Литература

Источник: Скандинавский сборник VI. – Таллин: Эстонское государственное издательство, 1963

Малочисленность рунических надписей в Восточной Европе настолько очевидна, что исследователи считают даже возможным говорить об их отсутствии на этой территории. При этом к одному и тому же заключению они приходят независимо от их отношения к так называемому варяжскому вопросу и гипотезам о норманской колонизации отдельных районов нашей территории. Одни из исследователей, констатируя отсутствие на Руси скандинавских рунических надписей, считали этот факт "существенным и весьма прискорбным для русской науки пробелом" (1). Другие же находили тот же самый факт закономерным свидетельством самобытного исторического прошлого народов России.

"К археологическим доказательствам того, что Русь не норманны, должно отнести отсутствие у нас каменей с руническими письменами", – утверждал Д. И. Иловайский (2). Имея в виду предполагаемых норманнов-колонистов, И. Е. Забелин вполне справедливо задавал вопрос: "Отчего бы им не оставить и какой-либо рунической надписи, хотя бы в одну букву?" (3) В отсутствии рунической эпиграфики в нашей Прибалтике сходный аргумент усматривал Н. Харузин: "Вполне естественным является вопрос, почему норманны, если они действительно жили здесь, не оставили характерных для них памятников – рунических надписей ..." (4)

Обратимся поэтому непосредственно к конкретному материалу. До настоящего времени на территории СССР известны находки всего лишь трех рунических надписей, из коих две – скандинавские. Уже в связи с малочисленностью этого типа эпиграфики каждая находка сама по себе представляет интерес. Кроме того, указанные надписи из-за их индивидуальных особенностей крайне интересны для рунологии вообще. Остановимся подробно на каждом руническом памятнике.

1

Первым руническим памятником, найденным в России, была готская старшеруническая надпись III в., опубликованная А. Шумовским (5). Надпись интересна как единственный рунический памятник, свидетельствующий о кратковременном пребывании готов в Причерноморье (6). Эта руническая надпись в сопровождении некоторых символических изображений помещена на наконечнике копья, поднятом близ деревни Сушично (недалеко от Ковеля). Принадлежность наконечника к распространенному для начала н. э. типу и отсутствие стратиграфической датировки придают большое значение анализу самой надписи.

Из-за распространенности в XIX в. рунических антикварных подделок значение ковельской надписи не сразу было оценено археологами, заподозрившими в ней подлог (до второй мировой войны наконечник хранился в Берлине), Лишь Л. Виммер, отметив архаический характер рун этого памятника, определил его как готский, содержащий мужское имя собственное в именительном падеже (7). Более поздние исследователи неизменно приводят эту надпись среди древнейших германских рунических памятников (8).

К несомненным готским памятникам эту надпись относили и отечественные скандинависты, например, – Ф. А. Браун (9) и А. И. Смирницкий (10). При этом А. И. Смирницкий, много сделавший для пропаганды рунологических знаний в СССР (11), особо останавливался на архаичном характере начертаний рун "t" и "d" этой надписи (12). Эти особенности указанных рун, делающие их близкими к латинскому письму, отмечались и другими исследователями (13). В качестве готской оценивали ту же надпись и слависты, например И. В. Ягич (14).

Готский характер и датировка козельского копья вытекают из места находки этой надписи и ее языковых особенностей. В соседней Румынии также известен аналогичный готский памятник, – то самое "золотое кольцо, найденное в Валахии", которое Фр. Энгельс относил к числу наиболее примечательных памятников старших рун (15). Близость некоторых рун ковельской надписи к латинскому письму, по-видимому, свидетельствует о римском влиянии на эту часть готов. По всей видимости, этот наконечник изготовлен за пределами территории Руси, где-то рядом с границами Римской империи. Если это так, то эта надпись принадлежит готам, уже выселившимся из Северного Причерноморья. Вероятно, появление готского копья близ Ковеля следует датировать императорством Волузиана (252-253 гг.). Монеты этого императора несут на себе его титул – "вендский, галиндский и финский", что свидетельствует, по мнению многих историков, о предпринятом им походе против указанных племен (16). Судя по сообщению Иордана о заключенном в эти годы мире готов и Рима, готы приняли участие в этом походе.

Особый интерес представляют символические изображения, помещенные наряду с надписью на Ковельском копье, так как они подтверждают правильность указанной датировки. Символы этого памятника вскрывают его двойственный характер, ибо часть их продолжает традицию северогерманской символики, а другие знаки заимствованы из символики сарматского Причерноморья.

Германскими символами на Ковельском копье следует считать знаки Одина и Тора (свастику и триквестр); хотя знаки этого типа встречаются и среди сарматских, они находят бесспорные аналогии именно среди символов на германских предметах, в частности, на золотых брактеатах. То же следует сказать о солярных знаках в виде кружка с точкой.

Такие "глазки" были одним из упрощенных вариантов солнечного знака (17) и помещались на германских предметах, вероятно с какими-то магическими целями. Впрочем, подобное употребление солярных "глазков" практиковалось многими этническими группами, причем в дальнейшем они превратились в распространенный орнаментальный мотив. Начертания солярных знаков известны для позднего времени и на рунических календарях. В виде орнамента солярные "глазки" инкрустированы на одном из датских копий (18); известны также инкрустированные серебром и золотом солярные знаки на древнегерманских ножах (19). Подобные солярные знаки известны не только по петроглифам Скандинавии и Карелии (20), но и среди позднего материала многих народов, в том числе восточных славян (21).

К сарматским знакам на Ковельском копье относятся две фигуры в виде соединенных вместе запятых. Знаки этого типа известны на памятниках Северного Причерноморья сарматской эпохи; сходные тамги отмечены и в Иране времени первых Сасанидов (22). Аналогичная смесь германских и сарматских символов характерна для III-IV вв. и наблюдается на некоторых наконечниках германских копий и стрел: на Мюнхебергском копье IV в. (Бранденбург) (23) и на костяном наконечнике стрелы из Дании (24).

На характере символов Ковельского копья и аналогичного рода памятников останавливались многие исследователи (25). При этом, для сопоставления привлекались и негерманские материалы, например, сарматский наконечник из Розвадова (Польша) с причерноморскими символами и обрывком какой-то, вероятно, латинской надписи. Символику Ковельского копья и подобных ему памятников исследовали, в частности, Вл. Антоневич (26), М. Смишко (27), М. А. Тиханова (28), Э. И. Соломоник (29), Эд. Салин (30) и некоторые рунологи (31).

Помещавшиеся на германских копейных наконечниках германские и сарматские символы и рунические надписи, несомненно, связаны с определенными магическими действиями, долженствовавшими, по мнению древнего германца, обеспечить владельцу оружия полный успех в ратном деле. Не случайно эти знаки находят прямую аналогию в символике германских брактеатов-амулетов. Точно так же известны находки рунических надписей на древнегерманском оружии (древках копий v стрел, ножах, щитах и т. п.). Некоторые из этих надписей имеют явное магическое назначение. В этом отношении интересна находка деревянного меча с рунической надписью (32). G колдовством над оружием была связана, в частности, одна из разновидностей рунической магии. Это так называемые победоносные руны (Siegesrunen), которые "приносили победу, если вырезывались на клинках мечей, некоторые на ножнах, другие на рукоятках, причем два раза призывался бог Тор" (33).

Скандинавские саги полны сообщений о колдовстве над оружием. В связи с этими обстоятельствами и следует, по-видимому, рассматривать помещение надписей на копьях (34). Для более позднего времени исландские саги сохранили нам свидетельства об "именах" мечей, ибо меч был для древнего скандинава как бы живым существом, которому необходимо было иметь свое имя. До нас дошли многие из "имен" скандинавских мечей; меч по имени "Скреп" (35), меч "Скавнунг", меч "Фотбит" ("Ногорез"), меч, который назывался "Драгвандиль", и т. п. (36) По поводу другого названия меча ("Ангурвадель") Я. К. Грот замечает: "Меч был первым сокровищем скандинава и, по господствовавшему тогда обычаю отличать драгоценные предметы собственными именами, получал название, которое вместе с ним переходило из рода в род и славилось наравне с именем самого героя" (37).

Обычай наречения оружия и ритуальных предметов собственными именами уходит корнями в глубокую древность и сохранялся до недавнего времени у племен Африки (38) и Океании (39). Тот же обычай известен и по "Песне о Роланде", где упомянуты мечи с именами "Морглайс", "Дюрандаль", "Альтсклер", "Альмас" и "Джойоз" (40); романсы, возникшие на основе "Песни о Роланде", совершенно утратили реальное представление об этом древнем обряде (41). Средневековые московские пушки также носили собственные имена: "Единорог", "Медведь", "Песик", "Скорпион", "Кобчик", "Обезьяна", "Дедок", "Девка", "Ахиллес", "Царь" и т. п. (42)

Естественно предположить, что обряд наречения оружия собственными именами мог распространяться в раннюю эпоху (II-IV вв.) и на другие виды оружия (43), в частности на копья. Поэтому мы рассматриваем надпись "Tilarids" (что можно приблизительно перевести как "всадник") не как имя владельца Козельского копья, а как имя самого копья. Мнение о том, что некоторые надписи на наконечниках древнегерманских копий представляют собой имена их владельцев, до сих пор остается недостаточно обоснованным, ибо имена этого типа не характерны для прочего рунического материала.

Точно так же руническая надпись на наконечнике копья из Эвре Стабю (Норвегия) "raunja" ("Испытатель") (44), датируемая М. И. Стеблиным-Каменским временем около 200 г. н. э. (45), является вероятным именем самого копья. На более позднем Мюнхебергском копье IV в. сохранилась надпись, которую Л. Виммер в указанном сочинении читал как мужское имя в именительном падеже: "ranŋa" (т. е. и "raninga"). Однако предпоследний знак этой надписи по начертанию соответствует руне "j", а не "ŋ" (читаемой как "ing"); некоторые исследователи поэтому колеблются между двумя вариантами чтения "ranŋa" и "ranja" (46), а другим приходится ссылаться на "такого рода неточности", будто бы характерные для многих рунических надписей (47). Гораздо более убедительно чтение "ranja" (= *rannjaR – "бегун") (48), если учесть необозначение удвоения согласных в рунической традиции и отпадение конечного "R" в западногерманских языках.

Учитывая все это, Козельскую надпись также следует рассматривать как "копейное" имя собственное (49). Считать эту надпись именем человека исследователи были вынуждены иногда условно, сопровождая догадку знаком вопроса (50). Если скандинавы давали мечу имена "Ногорез" и т. п., то почему бы и копью не получать соответственно имена "Испытатель", "Всадник", "Бегун" и т. п.? Эти названия, как и скальдические кеннинги для названий оружия (меч – "змея крови", "рыба звона кольчуги", "серп раны" и т. п.), были связаны, по-видимому, с наложением в определенных условиях табу на относящиеся к ратному делу слова.

Следовательно, Ковельское копье, считавшееся Ф. А. Брауном древнейшим руническим памятником (51), относится к готским предметам, сохраняющим несомненную связь с соответствующим скандинавским и общегерманским материалом. Согласно С. Сыромятникову, эта гото-руническая находка, единственная на нашей территории, не позволяет делать каких-либо далеко идущих выводов о пребывании готов в Северном Причерноморье (52). Единичность находки гото-рунической надписи на территории СССР свидетельствует о довольно скромной роли готов в общей жизни нашего Причерноморья, т. е. противоречит тенденциозным выводам так называемой готской теории. Эта надпись подтверждает и без того известное определенное наличие готского элемента в Причерноморье III в., хотя, по словам Е. Ч. Скржинской, археологи до сих пор не имеют "достаточно четких следов пребывания готов в Причерноморье" (53).

Ковельская надпись входит в ограниченное число рунических памятников до V в. н. э., разбросанных на громадной территории, что затрудняет изучение этих, как правило, резко индивидуальных памятников (54). Наличие этого единственного в Северном Причерноморье гото-рунического памятника явно недостаточно для некогда распространенной гипотезы о юге России как родине рун. Мы имеем в виду попытки П. Бурачкова рассматривать в качестве готских надписеобразные группы сарматских знаков Причерноморья (55). Родиной рун считал "берега Азовского моря" также К. Тиандер (56), а Т. Карстен, пытаясь воскресить эту схему возникновения рун, писал: "По археологическим свидетельствам, готские поселенцы долго были в сношениях со своей родиной на Балтийском море, и через посредство этого культурного потока созданное у Черного моря готское руническое письмо было перенесено на Север" (57).

Между тем, готские руны были всего лишь разновидностью общегерманского рунического письма, существовавшего к моменту столкновения готов с греческим миром. Преувеличение роли "греческого" элемента при оценке проблемы возникновения рун не соответствует историческим фактам. Едва ли в настоящее время можно отрицать наибольшую близость рунического письма к архаичным италийским алфавитам (58). Между тем, некоторые исследователи до сих пор рассматривают гипотезы возникновения рун из италийского и греческого источника в качестве равноправных (59). Однако при этом упускается из виду, что исходным пунктом "греческой" гипотезы является готская теория с ее Азовским морем как родиной рун, хотя эпиграфика не дает в пользу этого района ни малейшего указания.

Наконец, можно выразить надежду, что новые находки рунических надписей, аналогичных Ковельской, внесут большую ясность в те проблемы, на которых мы выше бегло остановились.

2

Младшая руническая шведская надпись конца XII в., обнаруженная Э. Р. Штерном на о. Березани (Украина) (60) и опубликованная Ф. А. Брауном (61), интересна тем, что это единственное руническое надгробие, найденное на территории СССР. В. И. Равдоникас и К. Д. Лаушкин уже отмечали, какой широкий интерес вызвала к себе в свое время эта находка, в честь которой была выбита медаль (62).

Собственно говоря, этот памятник имеет самое отдаленное отношение к древней Руси, вернее, едва ли имеет непосредственное отношение к русской истории. Во-первых, он относится к тому времени, когда о каком-либо значительном влиянии скандинавов на жизнь древней Руси не осмеливаются говорить даже сами норманнисты, встретившие этот памятник с удовлетворением. Во-вторых, Березанское надгробье поставлено в XII в., когда низовья Днепра были заняты половцами и не входили в состав русских земель, хотя сохраняли с ними связь. Наконец, следует помнить, что о. Березань был в течение многих веков и даже тысячелетий узловым пунктом черноморской международной торговли. Поэтому даже вероятная находка на нем египетской, финикийской и т. п. эпиграфики удивления ни у кого не вызовет.

В 1876 г. С. Гедеонов писал: "...на всем протяжении России, от Балтийского до Черного моря и Волги, не найдено ни одного камня с рунической надписью, тогда как в одной Швеции их насчитано более 1600" (63). Находка Березанского надгробья отнюдь не явилась опровержением указанного суждения С. Гедеонова. В связи с этой находкой А. И. Смирницкий писал: "Шведские надписи обычными рунами встречаются и вне пределов Скандинавии, однако лишь единичные" (64). Даже Ф. А. Браун, всегда питавший известную долю оптимизма в отношении находок на Руси рунических надписей, заявил по поводу березанской находки: "Едва ли мы в праве надеяться и в будущем на сколь-нибудь богатую добычу в этом направлении" (65).

Отсутствие рунических надгробий на Руси ощущалось исследователями как факт, плохо согласующийся с теорией норманизма. Русский фальсификатор XIX в. А. И. Сулакадзев, считавший именно руны древнейшими русскими письменами, пытался компенсировать отсутствие подлинных рунических надгробий сфабрикованным им свидетельством, по которому на берегах Ладожского озера в незапамятные времена некие мифические "Нуреб и Дористен строили бойницы ... и камни с письменами" (66).

Учитывая все эти соображения, мы позволим себе не согласиться с мнением некоторых зарубежных исследователей, например Т. Арне (67) и Ад. Стендер-Петерсена (68), усматривающих в Березанском надгробье веский аргумент в пользу сильного скандинавского влияния на Русь (69), вне пределов которой найден этот памятник. Более правдоподобен осторожный вывод о том, что эта находка свидетельствует всего лишь о плавании по Черному морю шведских воинов-наемников, оставивших это надгробье на пути из Скандинавии в Миклагард (Константинополь) (70). Необходимо помнить, что археологический материал XII в. свидетельствует о "наибольшей интенсивности русской жизни" на о. Березани и богато представлен славянской керамикой, нательными крестиками, шиферными пряслицами и другими типично русскими вещами (71).

В рунологическом отношении Березанское надгробье, как отметил Ф. Д. Браун, не дает чего-либо нового, примыкая к широкому кругу надгробий Скандинавии того времени. Это надгробный камень с рунической надписью, заключенной на рамку: Krani : kerþi : half : þisi : iftir : kal : fi : laka : sin (Грани соорудил холм этот по Карлу, товарищу своему).

Рунический деревянный стержень, найденный при раскопках Старой Ладоги в 1950 г., представляет собой крайне интересный памятник. Это, по существу, первая находка скандинавской рунической надписи на территории расселения восточнославянских племен. К тому же, этот памятник, как мы покажем ниже, уже успел сыграть важную роль в развитии современной рунологии. Так как староладожская находка стала за последнее время предметом оживленной дискуссии, посвященной проблеме возникновения ранних восточнославянских государственных образований, представляется необходимым дать краткий обзор высказанных специалистами мнений.

В своей рецензии на книгу М. Н. Тихомирова "Древнерусские города" А. Л. Монгайт высказал мысль, что Старая Ладога "не может рассматриваться как типичный русский город: ее развитие, несомненно связано с норманской колонизацией, о чем свидетельствуют и письменные источники и данные археологических раскопок: в нижних слоях найдены, например, рунические надписи" (72).

Однако в дальнейшем выяснилось, что при раскопках в Старой Ладоге был найден всего лишь один предмет с руническими знаками. В предварительном сообщении он был определен как обломок лука, причем была предложена такая расшифровка части рунической надписи на нем: "... сверкающий лунный альф, сверкающее чудовище, будь под землей!" (73) Последующие исследователи согласились с тем, что большая надпись ладожского памятника содержит стихотворную строку с обычной для скальдической поэзии аллитерацией.

Важное значение имела публикация археологического материала раскопок 1950 г. (74) В. И. Равдоникас и К. Д. Лаушкин установили, что рунический стержень – единственный предмет скандинавского происхождения из нижней толщи культурного слоя Старой Ладоги (VIII-IX вв.). По их мнению, нанесение надписи было единственной причиной изготовления ладожского стержня, не являющегося обломком какого-либо предмета.

Новая дешифровка староладожской надписи была предложена X. Герд (75); согласно этому чтению содержание текста таково: "Шатры Вальрида объяты колдовством, Нифлунговых копий трупная жатва да будет ужасной". Однако более осторожные скандинависты не отваживаются давать пока каких-либо окончательных чтений надписи, ограничиваясь замечаниями о ее палеографических особенностях и отдельных словах, которые, по-видимому, содержатся в этом тексте (76). Такой осторожный подход к надписи поддерживают и советские исследователи (77). Действительно, некоторые особенности староладожской надписи (отсутствие деления текста на слова, фрагментарность некоторых букв, многозначность рун 16-значного ряда и т. п.) заставляют правильно понять этот осторожный подход к чтению памятника. Аналогичные рунические стержни не были известны, что также затрудняло дешифровку.

Несмотря на указанные трудности в интерпретации староладожских рун, нет оснований считать ее вслед за И. А. Фигуровским памятником древнерусского доглаголического письма (78). Этот исследователь предлагал такое славянское чтение ладожских рун: "Пазь поковье по лодияхъ. Домодзи ловочу Вреворусу. Пелегол есть" (т. е. – "Охраняй кованые изделия на лодках. Помоги ловчему Вреворусу. Позаботился хорошо"). Трудно согласиться с трактовкой ладожской надписи в качестве славянского памятника, ибо скандинавский характер стержня выше подозрений. Несомненно, большой вклад в изучение староладожского стержня могут внести такие опытные рунологи, как, например, В. Краузе, заинтересовавшийся этим памятником (79).

Вообще, ладожская находка привлекла внимание не только узкого круга специалистов-рунологов, но и возбудила к себе значительный интерес со стороны общественности, что выразилось в появлении соответствующих заметок и статей в советской (80) и зарубежной прессе (81).

Привлекла староладожская находка и внимание историков. Ад. Стендер-Петерсен видит в ней "недостающее звено", т. е. последний аргумент в пользу предложенной им гипотезы возникновения государства у восточных славян (82). По его мнению, эта древнесеверная надпись свидетельствует о восходящем еще к VIII веку шведском культурном вкладе в жизнь финского Приладожья (83). Впрочем, отсутствие определенного и окончательного взгляда на староладожские руны сказывается в том, что тот же исследователь в том же году дает уже новую датировку этого памятника X веком (84), хотя после такой передатировки ладожская находка перестает быть "недостающим звеном".

Соображения Ад. Стендер-Петерссна вызвали возражения у советских историков. В. В. Похлебкин и В. Б. Вилинбахов обратили внимание на следующие обстоятельства: "первое – руническая надпись является пока единственным и, судя по всему, случайным скандинавским предметом для нижнего горизонта "е"; второе – весь окружающий археологический материал (как непосредственно окружающий палочку, так и в более широком смысле – окружающий) свидетельствует о славянском характере данного поселения" (85). По мнению С. Н. Орлова, рунический стержень и некоторые поздние единичные находки "попали сюда, очевидно, во время пиратских нападений норманнов на Ладогу" (86). И. П. Шаскольский также полагает, что "обнаружение деревянного стержня с рунической надписью в культурном слое Староладожского городища носит случайный характер и не может служить свидетельством существования в Старой Ладоге норманского поселения IX века" (87).

Другие советские историки полагают, что находка рунического стержня свидетельствует о культурном контакте Старой Ладоги в качестве торгового пункта с жизнью Западной Европы. Так, В. С. Покровский, упоминая вместо староладожского стержня какие-то "рунические грамоты" (вероятно, в результате какого-нибудь неверного сообщения), пишет (88): "Использование варягами Ладоги как транзитного пункта на их пути "из варяг в греки", частое пребывание варяжских дружин в Ладоге, неоднократное упоминание о них в древнесеверной литературе и в частности в норвежских сагах, нахождение в ней рунических грамот говорят о хорошем знакомстве европейцев с городом еще в IX-X веках".

Последнее время вопрос о староладожском руническом стержне еще больше обострился в связи с археологическими находками последних лет в Бергене, где было обнаружено более 30000 (!) деревянных стержней с руническими надписями, т. е., по существу, целый рунический архив. Найденные во время раскопок в Бергене (Норвегия), производившихся под руководством проф. Асбьерна Хертейга, эти палочки содержат младшерунические деловые, литературные, бытовые и другие тексты, позднейшие из которых относятся к XIII в. Специалисты-археологи видят ближайшую аналогию к ним в староладожском стержне (89). Несомненно, бергенские находки, увеличившие в несколько раз количество известных рунических надписей, явятся мощным толчком для дальнейшего развития рунологии, не всегда имевшей ранее надежную опору среди отрывочного рунического материала. В настоящее время приходится, однако, ожидать публикаций этих находок, которые, вероятно, внесут ясность и в связанные с ладожским стержнем вопросы.

Указанные факты свидетельствуют, что запись разного рода текстов на деревянные стержни довольно широко практиковалась древними скандинавами. Ранее скандинавистам были известны только упоминания об этом способе письма, содержавшиеся в сагах. Сохранились сообщения о записи на деревянные бруски посланий (90) и о вырезании на палках стихотворных поминальных песен, а также заклинаний (91). Герой одной из саг нашел в Исландии погребение в пещере, где находился деревянный стержень с руническими стихами; находки рунических палочек были известны и в Норвегии (92). Правда, эти сообщения раньше было принято сопровождать примечаниями: "...подобные рунические памятники не сохранились" (93) или – "Руны не использовались для записи литературных произведений" (94). В настоящее время можно с полным доверием отнестись к сообщениям о записи рунических текстов на деревянные палочки.

Выскажем несколько соображений о староладожском руническом стержне. Надпись на нем выполнена 16-значным руническим рядом в его шведском варианте VIII-X вв. Наибольший интерес возбудила у исследователей большая надпись из 51 руны на одной из сторон стержня. Отсутствие окончательного чтения надписи не может служить препятствием для констатации ее скандинавского характера, ибо сами скандинависты отмечают "серьезные разногласия" при дешифровке многих рунических текстов (95).

В настоящее время можно считать чтение следующих знаков большой староладожской надписи достаточно очевидным (неясные руны заменены черточками):

"uf – rufuaRiðR – al – ualiRri – sfra

n – anafratfibulsinibluka"

Конец и начало надписи отмечены на стержне двумя короткими вертикальными штрихами, поставленными рядом и соответствующими двоеточию других рунических памятников. Надпись представляет собой стихотворное изречение с обычной для скандинавских поэтических памятников аллитерацией. К этому сводятся все наши более или менее достоверные сведения об этом тексте.

Сама надпись из 51 знака весьма совершенна по технике выполнения. Руны нанесены уверенными надрезами и обладают изящными и довольно устойчивыми начертаниями. Поэтому хорошее знакомство резчика с 16-значным руническим рядом и его твердые навыки в вырезании надписей на дереве не подлежат сомнению. Вместе с тем, это свидетельствует, что надпись вырезана в тот период, когда 16-значный рунический ряд уже вполне сложился и начертания его рун были унифицированы. По сравнению с общей грубой обработкой самого стержня надпись на нем выступает как весьма художественная деталь.

О привычке рунописца к резьбе по дереву свидетельствует, в частности, наклонность мачт у рунических знаков. Мачты – основная часть рун – не перпендикулярны слоям древесины, а слегка наклонны к ним, что облегчало нанесение надписи. Такая "экономичность" в отношении усилий по вырезанию на стержне рунических знаков свидетельствует о хорошем знакомстве резчика с нанесением надписей на деревянные стержни, является выработанным приемом, говорящим об определенном мастерстве рукописца. Вероятно, староладожский стержень имел предшественников среди более ранней продукции этого резчика.

Большая староладожская надпись дает нам возможность судить о начертаниях рун, чтение которых можно считать достаточно достоверным; эти руны мы приводим в виде таблички. Знаки этого памятника лишены яркого своеобразия по сравнению с другими надписями 16-значного рунического ряда. Исключением является руна "r", которая выступает на памятнике в лигатурах, будучи обращена своей открытой частью к верху строки (т. е. употребляется опрокинутой) и образуя с мачтами следующих за ней знаков общие мачты. Эта руна выступает, следовательно, в "бесствольном" начертании. Другой палеографической особенностью, характерной для младших рун, является обычное направление чтения надписи слева направо.

К сожалению, большинство наших предшественников почти не обратило внимания на одну из особенностей староладожского стержня. Мы имеем в виду "три одинаковых и раздельно нанесенных знака" (96) на противоположном боку палки. После сообщения о большой надписи на стержне В. И. Равдоникас и К. Д. Лаушкин добавляют: "На обратной стороне стержня, также на грани, нанесены три одинаковых знака в виде галочек" (97). Далее они называют эти "галочки" – "ижицеподобными знаками" (98).

Целый ряд особенностей стержня заставляет отклонить могущее возникнуть предположение, что указанные три знака были орнаментальным элементом или же возникли в качестве пробных знаков, когда резчику потребовалось узнать пригодность сучка для вырезания надписи. Знаки находятся на специальной грани, противопоставленной грани с большой надписью, и равномерно распределены по затесу. Возникает предположение, что они выполняли какую-то роль в системе всего памятника, например, являлись какой-либо надписью или же магическим строением какой-либо руны, выполнявшей определенную роль в скандинавской рунической обрядности.

Нам представляется весьма заманчивой догадка о том, что эти три знака ладожского стержня явились искажением старшерунической формулы с магическим содержанием "alu" и архаическим чтением справа налево, как это часто встречается в указываемых ниже случаях. Магическая формула "alu" часто употребляется на древнегерманских брактеатах-амулетах и талисманах (99). Отечественные скандинависты неоднократно останавливались на этой употребительной формуле как особенности древнескандинавских магических надписей (100). Согласно А. И. Смирницкому, эта формула является формой единственного числа первого лица настоящего времени от глагола "alan" – "расти, вскармливать", а предметам с такой надписью следует приписывать "питающую", "взращивающую" силу (101). Более вероятна, впрочем, другая догадка.

Следует учитывать широкое распространение у древних скандинавов так называемой лечебной магии (102), ибо в те времена "врач ничего не умел делать, кроме лечения явных ран, вывихов и переломов" (103). В ратном деле, занимавшем значительное место в жизни норманна, употреблялись, в частности, магические руны "для обороны и нападения во всех обстоятельствах жизни" (104). Если обратиться за аналогиями к восточным славянам, то у них магия врачевания ранений занимала исключительное место (105). У русских, например, магические действия преследовали при этом две основные цели: 1) остановку кровотечения; 2) заживление, заращивание самой раны. Следует предполагать те же самые цели магического врачевания в скандинавской обрядности. Если это так, то некоторые из скандинавских амулетов и талисманов должны были преследовать те же самые цели.

Учитывая это, мы считаем, что формула "alu", вероятно, входила в систему скандинавской магической обрядности, имевшей целью "заживление", "заращивание" ранений. Такое предположение поддерживается тем, что формула "alu" нередко употребляется на амулетах совместно с другой магической формулой "laukaR" (буквально – "лук" – растение). А. И. Смирницкий ссылается в оправдание неожиданного появления на амулетах названия растения на то, что "лук считался растением, имевшим магическую силу" (106). Однако почему, по мнению древнего германца, именно "лук" имел магическую силу, а не репа или какое-либо еще растение, он не объясняет. М. И. Стеблин-Каменский вполне справедливо указал, что "лук" в отличие от других названий растений, не засвидетельствованных рунами, представляет собой исключение (107).

Между тем, слово "laukaR" созвучно с древнеисландским глаголом – "lúka" – "lauk" – закрывать. Следует предположить, что магические свойства "лука" и объясняются этим созвучием, согласно которому этому растению была приписана роль "закрывателя" ран, т. е. роль средства, останавливающего кровотечение. Подобного рода игра омонимами и созвучиями настолько распространена в народной речи и обрядности, что едва ли на ней необходимо подробно останавливаться (108).

Если учесть эти обстоятельства, то предполагаемое значение формулы "alu" как одного из средств магической обрядности исцеления ран вполне гармонирует с магическими представлениями древних германцев. Эта формула, как и формула "laukaR". на некоторых амулетах дошла до нас в искаженных написаниях, так как смысл обряда, по-видимому, постепенно исчезал. Вместе с тем, то обстоятельство, что на ладожском стержне эта формула, по-видимому, является искажением старшерунического написания, согласуется с консерватизмом, свойственным обрядам такого рода.

Употребление предполагаемой формулы "alu" на ладожском стрежне находит подкрепление в некоторых особенностях употребления этой формулы на памятниках северных рун. В частности, на брактеатах формула "alu" употребляется обособленно от текста других надписей (109), а на костяном предмете из Линдхольмских торфяников она отделена точками от остального текста (110). Кроме того, именно для формулы "alu" характерно архаичное обратное написание (111).

Помимо этого, формула "alu" уже на ранних памятниках, как отмечают многие исследователи (112), нередко выступает в искаженных написаниях. То же самое касается и формулы" "laukaR", выступающей часто в сокращениях: "la", "lau", "lua" и т. п. В частности, на золотом кольце из Померании вместе с формулой "alu" употреблена руническая лигатура "la" – сокращенное написание формулы "laukaR" (113).

Таким образом, надпись из трех знаков на ладожском стержне, скорее всего, приходится рассматривать как искажение исходной магической формулы "alu". Такое понимание не противоречит выводу о магическом назначении всего памятника, к" которому пришли наши предшественники. Магическое применение деревянных палочек с нанесенными на них буквами и надписями было известно не только древним германцам, но и другим античным народам (114). Что касается большой стихотворной надписи на стержне, то ее содержание могло быть не связано непосредственно с преследовавшейся магической целью. Само исполнение (или письменная фиксация) стихотворного произведения, иногда независимо от его содержания, обеспечивало для скальда, по его мнению, в силу "магического действия поэтической формы" желаемый результат (115). Существование же эпической поэзии у древних германцев свидетельствует ряд авторов, начиная с Тацита (116), а для более позднего времени известна письменная фиксация магических стихотворных текстов (117).

Учитывая вышеизложенное, можно говорить о тесной связи староладожского стержня, конца VIII-IX века с руническим наследием Скандинавии."Однако за исключением этой находки на территории расселения восточнославянских племен не найдено до сих пор пи одного скандинаво-рунического памятника (118). Поэтому всякого рода гипотезы об определяющем значении скандинавского элемента в освоении Приладожья не могут встретить в этой единичной находке абсолютно никакой поддержки. Это мнение советских специалистов выразил А. Л. Монгайт, заявивший, что "путь развития восточных славян был самостоятельным, что норманны не внесли ничего нового в их культуру" (119).

Открытие староладожского стержня всего лишь иллюстрирует те отношения, которые сложились между славянским и скандинавским элементом в Приладожье и уже давно известны из саг. Скандинавские саги, в частности, свидетельствуют для нашего Севера поездки северных купцов-воинов, набеги скандинавских отрядов, их наем к русским князьям или их движение через славянскую территорию в Константинополь на службу к византийским императорам" (120).

Находка деревянного рунического стержня в Старой Ладоге, конечно, свидетельствует об определенных контактах славян с соседней Скандинавией и подтверждает вполне обоснованный вывод советских исследователей о довольно незначительном влиянии скандинавского элемента на этническое и социально-экономическое оформление восточнославянского населения Приладожья. Для каких-либо иных выводов эта изолированная находка явно недостаточна, как, впрочем, недостаточны и остальные относящиеся к Ладоге материалы, в том числе опубликованные за последние годы (121).

*

Таким образом, руническая эпиграфика, представленная на территории СССР всего лишь тремя находками, красноречиво свидетельствует о довольно скромном влиянии германского элемента на историческое развитие восточноевропейских народов.

Эти выводы касаются как готов III в. н. э., так и скандинавов VIII-XII вв. Рунические памятники ощущаются как явление, несомненно, чуждое и нехарактерное для Восточной Европы, и сами неонорманисты признают "крайнюю малочисленность рунических надписей на Руси" (122).

Интерес представляет пространственное распределение скандинаво-рунической эпиграфики в Восточной Европе. Находки рун здесь расположены в сфере действия Днепровско-Балтийского пути, которым наряду с другими народами пользовались и скандинавы. При этом, руническая эпиграфика обнаружена на этой торговой магистрали или за пределами русских земель, или в непосредственной близости от Скандинавии (Березань и Ладога). Даже на участках этого торгового пути, непосредственно пролегавших по основной славянской территории, в настоящее время можно констатировать отсутствие рунических находок, что само по себе предостерегает против преувеличения скандинавской доли в международной торговле на пути Днепр-Балтика.

Таков итог двухвекового археологического обследования обширной территории Восточной Европы. Разве можно найти более сильный довод против норманистских построений, если оставить в стороне вопрос о находках рунических надписей в Восточной Европе? Между тем, норманисты сознательно игнорируют топографию и статистику этого рунического материала.

На сравнительно скромной территории Швеции и Норвегии найдено около 33000 младшерунических памятников (123); в Восточной Европе их обнаружено всего лишь 2. Читатель сан может подсчитать, во сколько десятков тысяч раз плотность рунических находок на кв. км в Скандинавии (Швеция и Норвегия) больше такой же плотности для находок в Восточной Европе.

Специалисты уже обращали внимание на неравномерность распределения скандинаворунических надписей в Европе, считая, что "области их распространения тесно связаны с направлением скандинавского переселения" (124). Если согласиться с этой мыслью, то материал восточноевропейской рунической эпиграфики безусловно недостаточен для каких-либо выводов о проникновении значительного скандинавского элемента на территорию СССР. До сих пор не потеряли значения слова С.Сыромятникова: "В России не найдено ни одной рунической надписи, кроме надписи на Ковельском наконечнике, который признан несомненно готским, между тем как в Швеции рунических надписей тысячи" (125).

Едва ли следует полагать, что дальнейшие археологические изыскания в Восточной Европе коренным образом могут изменить эту картину, хотя отдельные находки рунических надписей на Руси вероятны, как, впрочем, и на территории Турции, Греции, Италии и других европейских стран. Когда советские археологи и историки говорят о ненахождении на Руси рунических надписей (126), они отнюдь не упускают из виду возможность отдельных таких находок, которые совершенно несущественны из-за их спорадичности и уникальности для общих выводов. В связи с вопросом о возможных рунических находках укажем на давно уже опубликованный памятник с нарезками, о которых некогда высказывалось мнение, что они могли быть рунами. Речь идет о небольшом железном предмете из Гнёздовских курганов.

В. И. Сизов полагал, что "этот предмет мог служить орудием для производства на поверхностях медных и костяных пластинок орнамента, состоящего из кружочков с углубленной точкой в центре, и таким образом заменял маленький циркуль" (127). А.А.Спицын (128) характеризует этот предмет как "или шило, или инструмент для нанесения узора на глину или что-нибудь другое".

В. И. Сизов сравнивал нарезки на этом предмете с рунами, но позже склонился к тому, что это "метки собственности", хотя и отметил, "простоту и повторяемость этих знаков" (129). Это толкование не удовлетворило Т. С. Словачевскую, которая видела в этих знаках "какие-то письмена, уходящие своими корнями в более давние времена" (130). Следует вообще помнить, что изучение древнейшей эпиграфики из Гнёздова наталкивается на серьезные трудности.

Это касается, например, надписи (131) на корчаге из Гнёздова (сосуд был, вероятно, привезен с юга (132)). С помощью кириллицы не удалось достигнуть приемлемых толкований надписи, которую читали как "гороухша", "гороушна" или "Гороухпса" (133). Надпись не содержит типичных для кириллицы букв, а так как в Восточной Европе встречаются надписи на неизвестном языке, выполненные греческим письмом (употреблявшимся многими народами в X в.), то славянский характер этого текста совершенно неясен. Это еще раз подчеркивает те трудности, на которые наталкивается изучение древнейшей восточноевропейской эпиграфики, среди которой рунические памятники составляют довольно скромную долю.

Изучение, рунической эпиграфики представляет интерес не только потому, что данные рунологии показывают необоснованность теории норманизма. Находки рун в Восточной Европе кроме этого позволяют делать некоторые выводы, касающиеся этнического и социального развития народов СССР и скандинавских стран.

Что касается рунических надписей, найденных в Скандинавии, то и они в некоторых случаях могут служить ценным вспомогательным источником для истории восточноевропейских народов. Отдельные рунические надписи упоминают о поездках норманнов на Русь, в Восточную Европу и Грецию и представляют интерес и для советских историков-нескандинавистов. Некоторые из таких скандинавских надписей пытался использовать еще в XVIII в. В. Н. Татищев (134). Стремились опираться на рунические надписи Скандинавии как вспомогательный источник для истории Руси и более поздние исследователи, но не всегда удачно, что заметно по работам Ф. А. Брауна (135).

К сожалению, сведения о Руси и Восточной Европе, содержащиеся в рунических надписях Скандинавии, до сих пор должным образом не обобщены и не проанализированы. Между тем, полностью отрицать в рунической эпиграфике ее источниковедческое значение не приходится, и советские историки высоко оценивают традицию, использования данных рунологии для целей исторического исследования в зарубежной скандинавистике (136). Впрочем, переоценивать рунические надписи как исторический источник также не приходится (137). Во многом справедливы слова С. Соловьева: "Все вообще рунические письмена и памятники в историческом отношении весьма мало могут служить свидетельством каких-либо происшествий, кроме общего, не определяющего ни времени, ни прочих необходимых для точности исторических обстоятельств, указания на некоторые, более частные случаи, относящиеся к лицам, предпринимавшим путешествия в отдаленные страны, или к отличившимся чем другим" (138).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Ф. А. Браун, Шведская руническая надпись, найденная на о. Березани. Известия имп. Археологической комиссии, вып. 23. СПб., 1907, стр. 67.

2. Д. И. Иловайский, Разыскания о начале Руси. М., 1882, стр. 152.

3. И. Е. Забелин, История русской жизни с древнейших времен, ч. 2. М., 1912, стр. 373.

4. Н. Харузин, Обзор доисторической археологии в Эстляндской, а также Лифляндской и Курляндской губерниях по трудам местных исследователей. Временник Эстляндской губернии, кн. 1, Рига, 1893, стр. 210.

5. А. Шумовский, Острие с рунической надписью, найденное в деревне Сушично. Вестник археологии и истории. СПб., 1888, вып. VII; A.Szumowski, Grot z runicznym napisem z Suszyczna, Wiadomosd Archeologiczne, III. Warszawa, 1876.

6. К. Бруннер говорит о готских рунических надписях из Северного Причерноморья во множественном числе, что не соответствует известным до настоящего времени фактам. См. К. Бруннер, История английского языка, т. 1. М., 1955, стр. 52.

7. L.Wimmer, Die Runenschrift. Berlin, 1887, стр. 57-63.

8. H.Schilling, Kleine Runenkunde. Magdeburg, 1937, стр. 56.

9. Ф. А. Браун, Разыскания в области гото-славянских отношений. Сборник ОРЯС АН, т. XIV, № 12. СПб., 1899, стр. 267-268.

10. А. И. Смирницкий, К вопросу о языке старших северных рунических надписей. Вестник МГУ, 1947, № 8, стр. 83.

11. См. Вопросы языкознания, 1954, № 6, стр. 153.

12. А. И. Смирницкий, Вопрос о происхождении рун и о значении праскандинавских надписей как памятников языка. Ученые записки Института языка и литературы. М., т. IV, 1931, стр. 50 и 54.

13. Ed.Weber, Kleine Runenkunde. Berlin, 1941, стр. 38.

14. И. В. Ягич, Вопрос о рунах у славян. Энциклопедия славянской филологии, вып. 3. СПб.; 1911, стр. 25.

15. К. Маркс и Фр. Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I. 1937, стр. 375.

16. П. Шафарик, Славянские древности, т. 1, кн. 1. М., 1843, стр. 301; П. В. Голубовский, История Смоленской земли до начала XV ст., Киев, 1895, стр. 40; А. В. Мишулин, Древние славяне и судьбы Восточноримской империи. Вестник древней истории, 1939, № 1 (6), стр. 300-301; А. М. Ременников, Борьба племен Северного Причерноморья с Римом в 3 в., М., 1954, стр. 72; В. В. Кропоткин, Походы восточноевропейских дружин в Причерноморье в 3 в. В кн.: Очерки истории СССР. М., 1958, стр. 126; Г. Б. Федоров. Население Прутско-Днепровского междуречья в I тысячелетии н. э. М., 1960. – МИА, № 89, стр. 66; Stownik – Geograficzny Krolestwa Polskiego, т. 2, 1881, стр. 475.

17. Ed. Salin, La civilisation mérovingienne, т. IV. Paris, 1959, стр. 121-126. Едва ли символы Ковельского копья следует относить к типу тех знаков собственности, которыми метили свое оружие в новое время норвежские китобои. См. Е. Н. Водовозова, Жизнь Европейских народов, т. 2. СПб., 1881, стр. 456.

18. J. J. Wozsaal, Nordiske Oldsager. Kjöbenhavn, 1859, стр. 82, № 347.

19. Edm. Weber, указ. соч., стр. 33, рис. 18.

20. К. Д. Лаушкин, Онежское святилище. Скандинавский сборник, № 4, стр. 85-88.

21. В. П. Даркевич, Топор как символ Перуна в древнерусском язычестве, 1961, СА. № 4.

22. В. Г. Луконин, Иран в эпоху первых Сасанидов. Л., 1961, стр. 53, табл. X и XXVI.

23. G. Stephens, The Old-Northern runic monuments of Scandinavia and England. London – Cheapinghavn, v. II, 1867-1868, стр. 800.

24. Там же, стр. 883.

25. Е. Т. Соловьев необоснованно считал эти символы славянскими. См. Е. Т. Соловьев, Знаки собственности в России. Казань, 1885, стр. 215.

26. Wt. Antoniewicz, Zelazne oszczepy inkrustowane z Kamienicy. Przeglad Archeologiczne, т. I, № 3-4, 1920; он же, Jescze о zagadkowych znakach na zabytkach z okresu rzymskiego. ibid., т. II, № 1, 1922.

27. M. Smiszko, Grot dzirytu z runicznem napisem z Rozwadowa nad Sanem. Wiadomosei Archeologiczne, т. XIV, 1936.

28. M. А. Тиханова, Культура западных областей Украины в первые века нашей эры. МИА, № 6. М.-Л., 1941, стр. 274.

29. Э. И. Соломоник, Сарматские знаки Северного Причерноморья. Киев, 1959, стр. 43-44.

30. Ed. Salin, указ. соч., т, 3, стр. 18-19; т. 4, стр. 317.

31. G. Stephens, указ соч., стр. 882-884.

32. Edm. Weber, указ. соч., стр. 31-32. Интересно, что находки деревянных мечей известны и в Старой Ладоге. См. В. И. Равдоникас, Старая Ладога. СА, XII, 1950, стр. 35-36.

33. А. М. Стриннгольм, Походы викингов, государственное устройство, нравы и обычаи древних скандинавов, ч. 2. М., 1861, стр. 167.

34. Крайне заинтриговывает экзотическое название для копья в ранней латыни – runa. См. Латинско-русский словарь, под ред. С. И. Соболевского. М., 1949.

35. Л. Н. Геделунд, История Дании, СПб.-М., 1907, стр. 18.

36. Исландские саги, М., 1956, стр. 158, 192, 315, 390.

37. Я. К. Грот, Труды, т. 2. СПб., 1898, стр. 736. Здесь следует помнить, что перед этим Грот отметил, что мечу в качестве основного вида оружия предшествовало у скандинавов копье (там же, стр. 735).

38. Л. Котлоу, Занзабуку. М., Географгиз, 1960, стр. 112-113.

39. А. И. Блинов, Маорийские войны (1843-1872 гг.). Океанийский этнографический сборник. М., 1957. стр. 70.

40. La chanson de Roland. Texte critique, traduction et commentaire grammaire et glossaire par Leon Gautier. Tours, 1875; стр. 64, 92, 130, 206, 242. Комментируя эту поэму, Д. Михальчи пишет: "Мечам, своим постоянным спутникам в бранных делах, воины давали прозвища, отражавшие лучшие качества металла, его закалку и твердость, значение дружественной опоры". См. книгу: Песнь о Роланде. М., 1958, стр. 227.

41. Б. И. Ярхо в комментарии к названию меча "Дюрандаль" ссылается на интересный факт изживания этого обряда: "Поздние испанские романсы Карлова цикла превратили меч Роланда в особого рыцаря Дурандарта, который умирает в бою с именем любимой дамы на устах..." (Повесть о Роланде. М.-Л., 1929, стр. 184).

42. М. Г. Рабинович, Г. П. Латышева, Из жизни древней Москвы. М., 1961, стр. 101-102.

43. Имеются сведения о находке в Упланде каменного ритуального топорика с начертанным на нем именем. См. – "Т-й". Руны, письмена древнего Севера, в историческом отношении. (Извлечено из Гейера). Маяк, 1841, ч. XIV, стр. 82. Интересна находка железного топора с неясной надписью в Польше (Познань). См. W.Hensel. Les Origines de l'Etat Polonais. Varsovie, 1960, стр. 123.

44. Edm. Weber, указ. соч., стр. 82.

45. М. И. Стеблин-Каменский, История скандинавских языков. М.-Л., 1953, стр. 17-22.

46. Н. Schilling, указ. соч., стр. 56.

47. Ф. А. Браун, Разыскания в области..., стр. 286.

48. Edm. Weber, указ. соч., стр. 81-83.

49. Эд. Салин (указ. соч., т. 3, стр. 18), давая чтение Ковельских рун, неуверенно склоняется к тому, что это слово могло быть синонимично названию "копье".

50. Т. Е. Karsten, Die Germanen. Berlin – Leipzig, 1928, стр. 158.

51. Ф. А. Браун, Руны. Статья в "Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона", т. XXXVII, 1899, стр. 291.

52. С. Сыромятников, Древлянский князь и варяжский вопрос. Журнал министерства народного просвещения, 1912, июль, 124-125.

53. Иордан, О происхождении и деяниях готов. М., 1960, стр. 321.

54. А. И. Смирницкий, Шведские рунические надписи эпохи викингов. Сборник статей по языковедению филологического факультета Московского Гос. пед. института истории, философии и литературы, т. V. М., 1939, стр. 217.

55. П. Бурачков, О памятниках с руническими надписями, находящихся на юге России. Записки Одесского общества истории и древностей, т. IX. Одесса, 1875.

56. К. Тиандер, Датско-русские исследования, вып. 3. Пг., 1915, стр. 155.

57. Т. Е. Karsten, указ. соч., стр. 164.

58. Мнение В. А. Богородицкого о том, что "первый толчок к руническому письму был дан еще финикийскими мореплавателями", устарело (см. В. А. Богородицкий, Очерки по языковедению и русскому языку. М., 1939, стр. 103).

59. Ср., например, В. А. Кочергина, Краткий очерк истории письма. М., 1955, стр. 32.

60. Где хранится этот памятник в настоящее время, нам неизвестно. Фотоматериалы, относящиеся к этому памятнику и к его открытию, находятся, вероятно, в Фотоархиве Института археологии АН СССР. См. Т. М. Девель, Обозрение коллекций собрания Фотоархива ИИМК. СА, XII, 1950, стр. 294.

61. Ф. А. Браун, Шведская руническая надпись, найденная на о. Березани. Известия имп. Археологической комиссии, вып. 23. СПб., 1907.

62. В. И. Равдоникас и К. Д. Лаушкин, Об открытии в Старой Ладоге рунической надписи на дереве в 1950 году. Скандинавский сборник, № 4, 1959, стр. 23.

63. С. Гедеонов, Варяги и Русь, ч. I. СПб., 1876, стр. 280.

64. А. И. Смирницкий, Шведские рунические надписи эпохи викингов..., стр. 247.

65. Ф. А. Браун, Днепровский порог в рунической надписи. Сборник археологических статей, поднесенный А. А. Бобринскому. СПб., 1911, стр. 207.

66. Валаамский монастырь. СПб., 1864, стр. 5.

67. Т. И.Арне, Сношения Швеции с Россией в эпоху викингов по свидетельствам археологии. Труды XV археологического съезда, т. I, М., 1914, стр. 99.

68. Ad. Stender-Petersen. Varangica. Aarhus, 1953, стр. 137.

69. Ср. также В. Рудаков, Пятнадцатый археологический съезд в г. Новгороде. ЖМНПр., 1912, июль, стр. 24.

70. Е. Н. Щепкин, Древнейшие сношения Швеции с Востоком. Исторические известия, № 1, 1917, М., стр. 19.

71. М. Ф. Болтенко, Исторические судьбы острова Березани. Записки Одесского Археологического общества, т. 1 (34), Одесса, 1960, стр. 44.

72. Вопросы истории, 1957, № 1, стр. 153.

73. В. Г. Адмони и Т. И. Сильман, Предварительное сообщение о рунической надписи из Старой Ладоги. Сообщения Государственного Эрмитажа, XI. Л., 1957.

74. В. И. Равдоникас и К. Д. Лаушкин, Об открытии в Старой Ладоге рунической надписи на дереве в 1950 году. Скандинавский сборник, № 4, 1959, стр. 23-44.

75. Нøst Gerd, Et oppsiktvekkende runefunn i Russland. "Aflenposten", 13/XII, 1957.

76. A. Liestøl, Runene fra Gamle Ladoga. Kuml (Aarhus), 1959.

77. А. Балтин-Кольский (В. В. Похлебкин). О рунической надписи из Старой Ладоги. Скандинавский сборник, № 4, 1959, стр. 19-22.

78. И. А. Фигуровский, Надпись на луке из Старой Ладоги. Ученые записки Елецкого Гос. пед. института, вып. 4. Липецк, 1959, стр. 199-214.

79. Вопросы языкознания, 1960, № 6, стр. 136.

80. Ср. заметку "Поэтический памятник" в газ. "Вечерний Ленинград", 10 мая 1958 г.

81. Ad. Stender-Petersen, Nordisk runefund nœr Leningrad "Poliliken", 23/IV 1959; "Goteborgs – Posten", 14/IV; 2/VI 1959.

82. Ad. Stender-Petersen, Runestaven fra Ladoga. Kuml, 1959, стр. 124.

83. Ad. Stender-Petcrsen, Der älteste russische Staat. Historische Zeitschrift, Bd. 191, H. 1. München. 1960, стр. 12-13.

84. Ad. Stender-Petersen, Svar på V.V.Pokhljobkins og V.B.Vilinbakhovs bemœrkninger. Kuml, 1960, стр. 142.

85. В. В. Похлебкин, В. Б. Вилинбахов, Несколько слов по поводу гипотезы проф. А. Стендер-Петерсена. Kuml, 1960, стр. 134.

86. С. Н. Орлов, Старая Ладога. Исторический очерк. Л., 1960, стр. 27.

87. См его рецензию на "Скандинавский сборник", Вопросы истории, 1959, № 12, стр. 164.

88. В. С. Покровский, Древнейшее княжество "Славия" (К вопросу о значении Севера в образовании древнерусского государства). Ученые записки Саратовского юридического института, вып. IX. Саратов, 1960, стр. 185.

89. Н. Ahlmann, Medeltida borgarliv i Bergen. Svenska Dagbladet, 30/III 1961.

90. Л. Н. Геделунд, указ. соч., стр. 19.

91. Исландские саги, М., 1956, стр. 182, 239.

92. Т-й. Руны... Маяк, 1841, ч. XIV, стр. 76-77.

93. А. И. Смирницкий, Древнеанглийский язык. М., 1955, стр. 50.

94. См. комментарий М. И. Стеблина-Каменского в кн. Исландские саги, М., 1956, стр. 770; а также отзыв в его книге Древнеисландский язык, М., 1955, стр. 191.

95. А. Я. Гуревич, Некоторые вопросы социально-экономического развития Норвегии в 1 тысячелетии н. э. в свете данных археологии и топонимики, СА, 1960, № 4. стр. 233.

96. В. Г. Адмони и Т. И. Сильман, Предварительное сообщение..., стр. 40.

97. В. И. Равдоникас и К. Д. Лаушкин, указ. соч., стр. 25.

98. Там же, стр. 43.

99. G. Stephens указ. соч., стр. 219-221, 528, 600; L.Wimmer, указ. соч., стр. 57-58; Fr.Burg, Die älteren nordischen Runeninschriften. Berlin, 1885, стр. 55, 136-137.

100. Ф. А. Браун, Разыскания..., стр. 281.

101. А. И. Смирницкий, К вопросу о языке старших северных рунических надписей..., стр. 90.

102. А. Артемьев, Имели ли варяги влияние на славян, и если имели, то в чем оно состояло? Казань, 1845, стр. 115.

103. Дж. Бернал, Наука в истории общества. М., 1956, стр. 77.

104. К. Вейлэ, От бирки до азбуки. М.-Пг., 1923, стр. 67.

105. С. А. Токарев, Религиозные верования восточнославянских племен XIX – начала XX века. М.-Л., 1957, стр. 128-132.

106. А. И. Смирницкий, К вопросу о языке..., стр. 79.

107. М. И. Стеблин-Каменский, История скандинавских языков. М.-Л., 1953, стр. 259.

108. Пользуясь случаем, сошлюсь на собранный мной в 1950-1960 гг. среди русского населения Тамбовской области материал по снотолкованиям, основанный на игре омонимами и созвучиями. Среди приемов гаданий по снам нами отмечены, например, следующие: увиденная во сне кровать значит "хворать", корова – "хвороба", речка – к речам, мука – к мучениям, печь – к печали, лошадь – ложь; увидев вино, ищите на себе какую-то "вину"; шаль означает, что вы "ошалеете" (допустите оплошность), ворона – "провороните" (прозеваете); снег толкуется как "смех"; увиденная соль – к тому, что кто-либо вам насолит (сделает неприятность); увидев яйца, ждите, что к вам кто-то "явится"; увиденная девица означает, что вам придется "дивиться" и т. п.

109. G. Stephens, указ. соч., р. 529, № 18; р. 561, № 68.

110. Там же, р. 219-221.

111. Там же, р. 529, № 18; р. 561, № 68; р. 219-221, 600.

112. L. Wimmer, указ. соч., стр. 58; А. И. Смирницкий, К вопросу о языке..., стр. 90.

113. G. Stephens, указ. соч., p. 600; L. Wimmer, указ. соч., стр. 57.

114. С. Соловьев, Примечания к статье А. Кронгольма "О значении на Севере слова "Греция" во времена средние". ЖМНПр., ч. 8, 1835 стр. 491; сб. "Древние германцы". М., 1937, стр. 61.

115. М. И. Стеблин-Каменский, Исландская литература. Л., 1947, стр. 10.

116. П. Полевой, Опыт сравнительного обозрения древнейших памятников народной поэзии германской и славянской. СПб., 1864, стр. 2.

117. G. Рfahler. Handbuch deutscher Alterthümer. Frankfurt a./M., 1865, стр. 673.

118. Поскольку Ад. Стендер-Петерсен относит Ладогу к финским поселениям, то согласно его взгляду на территории расселения восточного славянства не найдено ни одного скандинаво-рунического памятника. См. Ad. Stender-Petersen. Runestaven fra Ladoga..., стр. 122-123. Можно ли после этого считать ладожский памятник "недостающим звеном"?

119. А. Л. Монгайт, Археология и современность. СА, 1960, № 4, стр. 213.

120. Е. А. Рыдзевская. Сведения о Старой Ладоге в древнесеверной литературе. Краткие сообщения ИИМК, вып. 9, 1945.

121. См. кроме указанных работ также: В. Н. Лазарев, Фрески Старой Ладоги. М., 1960; К. Д. Лаушкин, Раскопки в Старой Ладоге. Краткие сообщения ИИМК, вып. 79, 1960; его же, Раскопки в Старой Ладоге; там же, вып. 81, 1960; С. Н. Орлов, Сопки волховского типа около Старой Ладоги. СА, т. 22, 1955; его же, Вновь открытый раннеславянский грунтовый могильник в Старой Ладоге. Краткие сообщения ИИМК, вып. 65, 1956; его же, К вопросу о древнем пашенном земледелии Старой Ладоги; там же, вып. 57, 1955. При дальнейшем исследовании староладожского рунического стержня было бы желательным для его более точной датировки произвести анализ на содержание в его древесине радиоактивного изотопа углерода.

122. Ad. Stender-Petersen, Runestaven fra Ladoga..., стр. 117.

123. Ср. вышеуказанные сведения о находках в Бергене, см. также Э.Вессен, Скандинавские языки. М., 1949, стр. 102. Если и впредь рунические надписи будут обнаруживаться в Скандинавии и Восточной Европе в нынешней пропорции (33000 : 2), то к тому времени, когда в Восточной Европе могло бы быть найдено 33 тыс. надписей, в самой Скандинавии число рунических памятников должно будет перевалить за 0,5 млрд. (!), что явно нереально.

124. Э. Клодд. Эволюция человечества в письменах. СПб., 1908, стр. 76. Ср. также А. И. Шемякин, Древнейший быт Скандинавии. "Москвитянин", 1855, № 13-14, стр. 5.

125. С. Сыромятников, указ. соч., стр. 124-125.

126. А. В. Арциховский, Основы археологии. М., 1955, стр, 207; Г. Г. Литаврин, Вопросы образования древнерусского государства. Средние века, вып. VIII. М., 1956, стр. 392.

127. В. И. Сизов, Курганы Смоленской губернии, вып. 1. СПб., 1902, стр. 129; см. там же, стр. 97, рис. 67 и стр. 133.

128. А. А. Спицын, Гнёздовские курганы в раскопках С. И. Сергеева. Известия имп. Археологической комиссии, вып. 15. СПб, 1905, стр. 13; стр. 69, рис. 143.

129. В. И. Сизов, указ. соч., стр. 129.

130. См. автореферат Т. С. Словачевская, К истории вопроса о происхождении восточнославянской письменности. Ужгород, 1953, стр. 18.

131. Д. А. Авдусин и М. Н. Тихомиров, Древнейшая русская надпись. Вестник Академии наук СССР, 1950, № 4.

132. Обломки глиняных сосудов с подобными надписями были найдены в Белой Веже (см. МИА, № 75).

133. См. рецензию Н. А. Кондрашова в журнале "Вопросы языкознания", 1952, № 6.

134. В. Н. Татищев, История Российская, кн. 1, ч. 2. М., 1769, стр. 254-255.

135. Ф. А. Браун, Фрианд и Шимон, сыновья варяжского князя Африкана. Известия ОРЯС АН, т. VII, кн. 2, 1905; его же, Кто был Ингвар-путешественник? (в IV томе "Записок Неофилологического общества").

136. В. В. Похлебкин, О развитии и современном состоянии исторической науки в Норвегии. Вопросы истории, 1956, № 9, стр. 205. Считаю своим долгом выразить В. В. Похлебкину признательность за ценную всестороннюю помощь при написании публикуемой статьи.

137. Это относится, в частности, к попыткам найти в рунических камнях Скандинавии опору для норманистских построений (см. Известия имп. Археологической комиссии, вып. 38. СПб., 1911, стр. 15-16).

138. С. Соловьев, Примечания к статье А. Кронгольма, ЖМНПр., ч. 8, 1835, стр. 491.