| Что в IX-м веке новгородские словене уже издавна были в сношениях с прибалтийскими вендами, более чем вероятно. Клады куфических монет, отрываемые в прибалтийских землях от Любека до Куришгафа доказывают положительно, что в IX, а, быть может, и в VIII столетии между полабскими славянами и дальним востоком существовал торговый союз, коего посредниками были Русь, Хазары и Болгар (срвн. Giesebr. W. G. I, 23. - Barthold. Gesch. ν. Rüg. и. Pomm. I, 500-504). Об этих сношениях в позднейшее время свидетельствуют Мартин Галл (рrooem.), Адам Бременский (cap. 66.) и другие; без них непонятны известия арабских писателей о вендских славянах; двинский варяжский путь относится прямо к торговому сообщению между Русью и балтийским Поморием. Другим поводом к сношениям Новгорода с Поморием было, вероятно, религиозное первенство балтийских вендов над прочими славянскими племенами; мы знаем из Гельмольда, что на поклонение идолу Радегаста в Ретре стекались ежегодно изо всех славянских земель: "Siquidem Riaduri sive Tolenzi, propter antiquissimam urbem et celeberrimum illud fanum, in quo simulacrum Radigast ostenditur, regnare volebant, adscribentes sibi singularem nobilitatis honorem, eo quod ab omnibus populis Slauorum frequentaretur propter responsa et annuas sacrificiorum impensiones" (I. cap. XXI). Еще в конце ХІ-го столетия чехи посылали тайным образом в Аркону и Ретру за языческими наставлениями и оракулами (Palacky. G. v. В. I, 336). Каченовский и Погодин (Исследов. III, 413) думали о колонизации Новгорода от балтийских славян; мы увидим ниже, что поселение еще задолго до Рюрика вендской колонии в Новгороде имеет неоспоримую историческую вероятность46.
Мы положили конечным требованием и целью призвания высокое рождение избранных варяжских князей. Уважение к благородству и старшинству уже само по себе необходимое следствие патриархальных форм быта; оно проявляется основной чертой славянского характера во всех славянских историях. "Но се Кій княжаше въ родѣ своемъ" - "вы нѣста князя, ни рода княжа, - говорит Олег Аскольду и Диру, - но азъ есмь роду княжа" (Лавр. 4, 10). Митрополит Иларион о Владимире: "Сій славный отъ славныхъ рожьдся, благородный отъ благородныхъ, каганъ нашъ Владимеръ" (Твор. св. отц. год 2-й, кн. II, стр. 8). Знаменитые роды у чехов восходят к временам доисторическим, к первому поселению племени в Чешской земле: "Chrudoš, Staglaw - oba bratři, oba Klenowica, roda stara Tetwy Popeiowa, jenže pride s pleky s Cechowými, v seže žirne vlasti pres tri řeky" (Ruk. Kralodv. 62. - См. так же Hist. convers. Carantan. ap. Kopitar. Glagol. Cloz. LXXV). О высоком значении племенного благородства и знаменитости родов у прибалтийских славян знают уже летописцы VIII и IX века; так Эйнгард о Драговите: "Dragawit... ceteris Wilzorum regulis et nobilitate generis et auctoritate senectutis longe praeminebat" (Annal. ad ann. 789). "Et venerunt reges terrae illius cum rege eorum Tragwito" (Annal. Lauresham. ad ann. 789). Князья и бояре (principes, optimates, barones, suppani, nobiles, primores populi) встречаются y вендов с первых годов их истории. Само собою разумеется, что значению и благородству князей отвечало религиозное значение и старшинство городов и племен; как у языческих чехов, так, кажется, и у нас, достоинство жрецов было наследственно в родах княжеских; мы видели, что у многих славянских народов слово kněz было первоначально общим наименованием жреца и князя (срвн. Palacky. G. v. В. I, 167). Из сказанного выше о религиозном первенстве балтийских славян над прочими славянскими племенами, выдается и преимущество вендских князей перед русскими; на них должен был пасть выбор новгородских словен, если бы его не оправдывали и самая близость сношений и, как уже сказано, вероятная родственная связь между Новгородом и Поморием.
Не на одних вероятностях и возможностях мнение о призвании варяжских князей от балтийских славян основано (кроме фактических доказательств, о которых будет сказано в своем месте) на исторических преданиях, на убеждении летописца, его современников и потомства.
Как в конце ХІ-го столетия Аркона и Руя, так в половине ІХ-го Старгард и оботритское племя вагиров имели первенство во всей Славянской земле. "Tales autem in eis (Wagiris), - говорит Гельмольд, - quandoque reguli fuisse probantur, qui omni Obotritorum, sive Kycinorum et eorum qui longe remotiores sunt dominio fuerint potiti"(I. cap. XII). Выражение "et eorum qui longe remotiores sunt" не может быть отнесено ни к одной из соседних оботритам славянских народностей; самая легендарная форма повествования говорит о факте необычайном, давно прошедшем, о столкновении с дальней, уже отчуждившейся от балтийского Помория народностью. Гельмольд жил и писал у вагиров; он называет их землю "nostra Wagirensis provincia" (I. cap. 2); он знает о славянах по славянским преданиям; в одном месте он говорит: "Narrant seniores Slavorum, qui omnes Barbarorum gestas res in memoria tenent" etc. (ibid. cap. 14). Конечно, это известие об обладании родом вагирских князей землей дальнего народа как относящееся к призванию варягов, есть намёк и не более; но при других исторических вероятностях такой намёк получает историческое значение; он знаменателен и в сравнении с известным молчанием скандинавских саг и историй о мнимонорманском происхождении варяжских князей.
Еще другое темное предание о выселении целого рода славянских князей из балтийского Помория в глубину европейского материка, сохранилось у арабского писателя Эдриси, известного под названием Нубийского географа (Арабский географ ал-Идриси (ал-Эдризи), ошибочно называемый в историографии XVII-XIX вв. "нубийским". - Прим. ред.): "Tota haec prima pars Climatis septimi est mare tenebrosum, insulae que ipsius sunt obrutae atque incultae47. Attamen author libri mirabilium ait, esse tres in hac parte urbes lapsis temporibus habitatas, ad quas erant solitae naves divertere ad emendum ab earum incolis ambarum, lapidesque coloratos. Volente autem quodam ex ipsimet regnare super eos, praelium una cum suis commisit, in illos, ac licet debellatus fuerit, tamen ob exortas inimicitias atque dissidia, quidam eorum inde profecti in mediterraneum penetravere, atque ita urbes illorum dirutae, incultaeque mansere" (Geogr. Nubiens, p. 271). Торговля янтарем доказывает, что дело идет именно о балтийском Помории. О разноцветных и драгоценных камнях, о коралле и изумруде (lapides colarati), украшавших храмы язычников - вендов свидетельствует Масуди (ар. Charmoy, relat. de Masoudy. 319-321, 340, 358). Кто знает, вследствие каких внутренних переворотов было предложено трем братьям и они решились выселиться в Русь48.
Есть у нас и свои предания, предания истинно народные, выдающиеся из самого хода и смысла нашей истории. Как эта история, так и они распадаются на две категории, относящиеся к двум эпохам и фактам, отдельным друг от друга. К первой категории принадлежат предания древнейшие, собственно русские, не знающие ни летописи, ни варягов, ни Рюрика. Таково историческое предание о Русе, Чехе и Лехе, напрасно относимое к ХШ-му столетию; о нем уже знали византийцы при Игоре (см. гл. XVII); географическое, производящее Русь от реки Росъ или Русы; этимологическое, выводящее имя Руси от рассеяния (см. гл. XII). Предания новейшие, относящиеся к варягам, основаны, с одной стороны, на известиях летописи; с другой, на общенародном убеждении о выходе Рюрика из земель балтийского Помория или Пруссии (см. Нест. Шлец. I, 277. Спис. ВАлат. - 281. Стп. Книга. - 283. Даниель принц фон Бухау. - 285. Петрей и т.д.). В этих преданиях Шлецер (Нест. I, 277, след.) и г. Куник (Beruf. I, 115) хотят видеть плод подражания и проникшей в Русь XVI-го столетия польской учености; между тем, ни один польский историк не производит и не мог производить русских князей от Августа Кесаря; как поляки (Стеф. Баторий в ed. Svirens. 1579), так и немцы (Magni Moscov. duc. Geneal. in rer Mosc. scrpt.) смеются, не без тайной досады, над генеалогическими притязаниями русских царей. Плодом польской учености было известие о занесенных бурей в Балтийское море римлянах, о ромовской колонии, Палемоне и т. д.; плодом русской учености сказка об Августе Кесаре, Прусе и пр. Но основой этой сказки все-таки остается убеждение, что варяги, у которых поселился брат Августов Прус и от которых в 862 году вышли Рюрик, Синеус и Трувор, жили не в Швеции, не в упландском Родене, а на берегах Вислы реки, т. е. были западно-славянского происхождения. Не от сказки об Августе и Прусе родилось предание о поморской отчизне варяжских князей, а наоборот; в эпоху, когда никто еще не думал об этой сказке", летопись упоминает о сербских князьях "съ кашубъ, отъ поморія Варязскаго, отъ Стараго града за Кгданскомъ" (Ипат. 227).
Неразлучно с преданием о выходе варяжских князей из Помория другое, о новгородском старейшине Гостомысле. Сомнения Шлецера, основанные на хронологических несообразностях и на существовании только в двух списках летописи, Воскресенском и Алатырском, позднейшей вставки "о Рускихъ князехъ" (Нест. Шлец. I, 149, 277), были бы на своем месте при критическом обсуждении спорного исторического факта; здесь, где дело идет о народном предании, коего главное значение состоит в связи между Гостомыслом как представителем западно-славянского начала в Новгороде49 и сказанием о поморском происхождении князей, они свидетельствуют только о бóльшей или меньшей сообразительности летописца. Круг (Forsch. I, 111-127) в специальном исследовании о Гостомысле почитает относящееся к нему известие изобретением Герберштейна, будто бы перенесшего в Новгород оботритского князя Gotzomiuszl'a, о котором упоминается в фульдских и других летописях, под 844 годом. "Оботритского князя Табомысла, - пишет он (ibid. 126), - о котором говорится под 862 годом, нельзя было пустить в ход, как малолетнего. Удобнее приходился упоминаемый в 844 году rex Obotritorum Goztomiuzl; он, конечно, мог посоветовать ильменским славянам выбрать себе князя из своего соседства". Едва ли! Если в 862 году Табомысл был слишком молод, то оботритского Гостомысла уже 18 лет как не было на свете: "Hludowicus Abodritos defectionem molientes bello perdomuit, occiso rege eorum Gotzomiuszli, terram que illorum et populum sibi divinitus subjugatum per duces ordinavit" (Annal. Fuldens. ad ann. 844). "Lutharius rex regem Sclavorum Gestimulum occidit, ceteros que sibi subegit" (Annal. Wesssemburg. ad ann. 844. - Cfr. Lamberti annal. αρ. Pertz V. 47)50. Что не русский летописец списывал Герберштейна (которого он знал послом Максимилиана, но не автором комментариев о московских делах), а наоборот, очевидно51. Во-первых, Герберштейн повторяет (исправляя его по возможности) грубый промах русской летописи, упоминающей об одном и том же новгородском старейшине Гостомысле и при первом поселении славян на Ильмене (Нест. Шлец. I, 146), и в эпоху призвания (там же, 278). Он пишет: " Alii circum lacum Ilmen, qui Νοννοgardiam occupaverunt, sibi que Principem Gostomissel nomine constituerunt" (Comm. 2) - и далее: "Tum Gostomissel, vir et prudens, et magnae in Novvogardia authoritatis, in medium consuluit, ut ad Waregos mitterent" etc. (ibid.3). Здесь два Гостомысла; один князь, другой муж. Изобретая своего Гостомысла (в каких видах и с какой непо нятной целью у Круга не сказано), умный и ученый посол Ферди нанда и Максимилиана умел бы найти два имени для двух отличных исторических личностей и эпох; в фульдских летописях, у Адама Бременского, у Дитмара и Гельмольда нет недостатка в славянских именах. Во-вторых, если бы русский летописец или составитель списывал Герберштейна, неужели бы он взял у него только одного Гостомысла, а дельную (хотя и не совсем верную) догадку о вагирах-варягах оставил без всякого внимания? [22]
Гостомысл не историческое лицо; он более; как по имени, так и по отношениям к балтийскому Поморию, он представитель в русской истории народного предания о западно-славянском происхождении варяжской династии.
Не иначе понимали вопрос о варягах и другие, конечно, позднейшие составители временников; понимали его не по одним догадкам или преданиям, а на основании положительных убеждений и фактов.
Где Нестор говорит о варягах, позднейшие списки летописи именуют немцев и немецкую землю. Пол.: "И избрашась отъ варягъ отъ нѣмецъ три братіа сроды своими". - ПНлк.: "В лѣто 6370 поидоша изъ немецъ три браты со всѣмъ родомъ своимъ". - Αρχ.: "Въ лѣто 6371, пріидоша князи нѣмскія на Русь княжити три браты". - ВАлат.: "В лѣто 6370. И приидоша отъ нѣмецъ три браты сроды своими". - Пол. 2: "...И избрашася отъ немецъ три браты сроды своими" (Нест. Шлец. I,333,334).
Норманская школа видит здесь ясное доказательство скандинавского происхождения варягов-руси; "ибо, - говорит г. Куник Beruf. I. 114. Aran.*), - нельзя доказать, чтобы в древнейшие времена славянское название германцев (немцы) было употребляемо и о негерманских народах". Уже Эверс (Vorarb. 79, 80) приводил примеры противного. "Нѣмьци оmъ Рима посланіи отъ папежа къ Владимиру" (Лавр. 36, вар. р.), не германские немцы; в Ипат. л. под 1254 г. чехи названы немцами (стр. 190) [23]; в описании путешествия митрополита Пимена в Грецию в 1398 году читаем: "Бяху же ту и римляне отъ Рима, и отъ Испаніи нѣмцы, и фрязове отъ Галаты" и пр. (Карамз. V, прим. 133, стр. 449)52. Но не в этом дело.
Кого именно понимали составители позднейших летописей под названиями варягов-немцев, какую землю под названием Немецкой? В одном месте списки Воскресенский и Алатырский читают: "Влѣто 6370. И приидоша отъ нѣмецъ три браты сроды своими", а в другом: "Обладающу Августу всею вселенною, и нача ради покладати на вселенную. Постави брата своего Патрекія Египту... А брата своего Пруса въ березѣхъ Вислы рѣкы, воградъ Мадборокъ и Торунь и Хвоиница и преславы Гданескъ, и иныхъ многихъ градовъ по рѣку, глаголемую Нѣмонъ, впадшую в море. И до сего часа по имени ого зовется Прусская земля. А отъ Пруса четвертое на десять колѣно Рюрикъ" (Нест. Шлец. I, 277, 278). То же самое и Степенная книга (там же, 282). Ясно, что для позднейших летописцев эти варяги-немцы, вышедшие к нам в 862 году, были не из Скандинавии, а из Пруссии; не с берегов Родена, а с берегов Вислы и Немана.
Кто же теперь эти немцы? Литвины, венды, поляки? Здесь расстаемся мы с народными преданиями и входим в область истории.
Не один Рюрик с братьями, не одни Рогволод и Тур вышли к нам из Помория; мы знаем и о других выходцах. Вместе с Рюриком, по свидетельству Курбского, вышли к нам и Морозовы: "Тогда же, або мало предъ тѣмъ, убіенъ отъ него мужъ благовѣрный, Андрѣй, внукъ славнаго и сильнаго рыцаря Дмитрія, глаголемаго Шейна, съ роду Морозовыхъ, яже еще вышли отъ нѣмецъ, вкупѣ съ Рюрикомъ, прародителемъ русскихъ княжатъ, седьмъ мужей храбрыхъ и благородныхъ" (Сказ. Курбск. 111)53. "И вкупѣ побіени съ нимъ предреченные мужи, Феодоръ и Василій Воронцовы, родомъ отъ нѣмецка языка, а племени княжатъ решскихъ" т. е. имперских Reichsfürsten (Сказ. Курбск. 7)54. "Потомъ погубилъ родъ Колычевыхъ, также мужей свѣтлыхъ и нарочитыхъ въ родѣ, единоплеменныхъ сущихъ Шереметевымъ; бо прародитель ихъ, мужъ свѣтлый и знаменитый, отъ Нѣмецкія земли выѣхалъ, ему же имя было Михаилъ: глаголютъ его быти съ роду княжатъ решскихъ" (там же, 108, см. прим. 162).
Итак, варяги-немцы, выходцы из Пруссии, товарищи Рюрика, решские княжата - одно и то же для Курбского и его современников.
В достоверности иных, Курбским приводимых генеалогических подробностей сомневаться можно; общая основа неоспоримо верна. Прародители Морозовых, Колычевых, Шереметевых, Воронцовых вышли от немцев, из Пруссии, из родины Рюрика. Происхождение Воронцовых и Колычевых от решских (имперских) князей объясняет окончательно, что должно разуметь под названиями прусская земля - немцы, варяги.
О германских имперских князьях думать нельзя. Выселение в Русь германских княжат не могло пройти незаметно; в исторических отношениях Руси к германскому Западу не находим никакого повода к подобному выселению; к тому же у Курбского германские выходцы были бы означены родом из Цесарии (см. Сказ. Курбск. 421, прим. 73); выражение от немец, от немецкие земли всегда указывает на Пруссию. Но решскими князьями со второй половины ХII-го столетия являются поморские герцоги; Богуслав возведен в 1180 году императором Фридрихом I в достоинство герцога Славии (Slaviae dux) и имперского князя (см. Barthold. G. v. Rüg. и. Pomm. II, 258. - Dahlmann. G. v. Dänem. I, 306); в 1184 он уже является на имперском празднике (Reichsfest) в Майнце: "Ad hanc curiam totius imperii principes, utpote Francorum, Teutonicorum, Sclavorum, cet. congregantur" (Otto de S. Blasio Append. Urstis., p. 210)55. От этих поморских решских князей вели, без сомнения, свой род наши варяго-прусские выходцы Воронцовы, Шереметевы, Колычевы и т. д. Для составителей родословных и летописей они были от немец и от Немецкие земли, как для Эйнгарда славяне VІІІ-го столетия: "Natio quaedam Sclavorum est in Germania, sedens super littus Oceani" (Annal, ad ann. 789)56. Ни Эйнгард, ни русские летописцы не думали о германском происхождении поморских варягов или славян; но в XVI веке земли, некогда населенные полабами, были уже землями чисто германскими. Отсюда, за невозможностью согласовать исторические предания Руси с географией эпохи, название Пруссии для бывшей вендо-славянской земли; славянские Висла и Неман на место онемеченных Лабы и Одера. Самая несвязность этих известий, географические несообразности и промахи свидетельствуют об основной действительности предания, выводившего династию Рюрика из Поморья; варяжская родина исчезла; но память о ней сохранилась в легендарных сказаниях народа. [24]
Славянский характер призвания определяется окончательно характером отношений прежних князей и подвластных им словено-русских племен к варяжской династии.
Г. Соловьев (Ист. Росс. I, 212) полагает, что "славянские князья исчезают с приходом князей варяжских; нельзя искать их и в боярax... потому что достоинство старшин у славян не было наследственно в одной родовой линии". В предыдущей главе я старался показать неосновательность этого взгляда на значение доваряжских князей на Руси; не признавать в Мале и древлянских князьях рода славянских князей, тождественного по правам и значению с княжескими родами у всех остальных славянских племен и народов, значит, жертвовать для системы очевидной исторической действительностью. Одно заблуждение ведет за собой другое; отвергая существование на Руси при варягах прежних князей, г. Соловьев вынужден под именем мужей, разосланных первыми князьями по городам, разуметь князей-родичей Рюрика, потому что в прелиминариях договора с греками сказано: "Даяти уклады на рускіе городы... но тѣмъ бо городомъ сѣдяху князья подъ Ольгомъ суще" (Лавр. 13). Между тем, он тут же говорит: "Князьями никогда не называются простые мужи, но всегда только члены владетельных родов. Об отношениях этих родичей к князьям мы ничего не знаем; можем только сказать, что эти отношения не были подобны последующим родовым княжеским, именно уже потому, что родичи Рюрика называются мужьями его, что указывает на отношение дружинное, след. служебное, а не на родовое" (Отнош. 41). Я не вижу возможности согласить эти противоречащие друг другу воззрения; и не доказывает ли самая сухость известий летописца об этих князьях, что дело идет не о родичах варяжской династии?
Новгородские словене, а с ними и прочие племена, входившие в состав северного союза, возмутясь против своих прежних князей, показали им путь от себя; изгнанные пошли, вероятно, на юг, сказав своим тамошним родичам: кормите нас! ("братья! вам челом бью. вам живот дати и хлебом накормити" Лавр. 215). Рюрик и его братья не находят князей у призывавших племен; по смерти Синеуса и Трувора Рюрик раздает своим мужам города их Полоцк, Ростов, Белоозеро57; ясное доказательство, что варяжских княжеских роди чей (за исключением Олега) не было; в противном случае нельзя объяснить их отчуждения от обладания землей. Понятно, что при избрании князей словене, испытанные усобицами княжеских родов, искали по преимуществу князей малосемейных; сначала они хотели только одного князя: "Поищемъ собѣ князя"58. Роды, о которых упоминается в летописи ("и изъбрашася 3 братья съ роды своими"), означают здесь не княжеские роды, а единоплеменников вообще (срвн. слова Олега Аскольду: "Да придѣта къ намъ къ родомъ своимъ" Лавр. 10). У трех братьев, вместе вышедших из Помория, мог быть только один род; так о Кие, Щеке и Хориве: "И по сихъ братьи держати почаша родъ ихъ княженье въ Поляхъ". Никоновский список поправляет: "Со всѣмъ родомъ своимъ"; другие говорят о дружине (Нест. Шлец. I, 333). Нигде летопись не намекает на существование князей, родичей Рюрика и Олега; считать же с гг. Соловьевым (Ист. Росс. I, 106, 107) и Куником (Beruf. II, 176, 177) князей, о которых говорится в договорах Олега и Игоря (Лавр. 13, 14, 20), варягами-родичами, невозможно, кроме других причин, о которых ниже, и потому: 1) что эти князья известны только на юге, после водворения Олега в собственной Руси; при Рюрике о них не упоминается; а называть князьями простых мужей мы не имеем права; 2) что вместо необходимого развития летопись знает о посте пенном упадке этих княжеских родов, до совершенного их исчезновения при Святославе.
На юге русская история образуется иначе; здесь Олег является не по призванию; здесь он находит прежних славянских князей. Основание новой державы на юге, перенесение на Киев всего, что предназначалось Новгороду, факт первенствующий в русской истории; между тем, насколько мне кажется, значение и побудительные причины этого факта еще недостаточно выяснены.
Г. Соловьев (Ист. Росс. I,101) полагает, что Олег, как старший в роде, а не как опекун малолетнего княжича, получал всю власть Рюрика и удерживал ее до конца жизни своей. Но выражение летописи "въдавъ ему сынъ свой на руцѣ", на котором преимущественно основано это мнение (Ист. отнош. 41, прим. 2), указывает именно на опеку до совершеннолетия; так в Русской Правде, II, § 93; "аще будуть въ дому дѣти мали, а не джи ся будуть сами собою печаловати, а мати имъ поидеть за мужь, то кто имъ ближни будеть, тому же дати на руцѣ i съ добыткомъ и съ домомь донелѣ же возмогуть"; и в Ипатьевской летописи, 151: "Давыдъ же столъ свой далъ сыновцю своему Мьстиславу Романовичю, а сына своего Костантина въ Русь посла, брату своему Рюрикови на руцгѣ". С другой стороны, до водворения в Киеве Олег не князь; он говорит Аскольду и Диру: "Вы нѣста князя, ни рода княжа, но азъ есмъ роду княжа, и се есть сынъ Рюриковъ". Игорь единственный представитель княжеского достоинства отца своего; но и он, как состоящий под опекой Олега, следовательно, не полновластец в земле своей, назван не князем, а княжичем (Лавр. 10)59; ибо князьями начальная летопись именует только владетельных князей, князей княжащих, а не, как думает г. Соловьев, всех членов княжеского рода. Олег мог сделаться князем, потому что он был роду княжа; но для этого ему было нужно княжение.
"В некоторых новых исторических повестях, - говорит Карамзин (I, прим. 291), - Олег назван племянником Рюрика". Действтельно, мы читаем в Воскресенском и Алатырском списках летописи: "Князже Рюрикъ взя ссобою два брата Синеуса и Трувора и племянника своего Олга" (Нест. Шлец. I, 300, 301). Судя по вероятностям возраста, Олег мог быть сыном старшего, умершего до призвания брата Рюрика; и в этом случае не Игорю, а ему следовало после Рюрика право на княжение по закону славянскому. Между тем, притязание на это право (допустив его предъявление Олегом) должно было встретить в Новгороде отпор, основанный на заключенных с Поморием условиях; ибо, если новгородцы и согласились на принятие к себе (по общеславянскому обычаю) трех братьев-князей, то, вероятно, не иначе, как выгородив себя предварительно от обратного действия славянского права наследства, т. е. от какого бы то ни было домогательства власти со стороны заморских родичей Рюрика. Этим объяснилось бы то постоянное нерасположение Олега к Новгороду, о котором находим не одно свидетельство в летописи. Как бы то ни было (ибо я нисколько не дорожу своей эпизодической догадкой), Олег решился основать уже для себя новую, независимую державу на юге; средства были у него в руках; с одной стороны - варяги и подвластные Игорю словено-чюдские племена; с другой - обаяние варяжского княжеского имени и на южную Русь. На эту мысль наводит и образ действий его; он представлен в летописи (по справедливому замечанию г. Соловьева. Ист. Росс. I, 102) не завоевателем, а восстановителем своего права, права рода своего, нарушенного дерзкими дружинниками. Он принял Смоленск от имени Игоря, будущего словенского князя; он отнимает Киев у хищников Аскольда и Дира. Здесь он становится князем, полновластцем в своей Русской земле60. Южные племена и князья их (разумеется, сначала не все, и не все по доброй воле) признают господство Олега, и как князя варяжского, имеющего над туземными преимущество родового и, вероятно, религиозного благородства; на последнее указывает, может быть, прозвание Олега Вещим; и как князя, обладающего двумя старейшими на Руси городами: Новгородом - как представитель словенского князя; Киевом - по собственному княжескому праву. Об этом династическом, можно сказать, мирном завоевании свидетельствует вся начальная история Руси; сюда хотелось бы мне отнести и характеристическое выражение Льва Диакона о покорении русским оружием соседних племен и областей без труда и кровопролития (Leo Diac. ed. Bonn. 151); в речи Святослава эти слова не у места; но самая странность их показывает, что они не изобретенные, а слышанные.
Нестор молчит вообще об отношениях к варяжским князьям туземных, покорившихся династов; между тем, довольно определенное понятие о природе этих отношений можем извлечь из истории древлянского княжества. "Въ лѣто 6391. Поча Олегъ воевати деревляны, и примучивъ и, имаше на нихъ дань по чернѣ кунѣ... И бѣ обладая Олегъ поляны и деревляны, сѣверены и радимичи, а съ уличи и тѣверци имяше рать" (Лавр. 10). В 907 году древляне участвуют в походе против греков (там же, 12). "Въ лѣто 6421... И деревляне заратишася отъ Игоря по Олговѣ смерти. - Въ лѣто 6422. Иде Игорь на деревляны, и побѣдивъ възложи на ня дань болшю Ольговы" (там же, 18). Наконец, в 945 году, восстание древлян и их князя Мала; убиение Игоря; в 946 мщение Ольгино; присоединение Древлянской земли к Киевскому княжеству (там же, 23,24,25). Итак, в течение 63 годов древляне платят дань, при случае дают войско, иногда восстают против киевского князя, но сохраняют свою внутреннюю независимость, свой княжеский род, своих князей, "иже распасли суть Деревьску землю". Тоже самое, хотя и не в столь резких размерах, должно принять и у прочих племен; варяжское завоевание проявляется не как норманское в Англии и во Франции порабощением одной народности другой, замещением прежних владельцев новыми; оно основано на известном праве, на условиях; это преимущественно династическое явление. Варяжские князья обладают покоренными племенами в том смысле, что получают от них дань и военную помощь; но прежние владельцы остаются на своих столах и по-прежнему владеют своей землей, за исключением городов и волостей, вошедших в непосредственный состав новой державы; таковыми, кроме северных городов, участвовавших в призвании, являются на юге Киев, Чернигов, Переяславль, Любеч. Г. Соловьев (Отнош. 43) полагает напрасно, что в этих городах сидели князья-родичи, подручники Олеговы: Белоозеро же, Муром, Смоленск пропущены у Нестора, потому что в них сидели простые мужи (там же, прим. 7). В определении исторического явления, основанного единственно на отличии, по юридическому значению, мужа от князя, невозможно смешивать произвольно этих названий, ни толковать текст летописи: "Поиде Олегъ... и прія градъ (Смоленск), и посади мужь свой. Оттуда поиде внизъ, и взя Любець, и посади мужь свой" (Лавр. 10), таким образом, что муж в Смоленске означает действительно простого мужа, а в Любече князя-родича61. В тексте летописи "...даяти уклады на рускіе городы: первое на Кіевъ, таже и на Черниговъ, и на Переяславъ, и на Полътескъ, и на Ростовъ, и на Любечь, и на прочая городы; по тѣмъ бо городомъ сѣдяху князья подъ Ольгомъ суще" (Лавр. 13), последние слова: "По тѣмъ бо городомъ сѣдяху князья подъ Ольгомъ суще" относятся не к Киеву, Чернигову, Полоцку, Любечу и т.д., а к прочим, непоимеинованным городам. Мы знаем, что в Полоцке и Ростове Рюрик посадил своих мужей; Олег сажает также мужей (а не князей-родичей, которых у него быть не могло) в Смоленске и Любече; откуда же было взяться князьям62? Само выражение "князья подъ Ольгомъ суще" - "отъ сущихъ подъ рукою нашихъ князь свѣтлыхъ" указывает на отношения не родовые, а державца-победителя к вассалам-подручникам. Никогда наши князья Рюриковичи не являются под рукой великого или старшого князя (срвн. чешское područj - подданство). Князь Мстислав говорит послу Андрееву: "Иди же ко князю своему и рци ему: мы тя досихъ мѣстъ акы отца имѣли по любви; аже еси съ сякыми рѣчьми прислалъ, не акы къ князю, но акы къ подручнику и просту человѣку, а что умыслилъ еси, а тое дѣй, а Богъ за всѣмъ" (Ипат. 190, под 1174 г.). Князья под Ольгом суще, князья сущие под рукой означают покорившихся прежних династов совершенно в смысле греческого ὑποχείριος; ύποχείριον ἔχειν τινά-captivum tenere (Polyb. I.21.8). В слове Даниила Заточника: "И умножи, Господи, вся человѣки подъ руку его" (князя. Изд. Сахар. 44). Олег требовал укладов, 1) на все свои собственные и Игоревы города Киев, Полоцк, Чернигов, Любеч, Ростов и т. д.63, 2) На города, в которых сидели (а не были посажены) прежние славянские князья, бывшие под его рукой (напр., на Коростень у древлян), т. е. по одному городу на каждого малого князя. Этими укладами, как частью военной добычи, он вознаграждал словено-русских князей за полученную от них военную помощь. На природу отношений к князьям данникам указывают слова договора: "И не вдадимъ, елико наше изволеніе быти (т. е. на сколько зависит от нас) отъ сущихъ подъ рукою нашихъ князь свѣлыхъ, никакому же съблазну или винѣ" (Лавр. 14). Олег является здесь не родовым старейшиной в Русской земле, а главой покорившихся, емшихся по дань, но, в сущности, еще независимых, мелких династов.
При Игоре эти отношения изменяются как по причине завоеваний и постепенно возрастающего могущества и значения варяжских князей, так, без сомнения, и в следствие слияния русских династий с варяжской посредством брачных союзов между представителями прежних княжеских родов и княжнами варяжскими, родными и двоюродными сестрами Олега и Игоря. О существовании этих союзов свидетельствуют упоминаемые в договоре Игоря его нетии, т. е. сестрыничи Слуды и Акун, являющиеся послами, один от самого Игоря, другой от русского князя или боярина Карша. С другой стороны, в числе жен Олега и Игоря были, вероятно, и родственницы, сестры и дочери покоренных русских князей; древляне помышляют о слиянии киевского княжества с Древлянской землей посредством брака Мала с Ольгой. Верным кажется, что из князей-данников около половины X века уже многие уступили Киеву лучшую часть своих волостей (Чернигов и Переяславль еще прежде), при заметной утрате своего княжеского значения; другие обратились в бояр; является нечто в роде двора. Новый порядок вещей явно обнаруживается при сличении Игорева договора с Олеговым. При Игоре уже нет тех светлых князей сущих под рукой Олега, покоренных (ὺποχείριοι), но самовластцев в своих княжениях, независимых данников варяго-русского князя. Игоревы послы договариваются: "Отъ Игоря великаго князя Рускаго, и отъ всякоя княжья, и отъ всѣхъ людій Рускія земли" (Лавр. 20). Являются формулы: "Великій князь Игорь и князи и бояре его". - "Великій князь русьскій и бояре его" - "къ великому князю русьскому Игорю, и къ людемъ его" (Догов. Игоря изд. Тобиена, стр. 21,22,37). Нигде Олег не говорит от одного своего имени; греки договариваются и с ним и через него с подчиненными ему мелкими, племенными династами; в основных статьях Игорева договора речь идет только о великом князе, как о единодержавце в земле; прежние князья упоминаются только в формулах; жены их, русские княгини, сопровождают Ольгу в Царьград; как бояре, так и князья имеют своих послов едва ли не ради одного блеска и пышности; новое доказательство раннего образования великокняжеского двора в Киеве64. Конечно, не все прежние князья одинаково скоро уступали свои права на независимость и княжение; древляне держат себя вдали от варяжской династии; при Игоре они не участвуют в греческом походе, вероятно, откупаясь данью. С покорением Древлянской земли при Ольге падет сильнейшее независимое словено-русское княжество; Древлянская земля входит в состав варяжской державы. Ольга уже не довольствуется одной данью, как Олег и Игорь; она идет по Древлянской земле, уставляя уставы и уроки; Святослав сажает сына своего Ольга "въ деревѣхъ", как в своей волости. Род Малов, если не был истреблен совершенно, перешел, по примеру других княжеских родов, в боярский.
При Святославе исчезает самый княжеский титул для потомков прежних князей; в договоре с греками упоминается только о боярах; Святослав говорит от себя: "Азъ Святославъ князь рускій". Князья окончательно превратились в бояр; прежние роды исчезли; естественный исторический ход.
Не так, конечно, понимают эти факты представители норманского мнения. "Рюрик, Трувор и Синеус, - говорит г. Куник (Beruf. II, 176), - выселились на восток со своими кровными, родственниками. Кроме Олега к ним, по всей вероятности, принадлежали все те лица, которым Игорев договор приписывает княжеское происхождение. По своим отцам, матерям и мужьям все они могли состоять в близких отношениях к Рюрикову княжескому дому, образуя более или менее древние боковые его линии, из коих иные выводили свое начало еще из Швеции" (срвн. там же, 154). Мы видели, что и по мнению г. Соловьева, эти Smâkonungar под названием князей сидели в Чернигове, Полоцке, Переяславле, Ростове, Любече и прочих городах. Но подобное состояние новорожденного общества условливает целый ряд явлений, о которых нет даже и намёка в нашей истории. Я возражаю:
1. Если эти малые князья были норманны, Smâkohungar (Kleinkönige), родичи Рюрика, мы в праве, как и прежде, спросить: почему этих норманских князей нет на севере при Рюрике, а только на завоеванном юге при Олеге и Игоре? Норманское влияние должно быть тем ощутительнее, чем ближе к началу государства.
2. На каком праве состояли при Олеге и Игоре эти князья (Smâkonungar), родичи их? С норманской точки зрения, конечно, на ленном; по крайней мере, нет повода предполагать, чтобы норманские конунги (будь они родичи Рюрика или нет) согласились оставаться в завоеванном ими крае управителями Олега и Игоря, когда те же норманны в Англии и во Франции делят между собой завоеванную землю на участки и наследственные феоды. Но разве русская история знает о делении земель? о наследственных баронах или ярлах Чернигова, Ростова, Любеча? Предполагаемое норманство малых князей условливает развитие на Руси в высшей степени феодальной системы. Исчезают ли такие явления, не оставя по себе ни памяти, ни следа в народной жизни, в истории? и что же сталось с этими Smâkonungar и потомством их после Игоря? При Рюрике их еще нет; при Святославе их уже нет более.
3. Князьями, как сказано, назывались у нас только владетельные; но если допустить, что слова летописи "по тѣмъ бо городомъ сѣдяху князья подъ Ольгомъ суще" относятся к варяжским родичам Олега (Smâkonungar), выходит, что Чернигов, Переяславль, Любеч и пр. образовали отдельные княжения, подвластные особым норманским династам?
4. В предположении норманской школы, все личности, являющиеся историческими деятелями на Руси от Рюрика до Ярослава включительно, чисто норманского происхождения. Неужели между ними (я разумею Аскольда, Дира, Ольму, Свенгелда, Люта, Мстиша, Ясмуда, Претича, Блуда и пр.) не было ни одного Smâkonung'a - родича варяжских князей65? А если были такие, каким образом родство их с княжеским русским домом остается тайной как для Нестора, так и для северных саг? Неужели, с другой стороны, между мнимыми многочисленными князьями-родичами Рюрика, Олега, Игоря, Святослава не было ни одного, чье имя, с обозначением родства его, проникло бы в нашу летопись?
5. При норманской системе равно невозможны малые князья норманского и славянского происхождения; в последнем случае отношения туземных династов к норманнам завоевателям и князьям их представляются неразрешимой исторической загадкой. Да и что же станется с норманскими именами этих князей в Игоревом договоре?
Норманская школа не имеет права основывать на одних (более чем спорных) подобозвучиях имен, исторические явления которых она не объясняет и объяснить не в состоянии. Свидетельства письменные требуют подтверждения от фактов и наоборот. Навязывать же истории факты огромного политического значения, предоставляя будущим векам их невозможную разгадку, значит, писать повесть не того, что было, а того, что могло бы случиться при данных обстоятельствах и условиях. [25] |
|
