Литература

Источник: С. А. ГЕДЕОНОВ. ВАРЯГИ И РУСЬ

При исследовании о началах Русского государства представляются три вопроса:

1). Кто призывал варяжских князей?

2). Вследствие каких побуждений?

3). Кто были призванные варяги?

До сих пор внимание исследователей было преимущественно обращено на последний вопрос; о двух первых мы имеем только поверхностные суждения; между тем, их точнейшее изучение необходимо для рационального, по возможности, определения спорной варяжской народности.

Летопись говорит: "Въ лѣто 6367. Имаху дань варязи изъ заморья на чюди и на словѣнехъ, на мери и на всѣхъ кривичѣхъ; а козари имаху на полянѣхъ, и на сѣверѣхъ, и на вятичѣхъ, имаху по бѣлѣ и вѣверицѣ отъ дыма.

Въ лѣто 6368. Въ лѣто 6369. Въ лѣто 6370. Изъгнаша варяги за море, и не даша имъ дани, и почаша сами въ собѣ володѣти; и не бѣ въ нихъ правды, и въста родъ на родъ, быша въ нихъ усобицѣ, и воевати почаша сами на ся. Рѣша сами въ себѣ: поищемъ собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и судилъ по праву. Идоша за море къ варягомъ къ руси... Рѣша руси чюдь, словѣни и кривичи" и т. д. (Лавр. 8).

На этих словах, принятых в буквальном смысле, основывают Шлецер (Нест. I,297, прим. 5), Карамзин (III, 114) и г. Соловьев (Ист. Росс. I, 85, 89) мнение, что финские племена были равными со славянскими участниками в деле призвания; другие исследователи, Круг, Порошин и пр., полагают, что чюдь была главно-действующей народностью в финно-славянском союзе. Круг (Forsch. I. 122) приводит то обстоятельство, что у Нестора имя чюди всегда стоит впереди словен. Порошин (Ж. M. H. II. 1840. VII, от. 2. - Срвн. Kunik. Beruf. I. Einleit. XXVII) прямо говорит: 1) финны были преобладающей народностью в союзе чюди, мери, веси, словен и кривичей; 2) князья (избранные) принадлежали к тем иноземцам (варягам), которых финны именовали русью; 3) славянское племя - словене играли второстепенную роль в призвании иноземцев, что явствует из самого имени русь, которым они прозвали пришельцев и которое было только заимствовано от финнов; 4) подданные прозвались русью в политическом смысле, как ныне лифляндцы и другие именуются русскими за границей. Одним словом, здесь утвердилось в то время новое, до той поры не существовавшее государство, коего восприемниками были финны.

На тоже мнимое преобладание финского начала над славянским указывает и г. Куник: "Если мы примем во внимание, что именно финские обитатели просторных прибрежий Финского залива гораздо более, чем отдаленные от прибрежья славяне в верховьях Волхова или на средних частях Двины, подвергались нападениям шведских и датских морских разбойников и нуждались в защите, то эти финны, которые уже в течение нескольких столетий были гораздо ближе знакомы со шведами, нежели с датчанами, поморянами и лютичами, призывая чужеземных владык, конечно, вправе были заявить и свое, может быть, и порешившее этот вопрос мнение, хотя впоследствии, когда Рюрик променял Ладогу на столицу среди славянских племен, они и отступили на второй план" (Дополн. к Касп. 692).

Понятно, почему норманская школа так дорожит своей финской гипотезой; отнимая у призвания варяжских князей его чисто славянский характер, представляя этот основный факт русской истории общим делом разнородных финно-славянских племен или даже финским делом по преимуществу, она тем хотя несколько умаляет невероятность избрания славянами князей не из родного славянского племени, а из враждебной норманской народности. Только согласно ли это мнение с ходом русской истории и известиями летописца?

Для утверждения своей теории норманистам приходится прежде всего заменить положительное сказание летописи об избрании князей миротворцами между враждовавшими племенами догадкой о призвании этих князей в качестве оберегателей границ, Landvärnarmenn'oв. О неудач поста этого, весь смысл русской истории извращающего предположения, будет сказано подробнее в следующей главе. Покуда спрашиваем: от кого следовало призванным шведам оберегать финно-славянские племена? Оказывается, что эти шведы были призваны по настоятельному требованию преобладавшей в союзе северных племен финской народности преимущественно для защиты ее приморских владений от набегов (других?) шведских и датских разбойников. Между тем, старший из трех братьев Рюрик садится в словенском Новгороде²¹; Трувор у кривичей. Казалось бы, Синеусу, представителю финских интересов, следовало поселиться у чюди, на прибрежий Балтийского (Варяжского) моря. Он селится у веси на Белоозере, за семьсот с лишком верст от чюдского берега. Или принять с Миллером (Нест. Шлец. I, 337), что шведы  были призваны словено-чюдскими племенами для защиты мери от пермяков?

Ни сказания летописи, ни сама история не допускают мысли не только о преобладании финского элемента над славянским, но даже об историческом равенстве в IX веке обеих народностей. Рюрик, старший князь, утверждает свой стол в Новгороде [16]; имя Руси, в убеждениях Нестора, переходит только на славянские, отнюдь не на финские народности²². По мере их сосредоточения под властью варяжских князей словено-русские племена (северяне, древляне и пр.) обращаются из данников в участников нового государства; а финские, непокоренные, но призывавшие народности, являются данниками ("А се суть иніи языци, иже дань дають Руси: чюдь, меря, весь, мурома" и пр.), и это без малейшего намёка на исторический переворот, который объяснил бы подобное изменение в судьбе их. Нигде чюдь не является самостоятельной народностью; летопись не знает на Руси ни одного финского деятеля, за исключением, быть может, ведущего свое происхождение от финнов Изяславова мужа Чюдина, о котором упоминается в Правде детей Ярослава и в летописи под 1072 и 1078 годами.

В каком же смысле должно принять известие летописца об участии чюди в призвании варяжских князей? в каких отношениях к Новгороду состояли поименованные у него финские племена?

Шлецер (Нест. I, 297, прим. 5) принимает союз чюди, мери, словен и кривичей, основанный на федеральной системе. О союзе финно-славянском толкуют и Карамзин, и Савельев (Мухаммед. нумм. CLXIX) и пр. Между тем (не говоря уже о других исторических невозможностях), в самом факте призвания князей проглядывает такое единство мысли, интересов и побуждений, которое едва ли может быть отнесено, в равной степени, к двум разноплеменным народностям.

Г. Соловьев (Ист. Росс. I, прим. 159) замечает справедливо, что летописец не мог употребить выражение "усобицы" о войнах между тремя различными племенами. Что Нестор думал только об одной преобладающей народности, ясно выражено словами "воевати почаша сами на ся". Наша история не знает ничего о воображаемой тесной связи между славянскими и чюдскими племенами; но пред­положив эту невозможную связь, она разрывалась войной; славяне и чудь могли воевать друг на друга, но не сами на ся. Допустить ли, что речь идет о внутренних, родовых усобицах каждого из отдельных племен? Тогда должно допустить, в одно данное время, у двух совершенно отличных народностей одинаковое проявление внутренних несогласий, одинаковую потребность наряда, одинаковое ее выражение посредством призвания из третьей враждебной народности, одного общего князя! Ибо если случай и навел на избрание трех братьев, то все же избиравшие хотели сначала только одного князя: "Поищемъ собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и судилъ по праву". Этими словами утверждается мысль или, лучше сказать, положительный исторический факт, что в главе избирателей стояла одна, господствующая народность, та самая, у которой должен был поселиться призванный князь, у которой садится старший из трех избранных братьев-Рюрик. В этом старшинстве Рюрика и кроется основная мысль, историческое значение призвания. Словене-новгородцы старшее из славянских племен на севере; кривичи-полочане младшее; чудь, весь, меря, мурома-словенские данники; Белоозеро, Ростов, Муром - словено-русские колонии, словено-русские города в финских землях. Эти предположения отчасти уже высказаны, и, должно сказать, с замечательной ясностью взгляда г. Костомаровым (Соврем. 1860. Январь 21-23); на них наводит весь ход, все политическое развитие русской истории. Без принятия особого влияния словен на чюдские племена, без допущения словенской колонизации финских земель славянские названия Белоозера, Клещина озера, Ростова (срвн. Ростовец-на-Десне под 1070 г. Лавр. 75. - Карамз. II, прим. 125) необъяснимы. Эти местности нигде не являются финскими центрами; их славянский характер проглядывает в каждом слове, в каждом известии Нестора. Если принять в смысле норманно-финской системы положительное этнографическое указание летописи: "И по тѣмъ городомъ суть находници варязи; a перьвіи наседьници въ Новѣгородѣ словѣне, полотьски кривичи, въ Ростовѣ меря, въ Бѣлѣозерѣ весь, въ Муромѣ мурома" , значит, Нестор думал, что в его время население Белоозера, Ростова, Мурома состояло из норманнов (варягов) и финнов? Каким же образом из смеси норманнов и финнов выходят славяне? [17] Откуда, если не допустить словенских поселений в финских землях, положительные следы славянских языческих верований, упорная привязанность к славянскому идолопоклонству в Ростове и Муроме? По свидетельству Густинской летописи (258), Владимир разрушил в 990 году идол Волоса в Ростове; о вторичном ниспровержении Велесова идола в Ростове св. Авраамием в XII столетии упомянуто в Прологе (Карамз. I, прим. 291). По рукописному житию св. князя Константина, он нашел в Муроме все древние обыкновения славянской веры (там же). Праздник в честь Велеса под названием Вел-Окс совершается и доныне у мордвы, потомков ростовской мери (Снегир. Р. пр. пр. I, 187. - Срвн. Моnе. Heidenth. I. 76). Не могли же финские земли ославяниться в продолжении одного столетия под влиянием норманской династии.

Ранняя словенская колонизация Поволжья была естественным следствием новгородской торговли с востоком, опередившей двумя, быть может, столетиями основание государства варягами (см. Савельева. Мухам, нум. XLV). И в позднейшие времена идет между Новгородом и князьями Ростовской области постоянный спор о восточных городах, находящихся на Волжской системе (Солов. Ист. Росс. I, 7); в числе новгородских владений мы встречаем Торжок, Волок Ламский, Бежецк (Догов. 1265 г. изд. Тобиена, 108); в географическом отрывке Полетиковского списка у Шлецера (Hecm. II, 782) Волок Ламский и Бежецкий Верх причислены к Залесским городам. Как притязания суздальских князей основаны на объеме Ростовской области (Белоозеро является волостью Мономаха, которому принадлежит Ростов с Поволжьем - Солов. Ист. Росс. 1, 17), так притязания новгородцев - на словенском происхождении русских колоний в финских землях. О подобных словенских поселениях сохранились подробные и достоверные известия в Хлыновском летописце (Карамз. III, 33-35, прим. 31, 32); новгородцы именовали хлыновских выселенцев своими беглецами-рабами. Я полагаю, что мордовская Пургасова Русь [18] есть ничто иное как выселение словен-язычников из Ростова и Мурома в мордовскую землю²³.

Противоречат ли эти факты и выводы известию летописца о варяжской дани на чюди и на словенах, на мери и на кривичах? О призвании князей словенскими и чюдскими племенами? Нисколько. Имея дань на словенах, варяги имели ее и на словенских поселенцах в землях чюди и мери. По основавшимся посреди их словенским колониям племена чюди, веси, муромы состояли к Новгороду в отношениях младших племен к старшему, пригорода к старшему городу; без них и без кривичей новгородцы не могли приступить к избранию новой династии; так делали они и после в подобных случаях: "Новогородьци призваша пльсковичѣ и ладожаны, и сдумаша яко изгонити князя своего Всеволода" (Новгор. л. 7). Только из совокупности этих явлений объясняется, каким образом, с одной стороны, финские племена (здесь словенские колонии в финских землях) принимают участие в призвании, а с другой, являются данниками Руси.

Призвание варяжских князей исключительно славянский факт; но если этот факт в первый момент своего проявления принадлежит одному только новгородскому северу, то по основным своим побуждениям, по общности своего значения в русской истории они общее достояние всех словено-русских племен. Олег водворяется в Киеве не случайно, а вследствие летописцем засвидетельствованного пра­ва. Уразумение этого исторического явления зависит не мало от точного определения объема и значения словено-русской народности в девятом веке.

"Под именем русских славян, - говорит Шафарик, - понимаем мы все те славянские племена, кои по основании русской монархии во второй половине IX-го века вскоре одно за другим вошли в состав нового государства и заменили свои прежние туземные наименования чужим именем своих покорителей, сохраняя оное и до сего дня. Конечно, известно, что славянские племена, населявшие безмерное пространство позднейшей России, отличались друг от друга как происхождением, так и наречиями; между тем, при скудости дошедших до нас известий, это отличие не может быть определено без больших затруднений; оно же и мало входит в предмет наших изысканий" (Sl. Alt. II. 51).

Понятно, что знаменитому исследователю, столь блистательно воссоздавшему древний общеславянский мир, нельзя было отвлекаться от конечной цели труда своего специальным изучением частных вопросов, касающихся до каждого отдельного славянского племени. У нас другая обязанность; на определении словено-русской народности в эпоху призвания варяжских князей основана вся первобытная история Руси. Нестор писал летопись русского племени, повести временных лет откуда есть пошла Руская земля; неужели в них не сохранилось и намека на отличие от забредших в Русь разнородных и разноязычных славянских племен той совокупной славянской народности, которой было суждено преобладать над другими и слить в одно русское целое все посторонние народности и наречия?

В эпоху призвания, т.е. около половины IX-го столетия, славянская раса уже с давних пор занимает назначенное ей историей пространство европейского материка. Она делится на несколько народностей, отличных одна от другой особыми наречиями, отраслями одного общего корня; у каждой из них (за исключением так называемого полабского племени, смеси от ляхов, чехов и сербов) свое народное имя. В восточной части Европы от Ильменя до низовья Днепра²⁵ сидит однокровная прочим народность славянского происхождения, говорящая особым словенским наречием. Это наречие - русское; эта народность - русь.

Шесть племен входят в состав ее, а именно: поляне, древляне, дреговичи, словене, полочане и северяне. Эти данные высказаны у Нестора.

1. "Тако же и ти словѣне пришедше и сѣдоша по Днѣпру, и нарекошася поляне, a друзіи древляне, зане сѣдоша въ лѣсѣхъ; a друзіи сѣдоша межю Припетью и Двиною, и нарекошася дреговичи; иніи сѣдоша на Двинѣ и нарекошася полочане, рѣчьки ради, яже втечеть въ Двину, имянемъ Полота, отъ сея прозвашася полочане. Словѣни же (в некоторых списках прибавлено: пришедше з Дуная) сѣдоша около езеря Илмеря, прозвашася своимъ имянемъ, и сдѣлаша градъ, и нарекоша и Новъгородъ; a друзіи сѣдоша по Деснѣ, и по Семи, по Сулѣ, и нарекошася сѣверъ" (Лавр. 3).

2. "И по сихъ братьи держати почаша родъ ихъ княженье въ поляхъ; въ деревляхъ свое, а дреговичи свое, a словѣни свое въ Новѣгородѣ, а другое на Полотѣ, иже полочане. Отъ нихъ же кривичи, иже сѣдять наверхъ Волги, и наверхъ Двины и наверхъ Днѣпра, ихъ же градъ есть Смоленьскъ; туда бо сѣдять кривичи, таже сѣверъ отъ нихъ" (там же, 5).

3. "Се бо токмо словѣнескъ языкъ въ руси: поляне, деревляне, ноугородьци, полочане, дреговичи, сѣверъ, бужане, зане сѣдоша по Бугу, послѣже велыняне" (там же).

Почему кривичи стоят только во втором из трех приведенных мест, будет объяснено ниже (см. гл. III); бужане были не особое племя (как о таковом о них в летописи более не упоминается), а племенное подразделение полян, как некогда, уже в Несторово время исчезнувшие дулебы: "Дулѣби живяху по Бугу, гдѣ нынѣ велыняне" (Лавр. 5). Затем, из сличения выписанных мест, оказывается, что летописец имел в виду особую шестиплеменную славянскую народность, отличную от прочих по наречию и происхождению. Известно, что кроме сказанных шести племен в состав подвластных варяжской династии славянских народов входили и другие, от центров своих отторгнувшиеся славянские племена; таковы были радимичи, вятичи, хорваты, уличи, тиверцы и т. д. Но эти славянские племена не стоят наряду с шестью русскими племенами, потому что они случайный, а не основной элемент русской народности. Летописец не упоминает о них при рассказе о переселении с Дуная на Днепр и на Ильмень восточных славянских племен, потому что здесь дело идет о расселении по своим местам особых, совокупных славянских народностей; потому что он должен указать свое место руси, как указал свои места мораве, чехам, хорватам, сербам, хорутанам, ляхам. Он не упоминает о них при исчислении и территориальном распределении доваряжских княжений в Руси, потому что князья радимичей, вятичей, тиверцов, уличей не принадлежат к русским княжеским родам, а их территории не входят в состав общих, совокупных владений русского племени. Наконец, он не полагает этих племен в числе говорящих на Руси особым словенским наречием, потому что выражение "словенеск язык" (будь оно принято в смысле народа или народного говора) имеет частное, племенное значение; потому что на Руси только шесть племен отличались особым словенским наречием и происхождением; остальные имели хорватскую, ляшскую, сербскую речь. В другом месте летописец выражает свою мысль еще яснее: "Поляномъ же живущемъ особѣ, якоже рекохомъ, суще отъ рода словѣньска, и нарекошася поляне, а древяня же отъ словѣнъ же, и нарекошася древляне; радимичи бо и вятичи отъ ляховъ" (Лавр. 5). Здесь, с одной стороны, поляне и древляне отличаются от двух ляшских племен словенским наречием и происхождением от словен; с другой, несмотря на свои местные, племенные названия, оказываются такими же словенами, как и прозвавшиеся своим именем новгородцы. В том же смысле и с той же целью указать на единоплеменность Киева с Новгородом говорится в последствии: "Аще и поляне звахуся, но словѣнъская рѣчь бѣ" (Лавр. 12).

Что эти шесть племен, составлявшие особую совокупную славянскую народность, искони назывались русью (как племена составлявшие чешскую, ляшскую, сербскую народность, назывались чехами, ляхами, сербами), я постараюсь доказать в своем месте; покуда, если не ошибаюсь, нами приобретены исторические данные немаловажного значения, а именно этнографическое определение той особой славянской народности, коей два центра, Новгород и Киев, будут точками отправления варяго-русского государства и русской истории.

Теперь, что разумел Нестор под выражениями словене, словенский язык?

В гл. XIII (срвн. Отр. о вар. вопр.31-43) я по возможности выясняю этническую терминологию Нестора и эпохи его. Как народное, имя руси принадлежит всем племенам (первоначально только шести основным) союза восточных славян; как племенное, одному только югу. Имя словен имеет исключительно племенное значение; всегда и во всех случаях под ним разумеются только славянские обитатели Новгородской области. Остальные русские племена словенами не именуются; но отличаются от прочих славянских народов происхождением от словен и словенским наречием. На чем основано это отличие?

Кроме словенского племени на Руси были вне руси и другие словенские племена; имя словен имеет племенное значение у Прокопия (De bello g. ed. Bonn. II. 334); у Иорнанда (А) (De Get. s. Goth. or. с. V.); у Кадлубка (I. ер. 16); в его настоящем, общем смысле оно славянским народам неизвестно; славянскими летописателями употребляется только в случаях крайней, литературной необходимости. Только четыре племени в Словенщинѳ носили генетическое имя словен; словене мизийские (болгарские), на чье наречие переведены книги Св. Писания; словенцы в Иллирии и Паннонии; словаки в верхней Венгрии; наконец, словене ильменские (см. Schafar. Sl. Alt. II. 46, 199, 336, 448). В исследовании о происхождении славян Шафарик принимает однородность этих словенских племен как по имени, так по языку и происхождению; в своих "Древностях" (II. 347. Anm. I) он берет назад прежде сказанное о родстве между словенцами хорутанскими и словенами мизийскими; между тем, сих последних считает прямо колонией наших ильменских словен (ibid. 234). По всей вероятности, все эти племена составляли некогда одно общее, отдельное целое по языку и происхождению; свидетельство русской летописи подтверждает, как увидим, историко-лингвистические выводы Шафарика и рассеет, надеюсь, им самим возбужденные сомнения. Он говорит: "Что касается до болгар, свидетельства Моисея Хоренского и византийских писателей доказывают непреложным образом, что задолго до нашествия болгар, этих татарских скифов, славянские племена населяли Мизию, Фракию, Эпир и Иллирию. Имя словен в византийской истории осталось родовым достоянием этих метанастов; оно, в сущности, не прилагается вселившимся в позднейшее время сербам и хорватам. Когда задолго до крещения своих татарских завоевателей эти метанасты отстали от язычества; когда около 855-го года Константин и Мефодий, желая утвердить в них христианскую веру и приобщить простонародье ее божественного духа, возвысили простую народную речь до письменного слова; в то время этот язык получил название не болгарского, не сербского, а словенского, в чем каждый может удостовериться из древних рукописей. И здесь, конечно, имя завоевателей, как некогда у роксолан и яцыгов (B) (ютунги, ютунгаланы), а позднее у руси, вскоре стало вытеснять имя побежденного народа (уже Симеон 911-927 титуловался, по Абульфараджу, князем болгар и словен; уже монах - неахриданский  архиепископ - Феофилакт, ученик Клементия, писал в X столетии: "τὸ τῶν Σῡλοβενῶν είτοῡν Βουλγάρῶν γένος"; а в продолжении всей средневековой эпохи Мизия было поочередно называема Болгарией и Склавинией); но заглушить его стоило ему немало труда, истребить же его совершенно оно не могло и доныне. Взглянув на древнюю историю словен в Болгарии, Паннонии и верхней Венгрии, мы находим, что в VIII-IX веках эти племена, ныне столь отличные друг от друга по языку и обычаям, состояли еще в тесной географической, а отчасти и политической взаимной связи. Не по одному сомнительному сказанию безымянного нотария короли Белы, а по испытанным свидетельствам византийских и франкских источников, болгарская держава простиралась к северу на всех славян по правому берегу Дуная до Дравы, а по левому до береговых равнин реки Тисы. В северо-западной Венгрии моравские князья владели тамошними словенскими племенами; в верхней Паннонии господствовали собственно словенские князья, <будучи> отчасти вассалами франков. Вследствие соседства болгар и франков на Драме и па Дунае возникали нередко столкновения между завоевателями, и положение границ изменялось; но не этими столкновениями, а вторжением маляров в Паннонию и их поселением на берегах Дуная и Тисы окончательно произведен разрыв в географической связи словенских племен. Этими историческими фактами ярко освещается история жизни и действий Мефодия. Только при непрерывности в поселениях мизийских, паннонских и карпатских словен, и при первоначальном тождестве их наречий понятны, как одновременная деятельность Мефодия во всех трех словенских владениях, так и скорое распространение в словено-македонском переводе греческой литургии в Паннонии и Словакии. Это основное тождество наречий (вторичное доказательство одноплеменности трех, ныне разрозненных народов) еще ощутительно и в наше время, после тысячелетнего разделения. Известно, что болгары, словаки и словенцы объявляют одинаковые притязания на так называемый церковный словенский язык. "Наречие древнейших славянских метанастов в Паннонии, - говорит Копитар, - на южном и восточном отвесе норийских и иульских Альп, вдоль реки Савы, Дравы, Муры, Раба и т.д., и теперь еще подходит к церковному словенскому ближе иллирийского (сербского и далматского); истина, в которой беспристрастный иллириец и сам убедится, если верно переведет какое-нибудь известное место сначала на так называемое кроатское или краинское наречие, а потом на свое собственное, и сравнит оба перевода, писанные кирилловской азбукой и правописанием, с древнеславянским" (Wien. Jahrb. 1822. Bd. XVII). "Нынешние сербы в Славонии и Кроации, - говорит Цаплович, - говорят языком, который разнится от церковнословенского, как итальянский от латинского. Гораздо ближе к нему наречие словацкое. Словак понимает сербское Евангелие лучше самого серба, не изучившего церковнословенского языка" (я прибавлю: хотя уже около тысячелетия словак не имеет, подобно сербу, случая ежедневно слышать этот язык; хотя словенский язык настоящих церковных книг проникнут руссицизмами; хотя, наконец, нынешний его выговор относится к древнему, как нынешний греческий и латинский выговор к древнему) Slavon. и. Kroat. I. 219. "А что народный язык древних словен в Македонии и во Фракии (по сознанию самого Добровского, величайшего из славянских лингвистов-историков) впервые положен на письмо двумя братьями апостолами, это можно принять за достоверный факт на основании, как самой истории, так и множества дошедших до нас болгарских рукописей. Начавшаяся в Болгарии (т. е. в верхней и средней Македонии, верхней Фракии и Мизии), словенская церковная литература продолжалась в Паннонии. Конечно, в IX веке, быть может, уже существовало незначительное различие наречий между словенским в Болгарии, словенцким в Паннонии и словакским в Венгрии; это следует из отдаленного положения племен и их смешения с дальними родственными и чужими народностями, болгар - с остатками трибаллов, иллирийцев и фракиян; словенцев - с древними паннонцами и франками; словаков - с чехами, ляхами, аварами и т.д., и подтверждается письменными свидетельствами; между тем, первобытное тождество трех наречий проявляется несомненным образом и в позднейшие времена (напр., в словакском переводе кириллицею Евангелия Богианского монастыря), и теперь еще может быть грамматически и лексикографически доказано в отдельных частностях, несмотря на беспримерное, почти метадиалектизирование словакского и болгарского языков" (Schafar. Abk. d. Sl. 205-208).

Это существование словенских племен вне руси было известно и Нестору; он прилагает имя словен, в племенном смысле, только тем народностям в состав коих вошли эти три словенские племена. Он пишет: "Ту бо есть Илюрикъ, его же доходилъ апостолъ Павелъ, ту бо бяша словтъни первѣе" (Лавр. 12); и в исчислении потомков Яфетовых: "Илюрик, словене" (там же, 2). Как Илюрик, т. е. иллирийских словенцев, так и мораву-словаков он зовет словенами, Моравскую землю словенскою (там же, 11. - Срвн. Бодянск. Слав. писъм. 163). О болгарах он не употребляет имени словен, ибо в его время оно уже не существовало у них в племенном значении, как при Кирилле и Мефодии; но сохраняет для болгарского письма название словенской грамоты (там же). Ляхи, чехи, сербы, хорваты несмотря на общеславянское происхождение, для него не словене. Только не должно думать, чтобы он имел ясное, определенное понятие о нерусских словенских племенах и их географическом положении. Под именем Илюрика он разумеет все дунайские земли (Schafar. Sl. Alt. I.229,235); под именем дунайских словен всю юго-западную Словенщину.

Его мысль может быть угадана только из сравнения его сведений о трех нерусских словенских племенах с понятиями, какие он имел о своей словено-русской народности. При недостаточном определении Несторовой этнографии, при смешении в одно хаотическое целое всех славянских народов, обитавших в России, Шафарик не мог включить словенскую русь в систему своих историко-лингвистических исследований. Но теперь перед нами не безымянная смесь всех племен и наречий, а отдельный народ, отличный по наречию и происхождению от окружающих его нерусских славянских племен, тождественный по наречию и происхождению, а отчасти и по имени, с остальными словенскими племенами. Это тождество, ясно высказанное в летописи, служит верным подтверждением мысли Шафарика о родстве и первобытном одноязычии всех так называемых словенских народов. Понятия Нестора о словенстве русских племен основаны: 1) на смутном историческом предании о их доисторическом родстве с остальными словенскими племенами, о первом поселении всех словенских племен на Дунае, о прямом выселении с Дуная ильменских словен; 2) на тождестве наречий словено-русского с остальными словенскими; 3) на желании удержать за своим народом освященное переводом книг Св. Писания словенское имя. Описав деятельность Мефодия в словенской земле (Мораве), Нестор прибавляет: "Тѣмже словѣньску языку учитель есть Анъдроникъ апостолъ: въ моравы бо ходилъ, и апостолъ Павелъ училъ ту; ту бо есть Илюрикъ, его же доходилъ апостолъ Павелъ, ту бо бяше словѣни первѣе. Тѣмже словѣньску языку учитель есть Павелъ, отъ него же языка и мы есме русь: тѣмже и намъ руси учитель есть Павелъ апостолъ, понеже училъ есть языкъ словѣнескъ, и поставилъ есть епископа и намѣстника по себѣ Андроника словѣньску языку. A словѣнескъ языкъ и рускый одинъ, отъ варягъ бо прозвашася русью, a первѣе бѣша словѣне; аще и поляне звахуся, но словѣньская рѣчь бѣ, полями же прозвашася занеже въ полѣ сѣдяху, языкъ словѣньскій бѣ имъ единъ" (Лавр. 12). Шлецер, не понимавший ни исторического, ни грамматического смысла этого места, называет его несносно глупой вставкой (Нест. Шлец. II, 553); он не подозревал, сколь важно было для летописца определить, с одной стороны, одноплеменность всех словенских народностей, с другой, однокровность Киева с Новгородом (словенами) по языку и происхождению. Круг (Forsch. II. 282) впадает в другую ошибку, принимая здесь слово язык в смысле народа; выражения "Словѣньская рѣчь бѣ языкъ словѣньскій бѣ имъ единъ", очевидно, доказывают, что дело идет о наречии в племенном, не о народе в общем смысле. Значение слов летописца не допускает двух толкований, если вспомнить сказанное им в начале, а здесь повторенное, о словенстве полян и древлян, о несловенстве радимичей и вятичей.

Для Нестора было одно отдельное словенское целое, распадавшееся на два центра; 1) словене ильменские, к которым примыкают и остальные русские племена; 2) словене дунайские.

Что было верного в этих представлениях летописца; в чем заключались его заблуждения?

В сущности, Несторова мысль справедлива. Между словенскими племенами существовала родственная связь; словенское имя было достоянием только четырех генетических словенских племен; подобно словенам мизийским, словенцам и словакам Русь сохранила словенское имя для старшего из своих племен в Новгороде; для других - предание о происхождении от словен. О тождестве словенского языка в болгарах, моравских словаках и хорутанских словенцах мы видели мнения Шафарика и Копитара; что еще в Несторово время тоже самое, или, по крайней мере, мало изменившееся словенское наречие господствовало и на Руси, несомненно (см. Срезневского. Мысли и пр. 23); только отсюда объясняется немедленное восприятие на Руси книг Св. Писания, составленный болгарами перевод договоров и пр. Таково было, основанное на положительных фактах, на собственном опыте, наконец, на убеждении современников и мнение самого Нестора: "А словѣнескъ языкъ и рускый одинъ" - "Языкъ словѣньскій бѣ имъ единъ" - "Симъ бо первое преложены книги маравѣ, яже прозвася грамота словѣньская, яже грамота есть въ Руси и въ болгарѣхъ дунайскихъ"²⁵.

Между тем, утвержденные на исторической действительности и верных лингвистических выводах понятия летописца о связи и этнографическом значении словенских племен затемнены для нас и для самого Нестора, с одной стороны, принятой им ложной системой происхождения русского имени от варягов; с другой, заблуждениями, к которым вело его желание согласовать словоупотребление словенского имени в церковном смысле с неверным убеждением в переводе книг Св. Писания для моравы. О первом из этих положений будет сказано подробно в своем месте; второе (некогда отстаиваемое Копитаром Glagol. Cloz. Cap. XII) основательно и, кажется, навсегда опровергнуто Шафариком по следам Добровского. Словенская грамота, τά σῠλοβένιϫα γράμματα - было техническим названием изобретенного Кириллом для болгарских словен алфавита; Кирилл везде именуется словенским учителем; кирилловская литургия словенской. "Ritus aut secta Bulgariae gentis, vel Russiae, aut slauonicae linguae" (письмо папы Иоанна XIII в 967 г. у Кузьмы Пражского I, 14)²⁶. "Ten arcibiskup Rusin biéše, Mšu svú Słovansky słúžieše" (Dalím, p. 42 о Мефодии). Но вследствие известного посольства к греческому императору моравских князей Ростислава, Святополка и Коцела и долголетней деятельности Мефодия в Моравской земле вскоре распространилось (и Нестором разделенное) мнение о переводе книг для моравы. Отсюда недоумения летописца; двоякое значение у него моравского имени; неверный объем его моравы. Как особое племя моравских славян Несторова морава принадлежат к западным, несловенским, от словен выродившимся племенам; как земля (вместилище словаков и иллирийских словенцев и, вместе с тем, классическая почва словенской грамоты) морава имеет для него значение дунайской Словенщины. Вот почему при повествовании о переводе церковных книг, он постоянно отличает мораву племенным названием "словене", а Ростислава, Святополка и Коцела зовет князьями словенскими, не моравскими. "Словѣномъ жиущимъ крещенымъ и княземъ их, Ростиславъ, и Святополкъ, и Коцелъ послаша ко царю Михаилу... и послаша я въ Словѣнъскую землю къ Ростиславу, и Святополку, и Къцьлови. Сима же пришедъшема, начаста съетавливати писмена азъбуковьная словѣньски... ради быша словѣни, яко слышаша величья Божья своимъ языкомъ" (Лавр. 11). Здесь выражение "словене" о мораве и моравских князьях, очевидно, основано на церковном значении словенского имени; на мысли о переводе для них церковных книг на словенский язык. В сербских памятниках всегда говорится о моравлянах: "Растиславль бо моравьскыи кнезь, богомъ оустимъ совѣть сотвори съ кнези свои моравляны" (Šafař. Раm. dr. pis. житие св. Костант. стр. 18). Черноризец Храбр именует Ростислава (Растица) князем моравским, Коцела - блатенским (Экс. Волг. 192). Итак, на понятиях Нестора о значении словенского языка в смысле наречия церковных книг утверждались, пополняя друг друга, его понятия о племенном, особом значении словен­ского имени; между славянскими племенами одни только словенские говорили церковным наречием. Апостол Павел и Андроник были учителями только словенскому языку, не ляхам, чехам, хорватам. Из того же источника, как сказано выше, и фантастически неопределенное представление Нестора о Моравской земле; если бы он знал, что Кирилл и Мефодий переводили на словено-болгарский язык, название Моравы исчезло бы у него для Иллирика и дунайских словен.

Наконец, Нестору было известно общее значение славянского имени у иноземных народов, преимущественно у греков. Сами славяне не знают для себя всенародного туземного прозвища; по крайней мере оно до нас не дошло; общим достоянием всей рассы у иноземных писателей славянское имя стало, по мнению Шафарика, вследствие войн славянских племен с франками и греками (Abk. d. Sl. 209). Употребление его в этом иноземном общем смысле проявляется только в редких случаях и чисто литературным образом у славянских писателей. Как в летопись Мартина Галла и Кадлубка от немцев, так в Несторову славянское имя в общем значении могло при случае перейти от византийцев; между тем, влияние греческого словоупотребления отразилось не столько в этнографической терминологии летописца, сколько в его понятиях о первенстве и первородстве генетических словенских племен в общеславянском мире. Только об одном месте летописи можно сказать с некоторой уверенностью, что в нем славянское имя является в общем смысле; это следующее: "Бѣ единъ языкъ словѣнескъ: словѣни, иже сѣдяху по Дунаеви, ихъ же пріяша угри, и марава, чеси и ляхове, и поляне, яже нынѣ зовомая русь" (Лавр. 11). Но принимать исключение за правило невозможно и напрасно утверждает Шафарик, что по примеру латинских и греческих писателей средних веков Нестор именует словенами все славянские племена в Европе (Sl. Alt. II. 99). Мы разобрали тексты летописи, на которых основано это мнение; везде имя Словен явилось в значении особом, племенном, как у скандинавов норманское имя; только при недостатке определенных географических сведений и невозможности согласовать значение словенского имени с ложным понятием о переводе книг Св. Писания для моравы сами племена обозначены темно и неверно, а границы земель произвольно отодвинуты и перемешаны.

Таковы, если не ошибаюсь, были понятия и данные об этнографии славянских народов и о значении словенского имени, по кото­рым надлежало Нестору расположить свою историю славянского племени, сообразив ее с преданием, основанным на исторической действительности о первом поселении славянских племен на Дунае.

Отсюда два основных положения славянской истории в его летописи:

1. Словенское племя зародыш и начало всех славянских племен; во главе его стоит словенская русь, словене ильменские. Он пишет: "Отъ сихъ 70 и 2 языку бысть языкъ словѣнескъ отъ племени Афетова, норци (нарци Л. - нарицаемѣ(і)и норци И. X. Т. - нарицаеми иновѣрци Р.), еже суть словѣне" (Лавр. 3).

О нориках здесь думать нельзя. Во-первых, в Несторово время, нориками (norici) у западных летописцев именовались баварцы. "Omnis Noricorum laetitia de multis retro victoriis conversa est in luctum et lamentationem" (Annal. Fuld. ap. Pertz I.384. Cfr. II. 324). Дело идет о поражении, претерпенном от Святополка баварцами и австрийцами. Во-вторых, нельзя допустить, чтобы имя нориков (если бы под этим именем Нестор понимал первородных славян) встречалось только один раз в его летописи и не было бы им употреблено о дунайских славянах. Наконец, откуда могло оно зайти в его летопись? Нигде византийские историки не именуют славян нориками; а по славянским преданиям он мог знать только туземное славянское имя. Шафарик вместо норци, норцы читает илюрци (Abk. d. Sl. 154)²⁷; но против его предположения говорит справедливое замечание Шлецера (Нест. I, 130), что в списках, читающих инорци, начальное и приставлено от предыдущего нарицаемии. "Замечание, - возражает Шафарик (там же, 155), - что в шести списках, читающих инорци, начальное и только пристало от предшествующего нарицаемии, неуместно; ибо в множественном числе отвлеченной формы склонения (im Plural der abstracten Declinationsform) причастие имеет только одно и". Конечно, не в русском наречии: одинаковая форма причастия с окончанием на ϊu встречается во многих местах летописи. "...Придоша отъ скуѳъ, рекше отъ козаръ, рекоміи болгаре" (Лавр. 5). В Никоновском списке и Степенной книге читаем: "Роди же нарицаемΪu Руси"  (Ник. л. I, 21-22. - Кн. Степ. I, 7-8). Норци, норцы - по всей вероятности, ничто иное, как искаженное или небрежно сокращенное новгородьци. На это чтение указывает как смысл Несторовой этнографии славянских племен, так и сохранившаяся в варианте иноверци буква в²⁸. Значение Несторовых слов было бы следующее: "Въ числѣ сихъ же 72 народовъ, былъ народъ словенскій, отъ племени Яфетова, такъ называемые (ныне) Новгородцы"  или "такъ назвавшіеся (впоследствии) новгородцы, кои суть и словене" [19]. Тому, кто знаком с одинаковым у всех народов стремлением древних летописцев к прославлению своего племени перед другими, не покажется странным это притязание нашего летописца на старшинство своих ильменских славян²⁹.

2. Первородное славянское племя, говорящее первородным словенским (церковным) наречием, имеет в Европе только два центра: словенскую Русь и дунайских словен. Все прочие славянские племена выродки от словен.

По переселении на Дунай словенское племя распадается на две части. Одна, отказавшись от словенского имени и от словенского языка, превращается в мораву, чехов, хорватов, сербов, хорутан, ляхов. "По мнозѣхъ же времянѣхъ сѣли суть словѣни по Дунаеви, гдѣ есть нынѣ Угорьска земля и Болгарьска. Отъ тѣхъ словѣнъ разидошася по землѣ и прозвашася имени своими, гдѣ сѣдше на которомъ мѣстѣ: яко пришедше сѣдоша на рѣцѣ имянемъ Морава и прозвашася морава, a друзіи чеси нарекошася; а се ти же словѣни хровате бѣліи, и серебь, и хорутане. Волхомъ бо нашедшемъ на словѣни на дунайскія, сѣдшемъ въ нихъ и насмящемъ имъ, словѣни же ови пришедше сѣдоша на Вислѣ и прозвашася ляхове, а отъ тѣхъ ляховъ прозвашася поляне, ляхове друзіи лутичи, ини мазовшане, ини поморяне"(Лавр. 3).

Другая половина первородного словенского племени, сохранившая словенское имя и словенский язык, подразделяется, как сказано, на два центра:

a) Словене ильмено-днепровские. "Тако же и ти словѣне пришедше и сѣдоша по Днѣпру, и нарекошася поляне, a друзіи древляне, зане сѣдоша въ лѣсѣхъ; a друзіи сѣдоша межю Припетью и Двиною, и нарекошася дреговичи; иніи сѣдоша на Двинѣ и нарекошася полочане, рѣчьки ради, яже втечеть въ Двину, имянемъ Полота, отъ сея прозвашася полочане. Словѣни же (пришедше з Дуная) сѣдоша около езеря Илмеря, прозвашася своимъ имянемъ, и сдѣлаша градъ, и нарекоша и Новъгородъ; a друзіи сѣдоша по Деснѣ, и по Семи, по Сулѣ, и нарекошася сѣверъ"(там же). Этим русским словенам Нестор не дает отдельного народного имени как вследствие принятой им системы происхождения руси от варягов, так и потому, что похваляется словенским именем и происхождением своей народности. В отношении к прочим славянским народностям русские племена словене, как в отношении к норвежцам и датчанам все шведские племена шведы; на Руси словенами именуются только одни новгородцы, как в Швеции шведами одни только населенцы собственного Swealand, Swithiod (см. Geijer, Gesch. Schwed. I. 61).

b) Словене дунайские. "Словѣньску же языку, якоже рекохомъ, живущю на Дунай, придоша отъ скуфъ, рекше отъ козаръ, рѣкоміи болгаре, сѣдоша по Дунаеви, населници словѣномъ быша. Посемъ придоша угри бѣліи, наслѣдиша землю словѣньску" (Лавр. 5). Эти дунайские словене, эта словенская земля на Дунае, остаток от первородного словенского племени после выселения в Русь другой его половины. Нестор, видимо, дорожит одноименностью и родством своих ильменских словен с дунайскими, учениками апостола Павла. Вот почему он пишет: "Словѣни же пришедше з Дуная сѣдоша около озера Илмера"(прибавка "пришедше з Дуная" находится в семи списках. Нест. Шлец. I, 146). В Никоновском списке сказано, что перед избранием варяжских князей словене долго спорили между собой о выборе; одни предлагали козаров, другие полян, дунаичей и варягов; некоторые единоземцев своих "и бысть о семъ молва велія"(Нест. Шлец. I, 300. - Карамз. I, прим. 273). Здесь, кроме исторического убеждения, действовало и предание о Дунае (преимущественно русское), как о святой словенской реке; и доныне воспоминания о Дунае живут в припевах народных песен у нас и у венгерских русинов (Schafar. Sl. Alt. I. 235. Anm. 1).

Сноски:

(A) Иордан. - Прим. ред.

(B) Языги. - Прим. ред.