|
Рец. на статью С. В. Томсинского "Чего и следовало ожидать: снова о том же (по поводу ленинградского неонорманнизма и статьи Н. И. Платоновой)" // Исторический формат, № 3-4, (2017), 2018. С. 154-174.
В журнале "Исторический формат" в сдвоенном номере № 3-4 за 2017 г. в 2018 году появилась публикация С. В. Томсинского "Чего и следовало ожидать: снова о том же (по поводу ленинградского неонорманизма и статьи Н. И. Платоновой)" (с. 154-174). Данная работа, по форме напоминающая не столько научную статью, сколько эссе, продолжает дискуссию, начатую статьей Томсинского в журнале "Стратум Плюс" о явлении в исторической науке, которое он определил как "ленинградский неонорманизм" [Томсинский 2014]. Не разбирая научных аргументов ленинградских исследователей, Томсинский apriori охарактеризовал их идеи как прошедшие определенный цикл развития, а ныне – кризисные и устаревшие, рассуждая об этом как некоем бесспорном и общеизвестном факте.
Ответом ему послужили статьи Л. С. Клейна и моя, на следующий год опубликованные в том же журнале [Клейн 2015; Губарев 2015]. Томсинский постарался ответить на аргументы Клейна и мои и прояснить дополнительно свою позицию в том же журнале "Стратум Плюс" [Томсинский 2016]. Я остался ответом Томсинского не удовлетворен, поскольку этот ответ не показался мне убедительным. Кроме того, в полемику с Томсинским вступила Платонова. Однако, поскольку редакция журнала "Стратум Плюс" сочла, что она и так достаточно места уделила дискуссии по "варяжскому вопросу", статья Платоновой, отвечающая на статью Томсинского, появилась в сборнике "Ex Ungue Leonem", посвященном 90-летию Клейна [Платонова 2017].
И вот теперь на статью Платоновой последовал раздраженный ответ Томсинского в журнале антинорманистов "Исторический формат". Такова предыстория данного вопроса.
Дело в том, что если в своей первой статье Томсинский выступал как объективный исследователь-историограф, как бы отстраненно описывающий явление в исторической науке и археологии, которое он счел нужным определить как "ленинградский неонорманизм", то в последней работе он занял уже вполне определенную позицию, да еще и опубликовал эту статью в известном антинорманистском журнале. Сложно сказать, чем руководствовался исследователь. Возможно он понял, что подобную работу с несколько сбивчивым и путанным изложением не приняли бы к публикации другие научные издания. Однако, поскольку Томсинский является зрелым и сложившимся учёным, а журнал "Исторический формат" уже давно зарекомендовал себя как антинорманистский и малонаучный, то, публикуя свой в нем свой материал по варяжскому вопросу, исследователь тем самым выбрал свою позицию и нигде не указал, что отделяет себя от редакционной политики журнала. А его критическое замечание о стремлении антинорманистов "доказывать славянство Рюрика сотоварищи" (с. 163) существа дела не меняет.
Ответ Томсинского носит острополемический характер. Более того, автор с самого начала не скрывал, что его работа являет собой по форме не академичный ответ, а филиппику: "Со своей стороны, позволю себе признать опус Надежды Игоревны, который сама она представляет как "заметки на полях" (Платонова 2017: 204), филиппикой... Каждый, кто познакомится с этим текстом, полагаю, со мной согласится. Соответственно, и мой ответ на это выступление должен по стилистике максимально приблизиться к тому жанру, в котором выступил оппонент" (c. 155-156).
Томсинский считает, что "лейтмотив статьи Платоновой – раздражение, местами с менторскими интонациями" (с. 155). Я в свою очередь в её работе подобных интонаций не заметил. Статья, на мой взгляд, написана в спокойном, выдержанном тоне [Платонова 2017]. А вот уровень раздражения в работе самого Томсинского, по моему мнению, на порядок выше, чем в работе Платоновой, которая, судя по всему, основательно задела Томсинского за живое, что легко заметить по тональности его ответа. Но поскольку в ответе Томсинского заявлен своего рода манифест, стоит последовательно разобрать основные положения её автора.
1. О решающей роли внешних факторов в историческом исследовании
Возражая на критику Платоновой о том, что в его статье исторический процесс предстает как обусловленный чисто внешними факторами [Платонова 2017: 207], на что и я обращал ранее его внимание [Губарев 2015: 352], Томсинский фактически это признает. Более того, он заявляет: "Я отдаю себе отчет в том, что написал, ибо "ненаучные факторы" по Платоновой – это идеология. А идеология – это мировоззрение субъектов, объединённых в разные социальные группы с весьма различными, порой полярно противоположными интересами. Отрицать решающее значение мировоззрения исследователей на развитие тех или иных концепций – нонсенс. Мировоззрение, в том числе и его эстетическая компонента, и порождает формулы-идеологемы, вот и всё" (c. 157).
Таким образом, по Томсинскому в историческом исследовании всё определяет идеология. В данном случае его мнение совпадает с мнением В. Р. Мединского справедливо подвергнутого критике Л. С. Клейном именно за подобные утверждения [Клейн 2018а; Клейн 2018б]. То есть при имеющемся в руках исследователя наборе определенных исторических фактов и археологических находок исследование целиком зависит от идеологии автора, которая имеет решающее значение (выделено Томсинским). Никто не спорит с тем, что историк, как верно отметила Н. И. Платонова, "живет не в безвоздушном пространстве" [Платонова 2017: 208], и среда и другие внешние факторы оказывают на историка своё влияние, однако заявления, подобные заявлению Томсинского, фактически подразумевают, что объективное научное исследование невозможно.
Важно отметить, что, говоря о влиянии эпохи на взгляды историков, Томсинский сосредотачивается исключительно на внешних факторах, влияющих на исследователя, в том числе на идеологии, игнорируя стоящие перед исследователями актуальные научные задачи с учетом современного состояния научных знаний и представлений. Фактически Томсинский выражает позицию "неоантинорманистов", последователей А. Г. Кузьмина, которые считают, что не комплекс археологических находок и сообщений исторических источников, а "патриотическая" идеология или та идеология, которую они сочтут таковой, должна всё определять в исторической науке. Отсюда один шаг до признания, что истории как науки не существует и не может существовать! Фактически это старая догма о "партийности" науки и искусства. Томсинский на деле солидаризуется с теми последователями Кузьмина, которые считали и считают вместе с со своим учителем, что "чистая наука – это слишком уж "узкое" занятие. Главная задача учёного – служить своему Отечеству, быть гражданином и патриотом" [Перевезенцев 2005: 7]. Ведь то же самое формулирует современная неоантинорманистка Л. П. Грот, постоянный автор "Исторического формата", заявившая в 2013 г. на сайте "Переформат": "Если в России и нужно создавать политические мифы, то они должны питаться интересами страны, а не быть ей чуждыми" [Клейн 2018б]. Если всё определяет идеология, а "неонорманизм" устарел, то историкам остаётся только вместо одних мифов ("западнических") начать сочинять другие ("патриотические"). Патриотические, понятное дело, в кавычках. Потому что на самом деле истинный патриотизм заключается в реальном взгляде на вещи и стремлении приблизиться к исторической правде, а не формировать очередные мифы, создающие хаос в головах читателей.
Попытки Томсинского показать, что научные взгляды "ленинградских неонорманистов" были политизированы, трудно признать успешными. Желая доказать, что в основе научных концепций Г. С. Лебедева лежало стремление видеть Россию в "европейском доме" (с. 163), Томсинский будто не замечает, что в процитированным им самим "некрологе" А. С. Герда (там же) это относится к эпохе Перестройки, когда научные взгляды Лебедева уже давно сложились.
Зато в известном Томсинскому (там же) "некрологе" С. Л. Кузьмина прямо говорится, что в доперестроечное время Лебедев "никогда не был ни диссидентом, ни антисоветчиком... Другое дело, что Лебедев болезненно воспринимал невозможность прямого общения с зарубежными коллегами, невозможность воочию видеть материалы и памятники, которые он знал не хуже их, но только по публикациям. Теперь [в перестройку] эти возможности открывались" [Кузьмин 2004: 24]. А из работы его учителя Клейна следует, что Лебедев не только в молодости был комсомольским секретарем исторического факультета ЛГУ (и "приучился" на этой должности "к алкоголю"), но и потом стал членом партии, так как в перестройку "одним из первых... разорвал свой партийный билет" [Клейн 2009]. При этом Томсинский не отмечает никаких изменений научных взглядов Лебедева в конце XX в. Для того чтобы "спасти" концепцию Томсинского о связи научных концепций Лебедева с его перестроечными политическими взглядами, нужно либо объявить Лебедева, как, впрочем, и всех советских "неонорманистов", тайным диссидентом, либо доказать, что их труды вышли в конце 1980-х – начале 1990-х гг., а доперестроечные даты их публикаций – поздняя мистификация.
2. Об однозначности и неоднозначности источников и их интерпретациях
Томсинский вроде бы делает уступку в отношении возможности объективного исследования, но тут же исправляется: "предметом исследования как раз и являются источники, сохранившие информацию об исторической действительности, но эти источники в подавляющем большинстве – неоднозначны и допускают различные истолкования" (c. 157). Что тут можно сказать? Что даже если источники (что действительно бывает не часто) совершенно однозначны, но есть желание однозначные сообщения источников толковать по-иному (так, как желательно тому исследователю, для которого идеология по Томсинскому имеет решающее значение), то и однозначные сообщения источника будут тем не менее интерпретированы в желательном ключе. Их всегда можно объявить "поздней вставкой", объяснить угождением тогдашним внешнеполитическим интересам или придумать еще какое-то объяснение, ставящее под сомнение достоверность сообщения. А можно эти однозначные сообщения источников начать толковать по-другому или просто игнорировать. Опыт показывает, что даже такой убедительнейший факт, как руническая надпись, рассказывающая о скандинавах, которые дошли до Айфора ("русское" название одного из днепровских порогов у Константина Багрянородного) упертых антинорманистов, находящихся во власти идеологии, убедить не может. Именно "неоантинорманисты" славятся тем, что концепция у них определяет отношение к источнику. А уж про неоднозначные источники и говорить не приходится.
Прекрасный пример потребительского отношения к источнику и историческому факту приведен у В. Б. Кобрина.
"Отношение к факту только как к подпорке для концепции, на мой взгляд, одна из бед нашей науки. Такой подход открывает путь к манипулированию фактами. Вот один достаточно характерный пример. А. Г. Кузьмин в течение долгого времени отстаивал и развивал точку зрения тех учёных, которые полагают, что рассказ о призвании на княжение в Новгород Рюрика и других варяжских князей, сохранившийся в "Повести временных лет", – позднейшая легенда, не имеющая никакого отношения к исторической действительности. Однако в науке накопился материал, заставляющий предполагать, что в варяжской легенде есть, по крайней мере, некоторое рациональное зерно.
Вместе с тем Кузьмин со временем отказался от взгляда на летописных варягов как на норманнов, скандинавов и присоединился к давно высказывавшейся, но не получившей признания в науке точке зрения о том, что варягами на Руси называли выходцев из славянского Поморья на территории нынешней Германии.
Тем самым призвание варягов стало означать приход на Русь не иноземцев-норманнов, а единоплеменников-славян. И Кузьмин тут же соглашается принять варяжскую легенду и пишет, что его прежний "подход логичен, если исходить из представления о "варягах" как скандинавах. Пересмотр этого положения существенно меняет оценку всего предания".
Кузьмин лишь с наивной откровенностью выразил то убеждение, которое существует у части историков: достоверность фактов, сообщаемых источниками, зависит от того, какую концепцию принимает исследователь. Концепция оказывается важнее фактов.
Тем самым утрачивается критерий истинности концепции, а любая фальсификация, любая подгонка фактов под априорные общие суждения становится простым и легким делом" [Кобрин 1992: 82]. Это как раз то положение, которое защищает Томсинский. Думаю, об этом здесь сказано достаточно и довольно наглядно.
3. О москвичах и ленинградцах
Прилагательное "ленинградский" означает, что Томсинский выделяет "неонорманизм" как явление характерное только для ленинградских историков и археологов. В ответе на статью Платоновой вопрос о "расхождениях" между ленинградскими и московскими историками и археологами он более не затрагивает, видимо считая, что уже ответил на этот вопрос в своей предыдущей статье в ответ на статью Клейна и мою.
Здесь целесообразно еще раз вернуться к этому вопросу, который Томсинский, видимо, считает исчерпанным. Мне он таким совсем не представляется. Вот что говорит Томсинский по этому поводу: "общность представлений ленинградцев и москвичей вокруг норманнской проблематики, предполагаемая не только О. Л. Губаревым и Л. С. Клейном, но и Г. С. Лебедевым, – далеко не бесспорна (исключение составляют филологи Е. А. Мельникова и Т. С. Джаксон, которые по роду своих занятий стоят в стороне от полемики археологов). У остальных – разночтений много больше, чем общего, что и вполне естественно, ибо москвичи, напомним, уже в 1970-е гг. выступают последовательными оппонентами ленинградцев, и отнюдь не декоративными" [Томсинский 2016: 370].
Здесь необходимо рассмотреть вопрос о позиции антинорманистов советского времени В. А. Арциховского и Д. А. Авдусина, смыкавшейся с идеологией официального советского антинорманизма, что, видимо, и понимает Томсинский под "расхождениями" москвичей и ленинградцев. Как показала вся последующая история, то, что историк в условиях господства советского официального антинорманизма вынужден был говорить и писать, часто совершенно не отражало того, что он думал и считал на самом деле. Истинные взгляды московских историков и археологов выяснились только тогда, когда цензура исчезла вместе с распадом СССР. Поэтому воспринимать серьёзно то, что вынуждены были писать московские историки и археологи, чтобы иметь возможность работать в науке, и на этом строить гипотезу о "расхождениях" во взглядах едва ли возможно.
Пример А. А. Амальрика показывает, что оргвыводы в случае отклонения от официального антинорманизма следовали незамедлительно [Амальрик 2018]. Да, Арциховский и Авдусин продолжали отстаивать антинорманистские позиции, хотя позже Авдусин как честный учёный признал, что процент скандинавских находок искусственно занижался. Томсинский так и не пояснил, чем же позиция В. В. Мурашевой, Т. А. Пушкиной, Н. В. Ениосовой, В. Я. Петрухина, И. Н. Данилевского, Н. А. Макарова, А. А. Горского, А. В. Назаренко по "варяжскому вопросу" отличается от позиции Л. С. Клейна, Д. А. Мачинского, Н. И. Платоновой, Г. С. Лебедева, К. А. Михайлова, Я. В. Френкеля. Или, если взять шире, от позиции и украинских историков и археологов Н. Ф. Котляра, А. В. Комара, В. М. Зоценко. Или, если взять еще шире, от позиции зарубежных историков В. Дучко, Ф. Андрощука, Дж. Линда и др. Авдусин в статье об Арциховском признает, что тот "неоднократно говорил, что ничего скандинавского в Новгороде нет, что его создали славяне, составившие древнейшее население. Он боялся появления большого количества скандинавских древностей в ранних слоях... Он не хотел признавать скандинавский характер некоторых, даже третьестепенных, находок. Он не хотел замечать, что некоторые древнерусские орнаменты (например, городчатый, в виде ступенек) восходят к скандинавским образцам, к тому же более древним. Только наедине он говорил мне, что его раздражает часто встречающаяся в орнаменте вещей плетёнка. "Всё-таки в ней есть что-то скандинавское". В варяжском вопросе он был крайним антинорманистом..." (курсив наш – авт.) [Авдусин 1994: 29-30].
Это пишет ученик о своем учителе, и не верить тому, что написано, сложно. Если это именно те "расхождения", которые упоминает Томсинский, то, слава Богу, что у остальных историков и археологов, московских, украинских и прочих подобных "расхождений" с ленинградцами не было.
О "состояниях психики"
Томсинский упрекает Платонову, что та дважды позволила себе неудовлетворительно отзываться об умственном состоянии отдельных учёных, и предостерегает: "В обоих случаях намеки понятны, но – воля ваша, тенденция усматривается небезопасная, ибо хотим мы того или нет, а точные диагнозы могут выставлять всё же не оппоненты и рецензенты, а психоневрологи и психиатры. В противном случае можно зайти далеко, ибо, как заметил еще Сенека, – non est magnum ingenium sine mixturae dementiae. Добавим от себя – eheu! et tamen parvum ingenium. <...> И кто определит, когда это "состояние" уже определенно наступило? И как мы будем в такой заманчивой перспективе полемизировать и дискутировать? На каком этапе полемики начнем крутить пальцем у виска?" (c. 161). Не думаем, что две отдельные острые формулировки Платоновой – даже если они кажутся Томсинскому слишком резкими – представляют собой целую "тенденцию", тем более "небезопасную". Значительно опаснее поддерживать научное сотрудничество с антинорманистами.
Я неоднократно задавал вопрос антинорманистам, какой факт мог бы их убедить в скандинавской природе варягов. Ответа не было. Ибо такого факта нет и быть не может. Потому что по определению антинорманизм – это apriori, до всяких исследований, вера в то, что варяги не могли и ни при каких условиях не могут быть скандинавами. А вера находится вне пределов научного познания. Верующего убедить невозможно, какие бы доказательства ты ему не предъявлял, в этом плане "неоантинорманисты" напоминают верующих. Вот какому явлению, находящемуся на грани науки и лженауки Томсинскому стоило бы посвятить весь пафос своего исследования, а не солидаризироваться с антинорманистами, публикуя в их издании работу про "неонорманизм". Поскольку, в отличие от работ московских, ленинградских, украинских и прочих историков и археологов, именно это направление является тупиковым и находится в стороне от основного пути исторической науки. И именно его развитие определяется теми самыми вненаучными факторами и идеологией. Правда, не исключено, что тут нужно быть скорее не историком, а специалистом в области социальной психологии и истории религиозных сект.
Об экспорте государственности извне
"Чтобы опровергнуть "устаревший норманизм" с его "экспортом государства" вовсе не обязательно доказывать славянство Рюрика сотоварищи..." (с. 163). Томсинский здесь мимоходом делает весьма широковещательное утверждение. Это кто же и когда же из ленинградских учёных, да и вообще из отечественных историков и археологов, писал об "экспорте государственности" извне? Тут бы неплохо было привести ссылки и примеры. Нет, конечно, можно всегда сказать, что явно никто об этом не писал, но многие это "подразумевали". Но всё же давайте верить тому, что написано, а не тому, что можно умозрительно усмотреть между строк, если очень напрягаться. Платонова подробно разобрала этот вопрос, и к её убедительным аргументам мало что можно добавить [Платонова 2017: 211].
О том, что в работе С. В. Томсинского заявлено открыто и что подразумевается
Выделяя по ему одному понятным признакам именно "ленинградский неонорманизм" Томсинский тем самым, хочет он этого или нет, противопоставил это научное направление всей остальной исторической науке, отечественной и зарубежной. На это указывает вынесенное им в заголовок его первой статьи прилагательное "ленинградский" [Томсинский 2014]. Правда, отсюда вроде бы следует, что есть еще какой-то "неонорманизм", помимо ленинградского? Уж не имеется ли под ним в виду остальная историческая наука? Есть ли для такого противопоставления основания? Ведь, кроме кучки последователей Кузьмина, в журнале которых Томсинский счел возможным опубликовать свою статью-ответ Платоновой, других "неоантинорманистов" сейчас в природе нет.
И в вопросе о том, что варяги были скандинавами, что современные неоантинорманисты упорно отрицают, и о том, что они сыграли значительную, если не решающую, роль в образовании государственности на Руси, вся остальная историческая наука, отечественная и зарубежная, едина, несмотря на вполне естественные разногласия по отдельным конкретным вопросам. Естественно, что никто в наши дни не понимает это так, что варяги принесли с собой готовую государственную систему, что имел место "экспорт" государственности. Просто их появление сыграло роль того катализатора, того "внешнего фактора", который согласно Х. Дж. М. Классену необходим, чтобы запустить данный процесс [Классен 2006: 79]. И уж если называть такие взгляды "неонорманизмом", то неонорманизм – это вся современная историческая наука отечественная и зарубежная, за исключением маленькой кучки "неоантинорманистов". Короче говоря, Томсинский в своей последней статье раскрыл и предельно чётко прояснил свою позицию в "варяжском вопросе", а возможно, и определил своё положение в научном сообществе: публикация умного, серьёзного учёного в сомнительном с научной точки зрения антинорманистском издании может заметно сказаться на репутации исследователя. И хотя Томсинский пишет, что в результате дискуссии он остается при "безусловном уважении к нашим учителям, и при своей характеристике ленинградского неонорманизма" (стр. 160), но трудно понять, как это совмещается. Ибо вся работа Томсинского является обвинением в адрес этих "учителей" в их необъективности и предвзятости.
В целом эссе Томсинского, на мой взгляд, не имеет большой научной и познавательной ценности: автор проявил себя как умный человек с хорошим литературным слогом и высоким культурным уровнем, то тут, то там блеснет иноземным оборотом или изречением. Но по существу спорного вопроса о так называемом ленинградском неонорманизме его построения трудно признать верными и серьёзно обоснованными. По форме и содержанию это скорее эссе, чем научная работа.
Литература
Авдусин 1994 – Авдусин Д. А. Артемий Владимирович Арциховский и Новгород // Новгородские археологические чтения. Новгород, 1994. С. 28-34.
Амальрик 2018 – Амальрик А. А. Норманны и Киевская Русь / науч. публикация, предисловие и комментарии О. Л. Губарева. – М.: "Новое литературное обозрение", 2018.
Губарев 2015 – Губарев О. Л. "Неонорманизм" или "неоантинорманизм" // Stratum Plus, № 5, 2015. С. 351-355.
Классен 2006 – Классен Х. Дж. М. Было ли неизбежным появление государства? // Раннее государство, его альтернативы и аналоги: [сб. ст.] / Волгоград. центр соц. исслед. [и др.]; под ред. Л. Е. Гринина [и др.]. – Волгоград: "Учитель", 2006. С. 71-84.
Клейн 2009 – Клейн Л. С. Спор о варягах: история противостояния и аргументы сторон.: Евразия, 2009. [http://statehistory.ru/books/18/Lev-Kleyn_Spor-o-varyagakh/57]
Клейн 2015 – Клейн Л. С. Ленинградский неонорманизм – в самом деле? // Stratum Plus, № 5, 2015. С. 345-349.
Клейн 2018а – Клейн Л. С. Антинорманизм как проявление "научного патриотизма", ч. 1 // "Троицкий вариант", 08.05.2018, № 253. С. 10-11.
Клейн 2018б – Клейн Л. С. Антинорманизм как проявление "научного патриотизма", ч. 2 // "Троицкий вариант", 22.05.2018, № 254. С. 9.
Кобрин 1992 – Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? М.: "Московский рабочий", 1992 г. Дата обращения 01.08.2018.
Платонова 2017 – Платонова Н. И. "Неонорманизм", постмодернизм и Славяно-варяжский семинар: размышления археолога // Ex ungve leonem. Сборник к 90-летию Льва Самуиловича Клейна. СПб.: "Нестор-История", 2017. С. 203-223.
Перевезенцев 2005 – Перевезенцев С. В. Через историю в будущее. Слово памяти об учителе // А. Г. Кузьмин. Мародеры на дорогах истории, издательство. М.: "Русская панорама", 2005. С. 5-10.
Томсинский 2014 – Томсинский С. В. Ленинградский неонорманизм: истоки и итоги // Stratum Plus, № 5, 2014. С.257-370.
Томсинский 2016 – Томсинский С. В. Позвольте кое-что уточнить // Stratum Plus, № 5, 2016. С. 369-374.
|
|
