| Теперь он знает то, как небо чтит
Благих царей, и блеск его богатый
Об этом ярко взору говорит.
Данте. "Рай". XX
Облегчение, которое испытала королева Маргарита, сложив с себя бремя государственных забот, полностью разделяли ее подданные. Хотя ее регентство продолжалось только пять лет, оно, наверное, показалось им вечностью; и они с благодарностью и надеждой смотрели на высокого русоволосого юношу, который летом 1171 г. официально взял бразды правления в свои руки.
Не то чтобы они о нем много знали. Его красота, безусловно, поражала; он сохранил ее и повзрослев - мальчик, который в день своей коронации показался всем ангелом, теперь в восемнадцать лет походил на молодого бога. В остальном о нем судили главным образом по слухам. Говорили, что он хорошо образован, изъясняется и читает на всех языках королевства, включая арабский; мягок в обращении и деликатен, не подвержен ни приступам оцепенения, ни внезапным вспышкам гнева, которые делали его отца столь устрашающим; глубоко религиозен, однако терпим к верам, отличным от его собственной. Ибн Джубаир рассказывает с одобрением одну из самых известных историй о нем - как во время землетрясения 1169 г. он обратился к придворным, христианам и мусульманам со словами: "Пусть каждый из вас молится Богу, которому поклоняется; тот, кто верит в своего Бога, познает утешение в своем сердце". В государственных делах и политике он пока был несведущ, но это воспринималось скорее как достоинство; поскольку до сих пор он стоял в стороне от общественной жизни, он, очевидно, не имел никакого отношения к тем несчастьям, которые его мать навлекла на королевство.
Если бы в те годы, которые последовали непосредственно за вступлением Вильгельма на трон, Сицилия вновь пала жертвой политической нестабильности, которая омрачала ее предшествующую историю, неизвестно, сколько времени юный правитеАь мог бы сохранять народную любовь. Ему повезло, что его совершеннолетие совпало с наступлением эпохи мира и спокойствия, что вскоре стали приписывать его правлению. Но эта долгожданная передышка не была связана с усилиями Вильгельма; хотя сам он никогда не водил войско в бой, он имел неприятную склонность к заграничным военным авантюрам и в итоге оказался более воинственным, чем его отец и дед. Но эти авантюры, как ни дорого они обходились, не нарушали спокойного течения жизни его королевства. А поскольку все заслуги в обеспечении этого благоденствия, как при жизни, так и посмертно, приписывались ему, а в более поздние годы люди, оглядываясь на это бабье лето - ибо таковым оно оказалось - Сицилийского королевства, вспоминали с благодарностью о своем последнем законном нормандском короле, который выглядел столь прекрасным и умер столь молодым, они дали ему имя, под которым он вошел в историю, - Вильгельм Добрый.
Наверное, самым убедительным свидетельством изменения общей ситуации является тот факт, что первые пять лет после совершеннолетия Вильгельма основным содержанием сицилийской дипломатии в Европе были поиски жены для молодого короля. Вопрос этот вставал и раньше. Внутренние неурядицы на Сицилии не вредили ее репутации на международной арене, и никто не сомневался, что, когда придет время, для короля найдется немало достойных невест; действительно, любой правитель в Европе гордился бы таким зятем. Первым сделал ход, как мы помним, Мануил Комнин; поскольку его дочь могла бы принести в качестве приданого Восточную империю, у королевы Маргариты и ее советников имелись веские основания принять предложение. Но они не хотели с этим спешить, и вопрос еще не был решен, когда в 1168 г. король Англии Генрих II предложил в жены молодому королю свою третью и младшую дочь Иоанну. Всем сицилийцам нормандского или английского происхождения подобный союз казался более заманчивым, чем византийский вариант. Тесные связи между двумя королевствами начали складываться со времен Рожера. Английские ученые, церковники и администраторы, чьи имена уже появлялись на этих страницах, составляют только малую часть от общего числа приезжих (А); и к 1160-м гг. подавляющее большинство влиятельных нормандских семейств, живших в Англии, имели родичей на Сицилии, и наоборот (В). Сам Генрих, чьи владения в одной только Франции превосходили по размерам владения короля Людовика VII, был, без сомнения, самым могущественным государем в Европе. Более того, хотя Иоанна едва вышла из младенческого возраста - она родилась в 1165 г., - Генрих, по-видимому, искренне желал этого союза. Существовало, правда, препятствие в лице Томаса Бекета. Если бы Стефан дю Перш оставался на Сицилии, неизбежно возникла бы сложности, но, после того как он сошел со сцены, проблема уже нё казалась столь неразрешимой. Все знали, что Стефан и Томас были друзьями и неприязненное отношение к Стефану могло отчасти переадресовываться его приятелю.
Между тем Маттео из Аджелло, теперь ставший вице-канцлером королевства (С) и достигший вершины своего могущества, всячески защищал Генриха. Почти определенно именно по его совету в начале 1170 г. граф Робер из Лорителло и Ричард Палмер из Сиракуз отправились к папе в Ананьи, чтобы обсудить вопрос о браке короля с дочерью Генриха,
Выбор посланцев для этой миссии поистине удивляет. Робер, мятежник с многолетним стажем, едва не поплатился жизнью за свои эскапады, но всего за год до описываемых нами событий его вернули из изгнания и восстановили в правах на его прежние фьефы. Он, однако, был кузеном короля, и его присутствие придавало посольству надлежащий вес. Участие в миссии Ричарда Палмера, одно время самого близкого друга Бекета на Сицилии, вызывает еще большее изумление. Сам Бекет был неприятно поражен, когда это услышал. Сам английский архиепископ объяснял эту, как он считал, измену тем, что король Генрих переманил Палмера на свою сторону, пообещав ему епископскую кафедру в Линкольне; но в подобную версию трудно поверить. Ричарда недавно утвердили епископом Сиракуз; а этот город, незадолго до того как епископ получил свой паллий, был объявлен митрополией, подчинявшейся непосредственно папе. Непонятно, зачем бы ему после этого менять Сиракузы на Линкольн, и определенно он ничего подобного не делал. Более правдоподобно, что как англонормандец, обосновавшийся на Сицилии, он одобрял намечавшийся союз и стремился по возможности способствовать благоприятному исходу дела; а думая о Бекете, вероятно, успокаивал себя тем, что является только посредником.
Александр не возражал против брака, а когда пришли вести о примирении Генриха с Бекетом летом 1170 г., последние сомнения рассеялись. Затем вечером 29 декабря архиепископа Томаса Бекета убили. Тьма пала на Англию. Континентальные подданные Генриха также попали под отлучение; самому королю было запрещено входить в церковь, пока папа не сочтет возможным его простить. Вся Европа ужаснулась; и сицилийцы перестали видеть в маленькой Иоанне желанную невесту. Переговоры были резко прерваны, и вновь начались поиски королевы.
Тремя месяцами позже, в марте 1171 г., Мануил Комнин предложил в жены Вильгельму свою дочь Марию во второй раз. Брак с нею теперь не сулил тех выгод, что пять лет назад; за прошедшие годы ее мачеха родила сына Алексея, и вопрос о наследнике византийского трона более не стоял. Но Мария оставалась дочерью императора с достойным приданым, а кроме того, этот союз положил бы конец вмешательству ее отца в итальянские дела (D). Сицилийцы приняли предложение, и было договорено, что Мария приедет в Апулию следующей весной.
В назначенный день Вильгельм, сопровождаемый своим двенадцатилетним братом Генрихом, носившим титул князя Капуанского, Уолтером из Милля и Маттео из Аджелло, ожидал в Таранто свою невесту. Мария не приехала. Не появилась она и на следующий день, и через день. После недели ожидания король решил предпринять паломничество к Монте-Гаргано в пещеру Архангела Михаила. Это займет по крайней мере еще десять дней; ко времени его возвращения Мария наверняка будет здесь. Но когда 12 мая король добрался до Барлетты, он не получил там никаких утешительных вестей. Стало ясно, что девушка не приедет; греки обманули его. Рассерженный и обиженный король отправился домой. Но его ждали еще худшие несчастья. Королевский кортеж должен был проследовать через Капую, чтобы там официально передать юному Генриху права на его княжество. Но когда они уже подъезжали к городу, мальчик слег в жестокой лихорадке. Его поспешно повезли в Салерно, а оттуда на корабле на Сицилию; но, когда Вильгельм вернулся на остров несколькими неделями позже, его брат был мертв (Е)
Почему Мануил переменил свое решение в последний момент, жестоко оскорбив юного короля Сицилии? Насколько нам известно, он не принес извинений и не объяснил причин своего поступка, поэтому его мотивы остались загадкой. Вероятней всего, Фридрих Барбаросса как раз в это время попросил руки Марии для собственного сына; но для нас инцидент с несостоявшейся свадьбой важен только по одной причине: он объясняет ту глубокую обиду на Константинополь, которая жила в сердце Вильгельма всю его жизнь, - обиду, которая дорого обошлась и Сицилии, и Византии в последующие годы.
Поступок византийского императора казался королю Сицилии тем более оскорбительным, что он уже начал заглядываться на господство в Восточном Средиземноморье. Сам Вильгельм не имел ни склонности, ни таланта к военному делу, но лелеял политические амбиции, простиравшиеся далеко за нынешние границы его владений. Одна мысль о том, что его отец почти без борьбы выпустил из рук североафриканские территории, вызывала досаду; он предпочитал рассматривать себя как преемника своего деда Рожера и Роберта Гвискара, молодого потомка Отвилей, которому суждено завоевать для Сицилии новую и славную заморскую империю.
В то время, во всяком случае, о завоевании территорий на североафриканском побережье думать не приходилось. Альмохады находились в зените славы; благодаря своему блестящему адмиралу Ахмеду эс-Сикели (сицилийскому) - нашему старому другу каиду Петру - они создали собственный флот, который, хотя и уступал флоту Вильгельма, мог оказаться серьезным противником. Им также не составило бы труда при необходимости организовать волнения среди сицилийских мусульман, которые наверняка не забыли страхи прошлых лет.
К счастью, Альмохады стремились сохранить хорошие отношения со своими северными соседями; торговля процветала, а их вождь Абу Якуб Юсуф стремился сохранить свободу действий для задуманного им завоевания Испании - это предприятие в итоге стоило ему жизни. Вильгельм, при всей его ограниченности, не хотел навлечь на себя беды с этой стороны (F).
Ему требовалось найти какой-то другой объект для своих экспансионистских устремлений, поэтому его весьма заинтересовало письмо, полученное в 1173 г. от Амальрика, франкского короля Иерусалима. Оказалось, что египетские Фатимиды, разгневанные потерей каирского калифата в предыдущем году, решили поднять восстание против своего верховного правителя Нур-ад-дина, короля Сирии, и его наместника Саладина. Понимая, что только отсутствие единства в рядах мусульман дает христианским государствам в Леванте шанс выжить, Амальрик решил предоставить египтянам всю возможную помощь и обратился к западным государям за поддержкой.
Это была как раз та возможность, о которой мечтал Вильгельм; возможность сделать себе имя на Востоке, показать правителям заморских королевств - и Мануилу Комнину заодно, - что на средиземноморской политической арене появился новый христианский лидер, и такой, с которым следует серьезно считаться (G). Он с воодушевлением откликнулся на призыв. Командование экспедицией было поручено ближайшему родственнику Вильгельма, Танкреду, графу Лечче, незаконному сыну герцога Рожера Апулийского. Танкред в 1161 г. участвовал в заговоре против Вильгельма I, но с тех пор получил прощение. В назначенный день на последней неделе июля 1174 г. сицилийский флот появился в Александрии - двести кораблей, если верить арабским хронистам, доставили в Египет в общей сложности тридцать тысяч человек, в том числе пятнадцать сотен рыцарей; еще тридцать шесть судов предназначались для лошадей, сорок - для припасов и снаряжения и шесть - для осадных приспособлений.
Если бы король Амальрик увидел эту картину, она произвела бы на него впечатление, как надеялся Вильгельм. Но Амальрик умер от дизентерии за две недели до прибытия сицилийцев. И его смерть означала, что войско из Иерусалима не пришло, чтобы присоединиться к сицилийцам. Это был не единственный неприятный сюрприз. Саладин раскрыл заговор против себя и расправился с руководителями. После этого ни о каком восстании не могло идти речи. Танкред и его люди высадились на вражеской территории и оказались без всякой поддержки. Почти тотчас же александрийцы, первоначально отступившие за стены, выбежали наружу и подожгли сицилийские осадные машины; а за этим последовала ночная атака, которая привела войско Танкреда в полное замешательство. К тому времени Саладин, которому почтовый голубь принес вести о высадке врагов, уже спешил из Каира со своей армией. Но ему не было нужды беспокоиться. Задолго до его появления Танкред отдал приказ войску погрузиться на корабли, и сицилийские суда исчезли за горизонтом, оставив на берегу три сотни рыцарей, отрезанных от своих и после героического, но безнадежного сопротивления попавших в плен.
Надо отдать ему должное, Вильгельм унаследовал всю жизнестойкость своего деда. Неудача, похоже, ничуть его не обескуражила, поскольку следующие несколько лет он регулярно отправлял летние военные экспедиции на египетское побережье. Но ни одна из этих операций не имела реального политического значения; для левантийских государств крестоносцев они, очевидно, прошли незамеченными. И они определенно не отменяли того очевидного факта, что первая заграничная авантюра Вильгельма II закончилась катастрофой.
Убийство Томаса Бекета хотя и потрясло до глубины души всех христиан, не повлияло существенно на взаимоотношения между Англией и папой. В Авранше 21 мая 1172 г., принеся публичное покаяние и дав много обещаний на будущее - некоторые из которых он действительно сдержал, - Генрих II получил прощение, с этих пор, поскольку непокорный архиепископ более не осложнял ситуацию, между королем и папой воцарились мир и согласие. Государи Европы следовали примеру Александра; и дипломатические позиции Генриха существенно усилились по сравнению с прошедшим десятилетием.
Вильгельм Сицилийский одним из первых возобновил отношения с Генрихом, и несколько лет два короля вели сердечную, хотя и не слишком систематическую переписку. Любопытно, однако, что никто, ни тот ни другой, не вспоминали о брачных предложениях - даже ранее, когда Вильгельм после византийского фиаско 1172 г. снова начал искать жену. Когда наконец эта идея вновь всплыла, она исходила не от Вильгельма или Генриха, но из более авторитетного источника - от самого папы Александра.
Дело в том, что Александр все больше тревожился. Сицилия по-прежнему оставалась самым главным его союзником против Фридриха Барбароссы, и для него было жизненно важно сохранить этот союз. Однако непродуманный брак мог изменить расстановку политических сил. Уже был неприятный момент, когда в 1173 г. Барбаросса, ко всеобщему удивлению, предложил Вильгельму в жены одну из собственных дочерей - если бы король принял предложение, вся южная Италия попала бы под контроль императора и папские владения оказались бы маленьким островком во враждебном окружении. К счастью, король отказался, но сама мысль о наличии такой возможности и вероятных последствиях, которые повлечет ее воплощение в жизнь, побудила папу к действиям. Вопрос о браке сицилийского кроля, подумал он, слишком важен, чтобы предоставить его решение на волю случая. Ему следует вмешаться.
Воодушевление, с которым оба короля отозвались на инициативу Александра, тем более удивительно, что они не делали никаких шагов к возобновлению переговоров о брачном союзе; и в начале 1176 г. три сицилийских посла - избранные епископы Трои и Карпаччо и королевский юстициарий Флориан из Камероты - выехали из Палермо, чтобы официально просить от имени своего суверена руки Иоанны. По дороге к ним присоединился архиепископ Ротруд Руанский, и на Троицын день они предстали перед королем в Лондоне. Генрих принял их тепло. Хотя формально требовалось созвать совет прелатов и аристократии, чтобы обсудить просьбу послов, единодушное согласие было предрешено. Но перед тем, как помолвка будет объявлена, посланцам предстояло провести одно - и, возможно, самое затруднительное подготовительное мероприятие: Вильгельм четко оговорил, что не возьмет на себя никаких официальных обязательств, не будучи уверен в физической привлекательности своей невесты. Поэтому послы отправились в Винчестер, где Иоанна жила со своей матерью Элеонорой, которую король держал в заточении с тех пор, как три года назад она поддержала своих сыновей, взбунтовавшихся против отца, "дабы посмотреть", по словам хрониста, "понравится ли им девочка". К счастью, она им понравилась. "Когда они взглянули на нее, - продолжает хронист, - они были очарованы ее красотой" (Н). Епископ Трои поспешил назад в Палермо вместе с английским посольством, возглавляемым Иоанном, епископом Норвичским, везущим письма, в которых король подтверждал свое согласие на брачный союз; другие члены сицилийской миссии остались в Англии до того момента, пока Иоанна не будет готова к отъезду.
Генрих решил, что его дочь, хотя ей всего десять лет, должна путешествовать в полном соответствии со своим достоинством и обстоятельствами. Он поручил епископу Винчестерскому подобрать ей охрану и свиту и позаботиться о ее гардеробе, а сам приказал подготовить семь кораблей, чтобы переправить принцессу и ее эскорт через Ла-Манш. В середине августа Генрих устроил прием в Винчестере, на котором щедро одарил сицилийских послов золотом, серебром, одеждами, кубками и лошадьми и поручил Иоанну их заботам. Затем, сопровождаемая также своим дядей, побочным братом Генриха Гамелином Плантагенетом, архиепископами Кентерберийским и Руанским и епископом Эврё, маленькая принцесса отбыла в Саутгемптон и 26 августа отплыла в Нормандию. Старший из ее братьев, Генрих, проводил ее до Пуатье, где ее встретил второй брат, Ричард, проехавший с ней через собственное герцогство Аквитанское и графство Тулузское до порта Сен-Жилль.
В Сен-Жилле Иоанну приветствовали от имени короля Вильгельма Ричард Палмер и архиепископ Капуанский. Двадцать пять королевских кораблей ждали в гавани; отныне заботу о безопасности принцессы приняли на себя сицилийцы. Но шла вторая неделя ноября, и начинались зимние шторма. До встречавших уже могла дойти новость, что незадолго до того два судна, сопровождавшие епископа Норвичского назад из Мессины, затонули вместе со всеми подарками, которые Вильгельм послал своему будущему тестю; так или иначе, было решено не рисковать, но идти вдоль побережья, держась как можно ближе к берегу. Даже это путешествие оказалось достаточно трудным; за шесть недель корабли добрались только до Неаполя, и бедная Иоанна так сильно страдала от морской болезни, что было решено остаться там до Рождества, дав ей возможность восстановить силы - и, возможно, красоту. Затем ей предстояло продолжить путь по суше.
В начале нового года кортеж снова тронулся в путь по прибрежной дороге через Кампанию и Калабрию, потом через проливы в Мессину и далее в Чефалу; наконец, вечером 2 февраля 1177 г. путешественники достигли Палермо. Вильгельм ожидал у ворот свою невесту. Иоанну посадили на одного из королевских коней, и она в сопровождении своего будущего мужа отправилась во дворец, приготовленный для нее и ее свиты, - вероятно, в Зизу - по улицам, столь ярко освещенным, что, по словам того же хрониста, могло показаться, "будто сам город в огне, и небесные звезды были едва видны в зареве огней". Через полторы недели, в канун Валентинова дня, Вильгельм и Иоанна обвенчались, и сразу после этого Иоанна, с длинными, рассыпавшимися по плечам волосами, преклонила колени в Палатинской капелле перед своим земляком Уолтером из Милля, теперь архиепископом Палермо, помазавшим и короновавшим ее королевой Сицилии.
К этому времени юной королеве исполнилось всего одиннадцать лет, ее мужу - двадцать три. Однако, несмотря на разницу в возрасте, их брак, насколько, мы можем судить, был идеально счастливым. Языковых проблем не возникало: Иоанна, родившаяся во Франции и воспитывавшаяся в аббатстве Фонтевро, была по образованию и привычкам более француженкой, чем англичанкой, а нормандский диалект французского языка все еще оставался повседневным языком сицилийского двора. Новые подданные Иоанны искренне ее полюбили и, по-видимому, ставили в заслугу ей, так же как и ее мужу, спокойствие и блеск королевства, наконец-то находившегося в мире с остальным светом и самим собой, процветающего и счастливого.
Они с полным правом могли это делать, поскольку всего через несколько месяцев в Венеции произошло событие, которое положило конец вражде между Вильгельмом и его самым непримиримым противником. 29 мая предыдущего года в Леньяно, неподалеку от Милана, Фридрих Барбаросса потерпел самое сокрушительное за всю его жизнь поражение от Ломбардской лиги; и, пока миланцы праздновали победу, покрывая подходящими к случаю барельефами Римские ворота (I), императорские посланцы предстали перед папой Александром в Ананьи, чтобы обсудить условия договора, который должен был положить конец семнадцатилетней схизме и принести мир в Италию. Выработав в общих чертах условия соглашения, стороны условились созвать в июле 1177 г. большую конференцию в Венеции - куда прибудут представители лиги и короля Сицилии, папа и, наконец, когда все предварительные обсуждения завершатся, сам император.
Вильгельм направил в Венецию в качестве посланцев графа Рожера из Андри и, к счастью для потомства, архиепископа Ромуальда Салернского, который оставил нам замечательно детальный (для него) рассказ о происходившем. Рано утром 24 июля, сообщает он, папа отправился к собору Святого Марка и послал делегацию кардиналов в Лидо, где в церкви Святого Николая ожидал Фридрих. Там император торжественно отверг своего антипапу и признал Александра законным понтификом, после чего кардиналы сняли с него отлучение. Теперь он мог быть допущен в город, куда его с большой помпой препроводили лично дож, патриарх Венеции и кардиналы. Высадившись в Пьяцетте, он прошел между двумя высокими шестами, на которых развевались знамена святого Марка, к базилике, где Александр поджидал его на троне и в полном облачении. Ромуальд продолжает:
"Когда он приблизился к папе, Святой Дух коснулся его; почитая в Александре Бога, он сбросил свою императорскую мантию и пал ниц перед папой на земле. Но папа со слезами на глазах нежно его поднял, поцеловал и даровал ему свое благословение, а собравшиеся германцы запели "Те Деум". Затем, взяв императора под правую руку, папа провел его в церковь для дальнейшего благословения, после которого тот со своими людьми вернулся во дворец дожа" (J).
Договор в Венеции стал кульминацией понтификата Александра. После всех страданий и унижений, которые ему пришлось вынести за восемнадцать лет схизмы и десять лет изгнания, имея своим непримиримым врагом, быть может, самого грозного из всех властителей, когда-либо носивших императорскую корону, он наконец был отмщен. Давно пережив свое семидесятилетие, он дождался все же дня, когда император признал не только его самого в качестве законного папы, но и все права папства на Рим - те самые права, которые Фридрих столь надменно требовал для империи во время своей коронации. Пятнадцатилетний мир, который Барбаросса подписал с Сицилией, означал конец всех страхов перед перспективой оказаться крохотным островом посреди безбрежных имперских территорий, которые в прошлом так мучили папскую курию; а шестилетнее перемирие, заключенное с Ломбардской лигой, являлось, как было договорено, только предварительной мерой, предшествующей официальному признанию империей независимости ломбардских городов. Это был триумф - гораздо более значимый, чем та победа, которую папа Григорий одержал над Генрихом IV ровно сто лет назад; но для верующих, радовавшихся вместе со старым папой в Венеции в эти знойные летние дни, это было также торжество его мудрости и твердости, позволивших ему с честью провести церковь через один из самых бедственных периодов ее истории.
Даже теперь беды не закончились. Прошел еще год, прежде чем один из антипап, а затем другой признали власть Александра, но даже тогда римский сенат оставался к нему столь враждебен, что летом 1179 г. Александр в последний раз покинул Рим. Он никогда не любил этот город, никогда не доверял его жителям; для него, всю жизнь, это была враждебная страна. И когда после его смерти в Чивита-Кастеллана в последний день августа 1181 г. его тело доставили в Латеран, поведение римлян доказало правоту Александра. Всего четыре года назад они приветствовали его возвращение из изгнания звуками труб и благодарственными гимнами; теперь, когда похоронный кортеж вошел в город, бесчувственная чернь, не удовлетворившись проклятиями в адрес Александра, бросала грязь и камни в катафалк, который вез его тело, не желая, чтобы папу похоронили в соборе (K).
Преемник Александра Луций III поражал всех в первую очередь своим возрастом. Насколько мы можем судить, он родился в предыдущем столетии; если так, ему было уже за восемьдесят, когда он взошел на престол святого Петра. "Очень старый человек, - описывает его Вильгельм Тирский, добавляя, возможно, с долей насмешки, - ив меру образованный". Венецианский договор избавил его от необходимости во время его четырехлетнего понтификата уделять много внимания сицилийским делам; и его главным вкладом в историю Сицилийского королевства стала булла, датированная 5 февраля 1183 г., дарующая статус архиепископства основанным Вильгельмом II аббатству и собору в Монреале (L).
Вильгельм воплощал в жизнь свой замысел в течение девяти лет. В 1174 г., гласит легенда, Дева Мария явилась ему, когда он отдыхал во время охоты в королевском парке в окрестностях Палермо; она открыла королю, где лежит тайный клад, зарытый его отцом, и повелела извлечь сокровища из земли и употребить на благочестивые дела. История, безусловно, призвана оправдать астрономические вложения, которые делались в последующие годы, - разные ее варианты рассказывались на протяжении веков относительно постройки множества других дорогостоящих заведений. В действительности мотивы Вильгельма были более сложными. Глубоко верующий человек, он наверняка искренне желал воздвигнуть некое мощное сооружение во славу Божью, а благоговение, которое он испытывал перед дедом, основавшим Чефалу и монастырь Святого Иоанна в Эремити и построившим Палатинскую капеллу, вероятно, укрепило его решимость. А если церковь, которую он построит, послужит памятником ему самому, это будет еще лучше.
Но, торопясь начать работу, он руководствовался скорее политическими соображениями, нежели личными. С момента, когда Вильгельм принял власть, он ясно сознавал - при постоянных напоминаниях Маттео из Аджелло - растущее влияние Уолтера из Милля. Являясь архиепископом Палермо, Уолтер сумел к тому времени объединить вокруг себя почти всех влиятельных баронов и прелатов, создав реакционную феодальную партию, которая, если позволить ей беспрепятственно проводить свою линию, грозила бедами королевству. Даже в церковных делах Уолтер избрал опасный курс. Беспорядки времен регентства дали сицилийской церкви возможность обрести независимость не только от папы - в этом не было ничего нового, - но и от короля, и Уолтер всеми силами поддерживал эту тенденцию. Он фактически стал вторым лицом в стране после самого Вильгельма по могуществу, и король понимал, что надо обуздать его, пока еще есть время.
Но как это сделать? Только создав новую архиепископию территориально как можно ближе к Палермо, глава которой будет равен по статусу Уолтеру и станет связующим звеном между короной и папством. Здесь, правда, возникала другая проблема: архиепископы обычно избирались церковными иерархами, а иерархи слушались Уолтера. Потому Вильгельм и его вице-канцлер уточнили свой план. Они решили основать бенедиктинский монастырь, по клюнийским образцам; его настоятель автоматически получал титул архиепископа и мог быть посвящен любым другим прелатом по своему выбору при одобрении короля.
Едва ли стоит говорить, что эта идея встретила гневное и решительное противодействие со стороны Уолтера из Милля. Вильгельм и Маттео, по-видимому, скрывали свои планы основания новой архиепископии до 1175 г., но после этого им пришлось бороться за каждый шаг. Они легко могли бы проиграть, если бы не два обстоятельства. Первое заключалось в том, что по счастливой случайности на территории нового аббатства располагалась маленькая церковь Агиа Кириака (M), служившая официальной резиденцией греческого митрополита Палермо во времена господства арабов. Это позволило основателям Монреале заявлять, что, создавая здесь архиепископскую кафедру, они только продолжают освященную веками традицию. Вторым благоприятным обстоятельством стала поддержка со стороны папы Александра, который с 1174 г. выпустил серию булл, подчеркивавших исключительный характер предполагаемого начинания. Против этого даже Уолтер был бессилен. Ему пришлось смириться с тем, что несколько церквей и приходов окажутся вне его архиепископской власти и перейдут под власть Монреале; и весной 1176 г., неохотно признав независимость первого настоятеля Монреале, он наблюдал в бессильном гневе, как сто монахов, прибывших из Ла-Кавы, прошли через Палермо по дороге к своей новой обители.
Скорее всего в отместку Уолтер в 1179 г. сам затеял строительство, решив возвести новый кафедральный собор в Палермо. Но при всем его богатстве и при той бесцеремонности, с которой он отбирал деньги у других, у него не было шансов возвести что-нибудь сравнимое с Монреале; а Вильгельм, объявив, что он желает, чтобы новый королевский монастырь, а не Чефалу или Палермо стал усыпальницей династии Отвилей, разрушил последние надежды архиепископа. Кафедральный собор в Палермо, в те времена когда Уолтер его закончил, мог принести славу ему самому и городу - в отличие от той жалкой пародии, которую мы видим сегодня; но тогда, как и сейчас, он не выдерживал сравнения с одной из самых роскошных и величественных церковных построек в мире.
Роскошный и величественный - безусловно; однако с самого начала надо сказать, что Монреале в целом скорее эффектен, нежели красив. Ему не хватает совершенства Палатинской капеллы, византийской загадочности Мартораны, чар, исходящих от Великого Вседержителя в Чефалу. Он производит впечатление главным образом благодаря своим размерам и великолепию. Но это впечатление, как и сам собор, колоссально.
Как это часто бывает с церквями нормандской Сицилии, внешний его облик не обещает многого. За исключением восточной апсиды и северо-западной панорамы, открывающейся из аркады, он радикально изменился со времен Вильгельма. Длинная северная колоннада была пристроена семьей Гаджи ни в XVI в., западный портик - еще кем-то в XVIII. Это последнее дополнение не должно сильно нас огорчать, поскольку портик скрывает от наших глаз первоначальный декор в виде ложных арок из рыжей лавы (готических и богато украшенных, лишенных плавности и чистоты Чефалу), абсолютное уродство которых ощущает любой, кто идет вдоль восточной стены. Эти бессмысленные каракули, особенно по контрасту со строгой простотой юго-западной башни, доказывают лучше любых слов, сколь многое потеряла европейская архитектура, отказавшись от романского стиля.
Прежде чем входить в здание, стоит рассмотреть внимательнее бронзовые двери. Те, что у северного портика, - работа Баризана из Трани - датируются 1179 г., в то время как главные западные двери сделаны Бонанном из Пизы в 1186 г. Кроме своей замечательной красоты, двери интересны по двум причинам. Во-первых, они итальянские. В течение XI и начала XII в. ремесло изготовления дверей было явной монополией Византии. Достаточно вспомнить церкви, которые упоминались в нашем рассказе, - в соборах в Амальфи и Салерно и пещере на Монте-Сан-Анджело (N) - и мы видим прекрасные византийские двери; при работе над ними греческие мастера применяли свою обычную технику, гравируя изображения на металле и затем дополнительно прорисовывая их серебряной нитью, иногда эмалью. Во второй половине XII в., однако, итальянцы не только освоили византийскую технику, но и улучшили ее и пробовали свои силы в создании настоящих барельефов. Во-вторых, на примере дверей Монреале мы можем проследить, как два мастера шли разными путями к тому итальянскому стилю, который достиг своего расцвета в творениях Джильберти двумя веками позже. Как и следовало ожидать, Баризан, живший в южной Италии, где греческое влияние было особенно сильно, уже изготовлявший двери для соборов в Равелло и в своем родном городе Трани, более традиционен, он мог использовать западную технику, но его рисунки - святые, восточные лучники, схождение в ад и снятие с креста - все еще византийские. Бонанн, напротив, может быть, менее умелый художник, но насквозь западный; его библейские сцены земны и натуралистичны, насколько это возможно в религиозном искусстве XII в.
В отличие от внешнего убранства, интерьер собора сохранился в первозданном виде, не считая кровли над нефом, замененной после пожара 1811 г. Многие детали напоминают о Палатинской капелле - инкрустации разноцветным мрамором на полу и внизу стен, колонны из зеленого римского мрамора, мозаичные орнаменты в виде стилизованных пальмовых ветвей, амвон, алтарная ограда, троны. И все же атмосфера совершенно иная. Дело здесь не просто в различиях между часовней и собором, скорее причина в том, что архитектура Монреале не слишком выразительна. К западу от апсиды громадное пространство стены плоско и безлико, напрасно глаз ищет опору или нишу, что-нибудь, что нарушило бы это тоскливое однообразие. Палатинская капелла одухотворена, в Монреале всегда ощущается что-то сухое и безжизненное.
Но все недостатки искупаются мозаиками, поскольку здание прежде всего - картинная галерея, и его архитектура рассчитана именно на это. Они покрывают практически все пространство стен, площадью около двух акров. Возможно, из-за их количества в последние годы стало модным хулить эти мозаики, заявляя, что они несколько аляповаты по сравнению с мозаиками других нормандских церквей Сицилии. Ничего подобного.
Огромное изображение Христа Вседержителя в центральной апсиде - его руки простерты словно бы для того, чтобы обнять всех прихожан, каждая рука длиной более шести футов - не сравнится с подобным же изображением из Чефалу, но то же можно сказать практически о любом произведении искусства. В остальном, хотя трудно ожидать, что все части такого огромного парю будут выполнены с одинаковым совершенством, общий уровень рисунка и исполнения удивительно высок.
Данный факт кажется еще более замечательным, если вспомнить, что вся мозаика была собрана за пять или шесть лет, между 1113 г. и концом десятилетия. Ведущий специалист по мозаикам нормандской Сицилии профессор Демус считает, что над ней трудились греки, поскольку только в Византии Вильгельм мог найти артель мастеров, способную сделать огромную работу в столь краткий срок; и действительно, верхняя половина апсиды с греческими надписями и условными, канонизированными изображениями - византийская по сути. Но в отношении сюжетных мозаик вывод Демуса представляется сомнительным, поскольку для них характерны живая выразительность и изобретательность, не вписывающиеся в рамки жесткого канона, все еще соблюдавшегося в греческом религиозном искусстве XII в. Взгляните, например, на южную стену трансепта и особенно на три картины, образующие нижний ряд, - "Омовение ног", "Страдания в саду", "Предательство". Иконография безупречно византийская, но свободнее позы, мягко ниспадающие драпировки, внутреннее движение и ритм рисунка являются таким же шагом вперед по сравнению со стилистикой изображений Палатинской капеллы или Мартораны, как,; двери Бонанна по сравнению с дверями Баризана. И это, безусловно, заслуга итальянских мастеров. Христианское искусство, как мы знаем, родилось на берегах Босфора, и около тысячи лет Константинополь шел в его авангарде, вырабатывая тот единственный язык, который годился для выражения христианских духовных ценностей в зрительных образах. Затем, к концу XII в., на первое место выходит Италия. Минет еще сто пятьдесят лет, прежде чем в церкви Хоры (ныне Карийе Ками) в Константинополе появился чисто греческая мозаика, сравнимая по живости и яркости с мозаиками Монреале.
Посетителю, медленно обходящему собор, может показаться, что в этих бесконечных мозаиках запечатлены все библейские истории от Книги Бытия до Деяний апостолов. Это почти так, и гость, вдоволь наглядевшись на Вседержителя и скользнув взглядом по изображениям святых внизу, обычно сразу переходит к сюжетным картинам, а жаль, поскольку при этом он пропускает один из поистине удивительных иконографических сюрпризов Монреале - вторую фигуру справа от центрального нефа. Опознать ее нетрудно, поскольку, в соответствии с канонами того времени, имя написано по сторонам от нимба, дабы все могли прочесть: "Св. Томас Кентр". Передана ли здесь, хотя бы отчасти, внешность погибшего архиепископа, мы обсуждать не будем (O): мозаичные изображения святых редко оцениваются с точки зрения портретного сходства. Это, однако, самое раннее известное нам изображение Томаса Бекета, созданное на памяти одного поколения после его смерти (P).
На первый взгляд, подобная попытка почтить святого, предпринятая затем его злейшим врагом, кажется удивительной и вызывает определенные сомнения. Мы, однако, знаем из других источников, что королева Иоанна всегда благоговела перед Томасом, и очень может быть, что именно она подвигла мужа на то, чтобы увековечить память Беккета таким образом Каким еще способом, в конце концов, могла она загладить вину отца? Посмотрев внимательней на святых, изображенных вместе с Томасом в апсиде, убеждаешься в правильности этой догадки. Первая пара слева и справа от окна - два древних папы Климент I и Сильвестр, оба долгое время прожившие в изгнании и оба - поборники мирского и духовного главенства Рима (Q). Напротив Томаса - святой Петр Александрийский, другой прелат, отстаивавший церковь от посягательств мирской власти и вернувшийся из изгнания, чтобы принять мученичество. Затем великомученики Стефан и Лаврентий, погибшие за те же идеи, что и Петр. Наконец, повернувшись к нефу, мы обнаруживаем еще двух канонизированных архиепископов - Мартина, всегда любимого бенедиктинцами, и Николая из Бари, одного из главных покровителей нормандского королевства. Вывод напрашивается сам собою: в выборе изображений для апсиды не только отразились принципы, которые Монреале воплощал с момента его основания; это была также добровольная дань уважения одному из изображенных: самому современному и уже самому любимому святому и мученику Англии.
Над тронами по обе стороны главной восточной арки помещены портреты самого Вильгельма: слева он принимает корону из рук Христа, а справа - передает свой монастырь в руки Пресвятой Девы. С художественной точки зрения эти мозаики не очень хороши и не идут ни в какое сравнение с парой подобных изображений из Мартораны. Но на сей раз несомненно, что портреты настолько близки к оригиналу, насколько художник мог это сделать. После всего, что мы слышали о красоте Вильгельма, круглое лицо, чахлая русая борода и слегка отсутствующий взгляд несколько разочаровывают; красавец, которому только перевалило за тридцать, Мог бы выглядеть более впечатляюще. Но возможно, портретист был к нему несправедлив.
Еще больше Вильгельму не повезло с гробницей. Следуя своему плану превратить Монреале в сицилийский Сен-Дени, Вильгельм похоронил там королеву Маргариту после ее смерти в 1183 г., после чего перенес туда же останки своего отца из Палатинской капеллы и своих братьев - Рожера и Генриха - из Палермского собора и церкви Святой Марии Магдалины. Но когда сам Вильгельм умер в 1189 г., Уолтер из Милля немедленно приказал поместить саркофаг в новом палермском соборе, уже почти готовом. После долгой и жестокой борьбы между двумя архиепископами тело короля упокоилось наконец в Монреале, как он хотел, но саркофаг остался в Палермо и был утрачен. Гробница из белого мрамора, дарованная монастырю четыреста лет спустя, в 1575 г., архиепископом Аюдовико де Торресом, совершенно не подходит для нормандского короля и являет собой печальный контраст с большим порфировым саркофагом Вильгельма Злого, величественно возвышающимся рядом на своем мраморном пьедестале (R).
При всем великолепии Монреале в его величин есть что-то мрачное. Может быть, виной здесь тусклое золото, которое не дает ему ни жаркого сияния Мартораны, ни радостного блеска Палатинской капеллы. Собор слишком огромен и безлик. Проведя в нем полчаса, приятно вновь выйти на солнечный свет.
А потом, наконец, вступить в крытый дворик. Здесь великолепие не затенено мрачностью. Здесь же мы находим единственное в Монреале свидетельство сарацинского влияния - сто четыре тонкие арки, поддерживаемые парами изящных колонн, иногда покрытых резьбой, иногда инкрустированных мрамором или украшенных мозаикой. В юго-западном углу расположен фонтан, опять же арабский, но особой формы, характерной для нормандской Сицилии. Подобный фонтан имеется в Чефалу. От всей колоннады веет покоем и сияющей красотой; обстановка здесь более официальная, чем в изящной маленькой галерее в монастыре Святого Иоанна в Эремити, но, тем не менее, жизнь здесь кажется прекрасной и монахи Монреале, должно быть, находили в этом месте не только тень, но и свет. И это не все, поскольку капители колонн - каждая сама по себе шедевр - вместе представляют собой уникальную коллекцию романской резьбы по дереву, не имеющую равных на Сицилии. Сюжеты самые разные - библейские предания (в том числе чудесное Благовещение в северо-восточном конце), сцены из повседневной жизни, сбор урожая, сражения и охота, истории современные и древние, христианские и языческие; у южной стены рядом с фонтаном две пары колонн украшают сцены жертвоприношения Митре. Наконец, на восьмой капители у западной стены (если считать с южного конца) изображен в камне сюжет, который мы уже видели на мозаике: Вильгельм Добрый, на сей раз безбородый, дарует новый монастырь Матери Божьей.? Последняя и самая крупная церковная постройка нормандской Сицилии была дарована и принята.
Сноски:
(А) Кроме Ричарда Палмера и Уолтера из Милля во времена царствования Вильгельма II в королевстве жили еще по крайней мере двое английских прелатов - Губерт из Миддлсекса, архиепископ Концы в Кампании, и брат Уолтера Бартоломью, который стал преемником Джентиле на епископской кафедре Агридженто. В этой епископии среди каноников еще в 1127 г. значился некий Иоанн из Линкольна, тогда как имя Ричарда из Херефорда появляется в перечне каноников Палермо в 1158 г.
(В) В "Лэ о двух возлюбленных", написанном Марией Французской в XII в., она признается своему возлюбленному, что
В Салерно у меня есть родственница,
Богатая женщина с большими доходами.
Она его посылает туда, чтобы он набрался сил, а потом вернулся и исполнил поставленное ему условие, перенеся ее на руках через крутую гору.
(С) После отбытия Стефана титул канцлера перестали использовать - как перестали использовать титул эмира эмиров после смерти Майо. Сообщено в письме к Гумбальду, епископу Остии, в 1169 г.
(D) За прошедшие три года Мануил сделал крупные пожертвования на восстановление Милана, разрушенного Фридрихом в 1162 г.; по выражению хрониста, "влил реку золота в Анкону" и выдал свою племянницу за одного из Франджипани, чтобы обеспечить себе поддержку в Риме.
(E) Согласно старой легенде, увековеченной несколькими почтенными историками Сицилии, князь Генрих перед смертью был обручен с дочерью короля Малькольма Шотландского. В этой истории нет ни крупицы правды. Король Малькольм IV, правивший в период между 1153-м и 1165 гг., не только умер неженатым и без детей, но прославился при жизни как король-девственник.
(F) Однако только в 1181 г. Вильгельм заключил с Альмохадами официальный мирный договор, в подтверждение которого он, по свидетельству историка Абдул-Вахида аль-Марракеши, отправил Абу Я кубу рубин, размерами и формой схожий с подковой.
(G) Другой арабский историк аль-Макризи утверждает, что сицилийский флот был послан в Левант уже в 1169 г., чтобы помочь франкам в осаде Дамьетты. Но другие источники этого не подтверждают, и отрывки из письма Саладина, цитируемые Абу-Шамой, убедительно свидетельствуют в пользу того, что никаких сицилийских кораблей у Дамьетты не присутствовало.
(Н) Роджер Ховден, подлинный автор "Деяний Генриха II", ранее приписывавшихся аббату Бенедикту из Питерборо; его авторство установлено леди Стентон в 1953 г.
(I) Или, как им казалось, подходящими. В книге "Итальянские скульпторы", цитируемой Огастесом Хэйром, К. К. Перкинс упоминает о двух портретах - Фридриха и его императрицы, "один из которых является слишком безобразной карикатурой, а другой - слишком большой непристойностью, чтобы их описывать". Римские ворота были разрушены в XVIII в., но то, что от них осталось, - включая барельеф Фридриха - вошло в качестве составных частей в реконструкцию, которую ныне можно видеть в музее Кастелло.
(J) В атриуме собора Святого Марка, прямо перед центральным плодом, небольшой ромб из красного и белого мрамора обозначает место "унижения императора". Венецианская легенда гласит, что император, стоя на этом самом месте, согласился извиниться перед святым Петром, но не перед папой. На что Александр твердо ответил: "Перед Петром и папой" (Джеймс Моррис. "Венеция"). Это хорошая история, но она едва ли согласуется с версией Ромуальда, а Ромуальд, очевидец событий, должен был знать, как происходило дело.
(K) Его, тем не менее, похоронили там; но первоначальное надгробье" к сожалению, исчезло и было заменено безвкусной барочной поделкой, воздвигнутой в 1660 г. его тезкой и поклонником Александром VII.
(L) Трудно найти более ясное свидетельство того, насколько изменились взаимоотношения между Сицилией и папством по сравнению со временами короля Рожера. Он бы не потерпел подобного вмешательства в начинания, которые он считал внутренними делами своего королевства. Существует легенда, что папа Луций лично освящал Монреаль, но это определенно неправда.
(M) Ее название не связано ни с каким святым, но означает "Воскресная церковь". Оно было дано в противовес бывшему кафедральному собору Палермо, который при арабах носил имя "Пятничная мечеть" (О. Демус. "Мозаики нормандской Сицилии").
(N) Двери Монте-Сан-Анджело стали причиной гневных демонстраций в марте 1964 г., когда мееййые жители не позволили увезти их в Афины, где должна была состояться византийская выставка ("Тайме", 4 и 6 марта 1964 г.).
(O) Определенно не передана самая заметная особенность во внешности Томаса - необычно высокий рост. О том, что Бекет был очень высок, упоминает его капеллан Уильям Фитц-Стефан, а в рукописи XV в. из Ламбетского дворца (306 f. 20) под общим заголовком "Рост людей" указано, что рост Томаса составлял "7 футов без дюйма" (то есть более 2 м). Самым красноречивым свидетельством, однако, являются одеяния Беккета, все еще хранящиеся в сокровищнице кафедрального собора. "Вплоть до недавнего времени в день памяти святого Томаса их надевали на несущего службу священника. Всегда выбирали самого высокого - и все равно приходилось их подкалывать" (Д. Стэнли. "Памятники Кентербери", 1855).
(P) Любопытная маленькая рака с мощами Бекета, выполненная в форме золотой подвески, хранящаяся в нью-йоркском музее Метрополитен. На ней изображены королева Маргарита и прелат, дающий благословение. Надпись вокруг изображения гласит: "Эту вещь королева Маргарита Сицилийская дарует Рено из Бата". Маргарита умерла в 1183 г., то есть это изображение несколько более раннее, чем мозаика. Но изображен ли на рисунки Беккет или Рено, чье имя упомянуто в надписи, выяснить нет возможности (Бюллетень музея Метрополитен. Т. XXIII. С. 78-79).
(Q) Климент, по преданию, претерпел мученичество при Траяне. Сильвестр, согласно легенде, крестил Константина Великого и получил легендарный Константинов Дар.
(R) Гробницы Маргариты и двух ее сыновей у северной стены святилища были декорированы заново в XX веке и заслуживают разве что беглого взгляда. Наибольший интерес представляет алтарь Людовика Святого Французского. Людовик умер от чумы во время Крестового похода в Тунис в 1270 г., и его сердце и внутренности хранятся здесь. |
|
