| Тема моего сообщения непосредственно связана с докладом В. Л. Брима, прочитанным в предыдущем заседании (1) и касавшимся упоминаний о Греции в шведских рунических надписях. Моим материалом являются сведения древнескандинавской литературы, которые касаются военных отношений к Византии и которые я попытаюсь сопоставить с некоторыми пунктами греко-русских договоров. Литература саг, очень богатая и чрезвычайно интересная сама по себе, единственная в своем роде как литературное явление той эпохи, к которой она относится, дает нам фактов, конечно, гораздо больше и подробнее, чем краткие рунические надписи, но зато, с другой стороны, именно вследствие своей большей разработки и принадлежности по записи ко времени более позднему, является источником гораздо менее непосредственным и подлинным, чем они. Рунический камень мы имеем таким, каким его сделал мастер X или XI вв.; каждая сага прошла не через одни руки, не одну стадию устной и письменной передачи, а потому требует еще более внимательной и всесторонней критики. Еще одна черта, которую следует предварительно отметить, заключается в том, что рунические надписи, касающиеся Руси, относятся почти исключительно к Швеции, а саги говорят только о норвежцах и исландцах и немного – о датчанах, шведах и англосаксах. Единственная дошедшая до нас в рукописи XIV в. шведская сага Guta saga, составленная в XIII в., упоминает о доездке готландцев в Грецию – известие, особенно интересное для нас тем, что оно говорит о пути туда через Русь по Западной Двине.
Еврейский документ X в. о Хальгу, которого Роман Лакапин подбивает напасть на хазар,– наиболее раннее свидетельство о союзнических отношениях Руси с Византией (2).
Обращаясь к тексту наших договоров, мы находим следующие места, касающиеся воепных отношений с Византией. Это прежде всего условия активного военного союза с киевским князем в договоре 944 г.: "аще ли хотети начьнеть наше цесарьство от васъ вой на противящаяся намъ, да пишють къ великому кънязго вашему, и посълеть къ намъ, еликоже хощемъ: и отътоле уведять ины страны, каку любъвь имеють Грьци съ Русию" (3); "аще просить вой у насъ кънязь Русьскыи, дань ему, елико ему будеть требе, и да вогоетъ" (4). Последняя фраза входит в состав статьи, ограждающей Корсунские владения императора от того же русского князя. В случае нападения Черных Болгар на эту область "велимъ кънязю Русьскому, да ихъ не пущаеть пакостити стране его" (5); далее при Ольге "вой въ помощь" (6). Наконец, в договоре 971 г. Святослав обязуется не нападать на подчиненные императору области, а кроме того: "да аще инъ къто помыслить на страну вашю, да азъ буду противьнъ ему, и борюся съ нимъ" (7). Фрагментом не дошедшего до нас в летописной передаче аналогичного греко-русского договора является известие о посылке шеститысячного отряда руссов великим князем Владимиром в 988 г. при заключении им мира с царем Василием и женитьбе на его сестре Анне (8).
Далее, в договоре 911 г. мы видим инициативу отдельных лиц, желающих поступить на службу к византийскому императору: "Егда же требуеть на воину ити. Егда же потребу творите на воину ити, и си хотять почестити цесаря вашего, да аще въ кое время елико ихъ придеть, и хотять остатися у цесаря вашего своего волею, да будуть оть Руси не възбранени" (9). В связи с предыдущей статьей (10) это относится, по-видимому, к русским, попавшим в плен и получившим свободу и, но ими, конечно, не ограничивалось в Византии число военных наемников из Киевской Руси. К этой теме принадлежит, по-видимому, и следующая несколько далее статья того же договора: "О работающихъ въ Грецехъ Руси у хрестианъскаго цесаря. Аще къто умьреть, не урядивъ своего имения, ци и своихъ не имать, да възвратять имение къ малымъ ближикамъ въ Русь, Аще ли сътворить обряжение таковыи, възьметь уряженое его; кому будеть писалъ наследити имение, да наследить е" (12). Несмотря на применение в договоре 944 г. глагола "работати" к пленным, здесь едва ли имеются в виду подневольные люди, к положению которых мало подходит распоряжение своим имуществом, наследование его и т. п.; а это скорее – военные наемники у византийского императора. Принимая во внимание опасности и случайности, связанные с этой службой, тем более было важно предусмотреть вопрос о наследстве.
В связи с возникавшими нередко враждебными отношениями с Византией стоят статьи о выкупе и возвращении пленных, которых в договоре 911 г. две ("о техъ, аще пленьникъ обою страну..." и "о Руси о плененеи") (13) и в договоре 944 г. тоже две ("елико хрес-тиянъ отъ власти нашел..." и "аще ли обрящються Русь работающе у Грькъ, аще суть пленьницы...") (14). Условие о возвращении на Русь пленных входило, вероятно, и в состав еще одного не дошедшего до нас в летописи договора, заключенного в 1046 г. после неудачного похода русских на Царьград в 1043 г.: "по трьхъ же летехъ, миру бывъшю, пущенъ бысть Вышата въ Русь къ Ярославу" (15).
Сведений о службе скандинавов-варягов на Руси в летописи довольно много, Константинополь же упоминается в данный период лишь один раз, под 980 г., когда часть варягов Владимира, недовольная им, отправилась "Цесарюграду въ Грекы", причем Владимир предупредил императора об опасности, которую может представить эта дружина (16).
Обращаясь к скандинавской литературе, следует прежде всего отметить, что походы и поездки скандинавов как на Русь и на Восток (Austrvegr, под понятие которого у них подходила вся Прибалтика), так и в Константинополь (Miklagarðr, как называют его саги), обычно тесно связанные друг с другом, нельзя рассматривать как предприятия в государственном масштабе, а лишь как проявление военной и торговой предприимчивости частных лиц – вождей и их дружин и отдельных смелых искателей военной славы и добычи. (Оно и не могло быть таким в то время, потому что тогда и государства в собственном смысле слова у скандинавов не было.) Там, на месте, в Царьграде, у них образовалась своя определенная организация, знаменитый варяжский корпус, со своими обычаями и порядками, с договорными условиями, заключаемыми с византийским императором, ближайшая стража, которая состояла из варягов, но являлись они туда все-таки в качестве отдельных лиц или отрядов с вождем во главе, как, например, наиболее известный из них Харальд Хардрада, будущий норвежский король, и многие другие в течение X и XI вв. Лишь значительно позже эпохи наших договоров мы встречаемся с такими отношениями скандинавских конунгов и византийских императоров, в которых можно видеть отношения представителей двух государств (начало XII в. – поездки в Царьград Эйрика Датского в 1103 г. и Сигурда Норвежского в 1110 г.) (17). И, наконец, еще позже, еще дальше от интересующего нас периода в 90-х годах XII в. мы находим известие о том, что император Алексей (по-видимому, Алексей III) отправил на Север с одним норвежцем, долго бывшим в чужих странах (очевидно, и Греции), просьбу к Свериру Норвежскому о присылке ему 90 воинов и о том же – к королям Дании и Швеции.
Наши же договоры X в. имеют в виду определенное политическое целое, близкое к Византии и в географическом, и в политическом отношении, с представителями которой заключаются известные соглашения, в том числе и касающиеся военного союза. Относительно поступления отдельных лиц на службу к императору договоры принимают во внимание не только их инициативу, но и принадлежность их к той государственной организации, которую представляет собой Русь, Киевское княжество, империя Рюриковичей.
Статьи, касающиеся военнопленных, в сагах нам сопоставить не с чем, потому, по-видимому, что в качестве пленников скандинавы попадали в Грецию постольку, поскольку они участвовали в русских походах на Царьград, о которых исторические саги не сохранили известий, помимо же связи с Русью они появляются там только в качестве военных наемников.
О торговых сношениях скандинавов с Византией саги непосредственно не говорят (в противоположность нашим договорам), вероятно, потому, что такого рода сношения велись через Русь, и в сведениях о поездках туда с такой целью можно тем самым предполагать и торговлю с Византией. Место в Finnboga saga (18), где говорится о торговле приезжих норманнов с греками, едва ли можно принимать в расчет, так как эта сага поздняя, а главное, в значительной степени вымышленная.
Хронологические пределы известий о поездках в Царьград в древнескандинавской литературе: середина X в. – второе или третье десятилетие XIII в.; большинство их приходится на XI и XII вв. Большей частью они представляются весьма правдоподобными в том, что касается самого факта поездки и пребывания в Греции; другое дело подробности, среди которых есть много легендарного, много следов переработки, поздних вставок и эпизодов, а если и не очень поздних по времени составления, то, во всяком случае, мало правдоподобных. И этот материал имеет, конечно, свое значение. Известия XII в. несколько противоречат принятому многими историками, в том числе и В. Г. Васильевским, мнению об очень значительном сокращении числа служилых скандинавов в Константинополе в этот сравнительно поздний период, хотя несомненно то, что в XII в. в наемных войсках в Византии было и много других национальных элементов. С точки зрения скандинаво-русских отношений разницу составляет то, что путь с Севера в Царьград лежал уже не через Русь, где связь Приднепровья и Киева с Византией была значительно затруднена, а через Западную Европу.
Как полагает шведский историк X. Шюк (19), доказательством того, насколько обычны были поездки в Грецию даже во время более позднее, чем классическая, так сказать, эпоха викингов, является упоминание о них в шведских вестерготландских законах, составленных в начале XIII в., в статье, касающейся вопроса о наследовании после того, кто находится в Греции (буквально "сидит в Греции") (20). К этому можно присоединить и подобную же статью в древнейшей редакции норвежских законов Гулатинглаг, относимой к началу XII в. (21).
Обзор скандинавских памятников, упоминающих о сношениях с Грецией, был бы не полон, если не отметить историографическую литературу того времени. Так, первый исландский историк Ари Торгильссон, по прозванию Мудрый (ум. в 1148 г.), вводит в свой труд под 1118 г. синхронистическую таблицу общеевропейского характера – даты смерти целого ряда лиц, известных как на скандинавском Севере, так и в Западной Европе, в том числе Алексея, греческого царя, сидевшего на престоле в Миклагарде 38 лет (22). Это – Алексей I Комнин, хорошо известный северным сагам; есть аналогичные обзоры по этому же образцу и в более поздних сводах и редакциях саг (23).
Среди всего этого материала подробнее всего, конечно, сведения саг со вставленными в них целиком или отрывками песнями скальдов, значение которых так верно оценил Б. Г. Васильевский, несмотря на незнание исландского языка и литературы. Для X в. их немного – только в двух случаях они могут считаться достоверными (24). С этих же первых известий устанавливается известная общая форма их содержания приблизительно в таком виде: такой-то был в Миклагарде и поступил на службу к греческому государю, заслужил там большой почет; иногда упоминается, что он стал там предводителем варягов. К первому десятилетию XI в. относится первое упоминание о варягах как о вполне сложившейся организации, объединенной общим строем и обычаями (25). Подробнее всего в этом отношении сага о Харальде Хардрада, явившемся в Царь-град с Руси, вероятно, в 1035 г. при Михаиле IV Пафлагонянине (26) и поступившем там на службу вместе со своими спутниками, которых он привел с собою целый отряд (очевидно, с Руси же). К нему быстро начинает собираться еще много варягов, присоединяются также местные уроженцы и латиняне, под которыми можно понимать разных выходцев из Западной Европы, какие могли появляться в этих краях в это время. Помимо жалованья от греческого императора, эта дружина с Харальдом во главе добывала себе добычу во время походов; сага в разных своих редакциях говорит о них очень подробно, соединяя исторические факты с вымыслами, с преданиями легендарного и эпического характера. Варяжский вождь держит себя весьма самостоятельно, ссорится главным образом из-за добычи со своим старшим начальником, греческим полководцем gyrgir'ом, по другому варианту, Georgius (Fask.), в котором совершенно неправильно изображен грозный и энергичный Георгий Маниак. Подчеркивается привилегированное положение варяжской дружины и подчиненность лишь непосредственно императору и императрице. По возвращении из похода Харальда обвиняет эта последняя (Зоя) в присвоении себе того, что принадлежало по праву императору. Одна из редакций саги говорит об условиях, в силу которых Харальд должен был ему отдавать часть добычи, полученной во время похода (100 марок с корабля). Рассказ о его заключении в тюрьму и освобождении, об участии в перевороте 1042 г. и низвержении Михаила V Калафата (которое сага изображает как личный акт мести Харальда) достаточно подробно разобран В. Г. Васильевским в его прекрасном исследовании как со стороны византийского материала, так и скандинавского, поскольку он был ему доступен. Отмечен им также и раскол среди варягов, часть которых оставалась верной Михаилу и погибла при нападении Харальда. Сага много говорит о богатствах, добытых Харальдом, в особенности о золоте, и указывает на разграбление царских палат, в котором он трижды участвовал на основании существовавшего якобы обычая, чтобы варяги после смерти императора забирали себе все, что угодно, в его сокровищницах. Представление о таком своеобразном обычае могло сложиться под влиянием частых дворцовых переворотов в Византии, во время которых наемная дружина, конечно, захватывала свою долю. В этой же саге мы встречаем выражение Væringia skift (27) – по ее толкованию, дворы, где жили варяги, но по мнению В. Г. Васильевского вернее, что это место во дворце, где находилась царская стража. В другой редакции говорится о занимаемом царской дружиной жилище в два этажа; в верхнем помещались варяги (28). Другое название, Væringjaseta (29), может быть понято в двойном значении: seta в древнескандинавском языке значит, во-первых, место жительства, двор, усадьба и т. п., во-вторых, отряд людей, гарнизон, предназначенный для защиты какого-нибудь места. К варягам в Византии может подойти и тот и другой смысл этого слова, объясняемого некоторыми исследователями как часть города, где жила варяжская дружина.
К числу обычаев этой последней относится описываемый в Grettis saga (30), и в существенных своих чертах правдоподобно, смотр перед походом, на который собираются все варяги, чтобы показать свое оружие, а также и все те, кто с ними; здесь мы можем предполагать отдельных выходцев с Запада: Latmumenn в Hkr. и Fask., франки и фламандцы, а также воины из Киевской Руси, присоединившиеся к ним на византийской службе, в том числе и не разгаданные до сих пор колбяги, Kylfingar, Kulpiggoi.
Поступление на службу с заключением определенных условий с обеих сторон обозначается в сагах выражением ganga á mála; máli значит, во-первых, условие, договор, соглашение, во-вторых, определенное по условию жалованье. В обоих этих значениях оно очень распространено в древнескандинавском языке, но выражение ganga á mála саги употребляют только о поступлении на службу к иностранному государю или вождю. В древнешведском языке оно сохраняется очень долго и встречается еще в юридических памятниках XIV в. в значении частных соглашений семейного и хозяйственного характера.
Те же черты большой независимости варяжской дружины и личной близости к императору рисуются и в упомянутых уже преданиях легендарного и в большинстве случаев уже христианского характера, которые сохранили нам саги и которые представляют собой очень интересную область отражения исторических фактов и отношений в древнескандинавской письменности, черты общения Севера с Византией (и не с ней одной) и введения новых мотивов в скандинавскую литературу. Упоминания о Греции могут, впрочем, отчасти восходить и не к скандинавскому преданию, сложившемуся под влиянием непосредственного общения с Византией, а к книжному заимствованию по западноевропейской письменности. Так как все это уже выходит за пределы моей темы, то я ограничусь лишь указанием на ту область, в которой уже осуществлены, как известно, некоторые интересные исследования. Так, сказание о Торстейне и Спес, вставленное в Grettir saga, разобрано В. Г. Васильевским в связи с целым рядом подобных сюжетов (31); сказанием о Харальде Хардрада в Византии в связи с русскими былинами занимался А. И. Лященко (32).
Весьма интересны также слова и термины, заимствованные скандинавами из греческого языка и обихода, из которых многие относятся к мореплаванию.
Варягами в Греции ученые занимались уже довольно много, но, мне кажется, не исключена возможность, что исследователи-византинисты могут найти в памятниках византийской историографии и литературы еще материал, дополняющий непосредственными или косвенными указаниями и подробностями то, что нам уже известно.
[1920-е годы]
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Речь идет о докладах в Комиссии по изучению греко-русских договоров (Сост.).
2. Коковцов П. К. Новый еврейский документ о хазарах и хазаро-русско-византийских отношениях в X веке. – ЖМНП, 1913, № 11.
3. [Шахматов А. А.] Повесть временных лет, т. I. Пг., 1916, с. 58.
4. Там же.
5. Там же.
6. Там же, с. 73.
7. Там же, с. 86-87.
8. Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков. – Труды, т. I. СПб., 1908, с. 196, 200-201.
9. [Шахматов А. А.] Повесть временных лет, т. I, с. 38.
10. Там же, с. 37.
11. Самоквасов Д. Свидетельства современных источников о военных и договорных отношениях славяноруссов к грекам до Владимира Святославича Равноапостольного. – "Варшавские университетские известия", 1886, № 6, с. 22.
12. [Шахматов А. А.] Повесть временных лет, т. I, с. 39.
13. [Шахматов А. А.] Повесть временных лет, т. 1, с. 37-38.
14. Там же, с. 56-57.
15. Там же, с. 196.
16. Там же, с. 95.
17. Fms., XI, 315-316; Hkr., III, 267-284, 499.
18. Finnboga s., 39.
19. Schuck H. Svenska folkets historia, bd. I. Lund, 1914, s. 230.
20. Ср.: Corp. jur., I, 28, 138.
21. Glþ., NGL, I, 26.
22. Ísl. b., 21.
23. Flat., I, 247; Fms., XI, 405, 410 (Sögubrot).
24. Hrafnk., 97, 110; Hallfr. s., 88.
25. Heið. s., 40.
26. Васильевский В. Г. Указ. соч., с. 263.
27. Fask., 229.
28. Fms., VI, 147.
29. Hrafnk., 95; Laxd., 218.
30. Grettis s., 139.
31. Васильевский В. Г. Указ. соч., с. 224 и сл.
32. Лященко А. И. Былина о Соловье Будимировиче и сага о Гаральде. – В кн.: Sertum bibliologicum в честь президента русского библиологического общества проф. А. И. Малеина. Пб., 1922, с. 94-136. |
|
