| О море! Ты прячешь за своими дальними берегами истинный рай.
В моей родной стране я знал лишь радость, но никогда не несчастье.
Там на заре моей жизни я видел солнце к его славе.
Теперь в изгнании и в слезах я наблюдаю его закат.
О, если бы я мог взойти на полумесяц,
поплыть к берегам Сицилии и испепелить себя дыханием солнца.
Ибн Хамдис, изгнанный из Сиракуз после взятия их нормандцами
В тот момент, когда смерть настигла Роберта Гвискара на острове Кефалония, его брат Рожер осаждал Сиракузы. Тринадцать лет, которые прошли со взятия Палермо, он подавлял сопротивление сарацин до тех пор, пока оно не ограничилось центром и юго-востоком острова. Но это была тяжелая борьба с противником, численность которого варьировала между несоразмерной и подавляющей. Было мало открытых сражений, нормандцы действовали посредством неожиданных вылазок и засад; горстка рыцарей обрушивалась из горной цитадели на ничего не подозревающий город, опустошала его, уничтожала гарнизон и вновь быстро исчезала. Эта война предоставляла широкие возможности для личных подвигов; она до сих пор продолжается на стенках сицилийских крестьянских повозок, а также в лязге металлических доспехов и стуке падающих голов в тюрбанах на традиционных кукольных спектаклях в Палермо.
Постепенно враг был оттеснен. В 1077 г. пали две последние сарацинские крепости на западе. Осада Трапани внезапно закончилась, когда незаконный сын Рожера Жордан совершил набег на травянистый мыс, где защитники пасли своих овец и коров, и одним ударом лишил их основных запасов пищи. Соседняя крепость Эриче, взобравшаяся на головокружительную высоту, в миле или двух на восток, сдалась только после неспортивного вмешательства святого Юлиана, который внезапно появился со сворой ненасытных гончих псов и спустил их на неверных (А). Через два года, в августе 1079 г., сдалась Таормина. Ее эмир долго полагал свою позицию неуязвимой, но, обнаружив себя в окружении двадцати двух нормандских крепостей и флота, перекрывавшего подходы с моря, он понял, что продолжать сопротивление бесполезно. За подчинением Таормины последовала капитуляция всех территорий вокруг Этны, и к концу 1079 г. часть Сицилии к северу от линии Агридженто - Катания, исключая по-прежнему неприступную Энну, признала нормандцев как своих правителей.
Но теперь продвижение вновь приостановилось. Небольшие мятежи среди сарацин Джиато (В) и Чинизи вспыхивали в конце 1079 г. и большую часть 1080-го, а в 1081 г. Рожер стал нужен во многих других местах. Ему никогда не позволяли забыть, что он прежде всего вассал своего брата. Если Роберт Гвискар звал его на помощь на материк, его долг был повиноваться. Но он не просто исполнил свои феодальные обязательства. Граф прекрасно знал, что снабжение и пополнений его армии зависит от ситуации в итальянских владениях Роберта, и, если бы произошла катастрофа в Апулии или - еще хуже - в Калабрии, он очень скоро не смог бы удерживать свои позиции на Сицилии. Но все равно, его, вероятно, злила необходимость раз за разом жертвовать с трудом обретенной инициативой, отвечая на призывы Гвискара. Он же потерял таким образом большую часть 1075 г.; тогда его зять Гуго из Джерси был убит, а армия потерпела серьезное поражение в походе против эмира Сиракуз, предпринятом вопреки строгим запретам Рожера, - а теперь, весной 1081 г., его помощь опять требовалась на материке. Роберт, уже готовый начать свою злополучную военную кампанию против Византийской империи, по понятным причинам сомневался в способностях Рожера Борсы и желал, чтобы его брат находился в Италии во время его отсутствия. Рожера подобная перспектива отнюдь не вдохновляла: на него ложилась ответственность сразу за три герцогства - поскольку сам он имел еще меньше иллюзий по поводу племянника - при том что лучшие войска Гвискара будут в Греции, и в случае серьезных волнений его позиции окажутся безнадежно слабыми.
Следующие несколько дней доказали его правоту. Почти сразу же граф столкнулся с двумя одновременно вспыхнувшими бунтами. В Джераче в Калабрии нормандские бароны объединились с местными греками, а на Сицилии Бернарверт (С), эмир Сиракуз, захватил власть в Катании. Рожер был еще занят в Джераче; не ожидая его возвращения, его сын Жордан и два других предводителя Робер де Сурваль и Элиас Картоми - последний почти наверняка крещеный сарацин - выступили с войском из ста шестидесяти рыцарей против Бернарверта и отобрали город. Таким образом, когда граф смог, наконец, вернуться на остров, вновь было спокойно, но он понимал, что не всякий раз ему будет так везти.
Той зимой Рожер еще укрепил оборонительные сооружения в Мессине - которую он справедливо полагал ключом к Сицилии. С приходом весны 1082 г. те же вести, которые заставили Роберта Гвискара поспешить из Кастории на материк, вынудили его вновь прибегнуть к помощи брата. Оставив Сицилию в распоряжении Жордана, граф тотчас отправился в путь. На этот раз он понимал, что его присутствие очень важно, поскольку Гвискар столкнулся с одним из самых серьезных кризисов за всю эту жизнь. О дальнейших событиях было рассказано выше. Прошел год прежде, чем Рожер вернулся на Сицилию, и то лишь в силу совершенно особых обстоятельств. Летом 1083 г. Жордан, его собственный сын - действовавший столь решительно в Трапани и проявивший столько мужества за два года до этого в Катании, - объединился с некоторыми недовольными рыцарями и восстал против власти своего отца. Он уже овладел Мистреттой и Сан-Марко-д'Алунцио, первым нормандским замком, построенным на сицилийской земле, а теперь двигался к Тройне, где хранились сокровища графа.
Рожер поспешил назад на Сицилию. Его приезд остановил мятежников, и вскоре граф увидел, что основная опасность состоит уже не в быстро распространяющемся бунте, но скорее в том, что Жордан и его сторонники от отчаяния могут искать убежище среди мусульман. Поэтому, когда порядок был восстановлен, граф притворился, что готов забыть все дело. Основные зачинщики, решив, что их полностью простят, если они попросят, сдались. Только тогда граф объявил свое решение. Двенадцать главных сообщников его сына были ослеплены, а сам Жордан провел несколько дней в ожидании подобной же участи. Наконец отец простил его, и с тех пор он преданно служил ему до его смерти. Никогда больше на Сицилии никто не оспаривал власть графа Рожера.
Когда в 1081 г. Жордан отвоевал Катанию, он, к сожалению, не захватил самого Бернарверта, который укрылся в своей крепости в Сиракузах. С этого времени эмир притих, но летом 1084 г. - примерно в то время, когда Гвискар шел на Рим, - он опять взялся за старое. На сей раз объектом его атак стали не нормандские владения на Сицилии, а городки и деревни на калабрийском побережье. Никотера пострадала особенно сурово, как и окрестности Реджо, где сарацины, прежде чем уплыть, осквернили и сожгли две церкви. Но худшее злодеяние было впереди: в начале осени корабли Бернарверта подошли к монастырю Богоматери в Рокка-д'Асино (D), ворвались в него и с триумфом доставили всех монахинь в гарем эмира.
Это последнее преступление привнесло новый и зловещий элемент в борьбу двух сил. Хотя в первые годы Роберт Гвискар и Рожер (скорее из моральных соображений) подчеркивали крестоносный аспект сицилийского завоевания, с момента, когда Рожер начал строить систему управления обществом, объединяющим представителей разных народов, он всячески выказывал уважение к традициям ислама, а позднее искренне ими восхищался. Никто лучше его не знал, что жизнеспособное государство на Сицилии может быть создано только на основе полной религиозной терпимости, поэтому граф старательно внушал своим сарацинским подданным, что необходимые военные меры применяются - часто с участием мусульманских подразделений, сражающихся на стороне нормандцев, - исключительно с целью политического объединения. Свобода религии гарантировалась завоеванным. С течением времени все больше сарацин на контролируемой нормандцами территории начали верить этим обещаниям; обрадованные возвращением к справедливому и действенному правлению, сулившему грядущее процветание, были согласны соблюдать лояльность по отношению к Рожеру. Теперь, неожиданно, эмир Сиракуз сознательно пытался разжечь религиозную вражду. В Калабрии христианское общественное мнение ожесточалось против мусульман: если не устранить Бернарверта, конфессиональная вражда вскоре распространится и по Сицилии, и все труды Рожера пойдут прахом (Е).
Рожер незамедлительно начал готовиться к большой военной кампании, сравнимой разве что с его походом на Таормину пять лет назад. Он трудился всю зиму и весну, и в середине мая 1085 г. (в книге неверно указан 1035 г. - прим. Ульвдалир) все необходимое было сделано (F). В среду 20 мая графский флот отплыл из Мессины. Той же ночью он достиг Таормины, в четверг был около Катании и вечером в пятницу корабли встали на якорь у мыса Сан-Кроче, примерно в пятнадцати милях к северу от Сиракуз, где Жордан - ныне полностью вернувший себе расположение отца - ожидал с кавалерией. Прежде чем двигаться дальше, Рожер решил провести разведку. Некий Филипп был послан вперед в небольшой шлюпке с двенадцатью сицилийцами, говорящими по-арабски, на борту - по большей части они, вероятно, сами были мусульманами. Филипп умудрился под покровом темноты не только зайти во вражескую гавань, но, поскольку его корабль приняли за местное судно, внедриться в середину флота Бернарверта. К воскресенью он вернулся с подробными сведениями о размерах и силе вражеского флота. Граф, соответственно, составил свои планы. Корабельщики и конники собрались на уединенном участке берега, чтобы послушать мессу и с наступлением ночи, исповедавшись и причастившись, тронулись в путь.
Битва состоялась на рассвете следующего дня у входа в гавань - в том самом месте, где корабли Сиракуз разгромили афинский флот почти точно пятнадцать веков назад. Сейчас они не были столь удачливы. Нормандские арбалетчики, выстроившись на палубе и взобравшись на мачты, могли стрелять и точно попадать в цель с большего расстояния, чем лучники Бернаверта, и эмир вскоре понял, что единственный его шанс - вступить в ближний бой с атакующими. Отдав приказ об общем наступлении, он повелел своему кормчему вести корабль прямо на фламандское судно Рожера. Он провел свой флот под градом стрел и врезался в нормандский строй, а затем, не дожидаясь, пока будут брошены крюки, попытался перепрыгнуть на палубу вражеского корабля. Это был храбрый, но роковой поступок. То ли он не рассчитал расстояние, то ли у него не хватило сил - он был серьезно ранен нормандским метательным копьем, - но эмир не допрыгнул. Он упал в море, его тяжелые доспехи довершили остальное.
Увидев, что их предводитель утонул, сиракузские моряки мгновенно растерялись. Большинство кораблей были захвачены на месте, другие отошли в гавань лишь для того, чтобы встретить Жордана и его людей, уже выстроившихся у внешней стены города. Осада продолжалась все жаркие летние месяцы. Напрасно защитники пытались сговориться с нормандцами, обещая отпустить всех христианских пленников, включая, надо полагать, несчастных монахинь Рокка-д'Асино; Рожер соглашался только на безоговорочную капитуляцию. Наконец в октябре старшая вдова Бернаверта с сыном и знатнейшими людьми города тайно пробрались на корабль и, прорвавшись сквозь нормандскую блокаду, бежали на юг в Ното. Их отбытие решило дело. Покинутые сиракузцы сдались.
Со смертью Бернаверта 25 мая 1085 г. - в тот самый день, когда папа Григорий почил в Салерно, - сарацинское сопротивление было сломлено. Эмир, хотя не обладал реальной властью вне окрестностей Сиракуз, был достаточно сильной личностью, чтобы захватить воображение и воспламенить сердца тех своих единоверцев, которые разделяли его чувства. Больше никого не осталось. Сарацины потеряли надежду: их боевой дух угас. Сиракузы, как мы сказали, держались еще несколько месяцев, но только в надежде добиться более выгодных условий. Другие крепости держались только до тех пор, пока Рожер, после смерти брата опять временно занятый континентальными делами, позволял им это делать.
В сентябре 1085 г., спустя неделю или две после того, как он опустил останки своего отца в могилу в Венозе, Рожер Борса созвал своих главных вассалов, чтобы они официально признали его герцогом Апулии и принесли ему клятву верности. Их признание, если таковое вообще имело место, было еще более неискренним, чем признание армии в Греции два месяца назад. Возвращение Отвилей все еще вызывало досаду почти у всех нормандских баронов южной Италии. Они волей-неволей проявляли лояльность к Роберту Гвискару, во-первых, потому, что у них не оставалось выбора, а во-вторых, потому, что они неохотно, но все же признавали его личное мужество, выдающиеся способности военачальника; но даже тогда они не колеблясь поднимали против него оружие при любом удобном случае. К его сыну, который не обладал никакими дарованиями Роберта и в чьих жилах текла, помимо нормандской, кровь презренных лангобардов, они не испытывали ни привязанности, ни уважения.
Но Сишельгаита знала свое дело. Она поговорила предварительно с самыми могущественными вассалами и при необходимости подкупила их. Они со своей стороны с радостью дали согласие; если надо признавать верховного правителя, то чем слабее он будет, тем лучше. Только один человек твердо сопротивлялся избранию Рожера Борсы - Боэмунд. Столь же нетерпеливый и снедаемый амбициями, как некогда Гвискар, он ясно понимал, что имеет законное право и гораздо более подходит по характеру и способностям для того, чтобы наследовать отцовские владения. Не найдя сторонников среди своих друзей-вассалов, Боэмунд стал искать поддержки на стороне и нашел помощника в лице Жордана из Капуи, который, естественно, не упустил возможности посеять смуту среди своих сильнейших соперников. Поддерживаемые капуанской армией - свежей и хорошо экипированной в противоположность изможденным скелетам, которые ковыляли домой из Греции с Рожером Борсой, - эти двое представляли собой устрашающую оппозицию, но Сишельгаита добилась для своего сына того, что (как она знала) будет решающим преимуществом, - защиты его дяди, бесспорно самой могучей фигуры в южной Италии со времени смерти Гвискара.
Рожер поддержал своего племянника и тезку из своекорыстных соображений, как и его апулийские вассалы. Хотя в последние годы он был реально правителем всей Сицилии, его брат сохранял за собой Валь-Демоне на северо-востоке, Палермо и половину Мессины, а также верховную власть над всем островом. Все это должно было перейти к его преемнику, и Рожер не хотел столкнуться с препятствием в лице нового правителя, который стал бы активно вмешиваться в сицилийские дела. Кроме того, Рожеру нужны были надежные связи с материком, а для этого требовалось обезопасить Калабрию. При том что Боэмунд и князь Капуи жаждали его крови, Рожер Борса едва ли был на это способен. И граф запросил свою цену. В обмен на поддержку он потребовал от племянника, чтобы тот уступил ему все калабрийские замки, которые в прошлом Рожер держал совместно с Робертом Гвискаром. Это было первое из множества соглашений, с помощью которых, оставаясь верным вассалом, мудрым советчиком и неизменным союзником, Рожер в течение следующих пятнадцати лет существенно укрепил собственную власть за счет племянника.
Граф оставил осаду Сиракуз, чтобы в Салерно принести присягу Рожеру Борсе после его избрания. Церемония прошла без инцидентов, но как только вассалы разъехались, Боэмунд перешел в наступление. Он нанес удар по самой отдаленной и, вероятно, хуже всего защищенной части владений своего сводного брата - "пяте" Апулии. Промчавшись на юг из собственного замка в Таранто, Боэмунд захватил Орию и Отранто едва ли не раньше, чем Рожер Борса узнал, что случилось. Теперь он находился в таком положении, что мог диктовать условия, и новому герцогу оставалось только их принять. Мир был восстановлен лишь после того, как он уступил Боэмунду, помимо захваченных городов, также Галлиполи, Тиранто и Бриндизи и большую часть территорий между Бриндизи и Коверсано вместе с титулом правителя Таранто. Рожер Борса нехорошо начал.
Его дядя при этом укрепил свои позиции. К весне 1086 г. Калабрия находилась под его контролем, между его племянниками с трудом, но установился мир, и граф Рожер мог уделить внимание Сицилии. 1 апреля его армия начали осаду Агридженто. Город пал 25 июля. Среди пленных были жена и дети некоего Ибн Хамуда, который наследовал старому Ибн аль-Хавасу в качестве эмира Эины. Ибн Хамуд был последним из сарацинских вождей, кто не подчинился нормандцам - главным образом потому, что те до сих пор не прилагали никаких усилий, чтобы его подчинить. Рожер, помнивший бесплодную осаду его неприступной крепости четверть века назад, всеми силами стремился прийти с ним к соглашению. Потому он отдал приказ, чтобы с его почтенными пленниками обращались уважительно, и немедленно начал обдумывать, как ему сговориться с эмиром.
Остаток года Рожер занимался тем, что прижимал Рожера Борсу - впервые посетившего Сицилию в качестве герцога, - восстанавливал укрепления Агридженто и утверждал главенство нормандцев на вновь завоеванных территориях. Он чувствовал, что лучше предоставить Ибн Хамуду время поразмыслить над ситуацией. Помимо Энны на Сицилии остались лишь два мелких очага сопротивления - Бутера и Ното, ни тот ни другой не устояли бы перед массированной атакой. Окончательное подчинение острова было, таким образом, близким и неизбежным. Эмир не мог более ожидать помощи извне, а при том, что его жена и сын находились в руках нормандцев, с его стороны было бы разумно пойти на примирение.
В начале 1087 г. с эскортом из сотни воинов, вооруженных копьями, Рожер поскакал из Агридженто к подножию горы, на которой стояла Энна, и пригласил Ибн Хамуда, обещав ему полную безопасность, спуститься для переговоров. Оказалось, что эмир полностью согласен со всем, что Рожер собирался ему сказать, готов сдаться и озабочен только тем, как сделать это, не уронив свое достоинство. Граф достаточно долго жил среди мусульман, чтобы понять серьезность проблемы, он хотел, чтобы капитуляция прошла по возможности гладко, и готов бы исполнить все, что Ибн Хамуд мог предложить. Решение вскоре нашлось, и Рожер со своими людьми довольный отбыл в Агридженто. Спустя несколько дней Ибн Хамуд вновь покинул крепость, на сей раз с отрядом воинов и в сопровождении значительного числа своих ближайших советников. Их путь лежал через узкое ущелье, но, как только они оказались там, их встретили и окружили превосходящие силы нормандцев. В таких обстоятельствах о сопротивлении не стоило и думать. Те, кто захватил их в плен, затем подошли к Энне; крепость, остававшаяся без эмира, армии и знати, сразу сдалась. Ибн Хамуд, к которому вернулась его семья, крестился - тот факт, что они с женой теперь оказывались в запретной степени родства, разумно оставили без внимания - и отбыл с Рожером в Калабрию, где граф, в соответствии со своей обычной практикой, наделил его крупным поместьем. Там он прожил оставшиеся годы, вдали от прежних сфер влияния, но счастливо, на манер любого другого христианского дворянина.
Тем временем на континенте возникла новая серьезная проблема. Прошло более года со смерти папы Григория, а постоянные трудности с преемственностью приняли размеры еще более угрожающие, чем бывало прежде. Антипапа Климент, не сумевший заслужить доверие римлян, был изгнан из города, и престол святого Петра опять остался пустым. Недостатка в кандидатах не было: Григорий назвал на смертном одре четырех - архиепископа Гуго Лионского, епископов Одо из Остии и Ансельма из Лукки и Дезидерия из Монте-Кассино. Большинство кардиналов - так же как и население Рима - предпочитали Дезидерия. Как настоятель одного из крупнейших и наиболее почитаемых монастырей Европы, он явился человеком влиятельным, в его распоряжении имелись огромные богатства, его дипломатические таланты были хорошо известны, он давно пользовался уважением и доверием нормандцев, успешно посредничал между Робертом Гвискаром и Ричардом из Капуи в 1075 г., а спустя пять лет в Чепрано многое сделал для примирения Роберта с папой Григорием. Правда, выступая в качестве посредника между сыном Ричарда Жорданом и Генрихом IV в 1082 г. и заключив в том же году сепаратное соглашение с претендентом на императорскую корону, Дезидерий, как считали многие клирики, зашел в своей миротворческой деятельности слишком далеко и двенадцать месяцев находился за свои хлопоты под папским отлучением, но позже Григорий его простил, и теперь, когда политические страсти немного улеглись, хорошие личные отношения аббата с императором говорили только в его пользу. Дезидерий, таким образом, казался во всех отношениях подходящим кандидатом на папскую кафедру. Была только одна помеха: он категорически отказывался ее занять.
Его отношение вполне понятно. Он был по природе затворник, ученый и созерцатель. Сорок лет назад он с большим трудом сумел сменить палаты лангобардского принца на монашескую келью и в конце концов обосновался в Монте-Кассино; он стал прекрасным настоятелем, дал монастырю мир и спокойствие, столь необходимые после многих лет сражений, и обеспечил для себя возможность следовать образу жизни, для которого, как он верил, Бог его предназначил. Вся его политика, вся его успешная дипломатическая деятельность в итоге служили этим двум целям. Его монастырь рос и процветал, сокровищницы его постоянно пополнялись, и Дезидерий, воспользовавшись этим, превратил его из скопления обветшалых, разрушенных врагами и долго находившихся в небрежении зданий в самое восхитительное архитектурное сооружение на юге. Он сделал даже больше, пригласив из далекой Константинополя искусных мастеров, рисовавших фрески и создававших мозаики, а также "опус Александринум" - орнаментальные мраморные полы, которыми славятся многие церкви в южной Италии. Тем самым Дезидерий взял на себя роль покровителя искусств и проводника византийского культурного влияния, уникальную для Италии его времени (G).
Монте-Кассино, таким образом, стал жизнью Дезидерия; настоятель испытывал истинную радость, украшая свое аббатство, и величие монастыря - предел его желаний. Он не хотел менять уютную обитель на интриги и страсти, опасности, горячку и насилия папского Рима. Дезидерий знал также, что ему недостает силы характера и целеустремленности, которые явились самыми необходимыми качествами для папы. Человек деликатный и мирный, не обладал ни в коей мере железной твердостью Гильдебранда. Вдобавок его здоровье начинало сдавать. Ему было только пятьдесят восемь, но он догадывался, что ему не так долго осталось жить. Как только антипапа бежал, Дезидерий поспешил в Рим, чтобы добиться быстрого избрания какого-либо другого подходящего кандидата, и сделал все, чтобы убедить Жордана из Капуи и графиню Матильду поддержать его усилия. Но, увидев, что они твердо решили избрать его самого, он смог только повторить свой отказ и поскорее вернуться в любимый монастырь.
Его сторонники, однако, оказались упрямы, они даже думать не хотели о другом кандидате, так что папский престол пустовал около года. На Пасху 1086 г. все кардиналы и самые влиятельные епископы собрались в Риме и послали Дезидерию официальное приглашение присоединиться к собранию. Он согласился с большой неохотой, и его сразу засыпали просьбами изменить свою точку зрения. Дезидерий оставался непреклонен. Наконец, в отчаянии собравшиеся согласились принять любого кандидата, которого он назовет. Дезидерий немедленно предложил Одо из Остии, добавив с характерной для него неуверенностью, что, если подобный выбор не будет сразу одобрен в Риме, он охотно предоставит новому папе убежище в Монте-Кассино на любой срок, на который потребуется. Но все было бесполезно. Чем больше Дезидерий говорил, тем больше у слушателей крепла решимость избрать его и никого другого. Кандидатура Одо была отвергнута на том основании, что его избрание противоречит каноническому праву, хотя все знали, что это чепуха. Римляне, без сомнения, хорошо проинструктированные заранее и имеющие опыт в таких делах со времени избрания Гильдебранда тринадцатью годами ранее, громко ратовали за Дезидерия. Сопротивляющегося аббата препроводили в соседнюю церковь Святой Лючии, где он, к своему отчаянию, услышал, что его радостно провозглашают папой Виктором III. Красную ризу набросили на его плечи раньше, чем он успел этому воспротивиться, но никакими уговорами не удалось заставить его надеть другие знаки папского достоинства.
Спустя четыре дня в Риме начались беспорядки. Рожер Бopca выбрал этот момент для того, чтобы освободить имперского префекта Рима, которого его отец заточил в темницу два года назад. Сделал ли он это, чтобы насолить Жордану из Капуи и папской курии (которая недавно отказалась утвердить кандидатуру нового архиепископа Салерно), или проявил обычную свою бестолковость, неизвестно, но он совершил большую глупость. Покладистый и благожелательный Дезидерий явился, с точки зрения нормандцев, лучшим кандидатом в папы, но теперь префект направился прямо в Рим, поднял старую имперскую фракцию и сорвал официальную церемонию в соборе Святого Петра. Худшие опасения нового папы подтвердились. Он, видимо, только обрадовался возможности доказать, что папская кафедра - не для него. Даже не пытаясь сопротивляться, он покинул Рим, сел на корабль, отправлявшийся в Террачину, откуда, официально объявив о своем отречении, вернулся в Монте-Кассино.
Теперь положение стало еще хуже. Кроме того, раздались первые голоса, враждебные Дезидерию. Гуго из Лиона и Одо из Остии, названные умирающим Григорием и полагавшие себя на редкость подходящими кандидатами для получения папской тиары, естественно, возмутились той манерой, в которой она была возложена на голову их коллеги, не желавшего ее и показавшего явную свою непригодность для столь ответственного поста. В октябре эти два недовольных прелата, сопровождаемые несколькими другими церковными иерархами, теперь разделявшими их мнения, прибыли в Салерно. Рожер Борса, все еще горевавший из-за своего архиепископа, с готовностью их принял, и, хотя мы не знаем, о чем они договорились, с этого времени популярность настоятеля стала падать. Разве он не заключил сепаратного договора с Генрихом IV, когда Генрих открыто угрожал не только Риму, но и самому папе? Разве он не был за это на год отлучен от церкви? Достоин ли этот человек быть наместником Христа на земле?
Эти инсинуации, исходившие из Салерно, рано или поздно должны были достичь ушей Дезидерия, благополучно возвратившегося в свое аббатство. Гораздо удивительней, что они произвели на него впечатление. Впервые со смерти Григория он выказал решимость. Быть может, мысль о том, что папский престол займет один из его недоброжелателей, подтолкнула настоятеля к действиям. Ему никогда не нравился Гуго из Лиона, который публично порицал его взаимоотношения с представителями империи, а Одо, чью кандидатуру он сам предлагал несколько месяцев назад, выбрал странный способ выразить свою благодарность. Но Дезидерий по натуре не был ревнив или мстителен. В течение тридцати лет его действия определялись только двумя соображениями - благом Монте-Кассино и стремлением вести мирную жизнь за монастырскими стенами, - и именно здесь следует искать объяснение шагам, которые Дезидерий теперь предпринял. Возможно, Жордан, все еще его решительный сторонник, нашел единственный способ подтолкнуть Дезидерия к действиям и втолковал ему, что возвышение любого из его противников гибельно скажется на его собственном положении как аббата; подобные слухи могли дойти до него и из других, более надежных источников. Каковы бы ни были причины, Дезидерий взял себя в руки и, пользуясь данными ему правами, собрал синод в Капуе. В марте 1087 г. он официально объявил, что возвращается на папскую кафедру. Его противники внутри церкви немедленно выступили, уверенные, что их союзник Рожер Борса поддержит их, но Дезидерий тайно говорил с герцогом накануне вечером, и они к обоюдному удовольствию решили вопрос об архиепископе Салерно. Безответственный, как всегда, Рожер теперь высказался в пользу папы. Виктор без прежнего нежелания надел на себя папское облачение, которое некогда так яростно сбросил, и тотчас отбыл в Рим в сопровождении объединенного нормандского войска Апулии и Капуи.
Обстановка в Риме не улучшилась за время его отсутствия. Имперский префект, оставшийся после отъезда Дезидерия хозяином положения, вызвал антипапу Климента и вновь водворил его в Ватикане; и именно Ватикан, в особенности старый собор Святого Петра, теперь испытал на себе всю мощь нормандского удара. Его защитники делали все, что могли, но собор Святого Петра - это не Сант-Анджело, и они продержались недолго. Климент бежал в Пантеон и обосновался там, а 9 мая епископ Остии, смирившийся, наконец, с неизбежным, рукоположил Виктора III в базилике. Но и теперь папе рано было торжествовать. Сам Рим еще оставался в руках сторонников империи, а нормандцы, достигнув своей первоначальной цели, не желали снова вторгаться в старый город, где память о 1084 г. была еще слишком свежа. В таких обстоятельствах Виктору не составило труда убедить себя, что ему бесполезно оставаться при кафедре, и спустя две недели он вернулся в Монте-Кассино.
На этот раз он спасся от врагов, но Бог, который в других отношениях оказывал ему покровительство, по-прежнему не желал защитить его от друзей. Теперь графиня Maтильда Тосканская появилась у ворот Рима с намерением изгнать Климента и его сторонников и настояла на том, чтобы Виктор лично при этом присутствовал. Измученный несчастный папа потащился в город и провел со своей незваной покровительницей два невыносимо жарких месяца в крепости Пьермоне на Тибрском острове (Н).
Борьба шла с переменным успехом, кровопролитные схватки не приносили окончательной победы ни одной из сторон. В июле уже тяжело больной, папа отказался терпеть это все дальше и отбыл в монастырь, чтобы там 16 сентября умереть. Его похоронили в капитуле, но все аббатство, которое он обновлял и перестраивал, стало ему памятником. Монахи Монте-Кассино сохранили о нем добрую память, для остального мира его имя стало символом бессилия и упадка, наглядно подтвердивших две самоочевидные истины - во-первых, хорошие настоятели не обязательно становятся великими папами и, во-вторых, папству, как и во времена Григория, жизненно необходимы нормандские мечи.
Сноски:
(А) Начиная с того дня восемь с половиной столетий это место именовалось, Монте-Сан-Джулиано, только в 1934 г., когда Муссолини пытался оживить, имперское прошлое, ему вернули прежнее имя. Оно было известно как крутизной своих обрывов, так и красотой женщин. "О них говорят, что очи очаровательнейшие на острове. Пусть Аллах отдаст их в руки правоверных", - набожно замечает Ибн Джубаир.
(В) Теперь с. Джузеппе-Иато.
(С) Эта форма имени эмира, приводимая Малатеррой, явно ошибочная, но сарацинские источники нам ничего не говорят. Наиболее вероятно, что его имя было Ибн аль-Варди, но Амари, крупнейший авторитет по сарацинам на Сицилии, с этим не согласен.
(D) Селение не удалось идентифицировать.
(Е) Шаландон заключает исходя из религиозных церемоний, которые сопровождали военные приготовления к сиракузской экспедиции, что Рожер сознательно разжигал страсти своих христианских подданных против неверных. Он недооценивает графа. Было в порядке вещей отслужить мессу, принести дары и другие сакральные церемонии перед началом военного похода, но попытка разжигать религиозные страсти в такую минуту шла бы вразрез со всей сицилийской политикой и могла привести к разрушительным последствиям.
(F) Амари, который относит эту экспедицию к 1086 г., не вполне точен в хронологии. Я следую Шаландону, чьи доводы кажутся неопровержимыми.
(G) Базилика Дезидерия в Монте-Кассино, освященная в 1071 г. папой Александром, в присутствии Гильдебранда, святого Петра Дамиани и главных нормандских и лангобардских предводителей южной Италии, за исключением Роберта Гвискара и Рожера, занятых осадой Палермо, к сожалению, разрушена. Влияние этого стиля, однако, прослеживается во внутреннем убранстве собора, построенного Робертом Гвискаром в Салерно. Он имеет форму римской базилики с атриумом, украшенным античными колоннами из Пестума и мозаиками в византийском стиле, но итальянской работы. Тем более замечательна подлинная драгоценность Италии - маленькая церковь Сан-Анджело в Формисе, неподалеку от Капуи, чьи фрески и сейчас столь же ярки, как в день, когда они были написаны. По ним мы можем судить о том, какой живой и выразительной могла быть итальянская живопись романского стиля.
(Н) Средневековая башня, которая до сих пор возвышается на острове к югу от моста Фабричио, - часть той старой крепости. Она ныне зовется Башней графини в память о Матильде. Пьерлеони впоследствии укрепили также театр Марицелла прямо напротив острова, на левом берегу. |
|
