доброкачественными источниками Мал – у древлян, Ходота – у вятичей. Эти князья-нобили делили власть с местной знатью, решали ее судьбу "сдумавше со князем" и несли ответственность за нее перед Ольгой.

Знать отдельных княжений еще не составляла единого общерусского сословия, но подчас основывала союзы. Мы, например, вправе признать, что решение словен, кривичей, чуди и др. о приглашении варяжских князей для "наряда", осуществленное "по праву" (8), – это решение совета знати нескольких крупных княжений – членов конфедерации. Следы союзов земель южной и северной Руси остались и в летописном делении страны на "верховную" (с центром в Новгороде) и "низовую" (с центром в Киеве). Следовательно, варяги не принесли на Русь княжую власть и деление общества на правящих и управляемых. Это – один вывод.

Не менее важно учесть и то, что князья-варяги приглашены править для "наряда". Я специально изучал термин "ряд" – "наряд" – "поряд" в наших летописях и убедился, что он всегда определял условия, на которых правящая знать отдельных русских центров приглашала князя занять престол (9). Значит, варяжские князья, если вообще верить летописному преданию, были подчинены воле славянской знати. Иначе и не могло быть: варяги это внешний и сравнительно поздний и второстепенный фактор в становлении Древнерусского государства, прошедшего долгий путь от конфедерации к союзам княжений. Местные особенности – экономическая, общественная и политическая пестрота – сохранялись не одно столетие.

История Европы показывает, что феодализм постепенно и крайне медленно вырастает из патриархально-общинного строя; сам общественный переворот, приведший к торжеству феодализма, растянулся на столетия; отдельные формы нового государства тоже складывались исподволь и были долго опутаны паутиной патриархальной старины. Поэтому мы и не считаем возможным говорить о какой-либо точной, однозначной датировке начала государства, тем более отождествлять его с приходом к власти той или иной правящей династии.

Следующее обстоятельство, позволяющее вновь вернуться к норманскому вопросу, связано с торговлей. Работы археологов, нумизматов (Б. А. Рыбакова, В. М. Потина, В. В. Кропоткина, Е. Антоневича и др.) и историков показали относительное значение торговых связей Руси с норманнами в рамках ее экономических взаимоотношений с другими странами Европы и Азии (10). Теперь ясно, что не норманны создали торговлю Древней Руси, и вовсе не ослабла она с упадком норманской активности, а процветала вплоть до монгольского нашествия.

Следующее обстоятельство относится к этнической структуре Древней Руси. Взгляд на Древнюю Русь как на этнически неоднородное государство, выросшее из конфедерации земель-княжений, возглавляемых славянской знатью, дает возможность более точно оценить отношения Древнерусского государства со странами Северной Европы и место этих отношений в международной жизни средневековья. Формирование территории Древней Руси не привело ее к установлению государственной границы со всеми соседними народами, ибо далеко не все эти пароды достигли в своем общественном развитии государственных форм. Поэтому ко времени княжения Владимира Святославича граница собственно Руси не была однородной: лишь на сравнительно небольшом протяжении она была государственной, т. е. отделяла Русь от других самостоятельных государств, а именно – Польши, Венгрии, волжской Булгарии и, может быть, Чехии; на всем остальном протяжении Русь граничила с землями народов, либо еще не имевших государственной организации, либо знавших лишь ее начальные формы.

Другая особенность границ заключалась в том, что подавляющее большинство этих народов (свыше двадцати) находилось в той или иной форме политической зависимости от Руси. Причем славяне, а не норманны, как видно из всей истории взаимоотношений Руси с неславянскими подданными, властвовали в их землях. Славяне составляли территориально, экономически и политически преобладающее ядро обширного Древнерусского государства. Взаимоотношения Руси с подвластным ей кругом неславянских народов имели существенное влияние на ее внешнюю политику и относительно Скандинавии. Это и понятно, ибо вассальные земли народов Прибалтики (ижоры, води, эстонцев, латышей, литовцев) отделяли Русь от прусско-польского Поморья, где не раз тщетно пытались утвердиться скандинавские викинги; зависимые земли финнов, карел и лопарей отделяли Русь от Норвегии и Швеции, первые попытки которой закрепиться здесь относятся только к XII в.

До времени Ярослава Мудрого мы располагаем сведениями лишь об отношениях отдельных земель Руси с варягами (разноязычными наемными дружинами из северных стран). Межгосударственные отношения Руси со Швецией, Данией и Норвегией нашли отражение в летописи Новгорода только после получения им самостоятельности (1136 г.). Вероятно, русские источники неполны, привлечение же иностранных источников не столько восполняет пробелы, сколько подчеркивает их, как явствует из всесторонних исследований исландских саг, выполненных В. Г. Васильевским, Е. А. Рыдзевской, А. Стендер-Петерсеном, Г. Ловмяньским, Г. Лябудой.

Сложной проблемой славяно-скандинавского социального и культурного синтеза является главным образом время существования конфедерации восточнославянских земель.

Славянская конфедерация пришла в соприкосновение с северными странами, столкнувшись с нормайскими "находниками" и наемниками. Летопись приводит предание о том, что "княженья" Верхней Руси – Словенская (Новгородская), Кривичская (Полоцкая) земли и, видимо, союзные им Мерянская (Ростовская) и Чудская (Эстонская) страдали от набегов "находников" варягов, которые "приходяще" из "заморья" (имеется в виду Балтийское море, называвшееся Варяжским (11)), "имаху" с них дань (12).

Предание повествует, что однажды эти земли (видимо, при взаимной союзной поддержке) изгнали варягов за море, не дав им дани и, восстановив свою независимость, "почаша сами в собе володети". Автор летописи, использовавший это предание, был убежден, что без княжеской власти правопорядок в стране немыслим, и потому свое повествование он продолжал так: в союзе земель не было единства, начались распри и нарушения закона: "не бе в них правды". Тогда, видимо, на каком-то собрании правящей знати трех земель – Словенской, Кривичской и Чудской – было решено ("реша сами в собе") выбрать князя из другой земли, который бы защищал не интересы знати одной из земель, а их общий интерес – "володел нами и судил по праву".

По преданию таким князем стал Рюрик, чьи дружинники получают кормления в уже существующих на Руси городах – Новгороде, Полоцке, Ростове, а также в Белоозере и Муроме, а бояре-варяги (13) Аскольд и Дир с большими силами садятся в Киеве (14). Даже если это предание, внесенное из славянского или скандинавского эпоса в летопись XII в. и сомнительное во многих своих компонентах (15), принять как оно есть, то все равно очевидно, что новая династия – всего лишь орудие власти славянской и (в меньшей мере) чудской знати.

Тенденциозные попытки шведской и западногерманской историографии "национализировать историю в свою пользу" (как остроумно заметил Р. Порталь (16)) и, в частности, представить ее ход таким образом, что Русь стала то ли объектом скандинавского завоевания, то ли полем норманской колонизации, не выдержали проверки критики. Г. Ловмяньский, изучивший этот вопрос сравнительно-исторически, показал, что на Руси по сравнению с пережившей норманское завоевание Англией норманны – капля в славянском море (17). В Новгородской летописи из 800 имен лишь 19, или 2,4% – скандинавского происхождения; в грамотах Новгорода и Пскова из 3400 имен 4, т. е. 0,1% – скандинавские (18), и те приходятся на знать. Мы уже указывали; что в пестроязычной дружине русских князей, где были и тюрки, и финны, и поляки, и другие, норманский элемент – сравнительно второстепенное слагаемое (19). Столь же ничтожно место норманского элемента в топонимике (20). Примечательно, что "варяг" топонимически не приложим к названию ни одного крупного города или торгового центра (21), нет и данных о варяжской земельной собственности на Руси ни в летописях, ни в сагах, ни в актах (22). Примечательно и отсутствие в топонимике производных от женских имен – следовательно, норманны не селились семьями, а женились на славянках и быстро ассимилировались (23).

Несостоятельно, как показала Е. А. Рыдзевская, и утверждение о христианизации Руси варягами, ибо оно основано на исландских сагах второй половины XII – середины XIII в. Чем активнее действовала папская курия на северо-востоке, чем острее становились столкновения князей Руси с правительствами стран Северной Европы в вассальной сфере – в Чудской, Карельской, Финской и Лопьской (Саамской) землях, тем ярче тенденциозный церковный отпечаток на исландских сагах. Саги сохранили далекий литературный отклик христианизации великой страны Руси, подобно тому, как это сделали и восточные хронисты. Для изучения христианизации Руси они прямым источником служить не могут (24).

Наконец, и само предание о Рюрике лишено прочных исторических корней. Г. Ловмяньский, пересмотрев взгляд и доводы Н. Т. Беляева (25), блестяще доказал, что в пору жизни реального Рорика Фрисландского прямых связей ни Фрисландии, ни Дании с Русью не было и вся деятельность этого викинга времен Лотаря и Карла Лысого в 40-70 гг. IX в. протекала в кругу датских и германских интересов. Экспансия самой Дании еще не простиралась восточнее земли куршей; датско-новгородские торговые отношения письменно впервые зафиксированы в XI в. Адамом Бременским; тогда же и Титмар Мерзебургский отметил в Киеве "быстрых" датчан, видимо, из числа наемников Ярослава Мудрого (26). Появление в Повести временных лет англосаксонского мотива о трех братьях (переработанного в духе договора о приглашении их на княжение) следует, видимо, связывать с женитьбой Владимира Мономаха на дочери англосаксонского короля Гите, которая со своей свитой до отъезда на Русь укрывалась в Дании. В Повести Англия не названа, а сами англичане выводятся из Скандинавии; видимо, в связи с датско-английской унией (1016 г.) летописное понятие "Англия" охватывало и Данию (27).

Как бы то ни было, варяжские князья правят от имени давших им власть древнерусских мужей, а варяжские дружины – лишь одно из слагаемых рати, в которой преобладают славянские вои (28). Если нет данных ни о завоевании, ни о колонизации Руси норманнами, то есть немало фактов, свидетельствующих о древних и разнообразных связях Руси с народами Северной Европы, чьи выходцы надолго нашли в нашей стране свою вторую родину.

Приведу два-три типичных примера, позволяющих судить о месте варягов в новой государственной структуре. Начнем с дани, которую им определил Олег. Она шла не от всей Руси, а лишь от Новгорода: "устави варягом дань даяти от Новгорода" в размере 300 гривен в год, "мира деля" (29). Эта дань – следствие не международного договора, а княжеского распоряжения ("устава"); она представляла собой плату стоявшему в Новгороде наемному варяжскому служилому корпусу, который позднее переберется через Киев в Константинополь. Спрашивается, 300 гривен – это много или мало? Если вспомнить, что при Ярославе Мудром Новгород платил дань Киеву в размере 2000 гривен, да еще 1000 гривен давал на содержание русского княжеского гарнизона, то плата варягам окажется более чем скромной. Если Киев "кормил" служилых тюрков городами, то осмотрительное новгородское боярство и богатое купечество предпочитало давать варягам денежное жалованье. Новгород выдает эту плату варяжскому корпусу вплоть до смерти Ярослава ("еже до смерти Ярославле даяше варягом" (30)), а затем, вероятно, обходится своей ратью и отрядами из подвластных неславянских земель. Варяжский корпус использовался для сбора дани и полюдья и на Руси и в Византии, получая при этом одну треть дохода – это русская традиция (31).

При Игоре роль варягов меняется. В поход 944 г. на Византию он вел варягов наряду с воями от земель Полянской, Словенской, Кривичской, причерноморской Тиверской и наемными (он их "наа") печенегами (32). Здесь впервые наемная кочевая рать идет в поход наряду с варяжской, а вскоре кочевые контингенты и вовсе заменят норманнов на юге.

"Вои многи", двинутые Владимиром Святославичем на юг, тоже состояли вовсе не из одних варягов, а были собраны от земель Словенской, Кривичской и Чудской; причем князь Владимир умело держит варяжский корпус в руках. Когда варяги потребовали было окупа с Киева в размере по две гривны с жителя, он отбирает и оставляет себе более благонадежных, а остальных отсылает в Византию, сопроводив письмом к императору Василию П, из которого видно, что русские князья отлично знали, как управляться с наемниками: "Се идуть к тебе варязи. Не мози их держати в граде, оли то створять ти зло, яко и еде, но расточи я разно, а семо не пущай ни единого" (33). Прибывшие в Византию варяги вступают в уже давно бывший там служилый корпус.

Мы не знаем государственных соглашений Руси с правительствами северных стран о пополнении варяжского корпуса, едва ли они и существовали. Из договоров Руси с Византией мы видим варягов на русской службе в качестве послов и купцов; немало было их и среди княжеских слуг (Якун, Варяжко, Ждобери и др.). Очень важно, что договоры Руси с Византией, будучи юридическими актами, заключены с русской стороны вовсе не от имени группы князей норманнов-завоевателей, а от имени "всех людей" Русской земли, т. е. славянской знати (34).

Новая вспышка борьбы за власть над Киевом при Ярославе Мудром сопровождалась непродолжительным возрождением роли норманского корпуса в Новгороде. Но и здесь вновь видна его подчиненная роль; стоило варягам вступить в конфликт с местной знатью (своевольно задеть честь "мужатых жен"), как все они были перебиты новгородской властью, видимо, в их гриднице – на Паромоновом дворе (35). Хотя Ярослав Владимирович и снес головы самовольным новгородцам, но все же в поход на юг (1015 г.) он выступил, имея рать, где новгородцев было 3000, а варягов только 1000 (36). Известно скромное место, отведенное этим служилым варягам в правовом кодексе, который дал затем Ярослав Мудрый Новгороду (37).

Следующее очень важное обстоятельство – отношение Руси к политике самих Скандинавских стран. Русь занимала самостоятельную позицию. Это особенно ясно для времени, когда, датский король Кнут Великий (около 995-1035 гг.) распространил свою власть и на Англию (1016 г.) и на Норвегию. Вспомним, что именно на Руси при дворе Ярослава Мудрого нашли убежище сыновья разбитого Кнутом английского короля Эдмунда Железный Бок (убит в 1010 г.) – Эдвин и Эдуард (38); русский князь (согласно комментариям к "Законам Эдуарда Исповедника", возникшим до 1134 г.) "с честью удержал их возле себя".

Столь же независимо держала себя Русь и относительно возникших при участии норманнов французских и итальянских государств. Когда в битве при Сенлаке пал последний англо-саксонский король Гарольд и в Англии утвердились норманны Вильгельма Завоевателя (1066-1087), королевская семья покинула страну и уехала сперва во Фландрию, а затем в Данию. Норвежские и датские хронисты свидетельствуют, что здесь, видимо, в Роскильде, Гита, дочь короля, и была просватана за Владимира Всеволодовича Мономаха. Брак состоялся около 1074-1075 гг. Она 31 год была женой Мономаха, сопровождала Владимира в его "путях" по Руси и умерла в 1107 г., видимо, в Смоленске. Он отметил ее смерть в своем Поучении (39). М. П. Алексеев доказывает, что Гита происходила из круга просвещенной английской знати. Вероятно, ее сопровождала большая свита. Появление англосаксов на Руси – часть их потока в Восточную Европу.

Примечательно и отношение Руси к норманским завоевателям в Италии, Как известно, русский шеститысячный корпус состоял на византийской службе в 988-1070 гг. и деятельно участвовал в кавказской, балканской, арабской политике империи, а также и во внутренних ее распрях. Корпус был в руках Руси важным элементом ее византийской политики; пополняя корпус, Русь, конечно, получала за него плату и, вероятно, знала, где он может быть использован. Здесь важно отметить участие русского корпуса в византийских войнах против норманнов Южной Италии, в частности в известных битвах при Каннах (1018 г.), Мальфи (1041 г.) и Отранто (1064 г.) (40). Русь понимала значение корпуса как средства в политических взаимоотношениях с Германией, Францией, папством и в торговых связях со Средиземноморьем.

Когда феодальное дробление охватило Русь и она сама стала шире использовать иностранных наемников – тюрков, поляков, венгров, чехов, русский корпус в Византии упраздняется. На смену русским пришли английские рыцари; участвуя в походах на итальянских норманнов, они как бы продолжали борьбу с завоевателями своей родины. Ну а русский корпус, что стало с ним? По-видимому, он не сразу вернулся на Русь, судя по тому, что как раз в это время в Венгрии при короле Кальмане (1095-1116 гг.) отмечены "русские его королевского величества", несущие охрану королевской резиденции (41). Их появление связано с перестройкой былых политических союзов, рассмотрение этого вопроса выходит за рамки нашей темы.

Подводя итоги, мы можем сказать, что источники сохранили нам немало свидетельств о выходцах из стран Северной Европы и их деятельности на Руси, сперва в качестве враждебных "находников", а затем как наемников-князей, воинов, купцов, дипломатов, сыгравших некоторую роль в строительстве славянской знатью огромного и многоязычного Древнерусского государства.

Когда пали созданные грозными викингами скандинаво-английские союзы, оставившие неизгладимые следы в Англии, Северной Франции и Южной Италии, Русь укрепила и расширила дипломатические и торговые отношения со странами Северной Европы.

Источники молчат о начальном этапе процесса русской и скандинавской встречной колонизации земель Лапландии (саамов), Финляндии и Карелии. Лишь после 1136 г., когда северная политика Руси перешла в руки правительства Новгородской боярской республики, местная летопись сразу вводит нас с круг устойчивых взаимных противоречивых отношений Руси со Швецией и Данией; государственное договорное русско-норвежское разграничение – дело более позднее (XIII в.).

Как видим, современный взгляд советской, вообще марксистской науки на варяжский вопрос находится в полном соответствии со всей совокупностью источников; он раскрывает выдающуюся роль Древней Руси в событиях средневековой международной истории; он не оставляет места для фальсификаций ее прошлого и в то же время открывает широкие возможности для творческого сотрудничества между нашими учеными и реалистично мыслящими историками Скандинавских стран.

Примечания

1. A. V. Riasanovsky. The Embassy of 838 revisited. – "Jahrbücher für Geschichte Osteuropas", Bd. 10, H. I, 1962, S. 1-12.

2. G. Stökl. Osteuropa und die Deutschen. Hamburg, 1967, S. 96.

3. A. V. Soloviev. L'organisation de l'état Russe au X-e siécle. – L'Europa aux IX-e – XI-e siécles. Varsovie, 1968, p. 267; ср.: К. Р. Шмидт. О возможных следах скандинавского влияния на русские географические названия. – "Scando-Slavica", XIV, Copenhagen, 1968, s. 149-152.

4. A. Stender-Petersen. Varangica. Aarhus, 1953, s. 245. Тщательный обзор историографии проблемы см.: И. П. Шаскольский. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.-Л., 1965.

5. Повесть временных лет (далее – ПВЛ), ч. 1, М.-Л., 1950, стр. 13.

6. ПВЛ, ч. 1, стр. 15.

7. ПВЛ, ч. 1, стр. 18, 20, 47.

8. ПВЛ, ч. 1, стр. 18.

9. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, стр. 34 и сл.

10. В. М. Потин. Древняя Русь и европейские государства в X-XIII вв. Историко-нумизматический очерк, Л., 1968; А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто. Внешняя торговля Древней Руси. – "История СССР", 1967, № 3, стр.81-108.

11. ПВЛ, ч. I, стр. 10-11; ч. II, стр. 211.

12. ПВЛ, ч. I, стр. 18 (под 859 г.); ч. II, стр. 233.

13. Новгородская первая летопись (далее – НПЛ), стр. 106.

14. ПВЛ, ч. I, стр. 19.

15. А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, СПБ., 1908, стр. 289-340.

16. R. Portal. Quelques problèmes d'histoire russe et slave. – "Revue historique", t. 198, Paris, janvier-mars, 1948, p. 71.

17. H. Łowmianski, Zagadnienie roli normanów w genezie państw słowiańskich, Warszawa, 1957, s. 75.

18. A. Buecklund. Les prénoms scandinaves dans la tradition médiévale de Velikii Novgorod. – "Revue des études slaves", t. 33, Paris, 1956, p. 32.

19. Древнерусское государство..., стр. 109.

20. А. Л. Погодин. Варяги и Русь. – "Записки Русского научного института", вып. 7, Белград, 1932, стр. 114.

21. Е. А. Рыдзевская. К варяжскому вопросу. – "Известия АН". VII серия. Отделение общественных наук, Л., 1934, № 7, стр. 504.

22. Там же, № 8, стр. 626.

23. Там же, стр. 616.

24. Е. А. Рыдзевская. Легенда о князе Владимире в саге об Олафе Трюгвасоне. – Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР (далее ТОДРЛ), т. II, М.-Л., 1935, стр. 20.

25. Г. Ловмяньский. Рорик Фрисландский и Рюрик "Новгородский". – "Скандинавский сборник", VII, Таллин, 1963, стр. 239-243.

26. Titmar, lib. VIII, cap. 32; ср.: lib. III, cap. 20, 22; см.: A. V. Riasanovsky "Runaway Slaves" and "Swift Danes" in Eleventh-Century Kiev. – "Speculum", v. 39, N 2, Cambridge, Mass., 1964, p. 288-297.

27. Г. Ловмяньский. Указ. соч., стр. 248.

28. М. Д. Приселков. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам. – "Ученые записки Ленинградского гос. университета", серия историческая, вып. 8, 1941, стр. 241-240.

29. НПЛ, стр. 107.

30. ПВЛ, ч. I, стр. 20; ср. НПЛ, стр. 107.

31. ПВЛ, ч. I, стр. 33 (944 г.).

32. ПВЛ, ч. I. стр. 56.

33. ПВЛ, ч. I, стр. 56 (под 980 г.).

34. ПВЛ, ч. I, стр. 26, 35, 52.

35. И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. I, СПб., 1893, стб. 592.

36. НПЛ, стр. 175; ср. ПВЛ, ч. I, стр. 96; ч. II, стр. 193.

37. Памятники русского права, вып. 1, подготовил А. А. Зимин. М., 1952, стр. 78, 110. См.: А. А. Зимин. Феодальная государственность и Русская Правда. – "Исторические записки", т. 76, М., 1965, стр. 239, 245; ср. соображения Л. В. Черепнина в книге "Древнерусское государство", стр. 133-139.

38. Die Gesetze der Angelsächsen. Bd. I, hsg. von F. Liebermann. Halle. 1903, S. 664; М. П. Алексеев. Англосаксонская параллель к поучению Владимира Мономаха. – ТОДРЛ, т. II, 1935, стр. 46.

39. ПВЛ, ч. I, стр. 161.

40. Ademarus Cabannensis. – Historia Francorum, lib. III, cap. 55 (1018 г.) – MGH SS, t. IV, p. 140 (по словам этого французского хрониста, норманны после трех удачных для них сражений были "побеждены и повержены народом руссов"); Annales Barenses (1041 г.) – MGH SS, t. V, p. 54; Cecaumen. Strategicon, ed. W. Wassiliewsky – V. Jernstedt. SPb. 1896, p. 30; Г. Г. Литаврин, А. П. Каждан. Экономические и политические отношения Древней Руси и Византии в XI – первой половине XIII в. – Thirteenth International Congress of Byzantine Studies, Main Papers, III, Oxford, 1966, оттиск, стр. 8.