Письменные источники

Источник: РОДОВЫЕ САГИ И ПРЯДИ (эксклюзивный перевод для сайта Ульвдалир Константина Рашникова)

1

Начинается эта сага с того, что в Междуречье, вблизи Островного Фьорда, жил человек по имени Ингьяльд, великий хёвдинг, пользовавшийся всеобщим уважением в своем годорде, и в те годы, о которых сейчас пойдет речь, он был уже очень стар.

Ингьяльд был женат и воспитал двоих сыновей, одного по имени Стейнольв, а другого по имени Эйольв. Оба были парни хоть куда. Сам же Ингьяльд отличался крутым нравом, был строптив и злопамятен. Он недолюбливал купцов , считая их излишне высокомерными. Если ему требовалось что-то такое, что можно было достать только у торговцев, он предпочитал послать кого-то другого с поручением, но не говорить с ними напрямую.

Однажды летом в Островной Фьорд вошел корабль, которым правил человек по имени Хрейдар. Он принадлежал к высокому роду, был смел и любим народом. Его усадьба стояла в Ворсе, что в Норвегии. Эйольв, сын Ингьяльда, часто посещал корабль тем летом и постепенно подружился с Хрейдаром. Хрейдар сказал, что он хотел бы провести и зиму в том же месте, но слышал, что Ингьяльд может воспротивиться такому решению. Эйольв подтвердил, что желание Хрейдара, весьма вероятно, окажется противным воле Ингьяльда, но пообещал как-то смягчить ситуацию. Тем вечером он вернулся домой и заговорил со своим отцом, передав ему просьбу корабельщика, -

- ибо он, сказал Эйольв, весьма отважный и благонравный муж, - и просил прислушаться к его словам.

Ингьяльд ответил:

- Коль скоро ты уже привечал его и пообещал ему кров, о чем может идти спор? Как я должен сдержать обещание, данное от моего имени, так и ты - свое.

Но он добавил, что никогда прежде не предоставлял кров иноземцу, и сейчас это также не принесет ему большого удовольствия.

Эйольв сказал:

- Никогда не пойду я против твоей воли, но казалось мне, что обращение с людьми в нашем доме позволяет надеяться на лучшее. Ничего бы я не хотел, кроме как того, чтобы приютили здесь гостя, которого я пригласил накануне.

- Хорошо, - ответил Ингьяльд, - ты можешь идти своей дорогой и привести сюда гостя с одним сопровождающим. Я не возьму с них платы за постой, но вся забота об их обустройстве будет возлагаться на тебя. Я дам тебе достаточно денег, чтобы ты не скупился.

- Я рад твоему решению, - сказал Эйольв, - и да будет так.

На следующее утро Эйольв направился к Хрейдару и рассказал ему, как обернулось дело. Хрейдар обрадовался, собрал необходимые вещи и, взяв с собой одного человека из команды корабля, пришел в дом Ингьяльда.

Через некоторое время Хрейдару стало известно, что в йоль в доме будет устроено пышное празднество. Ингьяльд, хотя и держался по-прежнему сдержанно, был теперь с гостем в достаточно хороших отношениях.

Однажды Хрейдар заговорил с Ингьяльдом и пригласил хозяина пройти с ним в пристройку, где ночевал его спутник. Когда они пришли туда, Хрейдар предложил Ингьяльду выбрать любой из привезенных товаров себе в подарок. Ингьяльд ответил, что не испытывает ни в чем нужды, но ценит добрые намерения гостя. Хрейдар ответил:

- Тем не менее, думается, есть у меня кое-что, от чего ты не сможешь отказаться, ибо сам желаешь этого. Япобывал во многих усадьбах Островного Фьорда, но никогда не видел столь добротно построенного и красиво обставленного дома, как твой. Однако занавеси в пиршественном зале все же не столь хороши, как полагалось бы тебе по твоему положению.

С этими словами он передал хозяину ткань для занавесей, и была она столь высокого качества, что никогда прежде подобный товар не привозили в Исландию. Ингьяльд принял дар и поблагодарил Хрейдара. После этого между ними завязалась тесная дружба.

Когда зима была на исходе, Эйольв спросил у Хрейдара, может ли тот взять его с собой в обратную поездку.

Хрейдар не ответил.

- Что же, - спросил Эйольв, - как тебя понимать? Ты не можешь взять меня с собой? Или ты обижен на меня за что-то?

- Я прекрасно к тебе отношусь, - сказал ему Хрейдар, - но твой отец вряд ли согласится с таким замыслом. Я не вправе вносить разлад в его семью, забирая с собою сына, который ему так дорог. Если он позволит, мы поступим, как ты желаешь. Я с радостью тогда возьму тебя в плавание.

Купцы стали готовиться к отъезду. Когда сборы были почти завершены, Эйольв повторил свою просьбу: он снова сказал Хрейдару, чего хочет от него, и тот снова ответил, что не намерен идти наперекор воле его отца.

После этого Эйольв пошел к отцу и рассказал, что его тревожит, и как они с Хрейдаром чуть было не рассорились. Ингьяльд, однако, сказал, что мало найдется людей, сравнимых по достоинствам с Хрейдаром,

- и я с радостью даю соизволение на твое путешествие, ибо, думается мне, с ним твоя поездка будет более удачной и славной, чем с кем бы то ни было еще.

2

Они отплыли и направились в Норвегию. Хрейдар предлагал Эйольву много планов дальнейшего времяпрепровождения, но тот не согласился ни с одним из них.

- Ладно, - сказал Хрейдар, - чего же ты хочешь? Я и в самом деле затрудняюсь решить. Почему бы тебе не посетить конунга, или же иных владетельных хёвдингов? Конечно, ты можешь рассчитывать на самые лестные рекомендации от нас.

А в то время Норвегией правил Хакон воспитанник Адальстейна.

- и тебе понадобится только выбрать человека, к которому ты хочешь поступить в услужение.

- Я недостаточно хорошо подготовлен к службе королю, - ответил Эйольв, - и хотя нет на свете цели, достичь которой я желал бы сильнее, я вынужден отклонить твое предложение.

Хрейдар спросил, что же тот намерен делать.

Эйольв отвечал:

- Почему бы тебе не принять меня в твой собственный дом? Вот чего я хочу.

- Я опасаюсь, - сказал Хрейдар, - что ты не найдешь в моем доме такого обхождения, какого по праву заслуживаешь.

- Я хочу знать, в чем тут дело, - настаивал Эйольв.

- Хорошо, ты узнаешь правду, - ответил Хрейдар, - хотя мне и больно раскрывать тебе ее. Есть у меня брат по имени Ивар, мы живем с ним в одном доме и совместно заботимся о хозяйстве. Он очень привязан ко мне, а я - к нему. И несмотря на это, на многие вещи мы с ним смотрим совсем по-разному. Так, например, он терпеть не может исландцев. Я полагаю, тебе опасно будет жить под одной крышей с ним. Сейчас он в морском походе и не вернется до самой осени, но когда он прибудет домой, то никто не помешает ему занять четверть моего жилища с десятью или двенадцатью мужами, составляющими его дружину. Все они разделяют его взгляды и будут столь враждебно настроены к тебе, что пребывание в моем доме не доставит тебе никакого удовольствия.

- Что же, мне грустно слышать, каковы бывают люди, - сказал Эйольв, - но что бы ни произошло, с тебя не убудет, если ты позволишь мне хотя бы нанести тебе визит вежливости.

Хрейдар ответил:

- Как хотелось бы мне видеть тебя в моем доме бок-о-бок с моим братом, в окружении всех тех превосходных даров, что он, вне сомнения, привезет мне из своего похода, - но боюсь я, чтобы люди моего брата не взялись задирать тебя и побуждать к драке.

- А! - сказал в сердцах Эйольв, - вижу я, что ты только и думаешь, как бы спровадить меня прочь. Ну ладно, а представь, что мы стоим друг против друга - осмелятся ли они напасть на меня? И смогут ли побить, как ты полагаешь?

- Они могут сотворить с тобой кое-что похуже, - сказал Хрейдар, - вокруг моего брата обретается много сильных и злонравных мужей, и они могут прицепиться к любому твоему слову, жесту или поступку.

Эйольв отвечал:

- Если человек предупрежден об опасности, было бы глупо пренебречь таким знанием, но для меня здесь не будет препятствий.

Хрейдар сказал:

- Тяжко мне выбирать между тобой и братом, ибо оба вы мне дороги.

Кончилось дело тем, что Эйольв остался в доме Хрейдара, и когда подошел час возвращения Ивара, он облачился в меховую шубу, которую носил каждый день, и сел за стол, как всегда, на месте рядом с Хрейдаром. Он был высок и силен.

3

Когда же Ивар прибыл, они вышли приветствовать его и приняли весьма радушно. Каждый из братьев попросил другого рассказать о том, что с ним происходило; в частности, Ивар поинтересовался, где был этой зимой Хрейдар. Хрейдар ответил, что он посещал Исландию, после чего Ивар резко сменил предмет разговора и спросил:

- Но поведай мне, брат мой, что это за куча меха рядом с тобою? Это человек или дикое животное?

Эйольв сказал:

- Я из Исландии, мое имя Эйольв. Меня пригласил хозяин дома, чтобы я провел тут зиму.

- Сдается мне, - сказал Ивар, - что, коли в моем доме появился исландец, не обойдется без маленькой заварушки.

Хрейдар на это заметил:

- Если только ты поднимешь на него руку, между нами навсегда прекратятся дружественные отношения.

- Дурно же обернулась твоя поездка, - ответил Ивар, - коль скоро наши дружбу и родственные узы ставишь ты в зависимость от сиюминутного знакомства с каким-то нищебродом-исландцем. Не мог ты сделать худшего выбора, когда задумался, кого пригласить в наш дом. И ты по-прежнему увиливаешь от рассказа о том, что же случилось с тобою в Исландии.

- Народ той страны совсем не таков, как ты мнишь, - возразил Хрейдар, - средь них есть и много достойных мужей.

- Хорошо, - сказал Ивар. - Как бы там ни было, эта грязная вонючая тварь не сядет на почетное место за моим столом.

Но когда он увидел, какие дары получил его брат от родичей Эйольва, он несколько поостыл в своих поношениях исландцев и спросил:

- Как же мне звать его, если уж не Скорняком?

Эйольв не подал виду, что обиделся на кличку, но это, поистине, было самое тяжкое оскорбление из всех, какие ему кто-либо наносил.

Жил человек по имени Вигфус, херсир фюлька Ворс, сын Сигурда сына Кари Викинга, и была у Вигфуса дочь по имени Астрид. Хрейдар и Ивар были близкими друзьями Вигфуса, и они ездили друг к другу в гости на йоль каждой зимой с определенной очередностью. Случилось так, что в эту зиму была очередь братьев принимать гостей. Хрейдар почти завершил приготовления и счел возможным приехать к Вигфусу с тем, чтобы официально пригласить его к себе в дом. Он попросил Эйольва сопровождать его, -

- чтобы у них не было соблазна наехать на тебя.

- Мне нездоровится, я не могу ехать, - ответил Эйольв.

Тем вечером, когда Хрейдар выехал из дому, спутники Ивара сказали:

- Вот пришел наконец наш черед повеселиться, раз уж Скорняк остался здесь один.

- Нет, не стоит так спешить, - остерег Ивар. - Мы, двое братьев, жили душа в душу, пока не появился этот мерзавец и не внес разлад в наши отношения. Однако, раз уж мой брат так благоволит ему, надлежит подумать, как бы сыграть с ним такую шутку, что вынудила бы его покинуть дом, но при этом нас невозможно было бы заподозрить в умысле против Скорняка. Никто да не посмеет поднять на него руку, пока Хрейдар в отъезде.

Они возмутились, сказав, что уже устали сносить бесчестье и хотят повеселиться.

- Нет, - повторил Ивар. - В ваших словах нет резона. Пусть все идет своим чередом. Мы будем помнить о своем замысле, но сперва надлежит все тщательно подготовить. Если бы даже этот человек убил моего брата, то и тогда, пропади пропадом Хрейдарова доверчивость, не троньте его и пальцем, не смейте подшучивать над ним, пока я не дам вам сигнала. И не зовите его Скорняком.

Вот занялся рассвет. Ивар сказал Эйольву:

- Не хочешь ли ты проехаться с нами в лес и показать себя в деле?

Тот согласился и поехал с ними. Они собирались вырубить некоторые деревья и сложить штабелями, чтобы потом перетащить их домой. У Эйольва был с собой меч и короткий топорик.

- Исландец! - ехидно сказал, прибыв на место, Ивар. - Теперь все пойдут на свои делянки. Я беспокоюсь за тебя, ты ведь не здешний. Советовал бы тебе вернуться домой до темноты, а мы, если что, довершим начатую тобой здесь работу.

Эйольв пошел на свой участок, но прежде снял шубу и положил ее в стороне, прикрыв клинок. Затем он углубился в подлесок, вытащил топорик и принялся рубить им намеченные деревья. Мало-помалу солнце стало клониться к закату. Погода испортилась, и пошел снег. Он подумал, не вернуться ли домой, но на том месте, где он оставил шубу и меч, одежды не оказалось. На снегу был отчетливо виден след от перетаскиваемой шубы.

А это приходил медведь и утащил шубу, но у него не хватило сил, чтобы унести ее в пасти, поскольку он был совсем молод, только-только выбрался из материнского логова, и еще ни разу не охотился.

Тогда Эйольв пошел по следам и увидел медведя, сидящего на тропе. Он вытащил меч и вонзил клинок медведю между глаз, и в таком виде оттащил тушу домой. Ивар к тому времени уже вернулся, не дождавшись Эйольва, и выразил сожаление, что они не смогли выполнить дневное задание по вырубке леса, так как Эйольв оказался неважным работником.

- Но, - сказал Ивар, - в лесу полно диких зверей, а следы Эйольва уходят в глухую чащобу. И судя по тому, что я сегодня навидался, я не удивлюсь, если он не сумеет защитить себя. Я думаю, нам стоит пойти на поиски Эйольва.

Когда же они вышли из сеней, то сразу же повстречали Эйольва. Ивар приветствовал его и спросил, почему он весь окровавлен. Эйольв вместо ответа бросил к его ногам свою ношу, а Ивар, пораженный, только и сказал:

- Я переживал, не случилось ли с тобой чего.

Эйольв ответил, что он не ранен и волноваться нет нужды.

Ивар тогда воскликнул:

- Сколь опрометчиво было огульно обвинять человека, с которым я даже не был толком знаком! Он выказал себя таким храбрецом, что немногие из нас могли бы равняться с ним!

Вечером вернулся Хрейдар, и Ивар спросил его:

- Отчего ты так печален, брат? Ты переживаешь за Скорняка? Как, ты думаешь, мне следует обходиться с ним?

- Я думаю, Ивар, нам следует прийти к какому-то окончательному соглашению насчет этого человека, - отвечал Хрейдар.

- Что бы ты дал мне, если бы я пообещал вести себя с ним так, как если бы он был моим единокровным братом?

- В доме есть золотой перстень, на который у нас с тобой, вообще говоря, равные права, - сказал Хрейдар, - но ты неоднократно заглядывался на него. Пусть теперь он будет твоим всецело.

- Я не приму от тебя такого подарка, - ответил Ивар, - ибо в этом нет больше нужды. Я обещаю впредь стоять горой за этого человека, как за своего родича, и, более того, на пирах, устраиваемых в нашем доме, да воссядет он по мою сторону стола, а не по твою.

И оба брата впредь относились к Эйольву с неизменной приязнью, а чаша на том месте, где он сидел во время пира, никогда не пустела.

И так прошло еще какое-то время.

4

Вот настало время йоля, и люди съехались со всей округи на праздник. Когда возникла необходимость распределить места за пиршественным столом, числом двенадцать, решено было бросать жребий. Одним из самых почетных считалось место рядом с Астрид, дочерью херсира Вигфуса, и так случилось, что оно постоянно выпадало Эйольву. Между ними, сколь можно было заметить, не завязалась оживленная беседа, но тем не менее люди судачили впоследствии, что именно в тот вечер он воспылал к ней страстью и решил взять себе в жены. Вот праздник тянулся своим чередом и постепенно подошел к концу, и гостям надлежало разъехаться после церемонии вручения подарков.

Следует сказать здесь, что к тому времени на счету Эйольва уже было четыре летних похода, и он слыл весьма отважным человеком. Слава его была велика.

Тогда с гор в Ворс явился Торстейн, большой друг братьев. Он поведал им о затруднительном положении, в котором оказался. По словам Торстейна, берсерк по имени Асгаут вызвал его на поединок из-за того, что Торстейн отказался выдать за него свою сестру. Он попросил братьев выделить ему охрану, чтобы разбойник не смог посягнуть на его имущество. Он добавил также, что Асгаут уже убил многих его людей, и что ему придется все-таки сосватать за него сестру, если братья не поддержат его.

- Ибо, - сказал он, - я сомневаюсь, что смогу одолеть его в бою, ведь я далеко не так удачлив, как вы.

Они поехали с ним в горы, взяв с собой тридцать человек. Но когда они прибыли на место поединка, и Торстейн спросил их, согласен ли кто-нибудь из них биться с Асгаутом за честь девушки, то желающих не нашлось, даром что сестра Торстейна была красавица на загляденье.

Тогда братья пошли к Эйольву и спросили, не желает ли он нести щит Торстейна, но тот отвечал, что никогда прежде не выходил на поединок, защищая кого-либо, и даже за свою честь ему не приходилось пока сражаться.

- Будет печально, - сказал один из братьев, - если падет человек, которому мы обещали покровительство. Но разве лучше будет наблюдать, как сразят сего достойного юношу? Как поступим мы тогда? Готовы ли мы выйти в бой и стать вторым и третьим противниками, которых убьет берсерк, соответственно? Число жертв с нашей стороны, если мы согласимся вступить в распрю, никому неведомо. Но и отказаться от участия в поединке мы не можем, иначе наша поездка окажется смешной.

- Если так, - отвечал Эйольв, - то вы можете попросить меня одного биться с берсерком. Таким образом просьба наших друзей будет удовлетворена. Но выполнить то, о чем вы говорили прежде, я не могу.

Они восславили его благородство, но указали, что поединок будет весьма опасным.

- Но я думаю, что никто из нас не сможет спокойно вернуться домой, если те, кто уже пал, не будут отомщены, - сказал Эйольв, - и в любом случае лучше сразиться с берсерком прежде, чем убит кто-то из нашего дома, чем после этого.

Он выступил на место поединка, и Ивар нес его щит. Берсерк крикнул:

- Это ты тот малец, что вызвался биться со мной?

- Неправильный вопрос, - сказал Эйольв, глядя на него. - Ты ли тот наглец, что трусит биться со мной? Да, верно, это именно ты, ибо всем известно, что ты насмехаешься над слабыми и готов наложить в штаны при виде достойного противника.

- Это наглая сплетня, - ответил берсерк. - Давай-ка я сперва разъясню тебе законы священного поединка, деревенщина. Итак, если я ранен, я имею право прекратить бой с уплатой пяти марок...

- Э-э, - протянул Эйольв, - так дело не пойдет. Чихать я хотел на все твои законы священного поединка. Да у меня на родине за раба платят бóльшую цену, чем ты назвал!

С этими словами Эйольв кинулся на него, обрушил свой меч на щит берсерка и разрубил на куски не только щит, но и ногу врага. И так была пролита первая кровь в поединке. Бой сразу же был остановлен, а Эйольв стяжал еще большуюславу, чем доселе. Он вернулся домой в сопровождении обоих братьев. За победу ему предложили большое вознаграждение. Эйольв отказался принять деньги и заявил, что взялся за это дело не ради денег, не ради девушки, но только по просьбе своих друзей Хрейдара и Ивара. Асгаут же был вынужден уплатить положенную сумму за отказ от продолжения поединка и навеки покрыл себя позором.

После этого Эйольв посватался к Астрид дочери Вигфуса, и братья выступили его свидетелями. Они подтвердили, что Эйольв происходит из хорошей семьи, пользуется в Исландии большим почетом, и родичи его многочисленны, и сказали, что считают его наилучшим претендентом на руку девушки. Сам же Эйольв добавил, что друзья Астрид могут сколько им вздумается обвинять его в хвастовстве,

- но в Исландии любой подтвердит, что я достаточно богат и знатен.

Вигфус ответил:

- Пусть решает сама, это ее судьба. Хотя мы бы и сами не взяли никого менее знатного в зятья.

Девушку обручили с Эйольвом, и они в скором времени отплыли в Исландию.

5

Жил человек по имени Бёдвар, сын Кари Викинга, брат Сигурда, отца Вигфуса; его дочерью была Астрид, мать Эйрика, отца Астрид, матери Олава сына Трюггви. Кари Викинг был сыном Эймунда Разбойника, сына Торира. Бёдвар был также отцом Улоф, матери Гицура Белого.

Когда Эйольв и Астрид, его жена, вернулись в Исландию, Ингьяльд уже умер, и Эйольв наследовал ему. У Ингьяльда была дочь Ульфейд, жена Нарви с Хрисэй.

Говорится о четырех детях Эйольва и Астрид. Среди них надлежит назвать Торстейна. Он был старшим, но случилось так, что он предпочел взять свою долю наследства деньгами, когда женился, и прожил всю жизнь в Островном Фьорде. И больше о нем здесь не будет упоминаться (1).

Второго сына Эйольва и Астрид звали Вигфус. Он взял в жены Хальфрид, дочь Торкеля Высокого с Комариного Озера.

Младшего из сыновей Эйольва и Астрид звали Глум. Дочь же они назвали Хельгой. Ее выдали замуж за Стейнгрима из Сиглувика, и сыном их был Торвальд Угрюмый, о котором в этой саге будет говориться в свое время.

Вскоре после свадьбы Вигфус умер. У него оставался еще один маленький ребенок, который ненадолго пережил его, и получилось так, что имущество Вигфуса было разделено в равных долях между Хальфрид, Глумом и Астрид, так как Эйольв к тому времени также скончался.

Торкель Высокий перенес свой хутор в Междуречье и поселился там со своим сыном Сигмундом. О Сигмунде достаточно сказать, что он был известный гордец и человек весьма амбициозный, и заветной мечтой его было получить в свое владение весь годорд. Держа в уме эту цель, он постоянно искал поддержки у сильных и знатных соседей и родичей.

В Эспихале жил человек по имени Торир, сын Хамунда Темнокожего и Ингунн, дочери Хельги Худого. Он взял в жены Тордис дочь Кадаля, и детьми их были Торарин, Торвальд Крючок, который жил на Черноземах в Островном Фьорде, Торгрим, который жил в Мёдруфелле, Ингунн, жена Торда годи Фрейра, и Вигдис, которая была обручена с Сигмундом.

Вот после вышеописанных событий Торкель и Сигмунд взялись за Астрид, желая присвоить ее собственность, и добились того, что имущество Астрид было еще уполовинено, причем Глум и его мать получили тот кусок земли, на котором не было хутора. Поэтому они были вынуждены заложить новый хутор близ Борговой Ямы, и надо сказать, что Глум не слишком утруждал себя работами по хозяйству, предпочитая отлеживаться на печи. И вообще он обучался ремеслам достаточно медленно. Большею частью он молчал и не отвечал на задаваемые ему вопросы, если только не были они уж совсем настоятельными, но рос хорошо и сделался высоким, темнолицым юношей, большой физической силы, но некрасивой внешности. Но никогда Глум не посещал мест, где собирались подростки-сверстники.

Капище Фрейра было в те дни к югу от реки, протекающей через Двор Хрипкеля.

Следует сказать теперь, что Торарин из Эспихаля был человеком честным и популярным, но брат его Торвальд Крючок отличался злонравием и хитроумием. А Сигмунд помышлял, как и прежде, о полновластии в Эспихоле и прилагал значительные усилия, чтобы обзавестись нужными связями.

В результате слаженных действий родственников доля наследства, которую получили Астрид и Глум, таяла день ото дня, и жить им стало вовсе не с руки, ибо Сигмунд и Торкель явно вознамерились свести их со свету.

И Глум сказал своей матери:

- Я хочу уехать из страны, ибо я вижу как белый день, что никогда нас тут не оставят в покое, если не прибегнуть к помощи твоих родичей. Более не намерен я сносить бесчестье, которому подвергает меня Сигмунд, которому я никогда не делал ничего плохого. Но тебе без меня придется нелегко. Смотри не поддавайся на их посулы и ни в коем случае не съезжай с этой земли.

Когда Глум изъявил такое желание, ему сровнялось пятнадцать зим.

6

Теперь следует рассказать о том, как Глум отправился в Норвегию и без особых приключений прибыл в дом Вигфуса.

Когда он вошел в усадьбу, то сразу потерялся в толпе людей, работавших по хозяйству, пировавших или предававшихся играм и песням. Он понял, что все здесь заведено по самому высшему разряду, и увидел многих знатных людей, но не смог сразу понять, кто из них Вигфус. Но вскоре он узнал его: то был высокий, рассудительный видом муж в синем, отороченном мехами одеянии до пят, сидевший во главе стола. Рука его невзначай поглаживала отделанную золотом рукоять секиры. Глум подошел к нему и произнес учтивое приветствие.

Вигфус поинтересовался личностью прибывшего. Глум ответил, что он исландец из Островного Фьорда.

Вигфус спросил, как дела у его зятя и дочери Астрид. Глум сообщил, что первый из названных уже мертв, а вторая все еще в добром здравии.

Потом Вигфус справился о судьбе своих внуков. Глум поведал ему о своих братьях и сестричке, и добавил, что он и есть один из сынов Эйольва и Астрид, но когда он произнес эти слова, разговор сошел на нет. Глум попросил соизволения сесть. Но Вигфус ответил, что не может вполне доверять словам человека, которого видит впервые в жизни, и отвел ему место на скамье в дальнем углу зала, и после этого не общался с ним.

Глум ничего не сказал.

И пока все пировали и весело трепались, он, в полном согласии со своей привычкой, предпочел прикорнуть, подложив под голову свернутый плащ. Всем, кто обращал на него внимание, он представлялся безобидным дурачком.

Так случилось, что Глум попал как раз на празднество начала зимы, сопровождавшееся обильными жертвоприношениями богам, но не проявил никакого интереса к всеобщим торжествам. Вот дело подошло к вечеру, и прибыли новые гости. Все приветствовали друг друга, началась суматоха, обычная для прибытия такого количества народу.

Но Глум не вышел встречать их, и никого не пригласил сесть рядом с собою.

Мало-помалу все расположились за столом.

А в зале присутствовал человек по имени Бьёрн, по прозванию Железная Башка, и с ним одиннадцать его домочадцев. О Бьёрне надо сказать, что он был известный берсерк, и обычная манера его поведения была такая: он приходил на многолюдные праздники, затевал свару с кем-то из присутствовавших по самому пустячному поводу, после чего вызывал того на смертный бой. Вигфус, зная эту привычку Бьёрна, строго-настрого запретил своим домочадцам и всем гостям встревать с ним в перепалку.

- Ибо, - сказал он, - лучше опозориться по мелочи, чем потерять жизнь в его руках.

Все пообещали соблюдать уговор, и вот Бьёрн принялся слоняться по залу, безуспешно пытаясь нарваться на ссору. Он избрал следующий способ: подходил к последнему сидевшему на скамье в верхней части зала и интересовался, считает ли тот себя более достойным человеком, нежели сам Бьёрн. Ответ был таков:

- О нет! Поистине мне далеко до тебя, о Бьёрн.

Тот же самый вопрос он задавал следующему гостю, пока не дошел до противоположного края скамьи. Люди отвечали ему разными словами, но так искусно, что никого не удалось развести на перебранку.

После этого Бьёрн подошел к самому Вигфусу и спросил, знает ли тот более могучих воинов, чем сам Бьёрн. Вигфус отвечал, что с Бьёрном никто не может тягаться.

- Ладно, - протянул Бьёрн, - твой ответ правдив и учтив, и таких речей следовало от тебя ожидать, ибо ты уважаемый человек в округе. Жизнь свою ты выстроил хоть и согласно своим пожеланиям, но так, что никакое деяние не запятнало твою честь. Не могу и я сказать о тебе ничего, кроме самых лестных слов, но все же прости мне, дуралею, еще один неуместный вопрос. Считаешь ли ты себя способным тягаться со мной в силе или славе?

Вигфус ответил так:

- Был я молод и бороздил моря, и снискал какую-никакую славу, но - не знаю я ныне, как ответить на твой вопрос, ибо сейчас мне нездоровится, я стар, и ум мой не столь остер.

Не удовлетворившись таким исходом дела, Бьёрн пересек залу и испытал свой прием на людях, занимавших второй ряд мест, и там получал в общем те же ответы. И вот он подошел к месту, где лежал Глум, укрыв голову плащом.

- Что за юнец развалился тут, - возгласил Бьёрн, - и не думает вставать?

Спутники Глума ответили за него, и общий смысл их речей был таков, что Глум столь глуп, что вообще мало что может сказать.

Бьёрн залепил ему оплеуху и потребовал сесть, как все остальные, после чего спросил, считает ли Глум себя столь же храбрым воином, как он сам.

Глум сказал, что Бьёрна никто не просил лезть в чужие дела, и что он ничего не знает о боевых качествах Бьёрна.

- Но это простительно, - прибавил он, - ибо я иноземец и не ходил теми же путями, что и ты. Однако на моей родине, в Исландии, человека зовут придурком в тех случаях, когда он ведет себя, как придурок. Здесь же, как я погляжу, любой только о том и думает, как бы вылизать свои слова до зеркального блеска.

И после этого он вскочил на ноги, сбил шлем Бьёрна оземь, схватил пылающую в очаге головню и швырнул ее противнику в голову, да так, что великий боец перегнулся пополам от боли. Глум оседлал его и принялся методично наносить ему удар за ударом, пока не свалил на пол. Бьёрн попытался схватить врага за ногу, но Глум ударил его в голову и стал беспощадно пинать, пока не вытолкал на двор. Когда Глум вернулся на свое место, Вигфус встал, подошел к нему и приветствовал как своего родича, сказав, что теперь доказательств вполне достаточно.

- Теперь ты заслужил наивысшей похвалы как наш защитник, - продолжил Вигфус, - и я сожалею, что не сделал этого прежде, ибо ты ошибочно показался мне медлительным и глупым. Я приветствую твое возвращение в нашу семью.

Затем он предложил ему место возле себя. На это Глум ответил, что, может быть, и принял бы это место, если бы его предложили с самого начала.

На следующее утро они узнали, что Бьёрн скончался от ран, и Вигфус предложил Глуму остаться в доме и наследовать ему во владении усадьбой. Тот отвечал, что предложение его радует, но прежде он должен отплыть в Исландию, чтобы узнать, не захватили ли чужие люди положенное ему по наследству добро, и что он постарается как можно скорее вернуться. Вигфус выразил убеждение, что слава Глума, а значит, и всего его рода, в Исландии только умножится.

Когда настало лето, он снарядил для Глума роскошный корабль, загрузил на его борт много золота и серебра и отправил с ним надежного лоцмана, и сказал на прощание:

- Не думаю, что мы еще свидимся, но как знак моей особой приязни к тебе прими этот плащ с меховым воротником, а также секиру и меч, талисманы нашего рода. Пока они при тебе, ты никогда не попадешь в беду и не будешь объявлен вне закона, но если ты расстанешься с ними, то я за твою судьбу не ручаюсь.

И они распрощались.

7

Глум вернулся в Исландию, причалил в Междуречье и пришел домой, где встретился с матерью. Она приветствовала его и поспешила поведать о притеснениях и обидах, которые причинили ей Сигмунд с отцом. Однако она молила его вести себя сдержанно, поскольку не желала затевать распрю.

Он осмотрел хутор и нашел, что ущерб превосходит все самые худшие ожидания.

И тогда он сказал вису:

№ 1.

О, достойная хозяйка! Куда ближе,

Чем думал я, наш хутор к разоренью.

Великое немирие грядет. Позор

Падет на нас и весь наш род,

Коли не смыть мне ныне оскорбленья

Единственно мечом. Печально,

Что злые люди полем завладели,

Пока скитался я по дальним странам.

Вот что произошло за время его отсутствия. Сигмунд ополчился против Астрид и только и думал, как бы заставить ее съехать с занятой земли. Осенью, незадолго до приезда Глума, Сигмунд и Торкель потеряли двух быков и заподозрили домашних работников Астрид в краже животных. Они не сомневались, что те убили и съели их скот, а потому пообещали по весне добиться изгнания этих людей за воровство. Следует заметить, что это были лучшие работники, которых имела в распоряжении Астрид, и ей было бы очень тяжело управляться с хозяйством без них. Тогда Астрид пошла к своему сыну Торстейну и рассказала ему, как поступили с ней Сигмунд и его отец, и попросила его заступиться за слуг.

- Я предпочла бы заплатить любую сумму, - сказала она, - чем видеть, как они будут осуждены по лживому поклепу. Думаю, твои дела сейчас обстоят значительно лучше, чем у нас, и ты достаточно богат, чтобы защитить честь матери.

Торстейн, однако, подумал, что обвинители могут взяться за дело всерьез и добиться отчуждения всего имущества семьи. Поэтому он сказал:

- Если уж эти слуги так тебе дороги, мы, так и быть, попробуем выкупить их, но я ничего не обещаю.

- Так-то оно так, - отвечала она, - но я слыхала, что это лишь предлог, и они не успокоятся, пока не присвоят все, что у меня есть. Вижу, что от тебя мне будет мало помощи, - о! моя судьба теперь в их руках.

На Междуреченском хуторе было поле, называемое Безотказным, ибо оно всегда приносило обильный урожай. Оно было столь ценно и имело такое большое значение при разделе имущества, что находилось в совместном владении. Противники Астрид же год от года не оставляли надежды заполучить его себе, нарушив порядок очередности.

Астрид сказала Торкелю с Сигмундом:

- По всему судя, вы хотите согнать меня с хутора, и вам должно быть ясно, что без этих слуг я сама не управлюсь. Я уж лучше уступлю вам все, что захотите, но не трогайте моих работников.

Они отвечали, что с ее стороны такое решение весьма рассудительно. Затем они посовещались и потребовали либо признать слуг виновными в краже чужого скота, либо возместить якобы нанесенный ими ущерб. А Торстейн не вмешивался в происходящее.

Сигмунд с Торкелем пожелали забрать себе в качестве мзды все Безотказное поле и безраздельно распоряжаться им. Так Астрид лишилась бы самого ценного, что у нее было. И ей ничего не оставалось, как согласиться. А надо сказать, что тем летом как раз была ее очередь хозяйничать на поле.

И вот, когда настала пора людям ехать на тинг, а вышеупомянутое решение уже было юридически оформлено, пастухи обнаружили на дальних пастбищах туши двух быков, - еще ранней зимой внезапно сошедшая лавина похоронила животных под собой. Таким образом, обвинение против слуг Астрид оказалось с очевидностью ложным. Когда Торкель и Сигмунд узнали об этом, то предложили за поле деньги, но не согласились снять обвинение в причиненном им ущербе. Астрид отвечала, что не ограничится хотя бы даже и денежным возмещением за несправедливо отнятое у нее имущество.

- Все тут очень просто, - сказала она с издевкой, - у меня либо есть то, что принадлежит мне по праву, либо же я должна признать, что у меня это отняли. И, поскольку сама я никак не могу совладать с вашими наездами, остается дожидаться возвращения Глума. Уж он-то разберется, где чья собственность.

Сигмунд ответил:

- Пройдет немало времени, прежде чем твой сын сможет собрать урожай с этого поля. Да ты хоть сама веришь, что этот задохлик-лежебока сможет за тебя заступиться?

Она сказала:

- Гордыня до добра не доводит.

Немногим позже, как уже было сказано, вернулся Глум, бросил якорь во фьорде и затем переселился обратно домой, забрав с судна драгоценный груз. Он не слишком изменился: был по-прежнему немногословен и безучастен, и по его лицу никогда нельзя было прочесть, о чем он думает. И вообще Глум вел себя как ни в чем не бывало. Каждое утро он залеживался до девяти часов, а по хозяйству ничего не делал.

Как уже говорилось, в то лето была очередь Глума и его матери распоряжаться полем, если бы они еще оставались в правах частичного владения им. Но теперь каждое утро Глум мог видеть от дверей своего дома, как на поле работают слуги Сигмунда, причинившего семье столь серьезный ущерб.

Вот тем самым утром Астрид разбудила Глума пораньше и сказала ему, что слуги Сигмунда хозяйничают теперь уже и на том поле, что оставалось в ее собственности,

- и хотят украсть оттуда часть заготовленного нами сена. Я не в силах одна противостоять им, а все слуги заняты в других местах.

Он сказал:

- Матушка, ты не так часто просишь меня о помощи, и я не замедлю выполнить твою просьбу.

Он вскочил на коня и, сжимая в руке длинную дубину, поскакал на поле. Он прогнал оттуда всех чужих и без устали преследовал их, пока те не прибежали в усадьбу к Торкелю и Сигмунду и не поведали, какая встреча их ждала. Торкель был тем утром на одном из своих полей и наблюдал за сбором сена в большой стог, а Сигмунд надзирал за оставшимися работниками.

Торкель крикнул:

- Глум, ты должен знать, что эти люди не твои рабы, и они в своем праве, раз уж твои работнички позарились на наш скот, когда ты был в отъезде и пытался нажить ума и деньжат.

Глум отвечал:

- Ты лжешь, никто покамест не похищал твоих животных. Но я клянусь, что впредь, как только твои скоты забредут на мою землю, я не замедлю забить их, освежевать и приготовить из них самое лучшее кушанье по твоему выбору. Мы не намерены больше терпеть наезды твоих присных.

Сигмунд крикнул в ответ:

- Ты слишком много болтаешь, Глум. Но для нас-то ты такой же заморыш-нищеброд, каким отплывал отсюда, и мы не собираемся с тобой считаться, решая наши дела.

Глум развернулся и поскакал домой, и громогласный хохот раздавался ему вдогонку. Он был столь уязвлен, что побледнел как полотно, и слезы капали из его глаз тяжело, будто огромные валуны.

Говорят, что и впоследствии такое часто происходило с Глумом, когда ему хотелось кого-то убить.

8

Говорят также, что одним осенним утром Астрид снова пришла в комнату Глума, разбудила его и дала некоторые указания по хозяйству,

- сегодня, если все пойдет своим чередом, - сказала она, - я хотела бы уже закончить сенокос.

Сигмунд и Торкель же тем временем уже закончили свои полевые работы и тем утром отправились на Безотказное поле поглядеть на результат, и они были весьма рады и горды таким расширением своего надела.

Глум поднялся с постели и привел себя в порядок, однако на сей раз он был готов значительно ранее девяти часов утра. Он облачился в свой синий плащ, взял позолоченную секиру и оседлал коня. Астрид, глядя на его приготовления, сказала так:

- Сынок, твой вид предвещает великую боль тем косарям.

Он ответил:

- Я часто отлынивал от работы, но сегодня мне предстоит трудиться в поте лица. Разве я не должен приодеться ради этого?

И прибавил:

- Я не буду разбирать дороги, когда поеду через Яму к моему брату Торстейну, чтобы пригласить его в гости.

Он переправился через реку с юга и выехал на поле, и по дороге брошь слетела с его плаща.

В поле он увидел Сигмунда и его жену Вигдис. Вигдис заметила Глума, подождала, пока он приблизится, и приветствовала его.

- Мне, поистине, очень жаль, что ты так редко видишься с нами, - сказала Вигдис, - и я бы желала сделать все от меня зависящее, чтобы ты стал любимым гостем в нашем доме.

Но Глум сказал только:

- Я потерял брошь, которой пользовался как застежкой для плаща. Если тебе не трудно, помоги мне отыскать ее.

Она сказала, что с удовольствием поможет, и действительно в скором времени принесла ему брошь.

Глум внимательно осмотрел поле и молвил:

- Поистине, его не зря назвали Безотказным.

Затем он пристегнул брошь обратно к воротнику плаща и пустил лошадь в галоп прямо на Сигмунда, воздев секиру. Сигмунд увидел приближающегося врага и попытался убежать, но Глум догнал его и ударил секирой в голову с такой силой, что Сигмунд упал как подкошенный и не встал более.

После этого он вернулся к Вигдис и сказал ей:

- Иди домой и скажи Торкелю, что Глум не совершил ничего такого, что можно считать безосновательным оскорблением вашего рода, но вот незадача - Сигмунд занемог и не в состоянии самостоятельно уйти с поля.

Он поехал дальше через Яму, к брату, и там ни словом не обмолвился о своем поступке. Но когда Торстейн увидел, как он одет и снаряжен, и заметил засохшую кровь на резной рукоятке секиры, он спросил брата, почему его секира выглядит так, словно только что поработала на славу. Глум отвечал:

- О, как ты проницателен! Я забыл тебе сказать, что по дороге я встретил Сигмунда сына Торкеля, - он направлялся в царство мертвых.

- Надо полагать, Торкель и его родичи в Эспихоле этого так не оставят, - заметил Торстейн.

- Да-да, - ответил Глум, - еще древние говорили, что ночи, полные крови, приносят такое наслаждение, что запоминаются лучше всего. Без сомнения, они еще долго не забудут об этом происшествии.

Он провел у брата три ночи и затем стал собираться восвояси. Торстейн хотел было поехать с ним, но Глум сказал:

- Присматривай лучше за своим собственным домом, а я поеду прямо в Междуречье. Навряд ли у них достанет сил нападать в двух местах одновременно.

И он отправился домой в Междуречье.

Торкель поехал к Торарину, поведал ему о случившемся и спросил совета. Ответ был таков:

- Может статься, Глум удовлетворится содеянным и по-прежнему, как утверждала Астрид, будет просиживать день-деньской на печи, ленясь спустить с нее ноги.

- Я думаю, он надолго встал с печи, - сказал Торкель, - причем с той ноги, которая будет гнать его только вперед.

- И это возможно, - ответил Торарин, - но чему тут дивиться? Вы с сыном долго принижали и оскорбляли его семью, пытались согнать их с земли, которая принадлежит им по праву наследования Эйольву, человеку безупречно храброму и высокородному. Но я в затруднении. Вы с Глумом оба мои родичи, будь то по крови или по узам брака сыновей, и мне тяжко будет сделать выбор, на чью сторону встать в распре. А такой выбор придется делать рано или поздно, если Глум продолжит в том же духе.

Торкель вернулся к себе домой и сидел всю зиму тихо.

Что касается Глума, то у него появилось несколько больше друзей, чем доселе.

9

Рассказывают, что как-то ночью Глуму приснился сон. Ему привиделось, что он вышел из дома и посмотрел на фьорд, и увидел, как великанского роста женщина, такая огромная, что плечи ее задевали горные вершины, идет по морю в сторону хутора на Междуречье. Глум вышел ей навстречу и пригласил войти в дом, и после этого проснулся. Видение озадачило молодого человека, но вскоре он сказал:

- Без сомнения, сон этот послан мне не просто так, и я думаю, что он предвещает смерть моего деда Вигфуса. В таком случае женщина была его духом-хранителем, ибо Вигфус столь превосходил других хёвдингов в богатстве, мудрости и славе, что дух-хранитель этого человека должен был превосходить горы и вулканы ростом и силою. Вероятно, дух его желал найти новое пристанище в моем доме.

Летом из Норвегии пришел корабль, и вести, принесенные моряками, полностью подтвердили догадку юноши. Узнав о смерти Вигфуса, Глум сказал такую вису:

№ 2.

Средь тьмы ночной, касаясь небосклона,

Главой, по шхерам Островного Фьорда

Шла дева, Йорд подобная (2), какой

Не видел на земле я прежде.

Богиня копий и мечей

Ко мне явилась в этом сне,

В долине все от страха содрогались,

Как от шагов ее - вершины гор.

Весной Торкель повстречался с Торвальдом Крючком и сыновьями Торира и рассказал им о своих бедах, упирая на соглашение о взаимопомощи, заключенное между ними в день замужества дочери Торира, а также припоминая, каким верным другом был им его сын Сигмунд. Торвальд поговорил с Торарином и заявил ему, что было бы весьма унизительно для них оставить шурина в беде, и прибавил, что они готовы прийти тому на помощь всею своею силою, так как, сказал он, -

- ныне ясно, что Глум не остановится на убийстве Сигмунда, и попытается расширить свое богатство и влияние, а мы обладаем не меньшими правами на верховенство в округе, чем он.

- Хорошо, - сказал Торарин, - но для нас, как мне кажется, будет трудной задачей сдержать обещание. И вряд ли мы что-то выгадаем, коли возбудим тяжбу от имени Торкеля, ибо, если мы неправильно оцениваем свои силы, Глум вполне может ополчиться на весь наш род.

- А мне это не кажется столь уж существенным препятствием, так как я не сомневаюсь, что в любой стычке с Глумом мы его легко побьем, - отвечал Торвальд, - и я не намерен пятнать честь нашего рода.

И Торарин сын Торира поехал на альтинг, чтобы возбудить тяжбу против Глума за убийство Сигмунда, а Глум в ответ начал тяжбу против Торкеля Высокого за поклеп на слуг Астрид, а также еще одну, против Сигмунда, которого он обвинил в незаконном присвоении чужого имущества, и утверждал, что убил Сигмунда затем лишь, чтобы возвратить себе украденное. Он потребовал посмертного объявления Сигмунда вне закона, опираясь на то, что тот был убит на его, Глума, землях, и тело было надлежащим образом погребено.

С такими претензиями они явились на альтинг.

Глум отправился к своим родичам и попросил о помощи Гицура Белого, Тейта сына Кетильбьёрна из Мусфелля, а также Асгрима сына Эллидагрима; и пересказал им во всех подробностях предысторию распри, не забыв расписать, как Торкель и Сигмунд наехали на его семью и ущемили его в законных правах, и поведал о всех бедах и оскорблениях, какие претерпел от них. Он сам взялся за тяжбу. Они пообещали ему принять во внимание его просьбу и добавили, что будут рады в будущем видеть его в своих рядах.

Тинг шел своим чередом. Вот люди из Эспихоля вышли к Скале Закона и изложили свою тяжбу по поводу убийства Сигмунда, но сделали это скорее таким тоном, словно это они были несправедливо обвинены и защищались, чем если бы жаждали воздаяния. Глум также вышел перед собравшимися и изложил свои претензии к Торкелю. Две тяжбы были отданы на рассмотрение судей. У Глума имелось уже довольно много друзей и сторонников, и когда его призвали к ответу, он сказал:

- Вот что я хочу сказать по этому делу. Всем и каждому видно, что вы взялись за эту тяжбу более затем, чтобы соблюсти приличия, нежели оттого, что действительно чувствовали себя несправедливо задетыми. Ведь я убил Сигмунда за то, что он позарился на мое законное имущество. Прежде чем я буду отвечать по тем претензиям, которые вы ко мне выдвигаете, я хочу потребовать объявления Сигмунда вне закона.

Он перечислил пункты своего обвинения и обосновал их с помощью своих сторонников. И кончилось дело тем, что судьи признали убийство Сигмунда совершенным в рамках закона.

После этого Глум начал тяжбу против Торкеля за присвоение его родом чужой собственности, и Торкель проигрывал дело по всем пунктам обвинения со стороны Глума. Шансов оправдаться у него практически не осталось. Глум предложил ему на выбор два варианта: либо дело будет доведено до логического конца, либо Торкеля заставят заплатить за присвоенное поле в Междуречье его полную и справедливую цену, каковая сумма составляла, между прочим, более половины всего Торкелева состояния. И Глум затем сказал, что если Торкель будет упрямиться, то кто-то из них двоих побывать на тинге следующим летом точно не сможет.

Сторонники Торкеля посоветовали ему замять дело, и он был вынужден принять этот совет. Земля была немедленно возвращена Глуму. Ему также разрешили держать ее во владении в тот год, против нарушенной Сигмундом очереди, а затем распоряжаться полем на условиях прежнего договора. А другие люди из Эспихоля остались крайне недовольны исходом тяжбы и с тех пор терпеть не могли Глума.

Но говорят, что прежде чем съехать из Междуречья, Торкель пришел в капище Фрейра и принес там в жертву молодого бычка, возгласив молитву:

- Ты, о Фрейр, долгое время был моим защитником, и много добрых жертв я принес тебе, а ты, в свою очередь, следил за тем, чтобы мне сопутствовала удача. Теперь я приношу тебе в жертву этого бычка и молю об одном: пусть и Глум будет вынужден покинуть эту землю так же, как был согнан с нее я. Дай же мне знак, принял ли ты жертву!

Тут бычок внезапно затрясся, рухнул оземь и вскоре издох. Торкель посчитал это благоприятным знамением и пришел в отличное расположение духа (3). После этого он вернулся на Комариное Озеро, и больше о нем здесь не будет упоминаться.

10

Глум приобрел теперь значительное влияние в округе.

В Лоне, что в Хёгардале, жил человек по имени Гуннстейн, богатый и знатный, считавшийся одним из самых богатых бондов в стране. У него была жена по имени Хлив, которая принесла Гуннстейну сына Торгрима. Последнего все предпочитали называть Торгримом сыном Хлив, поскольку Хлив рано овдовела. Она была смелой и умной женщиной, а Торгрим перенял от нее все лучшие качества и вскоре стал весьма известен. Вторым сыном Хлив был Грим по прозвищу Чуткое Ухо, а дочь звали Халльдора. Как ее ум и красота, так и слава ее рода сделали ее одной из самых желанных невест страны.

Глум также послал к ней сватов, наказав им подчеркнуть, что он делает это не ради денег и не затем лишь, чтобы породниться с могущественной семьей Халльдоры, так как он и сам богат и знатен,

- и это общеизвестно, поэтому я прошу твоей руки, если, конечно, это не противоречит намерениям твоих близких.

Халльдора согласилась и была выдана за него с огромной пышностью и при большом стечении народа. Глум сделался еще более уважаемым и влиятельным человеком, чем прежде.

В Барде, что в Речном Заливе, жил человек по имени Торвальд, сын Рейфа, жена его звалась Турид, она была дочерью Торда хёвдинга. Их детьми были Клафи и Торгерд, последнюю взял в жены Торарин из Эспихоля. А Торвальд Крючок с Черноземов женился на Торкатле из Тьорсардаля. Хленни Старый, сын Урнульва Мешочника, жил на мысе Видинес, и его женой была Оддкатла, дочь Откеля из Тьорсардаля. Гицур сын Кадаля жил на Плесах в долине близ Островного Фьорда, его жену звали Сальдис, и она была зажиточной хозяйкой. Гицур был одним из самых известных и богатых бондов страны, и жена принесла ему двух дочерей, Тордис и Хертрюд. Обе были красавицы хоть куда, искусные как в рукоделии, так и в иных занятиях, и считались очень желанными невестами.

Брата Гицура звали Рунольв, он был отцом Вальгерд, матери Эйольва из Мёдруфелля. Дочерью Кадаля была Тордис, она вышла замуж за Торира из Эспихоля, и принесла ему детей, имена которых уже были названы. Торгрим, однако, был внебрачным сыном Торира, и Тордис не была ему матерью (4). Он слыл смелым и благородным человеком. Он поехал к Гицуру и посватался к его дочери Тордис. Братья и друзья Торгрима поддержали его сватовство, предполагая впоследствии поучаствовать в разделе имущества от имени его жены, и всячески ратовали за него. Тем не менее предложение Торгрима было отклонено.

Люди, однако, считали Торгрима очень хорошим женихом для Тордис, и его друзья и братья были оскорблены отказом.

11

Теперь сага переходит к рассказу о человеке по имени Арнор, а по прозванию Красная Щека, сыне Стейнольва, внуке Ингьяльда, - кузене Глума. Он долгое время отсутствовал в стране, скитался по миру и вернулся в Исландию почти одновременно с Глумом. Он предложил Глуму быть его шафером на будущей свадьбе. Глум спросил, какую девушку хотел бы Арнор посватать. Тот ответил:

- Тордис дочь Гицура, которая отвергла Торгрима сына Торира.

Глум сказал, что выбор Арнора представляется ему малоперспективным, ведь если Торгрим, который, по общему мнению, был очень хорошей партией ввиду своего богатства и мощной поддержки со стороны родичей, получил от ворот поворот, то Арнору, который не нажил богатств и даже не сумел выстроить собственного дома, тем паче будет трудно рассчитывать на успех.

- Я не хочу поддерживать такое неравное предложение Гицуру, поскольку он, как отец, который хочет только самого лучшего для своей дочери, будет иметь основания для обиды на меня.

Арнор ответил так:

- Тем не менее у меня есть немалое богатство - мои верные друзья, и я настаиваю, что твоя поддержка моего сватовства существенно облегчит нашу задачу. Пообещай ему свою дружбу, а он пусть взамен выдаст девушку за меня. Думается, это будет для них достойное приданое, раз уж они отвергли притязания Торгрима.

Глум согласился и поехал вместе с Арнором к Гицуру, чтобы выразить свою поддержку брачному предложению Арнора.

Гицур ответил:

- Люди могут сказать, что я совершаю большую ошибку, соглашаясь выдать дочь за твоего брата Арнора, ведь до этого мы успели отказать столь богатому и достойному мужу, как Торгрим.

- Есть в твоих словах резон, - сказал ему Глум, - но вряд ли они осмелятся распускать такие слухи, если я пообещаю тебе свою дружбу и поддержку во всех делах.

- Да, но я опасаюсь вызвать этим недовольство других людей, - сказал Гицур.

- Поступай как знаешь, - ответил Глум, - но берегись, чтобы не сказать еще чего-нибудь, что переменит мое прежнее отношение к тебе.

- Хорошо, на сей раз ты получишь свое, - ответил Гицур и выдал девушку за Арнора. Глум настоял, чтобы свадьба была сыграна в Междуречье осенью, и они расстались.

Близ Дымов у Арнора хранилось некоторое количество солода, и он вместе с другом поехал забрать его. Торгрим сын Торира узнал об этом и стал той весной почти ежедневно ездить на горячие источники, и так получилось, что в тот самый день, когда Арнор хотел забрать солод, Торгрим и с ним шесть человек парились в бане близ Вороньего Источника. Когда Арнор переправлялся через реку, Торгрим заметил его и громко сказал своим спутникам:

- Разве не удача, что нам сегодня попался Арнор? Не выпустим же из рук солод, коль уж девица нам не досталась.

Они выехали навстречу с обнаженным оружием, а Арнор, увидев, сколь велико численное превосходство противника, прыгнул в реку и переплыл ее. Однако его навьюченные лошади остались по ту сторону потока.

- Нам, пожалуй, повезло! - воскликнул Торгрим. - Ему досталась жена, а нам - пиво.

Они поскакали на юг в Эспихоль. А Торир к тому времени уже ослеп. И вот, когда спутники Торгрима, смеясь и обмениваясь шуточками, проскакали мимо него, Торир спросил, что их так развеселило. Они отвечали, что теперь еще посмотрят, в чьем доме быстрее будет устроено возлияние, и рассказали ему, как был захвачен груз солода и как они вынудили жениха прыгнуть в реку.

Торир выслушал и с издевкой спросил:

- И что, вы всерьез сочли это достойным поступком, что теперь так безудержно хохочете? Вы думаете, что это вам так просто сойдет с рук? Как долго вы теперь рассчитываете спокойно спать по ночам? Неужели так трудно предугадать, как поступит Глум, узнав о поездке своего родича? Ну-ка быстрее собирайте всех наших и готовьтесь к бою. Вполне вероятно, что Глум уже делает то же самое.

На реке в те дни был брод, но теперь в том месте уже ничего нет (5). Ночью они собрали там восемь десятков человек и, как следует вооружившись, заняли выжидательную позицию прямо напротив переправы. А Арнор тем временем нашел Глума и рассказал ему о своем приключении.

- Я как раз чего-то в этом роде и ожидал, - ответил тот, - глупо было бы полагать, что они станут сидеть тихо. Мы в затруднительном положении! Если мы ничего не предпримем, то будем ославлены, а если пойдем в бой, то наша победа и сохранение семейной чести еще далеко не очевидны. Но на всякий случай соберем наших воинов.

Вот на следующий день Глум собрал шесть десятков мужчин и поехал к переправе. Оказалось, что люди из Эспихоля завалили поток камнями, и проехать в том месте стало решительно невозможно. Глум отступил, поскольку с того берега его спутников обстреливали дротиками и забрасывали камнями. Многие люди в Глумовом воинстве были ранены, но имена их неизвестны.

Было решено вступить в переговоры. Людей из Эспихоля обвинили в нападении на Арнора. Они ответили, что никакого вреда ему не причинили и что он сам удрал с места драки, бросив свой солод. Кончилось же дело, при активном участии Глума, тем, что свадьбу Арнора и Тордис было решено сыграть в точности на тех условиях, которые ранее выдвинули Глум с братом, а Торгрим женился на другой дочери Гицура, Хертрюд. И надо сказать, что из двух сестер ту, которую взял себе в жены Торгрим, выдали замуж даже с бóльшим приданым.

Чтобы предупредить вовлечение в распрю слишком многих, Глум пообещал следить за соблюдением договора; затем он поехал к Гицуру и известил его о достигнутом соглашении.

- Тебе может показаться, - молвил он, - что я поступил бесцеремонно, распорядившись судьбой твоих дочерей так, чтобы одна вышла замуж за моего родича, а вторая - за человека из Эспихоля, но я клянусь, что был к этому вынужден, заботясь только о том, чтобы свары в округе прекратились. Я не отказываюсь от данного тебе обещания гражданской поддержки и думаю, что теперь наши дружеские связи станут только крепче.

Гицур ответил:

- Я полагаю, ты поступил как нельзя лучше в обоих случаях.

Арнор поселился в Упсале (6), а Торгрим в Мёдруфелле. Вскорости Гицур скончался, и Сальдис переехала в Упсалу. Тордис родила Арнору сына, нареченного Стейнольвом, а ребенка Торгрима назвали Арнгримом. Последний, как говорили, подавал большие надежды.

12

Сальдис пожелала, чтобы оба внука жили с ней, и очень полюбила их. Арнгрим был двумя зимами старше Стейнольва, и во всем Островном Фьорде не было в том возрасте ребят умнее и сильнее их, и кузены были дружны. Когда одному исполнилось четыре зимы, а другому шесть, мальчики как-то играли вместе, и Стейнольв спросил Арнгрима:

- Не хочешь подарить мне свою игрушечную лошадку?

Арнгрим ответил:

- Я подарю тебе ее с радостью, потому как я из таких игр уже вырос, а тебе она доставит много приятных минут.

Стейнольв пошел к своей бабушке и рассказал ей о полученном подарке, и все согласились, что решение Арнгрима было на диво справедливым.

В той части страны жила женщина по имени Оддбьёрг, известная колдунья и пророчица. Существовало мнение, что сказанное ей в том или ином доме относительно судьбы его обитателей рано или поздно осуществится. Вот она забрела в Упсалу, и Сальдис попросила ее погадать о судьбах мальчиков, ожидая благоприятного пророчества. Она ответила:

- Счастливая судьба у этих двоих. Но более подробно я не могу сказать, ибо будущее их как бы в некоей дымке.

Сальдис сказала:

- Давай-ка выкладывай все начистоту - и смотри, если я останусь недовольна твоим гаданием, то впредь тебе тут будут давать от ворот поворот.

- Ты не должна, - сказала Оддбьёрг, - ставить свое гостеприимство в зависимость от моего предсказания.

- Тем не менее, - настаивала Сальдис, - я хочу слышать от тебя только хорошее или не слышать ничего.

- Я кое о чем умолчала, - был ответ, - но я не думаю, что тебе понравится то, что я могу сегодня еще рассказать.

- Ну так повтори гадание и проследи, чтобы предзнаменования судьбы моих внуков были благоприятными, - сказала Сальдис, - а будешь каркать и пророчить им беды - что же, оглянуться не успеешь, как вылетишь со двора.

- Ну и ладно, - возмутилась Оддбьёрг, - раз ты, старуха, смеешь так меня оскорблять, я не вижу смысла больше иметь с тобой дело и никогда больше не приду к тебе в дом. Но твое желание я, так уж и быть, выполню. Знай, что из этих детей один погубит другого, и несть числа бедам, какие они навлекут на эту землю.

И больше нам нечего сказать об Оддбьёрг.

13

Вот однажды летом на альтинге случилось так, что жители Северной Четверти и жители Западных Фьордов затеяли кулачный бой, разбившись на команды по территориальной принадлежности. Дело повернулось таким образом, что Северяне были близки к поражению, а возглавлял их Мар сын Глума. Мимо проходил человек по имени Ингольв, сын Торвальда с Кривой Просеки. Мар крикнул ему:

- Ты, как видно, муж великой силы и выносливости. Сделай мне честь, войди в мою команду.

Тот ответил:

- Я с удовольствием буду на твоей стороне.

И, вступив в соревнование, он одолел трех противников одного за другим. Северяне остались очень довольны. И Мар сказал:

- Ты оказал мне неоценимую услугу. Зачем ты здесь? Могу ли и я как-то помочь тебе?

Ингольв отвечал:

- Я здесь без определенной цели, но я надеялся впоследствии поступить к кому-то в услужение на севере.

- Отлично, - обрадовался Мар, - нам по дороге.

У Ингольва был при себе отличный конь, по кличке Снежный Уголек, и после тинга они поехали на север к Междуречью. Там они задержались на какое-то время. Мар спросил Ингольва, что тот намерен делать теперь.

- Я слыхал, что здесь нужны сторож и кузнец, - ответил тот, - попробую наняться на этот хутор, а там как пойдет. Мне нравится это место, но на других хуторах с моими лошадьми порой дурно обращались. Я беспокоюсь за коня.

- О таком не может здесь быть и речи, - отвечал Мар.

Ингольв взялся ковать. Утром Глум заглянул к нему.

- Ты хорошо поработал, - с одобрением заметил он. - Что ты намерен делать дальше?

- У меня нет каких-то предпочтений, - отвечал Ингольв.

- Мне нужен сторож, - сказал Глум, - согласен ли ты поработать им?

- Мне не совсем по душе такая работа, но я хотел бы остаться у тебя, - сказал Ингольв.

- Почему нет? - ответил Глум. - Я погляжу, вы с Маром хорошо поладили.

Когда Мар пришел домой, Ингольв передал ему разговор.

- Я очень рад, - сказал тот, - и надеюсь, что все пойдет у тебя хорошо. Если моему отцу что-то не понравится, я скажу тебе об этом. Но если ты трижды повторишь свою ошибку, тебя придется уволить.

Но Ингольв взялся за работу, и Глум остался им вполне доволен.

Однажды Глум поехал на конские бои и взял с собой Ингольва, своего надсмотрщика. Ингольв поехал на кобылке, и его конь увязался за нею. Бои собрали множество зрителей. Там был Кальв с Рыбной Протоки, а при нем старый конь, который, однако, неизменно побеждал всех соперников. Кальв спросил:

- Почему вы не отваживаетесь выставить в круг эту длиннозубую зверюгу с Междуречья?

- Какое тебе дело, - ответил Глум, - до нашего коня? Твою ломовую лошаденку даже стыдно ставить рядом с нашим жеребцом.

- Да вы просто боитесь, и правильно делаете, потому что боевого духа в вашем коне ни на медный грош, - сказал Кальв. - Верно говорит пословица: каков конь, таков и всадник.

- Молчи уж лучше, - сказал Глум. - Пусть конь Ингольва сразится с твоим. Но бой не должен продолжаться дольше, чем того захочет Ингольв.

- Ингольву уже наверняка хорошо известно, - ответил Кальв, - что в этой части страны ничто не делается иначе как согласно твоим пожеланиям.

Начался бой, и конь Ингольва вышел победителем.

Глум приказал разнять животных, и они вернулись домой. Ингольв в тот год работал на хуторе, и Глум был им очень доволен.

Вскоре после этого в Глубокой Долине состоялась сходка с участием Глума, и при нем был Ингольв. Присутствовал и Кальв, который был другом людям из Эспихоля. Он потребовал повторить бой. Глум сказал, что на все воля Ингольва, но что сам он не приветствует это предложение. Тем не менее Глум не стал препятствовать поединку коней. Кальв всячески науськивал своего коня, но конь Ингольва опять победил во всех схватках. Кальв в сердцах ударил коня Ингольва в лоб с такой силой, что тот зашатался и закрутил головой, но вскоре пришел в себя и снова стал порываться в бой. Тогда Глум поднялся с места и приказал возобновить состязание, и на этот раз конь Кальва оказался вытолкнут за черту круга. Началась драка, и Кальв ударил Ингольва дубинкой. Вмешались зрители и растащили их.

Глум сказал:

- Лучше не будем затевать ненужную свару. А вот конских боев с меня, признаться, хватит.

Мар же сказал Ингольву на ухо:

- Судя по словам моего отца, он ни в малой степени не считает тебя посрамленным.

14

В Хамаре жил человек по имени Торкель. Ингольв стал захаживать к его дочери и в скором времени посватался к девушке. Её отец был человеком мирным и рассудительным, но большим влиянием в округе не пользовался.

Ингольв, как и прежде, работал у Глума в качестве надсмотрщика, но, влюбившись, стал частенько отлынивать, и Мар остерег его:

- Отец недоволен твоими частыми отлучками.

Ингольв сказал, что постарается исправиться, но продолжил в том же духе. Мар предупреждал его во второй и в третий раз, однако все безуспешно.

Однажды вечером он, как это повелось в последнее время, явился на хутор с большим запозданием, уже после ужина. Глум сказал:

- Давайте-ка развлечемся. Я предлагаю каждому здесь открыть нам, на кого или на что он больше всего полагается, и сам буду говорить первым. Есть на свете три вещи, без которых я бы чувствовал себя неуверенно: первая - мои сокровища, вторая - моя секира, третья - моя кладовая для товаров.

Вот один домочадец за другим давали ответ на этот вопрос, и очередь дошла до Ингольва.

- Без кого тебе жизнь не мила? - спросил его Глум.

- Без Торкеля из Хамара, - ответил с улыбкой Ингольв.

Глум встал, вынул меч из ножен и, подойдя к нему, прошипел:

- Хорошенького же сюзерена ты себе подобрал, о Ингольв.

Все видели, что он в ярости.

Затем Глум вышел из дома, дождался Ингольва и сказал так:

- Иди к своему новому хозяину и скажи ему, что ты убил Кальва с Протоки.

- Но зачем мне лгать? - удивился тот.

- Сделай, как я говорю, - ответил Глум.

Он подошел к двери амбара и, подозвав Ингольва, показал ему теленка и громко произнес:

- Отруби ему голову, потом переправься на юге через реку, езжай к Торкелю и скажи, что ты отдаешься на его милость. Покажи ему этот окровавленный клинок как доказательство своих слов.

Ингольв сделал, как было велено, поехал к Торкелю и сообщил, что не забыл раны, нанесенной ему Кальвом, и теперь убил его.

- Ты глупец, - был ответ, - раз убил такого хорошего человека. Беги, спасайся, как можешь. Я не могу приютить тебя.

Ингольв вернулся к Глуму.

Тот спросил:

- Хорошо ли тебя встретил твой хозяин?

- Не очень-то хорошо, - признался Ингольв.

- Вот видишь, - заметил Глум, - ты бы не дождался от него помощи, если бы Кальв с Рыбной Протоки действительно был мертв.

А надо сказать, что пока Ингольв ездил к Торкелю, Глум сам наведался к Кальву и собственноручно зарубил его, осуществив таким образом месть за своего работника. На следующий день об этом стало известно. Торкель разболтал во всеуслышание, что накануне вечером к нему приходил такой-то и такой-то человек и взял это убийство на себя. И все подумали, что так и обстояло дело, как он говорит.

Прошла зима. Глум послал Ингольва на север, к Эйнару сыну Коналя, и дал ему девять сотен локтей сукна.

- Я тебе прежде не платил, - сказал он на прощание, - но ты служил мне хорошо, и вот тебе награда. Но прими к сведению также и тот урок, который я преподал. Тебе это не повредит, я всего лишь воздал тебе по справедливости за прогулы. Если повезет, ты еще вернешься домой и обустроишься, - заходи в гости. Может, еще свидимся.

Ингольв сказал:

- Я попрошу тебя только об одном. Не позволь этой девушке выйти замуж за другого человека.

- Хорошо, это я тебе обещаю, - сказал Глум и вернул Ингольву его коней.

Эйнар сын Коналя принял того в дом, но вскоре Торвальд на тинге у Эрганеса возбудил тяжбу за убийство Кальва, и все шло к тому, что Ингольва должны были признать виновным. Глум тоже был на тинге. Родичи Ингольва спросили, как он намерен вести себя, ибо они рассчитывали на его заступничество. Однако Глум сказал им:

- Я посмотрю, как повернется тяжба, но платить в любом случае не стану.

Когда собрался суд, и вызвали обвиняемого, Глум встал и сказал, что тяжба лишена смысла, потому что возбуждена ошибочно.

- Это я убил Кальва, - сообщил он.

Он предъявил все доказательства своего поступка и сказал так:

- И хотя Ингольв зарубил теленка в моем амбаре, я не собираюсь возбуждать тяжбу против него из-за этого убийства. Я требую теперь от людей из Эспихоля платы за то, что они возбудили тяжбу против человека, не являвшегося убийцей Кальва.

Так и было решено. Тинг на этом закончился.

Ингольв эту зиму провел за границей, но не смог долее оставаться там. На все деньги, что у него были, он перед возвращением накупил разных товаров, дорогих украшений и изделий тонкой работы. А надо сказать, что Глум когда-то подарил ему хороший плащ, и Ингольв выменял его на алый камзол.

Тем летом в Исландию приплыл человек по имени Тьодольв. Мать его жила в Эсюстаде. Он зачастил в Хамар и стал ухаживать за Хельгой дочерью Торкеля. Однажды Глум скакал через Яму и встретил Тьодольва на пути вниз с холма Саурбё. Глум сказал ему:

- Я недоволен твоими поездками в Хамар. Я сам решу, кто достоин стать женихом Хельги, и если ты ослушаешься, мне придется вызвать тебя на смертный поединок.

- Да что ты, бонд Глум, - отвечал тот, - я и не думал к тебе цепляться.

И сгинул из округи, будто его там никогда и не было.

15

Вскоре после того, как произошел вышеописанный разговор, Ингольв вернулся в Исландию и приехал в Междуречье. Он попросил Глума о работе и был радушно принят хозяином на службу.

Однажды Ингольв сказал:

- Теперь, Глум, я хотел бы, чтобы ты оценил по справедливости мою торговую сметку.

Тот так и сделал, и нашел, что Ингольв распорядился своим состоянием весьма разумно. Ингольв тогда сказал:

- Все, что у меня было в этой поездке, дал мне ты, Глум, и все, что я сторговал, принадлежит тебе.

- Нет, - ответил Глум, - то, что ты предлагаешь мне, ничтожно по сравнению с моими богатствами.

- Но здесь есть и кое-какие диковины, которые я купил тебе в подарок, - настаивал тот, - и их ты наверняка примешь. И я хотел бы подарить тебе этот камзол.

- Эти дары я возьму, - сказал Глум.

В другой раз Глум спросил Ингольва, не желает ли тот проехаться с ним в одно место. Ингольв ответил, что его единственным пожеланием теперь будет никогда не разлучаться с Глумом.

- Но я подарил своих племенных коней тебе, - заметил он.

- И я принял твоих коней, - ответил Глум, - но лишь затем, чтобы сберечь их до этого дня, когда мы поедем в гости к Торкелю из Хамара.

Торкель любезно принял Глума, и тот сказал так:

- Ты по недомыслию возвел поклеп на Ингольва, и теперь тебе надлежит искупить вину перед ним. Что ты скажешь, если я предложу тебе выдать за него твою дочь? Ингольв будет ей хорошим супругом. Я дам ему достаточное приданое. Ты, конечно, волен отказаться, но это будет для тебя не самым мудрым решением.

Торкелю ничего не оставалось, как согласиться. Ингольв женился на девушке, основал хутор и прослыл домовитым и зажиточным человеком.

16

У Глума была дочь Торлауг, которую он выдал за Скуту Убийцу, жителя Комариного Озера, что в северной части страны (7). Но вскоре после свадьбы супруг в одностороннем порядке расторг брачное соглашение и прогнал Торлауг обратно в Междуречье, чем изрядно разгневал Глума.

Через некоторое время к девушке посватался Арнор Курчавый, и многие славные мужи изрядно насмехались над ним.

Из-за этого между Скутой и Глумом началась свирепая вражда. Однажды летом случилось так, что некий бродяга пришел к Скуте и попросил того принять его на службу. Скута спросил, что тот умеет делать, и пришелец ответил, что, по правде говоря, ничего, но что он убил одного человека в другом округе страны и вынужден скрываться.

- Ладно, а с какой стати тогда я должен брать тебя под защиту? - резонно ответствовал Скута.

- Я сделаю все, о чем бы ты меня ни просил, - сказал бродяга.

- Тогда иди в дом Глума и скажи, что у тебя есть к нему одно важное дело, помощь в котором может обернуться немалой прибылью, - ответил Скута. - Судя по слухам, какие до меня доходят, он вскоре должен выезжать на тинг. Глум известен тем, что с радостью помогает пришедшим к нему в дом, если считает человека действительно заслуживающим помощи, и может быть, что он прикажет тебе оставаться на Междуреченском хуторе и ждать его возвращения для более обстоятельной беседы. Ты скажешь, что слишком спешишь, и что хотел бы все-таки поговорить с ним наедине. Быть может, он согласится на это. Если нет, упроси его назначить тебе встречу в долине Мидардаль, что лежит немного выше усадьбы в Междуречье, - там находятся его склады. Скажи, что согласен повстречаться там с ним в любой день, какой он тебе назначит.

Бродяга все так и сделал, и получилось так, как и предполагал Скута. Затем этот лазутчик вернулся к Скуте и рассказал ему, как повернулось дело.

- Что же, ты славно потрудился, - ответил тот, - но теперь лучше оставайся со мной.

Подошел день, назначенный Глумом для свидания с бродягой, и Скута выехал из дома с тремя десятками мужчин. Он поскакал на юг и затем повернул сперва на запад, проехал через Вадельскую Пустошь, а затем достиг Красной Отмели, где они спешились. Скута обратился к своим спутникам и сказал им:

- Теперь подождите малое время, а я поеду дальше по долине, обогну холм и посмотрю, все ли уже готово для нашего замысла.

Он выехал в долину, посмотрел вдаль и заметил там высокого всадника в зеленом плаще, который скакал от Междуречья, и узнал Глума. Скута спешился. У него была двусторонняя накидка с капюшоном, с одной стороны белая, а с другой черная. Он укрыл коня от посторонних глаз, поднялся по выгону по следам Глума, который как раз проверял склады, и прокрался внутрь одного из них. В руке у Скуты был меч, называемый Летящий Клинок, а на голове шлем. Он притаился у стены возле самого выхода из склада. Вошел Глум. Он был безоружен и сперва никого не заметил в кладовой, а Скута начал скользить вдоль стены, чтобы загородить ему выход. Вдруг Глум обернулся, узнал его, понял, что происходит, и немедля выбежал наружу.

За кладовой была речная теснина, и Глум припустил туда. Скута кричал ему вдогонку, призывая подождать и сразиться как мужчина, но Глум ответил, что предложение Скуты стоило бы обсуждать единственно в том случае, будь они одинаково вооружены, после чего прыгнул в поток и скрылся под водой.

Скута побежал вдоль берега, высматривая место, в котором тот выплывет. Он заметил плащ, плывущий по теснине, и погнался за ним. Догнав плащ, Скута пронзил его мечом и тут же услышал насмешливый возглас:

- Немного же чести такому воину сражаться с тряпками.

Он оглянулся и увидел Глума, который, как выяснилось, успешно выбрался на берег совсем в другом месте, ибо знал, что там есть удобная отмель, покрытая густой травой.

- Ладно, Глум, - ответил Скута, - но запомни, что хоть ты сейчас и спасся, но в следующий раз я застану тебя врасплох.

- Может быть, ты и прав, - сказал на это Глум. - Но все же более вероятно, что прежде, чем погаснет сегодняшний день, ты будешь вынужден бежать так далеко, куда я никогда и не забирался.

И добавил:

№ 3.

Я слышал, здесь, южнее по реке,

Всякая рощица лесом зовется,

А все же в чащобе дремучей

Куда легче изгнаннику скрыться.

Они разошлись, но Глум, вернувшись домой, кликнул своих людей и рассказал им, как его чуть было не загнали в ловушку. Все согласились, что это гнусное деяние нельзя оставить без ответа. Он быстро собрал шесть десятков мужчин и прискакал в долину. Скута же, после того как распрощался с Глумом, поехал обратно вдоль холма, в то место, где он оставил своих воинов. Он заметил приближающихся спутников Глума и понял, что им лучше не попадаться. Скута сорвал секиру с рукояти и перехватил последнюю на манер погонной жерди, затем расседлал коня и побрел пешком, вывернув накидку изнанкой наружу и сделавшись совершенно похож на пастуха. Люди Глума перехватили его и спросили, не видел ли он тяжеловооруженного мужа, скачущего вниз с холма.

Он ответил:

- Может быть, и видел.

- Как твое имя? - спросили они.

- Люди с Комариного Озера кличут меня Изобильным, - ответил он, - а те, кто населяет берега Рыбного Ручья, склонны звать меня Редким.

Они задумались и сказали:

- Здесь что-то нечисто, ты дуришь нам головы.

Но он заверил их, что говорит чистейшую правду, и в конце концов они отпустили его, приняв за деревенского дурачка.

Вскоре, убедившись, что опасность миновала, он вывел коня из укрытия и стремглав поскакал к своим спутникам.

Люди Глума вернулись к своему господину и рассказали, что встретились с человеком, который стал загадывать им дурацкие загадки, и по его просьбе воспроизвели разговор.

- Вас обвели вокруг пальца, - досадовал Глум, - это был не кто иной, как сам Скута.

- Но что из сказанного им правдиво? - поразились они.

- На берегах Комариного Озера, - разъяснил Глум, - пещеры (Skútu) встречаются в изобилии, а в окрестностях Рыбного Ручья они весьма редки. Он был почти у нас в руках! Поспешим же за ним, быть может, удастся его схватить!

Они вскоре выехали на отмель, где выстроились Скута и его спутники, но туда вела только одна дорога. Было ясно, что легче трем десяткам мужчин оборонять этот путь, чем шести десяткам - пытаться прорваться через узкое место. Скута крикнул:

- Ты сегодня приложил немало усилий, преследуя меня, - думается, затем, чтобы отплатить мне за устроенную мной засаду, из которой тебе посчастливилось спастись. Должен признать, ты проявил немалое бесстрашие, прыгнув в бурный поток. И как быстро ты нашел выход из ловушки!

- Это именно так, - подтвердил Глум. - Если ты по-прежнему стремишься к тому, чтобы пасти всех овец Островного Фьорда, тебе стоит бояться меня. Убери руки от моей земли - или я тебе все кости переломаю. Ведь я уже выполнил одно обещание, данное тебе - заставил бежать так далеко, куда сам и в мыслях не имел податься.

Скута отвечал:

- Если тебе недостает ума, попробуй-ка напасть на нас, имея двойное численное превосходство, и посмотрим, как пойдет дело.

Глум сказал:

- Я этого не сделаю, и мы здесь расстанемся, что бы впоследствии ни говорили об этом поступке.

И Скута поехал в свою усадьбу, а Глум - к себе домой, в Междуречье.

17

Когда Торир умер, его сын Торарин перенес хутор на север Эспихоля и зажил там. Глум к тому времени уже обзавелся двумя детьми от своей жены, одного звали Мар, и о нем уже упомянуто выше, а второго - Вигфус; оба подавали большие надежды, однако были разительно непохожи друг на друга. Мар вырос юношей тихим и молчаливым, а Вигфус был норовом задирист, силен, драчлив и отважен. У Глума на хуторе жил человек по имени Халльвард, большой друг хозяина, который вырастил Вигфуса и научил многим вещам; он был муж очень домовитый и обладал талантом делать деньги, который передал своему воспитаннику. Халльвард, однако, имел в народе дурную славу. Впоследствии он съехал с хутора и поселился на Плесах, что близ Островного Фьорда; но молва о делах его не пошла за ним на новое место жительства, поскольку он особо не церемонился, когда выбирал себе земли для пастбищ.

Вигфус же вырос непоседой и постоянно путешествовал.

На Дворе Йорунн жил человек по имени Халль, по прозванию Халль-С-Бельмом, сын Торбьёрна, чьей матерью была Вигдис дочь Аудуна Лысого. Халли взял на воспитание Эйнара сына Эйольва, который потом жил в Саурбё. Халль, как это следует из его клички, рано ослеп и посвятил себя изучению законов. Вскорости обрел он славу мужа не только мудрого, но и беспристрастного в своих приговорах. Его сынами были Орм и Бруси Скальд, живший на Торфяниках, а также Бард, живший на Дворе Лысого. Бард был шумным и сварливым человеком, склонным к стычкам по малейшему поводу или вовсе без оного, несдержанный на язык и язвительный; его супругой была Унн, дочь Оддкеля из Тьорсардаля.

Однажды осенью Халль потерял десять или двенадцать овец на одном из пастбищ, и так и не нашел их. Когда Бард с отцом повстречались, Халль спросил сына, где, по его мнению, могут быть овцы. Бард отвечал так:

- Я не удивлен, что у тебя пропали овцы, коль скоро всем известно, что рядом с твоим хутором угнездился известный вор и бандит Халльвард.

- Да, - сказал Халль, - раз так, то я просил бы тебя начать тяжбу против него и обвинить его в воровстве. Не думаю, что, коли я выиграю дело, Глум отважится отмазывать его и нарушить клятву, данную под присягой дюжине человек.

 - Нет, - ответил Бард, - как раз сложно было бы Халльварду дать присягу вместе с дюжиной других человек, но только в отсутствие Глума с Вигфусом.

18

 Вот Бард возбудил тяжбу против Халльварда. Когда об этом узнал Вигфус, он сказал отцу, что не потерпит обвинений в воровстве против своего воспитателя. Глум ответил:

- Ты знаешь, что оправдаться ему будет нелегко, и в то же время не будет достойно с нашей стороны отмазать его от наказания.

Вигфус сказал:

- Тогда я сам возьмусь за это дело и решу его простейшим способом.

Глум отвечал:

- Мне кажется, что будет лучше оплатить принесенный им ущерб и позволить, чтобы его согнали с занимаемой земли, чем рисковать моей честью ради человека с таким прошлым.

Когда люди собрались на тинг, и начался суд, Глум в числе прочих принес присягу, и с ним присягнула дюжина человек. Вигфус был взбешен, узнав, что его отец собирается вынести приговор по делу Халльварда. Он явился на заседание и выразил надежду, что Глум дорого заплатит за свое поведение, если воспитатель Вигфуса будет признан виновным. Кончилось дело тем, что Глум оправдал Халльварда, и нельзя сказать, что такое решение благотворно отразилось на его репутации.

Вот прошла еще пара зим, и Халль потерял свинью, которую откормил до такого веса, что она едва могла подняться на ноги. Бард же пришел к нему в гости и между делом поинтересовался, зарезали ли эту свинью, а Халль сказал, что свинья куда-то делась. Бард ответил, что свинья, без сомнения, подевалась туда же, куда пропали однажды осенью овцы.

- Да, - сказал Халль, - мне тоже представляется вероятным, что и свинья проследовала тем же путем. Будешь ли ты снова судиться с Халльвардом?

- Можно попробовать, - сказал Бард. - Уж на этот-то раз Глум навряд ли осмелится оправдать подонка. Это Вигфус принудил его вынести такое решение в прошлый раз, а теперь он в отъезде.

Бард снова начал тяжбу и довел ее до суда, имея целью изгнать вора из округи. Но когда он встретился с Халльвардом в круге суда, то снес ему голову, после чего уехал и рассказал отцу о своем поступке. Халль поступок сына осудил. Он поехал к Глуму, поведал ему все как было и сказал, что снимает с себя ответственность за судьбу Барда. Глум принял его объяснения, оценил ущерб очень маленькой суммой и сказал, что в ней учтены цена овец и свиньи. Когда Вигфус вернулся из поездки, то новость о смерти Халльварда повергла его в ярость. Но отец сказал ему не распускать руки, и когда Вигфус и Бард повстречались друг с другом, то между ними ничего не произошло.

Следующим летом состоялась сходка по случаю конских боев. В состязании участвовали все кони округи. Те, кто принадлежали жителям возвышенности, были выставлены против животных, которые числились за жителями низины, и каждая сторона должна была выбрать члена судейской коллегии. От жителей возвышенности был выбран Бард, а от жителей низины в судьи выдвинули Вигфуса сына Глума. Туда привели великое множество коней, и турнир выдался на диво интересным, ведь силы сторон были примерно равны. Прошло много схваток, но окончательный итог по-прежнему оставался неясен.

Вигфус тогда заявил, что располагает конем, который еще не сражался, но превосходит всех своею статью, и предложил выставить его против остальных участников. Бард ответил ему:

- Для нас он все равно что распоследняя замухрышка, и мы не намерены участвовать в этом посмешище. Соглашайся на ничью.

- Да ты просто трусишь, - заявил Вигфус. - Ты боишься признать, что все ваши кони хуже моего.

- Доселе, - сказал Бард, - ты, конечно, вел себя залихватски, но вот спускаются сумерки, и нам предоставляется возможность проверить один слух: именно, правда ли, что ты чаще одеваешься в кухонное платье своей матери и хлопочешь по вечерам за горшками и блюдами, чем появляешься на конском ристалище, и потому-то твоя бородка до сих пор непонятно какого цвета.

Вигфус рассмеялся, и спутники вторили ему.

Слуга Халля вернулся домой с ристалища, и хозяин спросил его, как проходило состязание. Он сказал, что турнир окончился ничьей. Халль спросил:

- И что, Бард и Вигфус отсудили в согласии?

- Вообще-то да, - ответил слуга, - но под конец Бард не удержался и отпустил одну шутку в адрес Вигфуса.

- Какую именно шутку? - поинтересовался Халль.

Тот пересказал суть перебранки.

Халль сказал:

- Быть беде.

- Но Вигфус засмеялся в ответ, - возразил слуга.

- Да, - сказал Халль, - но я слышал, что Глум и его сын смеются только над теми, кого вскоре намерены убить.

Когда Халль и Бард повстречались, старик спросил у сына:

- Что побудило тебя к такому безответственному поступку? Ты навлечешь им великое зло на наш дом. Я вижу для тебя только один выход: поскорее уехать из страны и найти себе там новый дом; ты должен оставаться там по крайней мере три зимы, а то и до самой смерти.

- Твои слова, по первому мнению, звучат убедительно, - ответил Бард, - но ты уже дряхл и часто волнуешься без причины.

- Ты очень смел, сынок, - молвил Халль, - но тебе теперь тяжело будет выжить здесь.

Бард прислушался к словам отца и покинул страну. Халль послал слугу в Полуостровной Фьорд и на запад от него с тем, чтобы они рассказали всем и каждому, что молодой хозяин был вынужден уехать из Исландии, ибо ни один человек в округе не решился дать ему прибежище, опасаясь мести Глума и его сына, и никто не смел ничего делать против их воли. Этот парень исполнил поручение Халля, и отец с сыном вернулись к исполнению своей задумки, будучи более или менее уверены, что теперь никто не тронет родичей Барда. Бард отсутствовал одну зиму и затем решил возвратиться домой.

19

Пока Бард был в отъезде, Халль стерег его имущество. В Мидардале, в частности, под его надзором хранился груз древесины, принадлежавший молодому человеку. По возвращении Бард сперва проводил время примерно поровну в своем собственном доме и в гостях у отца. Затем он сказал, что хочет забрать древесину к себе домой, но Халль ответил:

- Я не советовал бы тебе езжать в одиночку, ибо Глуму и Вигфусу нельзя доверять ни в чем.

- Да что ты, - махнул рукой Бард, - никто не узнает, куда я поехал.

Он ушел, взял с собой слугу и, добравшись до склада, где хранилась принадлежащая ему древесина, погрузил ее на коней. Жена Барда Унн тем временем пожелала проехаться на мыс Видинес проводить свою сестру Оддкатлу, и Бард поспешил вернуться в дом. Хленни сказал, что лучше бы ему там и остаться, и предложил ему послать кого-нибудь другого обратно за древесиной. Бард отвечал, что в этом не будет необходимости.

Вот он выехал проводить двух сестер от ворот усадьбы, но когда они разлучились, Унн посмотрела через плечо и залилась слезами. Сестра спросила у нее:

- Чего ты пригорюнилась, Унн?

- Я вижу мертвецов, скачущих наперерез моему супругу, - ответила Унн, - он обречен, и мы, верно, никогда уж не свидимся более.

А Бард и его люди вернулись к прерванной перевозке древесины, и когда погрузка ее на коней была уже почти завершена, на землю опустился густой туман.

Ранним утром некий пастух из Междуречья встал с постели и собрался приступать к своим повседневным обязанностям, о которых он, как всегда, получил указания от Вигфуса.

- Чуднó мне, - молвил тот, - что ты неизменно разыскиваешь потерявшихся овец даже в таком сильном тумане, как сейчас.

- Мне нетрудно найти иголку в стоге сена, - похвалился пастух, - а вот странники, которых я видел утром в лесу, так заплутали, что даже потеряли своих лошадей и теперь не могут уехать домой, хотя те и совсем близко. Это люди славные и пригожие видом, меж ними один статный муж в красивом и дорогом зеленом камзоле, а остальные при мечах и щитах.

- Ты узнал кого-нибудь из них? - поинтересовался Вигфус.

- О да, господин, - был ответ, - я полагаю, то Бард со своими людьми, ибо там был склад, в котором они хранили древесину.

- А ну-ка седлать мне трех лошадей, - скомандовал Вигфус.

На хуторе провели ту ночь двое выходцев из Восточной Четверти, и Вигфус пригласил их ехать с ним, утверждая, что собирается попариться на горячих источниках. Но стоило им выехать за ворота, как он повернул на юг и поскакал прямиком через Ключевую Долину. Те спросили:

- Куда же ты?

- Есть у меня одно срочное дельце, - ответил он и поехал, держась далеко впереди, и они были вынуждены следовать за ним на юг вдоль ограды ничейных земель, пока не наткнулись на Барда. Последний вел в поводу навьюченных древесиной лошадей. Слуга Барда предупредил его о появлении незнакомцев, сказав:

- Гляди, хозяин, вон прямо нам навстречу скачут какие-то люди.

- Это еще кто? - спросил обеспокоенно Бард.

- Это Вигфус, - отвечал слуга, - и, думаю, нам надо уносить отсюда ноги. Нет резона ввязываться с ними в разговор, пока мы не знаем их истинных намерений.

- Они не совладают со мной даже и втроем, - ответил резко Бард, - а вот ты, как кажется, не на моей стороне.

- Хозяин, я лучше спрячу коней, - ответил слуга, - а тебе было бы разумнее пробираться окольными тропками на Видинес. Никто не посмеет шельмовать тебя за отказ от стычки при таком превосходстве противника, а ты ведь даже и не знаешь, чего они хотят. Зря ты не послушал Хленни.

- Тогда скачи прочь отсюда, - сказал на это Бард. - Если я не вернусь, - а вполне вероятно, что мы с Вигфусом, съехавшись лицом к лицу, без боя не разойдемся, - расскажи нашим, что здесь случилось. Но я считаю Вигфуса слишком гордым человеком, чтобы они втроем напали за меня одного. Если же, с другой стороны, нас будет двое против троих врагов, они сочтут свое превосходство не столь заметным, чтобы не начать битву.

Слуга подчинился. Тем временем Бард изготовился к битве. Когда они увидели друг друга, он спросил, что им надо. Вигфус сказал, что один из них не уедет отсюда живым. Бард ответил, что это вполне соответствует его желаниям, но попросил, чтобы остальные не вмешивались в поединок,

- ибо мало кто сочтет достойным, чтобы трое навалились на одного.

На это жители Восточной Четверти заметили, что, знай они, как обернется дело, остались бы дома, но и сейчас в любом случае не примут участия в поединке, если только спутник Барда не приведет подкрепление. Вигфус сказал им:

- Прежде чем говорить так, посмотрите, как все повернется.

И вот они с Бардом довольно долго сражались, и никто не был даже легко ранен, однако Вигфус мало-помалу потерял инициативу и несколько раз был сбит на землю, а сам не смог даже оцарапать Барда. Тот искусно защищался мечом и не подпускал врага. А Жители Восточной Четверти рассудили, что им придется несладко, если Вигфуса убьют и его отец узнает, что они ничего не сделали для его защиты, а тем паче - если люди Барда придут на помощь своему господину. Решив так, они атаковали Барда и пронзили его мечами, и когда Хленни со своей дружиной примчался на место боя, Бард был уже мертв. Вигфус и его приятели убрались домой, но Глум был рассержен их поступком. Он сказал, что жизнь в округе теперь будет день ото дня тяжелее. Халль поехал к своему воспитаннику Эйнару на Саурбё и попросил его о помощи. Тот ответил, что и так был бы обязан отомстить за своего родича и побратима.

После этого они поехали к Торарину и обратились к тому за содействием. Тот отвечал, что едва ли кто-то всерьез возьмется за Вигфуса, но во всяком случае они могут рассчитывать на юридическую помощь людей из Эспихоля. Тяжбу передали на тинг, и были предприняты долгие разбирательства по этому делу. Достичь мировой все не удавалось, ибо жители Мёдруфелля и люди из Эспихоля были выдающимися знатоками законов и твердо настроились добиться победы. Кончилось дело тем, что выходцы из Восточной Четверти были осуждены, а Вигфусу приказали выплатить виру. Кроме того, Вигфуса изгнали из страны на три лета и определили ему три места, в которых он не имел права появляться в течение каждого следующего года до конца своей жизни, а также запретили дальше жить в Междуречье, так как местность эта была посвящена Фрейру.

Вигфус, однако, пренебрег этим постановлением и в течение срока, который должен был бы провести вне Исландии, спокойно жил в Упсале, а его сторонники распускали слухи, что он находится в других четвертях страны. За это его объявили вне закона второй раз, теперь уже пожизненно. Но Глум укрыл его у себя, хотя объявленные вне закона не имели права находиться на землях, посвященных Фрейру, под страхом смертной казни. Так минуло шесть зим.

20

Теперь следует рассказать о кузенах Арнгриме и Стейнольве, которые провели детство вместе. Когда Торгрим из Мёдруфелля скончался, Арнгрим наследовал ему и получил хутор, но Стейнольв решил остаться с ним, ибо они были очень привязаны друг к другу. Арнгрим взял в жены Тордис дочь Бьёрна сестру Арнора Курчавого. Стейнольв тогда был в отъезде по делам торговли, но когда он приезжал в Исландию, то останавливался в доме Арнгрима. Однажды летом случилось так, что в один из его приездов в Островной Фьорд Арнгрим отказал ему в гостеприимстве, и хотя он не дал никаких объяснений своему решению, Стейнольв счел, что Арнгрим заподозрил его в ухаживаниях за Тордис. Другие люди, однако, не считали это сколько-нибудь существенным поводом для ссоры.

Тогда Глум пригласил Стейнольва к себе в дом, и тот прожил там год или два, пока оставался в Исландии, и дружба Глума со Стейнольвом окрепла.

Стейнольв был умным и деловитым человеком. Однажды летом Глум сказал, что юноше лучше не оставаться долее в доме, а следовало бы переехать к своему отцу в Упсалу, -

- ибо не в моих обычаях предоставлять постоянное жилье в моей усадьбе другим людям, но коль ты поселишься у своего родителя, то сможешь часто навещать меня в Междуречье, а я всегда буду рад тебя видеть.

Вигфус же, проведя несколько зим в укрывище у Глума, вышел из подполья и, несмотря на свой статус объявленного вне закона, переехал в Упсалу к Арнору Красная Щека, и Стейнольв также поселился там. Однажды осенью некий бонд в Овечьей Лощине решил выдать свою дочку замуж. Он пригласил участвовать в выборе жениха всех достойных молодых людей Островного Фьорда, - между ними пришел и Стейнольв. Он заехал по дороге в Междуречье и хотел пригласить с собою Глума, но тот сказал, что не собирается приезжать на церемонию. Стейнольв на это сказал:

- Что мне в тебе не очень нравится, так это то, что ты не придерживаешься собственных обещаний.

- Ну что же, - отвечал Глум, - моя приспособленность к обстоятельствам во всяком случае не столь вредоносна, как твоя гордыня. Я с тобой не поеду. Сдается мне, что неспроста бонд собрал так много бравых мужчин в своем доме, и за его словами кроется больше, чем можно предположить. Так что, Стейнольв, лучше будет мне с моими друзьями вежливо отказаться от приглашения на это веселое празднество.

Но Стейнольв и все, кого он пригласил с собой, за исключением Глума, поехали на сватовство.

Тем временем Стейнгрим, Торвальд и Эйнар сын Эйольва о многом успели переговорить, и когда люди собирались разъезжаться, Эйнар вышел в круг и произнес длинную вдохновенную речь о несправедливостях, творящихся в округе, и пригласил всех желающих собраться в более приспособленном для этого месте и обсудить, каким образом можно было бы исправить положение. В частности, он заметил, что в последнее время прискорбно участились свары между благородными мужами,

- и более остальных меня печалит ссора между кузенами Арнгримом и Стейнольвом. И мы полагаем, что тут не обошлось без чьих-то злых наущений.

Тогда Арнгрим встал и пригласил Стейнольва к себе домой, и пообещал ему учтивый прием,

- чтобы всякое недопонимание между нами прекратилось.

Стейнольв выразил согласие с предложением кузена и добавил, что почитает и любит Арнгрима более всех остальных мужей.

Все разъехались по домам, а Стейнольв уехал вместе с Арнгримом и оставался у него в доме несколько ночей, будучи окружен всемерной заботой.

21

Однажды Арнгрим заговорил со Стейнольвом и спросил, не желает ли тот поехать на Черноземы на празднество, и задержаться там на два-три дня. Тот отвечал:

- Я бы лучше остался дома и провел время иным образом.

Арнгрим выразил надежду, что Стейнольв дождется его возвращения, если уж не хочет сопровождать его в поездке, и уехал на Черноземы. Стейнольв остался на ночь в усадьбе. Утром Стейнольв присел погреться у огня и зачем-то снял с полки шкатулку с украшениями, принадлежавшую хозяйке.

Внезапно вернулся Арнгрим в сопровождении Торвальда Крючка, и когда они вошли в гостиную, Стейнольв как раз склонился над шкатулкой и с интересом перебирал ее содержимое. Арнгрим в гневе ударил его по щеке с такой силой, что Стейнольв упал в огонь и умер.

Но хозяйка усадьбы подошла к ним и горестно воскликнула:

- О чем ты думал, нанося этот удар? Там, в шкатулке, были поистине чудесные творения мастеров более искусных, чем любой из вас! Я навсегда ухожу от тебя.

И она уехала к Арнору Красная Щека и никогда более не вернулась к Арнгриму. Но прежде чем покинуть дом, она обернулась и крикнула:

- Позволь открыть тебе глаза на твое будущее. Дни твои сочтены, Арнгрим, и каждый новый из них будет горше прежнего.

Впоследствии она вышла замуж за Асгрима сына Эллидагрима. Арнгрим и Торвальд после этого поехали в Эспихоль и рассказали Торарину о случившемся, попросив его заступничества. Они прибавили, что никогда не сдюжат с Глумом в одиночку, и потому Торарин должен защитить их. Тот ответил, что происшествие это огорчает его и сулит дурные последствия. Торвальд же высказал мнение, что от судьбы не уйдешь, надо держаться сплоченно, и если Торарин отринет их мольбы, то вскоре это обернется против него же.

- Но если ты откажешь нам, - добавил он, - мы, так уж и быть, прибегнем к помощи других хёвдингов.

- Вот что я вам посоветую, - отвечал Торарин. - Разберите хутора Черноземы и Мёдруфелль, а затем стяните к себе так много народу, как только можете, и заложите новые дома рядом друг с другом, прежде чем Глуму донесут о происходящем.

Так они и сделали. Но когда Глум узнал обо всем, он собрал своих людей и начал готовиться к нападению. Впрочем, зимой никаких стычек не случилось, ибо люди из Эспихоля имели значительное численное превосходство. Глум же, в свою очередь, так осторожничал, что никогда не спал в постели, которую не застилал собственноручно. Его часто мучила бессонница, и тогда он поднимался с постели, будил Мара и просил поговорить с ним о тяжбах и свежих новостях округи. Как-то Мар спросил отца, почему тот не спит, а Глум ответил:

№ 4.

Сии раздоры и распри всяк мой сон

Отравят, так что эта ночь впустую.

И вижу, что хёвдингам этим со мной

Не с руки заключать мировую.

В вихре Гёндуль (8) мой клинок

Острее, чем слух у слепого.

Я помог сократить жизни срок

Многим - за меньшее! Что здесь такого?

- Теперь, - продолжил Глум, - я поведаю тебе свой сон. Мне показалось, что я вышел на двор усадьбы один и без оружия, а ко мне подошел Торарин, держа в руке большой камень, и я понял, что наша встреча не сулит ничего хорошего. Но пока я так думал, я заметил другой камень, лежащий совсем близко, схватил его и напал на Торарина, и хотя никто из нас не сумел ранить другого, наши камни вырвались из рук, сами пошли друг на друга и раскололись с оглушительным треском, и я пробудился.

- Значит ли это, - спросил Мар, - что между нашими домами начнется открытая война?

- И даже более того, - ответил Глум.

- Что же, отец, значит ли это, что между нашими округами начнется открытая война?

- Очень возможно, - ответил Глум, - что видение следует толковать именно так, ибо я помню, что грохот от раскалывающихся камней во сне был слышен во всей округе,

- и, пробудившись, я сложил такую вису:

№ 5.

Этой ночью я видел во сне

Ньёрда дюн прибрежных (9),

Чьи помыслы над фьордом реют,

Как воронье, но тяжки, словно камни.

Он вышел мне навстречу

Во всей грозной славе и силе,

Но я бесстрашно встретил сего мужа

И пролью вскоре его кровь.

Мар заметил, что ему вспомнилась старая поговорка, которая, похоже, уместна в данном случае,

- Каждое убийство влечет за собой ответный удар, подобно тому, как в смертоносный оползень вовлекаются все новые камни.

- Похоже на то, - сказал Глум. - Многое говорит за это. Но послушай, какой сон я видел несколько позже. Мне привиделось, что я стою на пороге дома и вижу двух женщин, несущих корыто, и они обошли все Кустарники, время от времени останавливаясь, зачерпывая из этого корыта кровь и опрыскивая ею все окрест. Я проснулся и понял, что это предвещает грозные события, и сказал так:

№ 6.

Видел я грозных богинь,

Отмерявших мужам путь на битву.

Клинков лязг и копий песни

Вскоре округу наполнят!

Уже облюбовали они место,

Где будет в час сечи напоена

Земля кровью павших бойцов

На долгие годы вперед.

Утром Мар поехал в Мёдруфелль, в сопровождении семнадцати других человек, чтобы предъявить Арнгриму обвинение в убийстве Стейнольва; однако Глум остался дома, и пятеро других мужчин охраняли его. Он сказал, чтобы они постарались обернуться как можно быстрее. Вот кто был тогда в доме вместе с Глумом: Одд, Эйольв сын Торлейва Высокого, Торвальд, племянник Глума, и два раба.

22

Хельга сестра Глума, жена Стейнгрима из Сиглувика, в то время находилась в Ключевой Долине. Хельга была матерью Торвальда, а последнему как раз сровнялось восемнадцать лет.

Жил человек по имени Торвард, сын Урнульва и Ингвильд Кумушки. Он поселился на Крестовом Мысу. У него был сын по имени Гудбранд, двадцати лет от роду. Торвард был человек честный и прямодушный, неизменно готовый помочь просителям. В те годы он уже состарился, хотя и был по-прежнему крепок. В утро, когда начались события, о которых надлежит теперь рассказать, он встал рано и кликнул слугу седлать его коней. Затем они поскакали в Междуречье, где узнали, что Мар только что уехал. Глум радушно принял Торварда. Последний спросил, велись ли уже какие-нибудь переговоры о примирении между враждующими хуторами.

Глум ответил отрицательно.

Торвард спросил:

- А возбуждена ли новая тяжба?

Глум сказал, что еще нет.

Тогда Торвард заметил:

- А ведь сегодня для твоих врагов день самый что ни на есть подходящий: сгустился туман, и уже в нескольких шагах мало что удается различить. Подобраться к дому можно как угодно близко, если вести себя тихо.

Глум вышел во двор и осмотрел окрестности. Он сказал Торварду, что в доме остались шестеро, считая его самого.

Торвард продолжал:

- У тебя мало людей, но я не сомневаюсь, что теперь, когда ты предупрежден, твои действия будут успешны.

После этого Торвард поехал в Эспихоль. Когда он въезжал во двор, все еще спали. Он нашел Торарина и спросил:

- Что вы сегодня собираетесь делать? Не надумали ли вы, чего доброго, навестить Глума с дарами смерти?

- Я не считаю, что было бы разумно сейчас напасть на Глума, - заверил его Торарин.

- А возбуждена ли новая тяжба? - поинтересовался Торвард.

- Я о таком, по крайней мере, не слыхал ничего, - сказал Торарин. - А что интересного можешь сообщить ты?

- О, - сказал Торвард, - я слыхал, что Мар, и с ним семнадцать человек, поехали, чтобы объявить тяжбу. А Глум остался дома один, и с ним пять человек. Без сомнения, вам представилась выдающаяся возможность покончить с ним одним ударом. Но мне сдается, что вы распорядитесь ею так же бездарно, как и всеми предыдущими, ибо Глум куда решительнее и настойчивее вас.

- Я дорого заплачу, чтобы прекратить распрю и устранить все противоречия, - сказал Торарин.

Торвард отвечал:

- Имелась ли когда-то явная причина, из-за которой вы ее затеяли, или же такого повода и вовсе не было, - но сейчас все, о чем надлежит спорить, это убийство Стейнольва. Разве не пытался он обольстить жену Арнгрима? Разве недостаточно уже и этой причины?

Торарин гневно бросил:

- Я не хочу ввязываться в это дело.

- Что ты этим хочешь сказать? - уточнил Торвард. - Глум претерпел немало бед от твоего родича Сигмунда, и хотя ты сам ничем себя не запятнал, этого может оказаться недостаточно, чтобы он пощадил тебя.

- Я не знаю, сколько правды в твоих словах, - ответил Торарин.

Разговор на этом окончился, поскольку домочадцы проснулись. Торвальд Крючок сказал, что теперь надлежит нагрянуть в Упсалу и потребовать объявления Стейнольва вне закона за его попытку обесчестить жену Арнгрима,

- так что его убийство было совершено по закону и справедливости.

Торарин ответил:

- Мне кажется не слишком разумным это предложение. Однако ничего лучшего мы все равно не придумали.

Их было пятнадцать человек, а семерых мы можем перечислить поименно: Торарина, Торвальда Крючка, Кетиля сына Торвальда, Арнгрима, Эйстейна Берсерка, Торда сына Хравна с Рыбной Протоки, супруга Вигдис дочери Торира вдовы Сигмунда, а также Эйвинда Норвежца, слугу Торда. Эти люди отправились в Упсалу, но Торвард с ними не поехал и повернул на Двор Ёнгуля, где жил добрый бонд Халль Толстяк. Сына же Торвард отправил в Междуречье, наказав предупредить Глума о замыслах людей из Эспихоля,

- а после этого, - сказал Торвард, - немедленно возвращайся ко мне.

Когда Торвард приехал на Двор Ёнгуля, Халль спросил, какие новости принес гость.

- Пока особенно не о чем рассказать, - отвечал тот. Но затем Халль выспросил у Торварда, как обстоят дела, и заявил, что, без сомнения, во всей этой кровавой стычке, которая сейчас произойдет, виноват не кто иной, как сам Торвард.

- Такие люди, как ты, - сказал ему Халль, - рождены, чтобы сеять раздор и несчастья, потому что суют свой нос во все дела без спросу (10). Если тебя убьют сегодня за то, что ты натворил, то я сочту это вполне справедливым.

Халль созвал всех своих людей, мужчин и женщин, и потребовал немедленно что-то предпринять, дабы столкновение было предотвращено, покуда это еще возможно. Тем временем Гудбранд сын Торварда прибыл в Междуречье и передал слова своего отца Глуму.

- Мой отец считает, что обязан тебе многим, и велел мне предупредить тебя, что люди из Эспихоля намерены сегодня возбудить встречную тяжбу, чтобы Стейнольв был объявлен вне закона.

Глум спросил, почему Торвард не приехал сам.

Гудбранд отвечал:

- Мы решили, что не так уж важно, кто именно из нас двоих явится возвестить тебе об опасности.

Глум заметил:

- Твой приезд и впрямь как нельзя более кстати, ибо у нас недостает защитников.

Сказав так, он стащил Гудбранда на землю и расседлал его коня.

- Что ты делаешь? - возмутился Гудбранд. - Отец велел мне вернуться как можно скорее.

- Никуда ты не поедешь, - ответствовал Глум. -Думаю, твоему отцу будет только приятно, если ты сегодня покажешь себя как истинный воин.

А Торвард тем временем забеспокоился и начал метаться туда и сюда, причитая:

- Что-то Гудбранд запаздывает.

- Куда ты его посылал? - подозрительно спросил Халль.

- В Междуречье, - отвечал Торвард.

- Ты сделал правильный выбор, ибо там-то он и нужен, - сказал Халль. - Это тебе потом зачтется.

Люди из Эспихоля переправились через реку и выехали к Корабельному Броду. Глум выбрался на разведку и увидел их.

- Что-то Мар запаздывает, - проронил он.

После этого он вернулся в усадьбу с шестью людьми, считая Гудбранда, и велел им приготовиться к бою. У него были щит, меч и еще алебарда, и он вышел на тропу впереди своих спутников.

Торарин заметил его и приказал своим людям двигаться шаг в шаг с противником, не быстрее и не медленнее. Торд сын Хравна спросил Торарина, какой смысл двум десяткам мужчин остерегаться Глума с его шестеркой. Торарин ответил ему:

- Глум уже знает, что мы здесь. Он хитер и сделает все, чтобы задержать нас, отвлечь и дождаться прихода подмоги.

Торд сказал:

- Ничего странного в этом нет; он чует, что сегодня получит сполна за все, что мы претерпели от него. Прочь осторожность! Глядите, с ним всего несколько человек! Смело бросимся вперед и захватим его живым!

Эйстейн Берсерк поддержал его мысль и заявил, что он тоже не может больше выжидать и красться за Глумом, ибо вполне вероятно, что тот приготовил какую-то ловушку.

Торарин заметил, что такой подход все же кажется ему неприемлемым.

Но тут Глум понял, что враги не собираются нападать внезапно, и крикнул, обращаясь к Торарину:

- Для чего собрались вы в Упсалу?

Торарин отвечал, что они намеревались потребовать объявления Стейнольва вне закона.

Глум сказал так:

- Не слишком ли сильна эта мера? Может, стоило бы ограничиться иным наказанием? Давай спокойно обсудим это, - вдруг тяжбу удастся свести к мировой.

- Если ты хочешь заговорить нам зубы и задержать нас, то чаяния твои напрасны.

И приказал спутникам пришпорить коней.

Глум попросил:

- Подожди еще немного. Давай поговорим.

Но они понеслись уже во весь опор, и тогда Глум обернулся к своим людям и сказал им:

- Что-то они не больно склонны к примирению. Я ведь говорил, что такая попытка обернулась бы лишь позором.

- Теперь затворим свои уши к призывам этой хитрой бестии, - сказал Торарин, - ибо нам с ним ни за что не прийти к согласию.

Пока они ехали, Глум продолжал взывать к ним, моля остановиться и воздержаться от бойни, и таким образом все же несколько задержал их продвижение. Когда же он понял, что дальнейшие уговоры становятся опасны, и удостоверился, что все его люди готовы к обороне, то вытащил меч и ударил им Арнгрима с такой силой, что клинок проткнул его насквозь и пришпилил к седлу, и еще до заката Арнгрим от этой раны скончался.

Эйстейн первым приблизился к Глуму на расстояние удара, но Торвальд заслонил его и вступил с Эйстейном в жестокую схватку. Каждый боец сражался с великой доблестью, и воинская ярость их почти свела на нет численное превосходство противников. Торвальд Крючок много раз пытался сразить Глума, но все безуспешно. Глум и его люди защищались изо всех сил. Торарин воздержался от боя, поскольку считал, что перевес его людей и так достаточно велик.

23

Вот в самый разгар битвы на поле боя влетел во весь опор тяжеловооруженный муж в отделанном кожей панцире и обнаженным мечом в руке. Он появился в ту самую минуту, когда Торвальд пал от руки Эйстейна, и немедленно атаковал последнего, нанеся ему смертельную рану. Новоприбывший принял сторону Глума, и Глум приветствовал его такими словами:

- Удачи тебе, Тундарбенд! Я вижу, что сделал хорошее приобретение. Теперь ты сполна возместишь мне изгнание.

А надо сказать, что у Глума был раб, которого звали именно этим именем. И он обратился к этому человеку по имени раба, чтобы все подумали, что это он и есть. На самом же деле это явился Вигфус сын Глума, хотя его почти никто не узнал, ибо он три зимы провел в изгнании и скрывался в разных местах, а многие люди вообще полагали, что он выехал из страны.

Вскоре Глума так прижали, что он был вынужден спасаться бегством, споткнулся и упал. Два раба прикрыли его своими телами и пали, защищая хозяина. Но в этот миг явился Мар со своими людьми, и тогда Торарин спешился и вступил с ним в бой. Никто не осмелился вмешаться в их поединок. Глум же поднялся на ноги и продолжил сражение. Теперь уже ни одна из сторон не имела численного преимущества.

Рассказывают, что у Торарина был слуга по имени Эйрик, который в то утро тоже напросился с хозяевами, но не имел при себе доспехов и оружия, за исключением простой дубинки. Невзирая на это, его меткие и сильные удары причинили немало хлопот Глуму и его людям.

Говорится также, что жена Глума, Халльдора, позвала женщин, чтобы те помогали ей врачевать раны бойцов и пытались сохранить им жизнь, на чьей бы стороне они ни были. И когда она явилась на поле боя, Мар нанес Торарину сокрушительный удар, разрубив ему плечо, так что показалось легкое. Тем не менее Халльдора взялась перевязать его рану и присматривала за ним до конца боя.

Но тут на поле битвы явился Халль Толстяк. Он привел с собой множество людей и потребовал прекратить побоище. Сражение было остановлено. Пятеро людей из Эспихоля пали в бою: Торвальд Крючок, Арнгрим, Эйстейн, Эйрик и Эйвинд Норвежец. Глум также понес потери: Торвальд, Эйольв сын Торлейва, Одд и двое рабов были убиты (11). Торарин и оставшиеся в живых люди из Эспихоля уехали восвояси, а Глум со своими людьми вернулся в усадьбу. В скором времени состоялись почетные похороны павших. Наибольшие почести были оказаны телу Торвальда, - его сожгли, облачив в самые дорогие одежды. Когда все завершилось, Глум обратился к Халльдоре и сказал:

- День был не из самых удачных, но все пошло бы значительно лучше, если бы ты оставалась в доме. Торарин спасся только по твоей милости.

- Торарин между жизнью и смертью, - возразила она. - Если он выживет, ты останешься при своих, хотя и не сможешь заправлять всеми делами в округе. А вот если Торарин умрет, тебе придется бежать из страны.

Потом Глум заговорил с Гудбрандом:

- Ты сослужил нам добрую службу, смелый юноша, сразив Торвальда Крючка, и весть о твоем ратном подвиге облетит ближние и дальние земли.

Гудбранд ответил:

- Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я всего лишь защищал себя, как мог.

- Я своими глазами видел, как ты сражался, - возразил Глум. - Диву даешься, как мог такой с виду неказистый юнец одолеть великого воина Торвальда! Это деяние прославит твое имя в веках. Да и о том, как я убил Берсерка, будет сложено немало песен в стране и за ее пределами.

Гудбранд смутился, но все же настаивал:

- Я не убивал Торвальда.

- Не отказывайся от славы, которая сама упала тебе в руки, - сказал Глум наставительно. - Именно ты нанес ему смертельную рану.

Глум и дальше продолжал в том же духе и так заболтал Гудбранду голову, что тот в конце концов и сам поверил в свой подвиг. Так убийство Торвальда было приписано Гудбранду, и тем он стяжал великую славу. Тем, кто позднее слушал разбирательство по этому делу, показалось даже, что из победы над Торвальдом Глум извлек больше пользы, чем намеревался изначально, ведь именно за убийство Торвальда виру и не назначили.

Люди рассказывают, что Глум сказал так:

- Лишь одно меня печалит: что голову Мара могли снять с плеч. Счастье, что он отделался шишкой.

То, что он называл шишкой, в действительности представляло собой две глубоких перекрещивающихся раны на голове молодого человека.

Мар на это отвечал так:

- Мне просто повезло использовать тела наших рабов как живой щит.

- Что же, - сказал Глум, - сегодня наши Кустарники было нелегко прополоть.

Мар ответил:

- Прополка отняла у тебя много драгоценных сил, так не допустим же, чтобы они расточились напрасно. Остерегись, ибо, занятый прополкой сорняков, ты почти выпустил Междуречье из рук.

Глум сказал:

- Не думаю, что ты полностью уверен в правоте своих слов.

- Может быть, и так, - ответил Мар. - Но лучше бы тебе прислушаться к ним, пока все не обернулось еще худшим бедствием.

Тут вошла Хельга, сестра Глума, которая услышала о случившемся и приехала в Междуречье, чтобы справиться о том, как проявил себя Мар в бою.

- Нет в моей свите мужа храбрее его, - сказал ей Глум.

- Я опасалась, что он умер, - отвечала она. - Он - это все, что у нас осталось. Позволь мне теперь забрать его и выходить.

Он разрешил ей увезти Мара. Это было проделано со всевозможными предосторожностями, и вскоре раны Мара затянулись, а дар речи, временами покидавший его, полностью восстановился.

Суд установил, что, невзирая на первоначальное численное превосходство нападавших, с каждой стороны пало равное количество бойцов. И тем не менее одна из противоборствующих сторон действовала по злому умыслу и была подвергнута взысканиям. Мировая должна была быть заключена с таким расчетом, чтобы никакие последующие события не возбуждали соблазна пересмотреть или нарушить достигнутые договоренности. Когда Торарину стало известно, что Торвальд остался в живых, он решил возбудить тяжбу по поводу убийства своего брата Торвальда Крючка. Однако он не подозревал, что это деяние было в конечном счете приписано Гудбранду, а когда ему об этом сообщили, то было уже поздно отзывать иск, хотя Торарин с превеликим удовольствием вчинил бы его совсем иному человеку.

Но он вызвал к себе Эйнара сына Эйольва и сказал, что отдает ему инициативу в этом разбирательстве.

Эйнар ответил:

- С тех пор, как убили Барда, моя точка зрения нисколько не изменилась: я полагаю, что нам следует вынести тяжбу на летний тинг и обвинить Глума.

И целое лето Торарин и Торвальд залечивали раны, но оба благополучно поправились.

С Глумом на тинг поехала целая ватага, и силы противников опять уравнялись. Были сделаны многочисленные попытки достичь окончательного примирения. Мировую заключили на следующих условиях: убийство Стейнольва приравняли к объявлению вне закона Вигфуса сына Глума, который теперь был восстановлен в гражданских правах. Гудбранда же обвинили в убийстве Торвальда Крючка и изгнали из страны, но Глум обещал помочь ему.

Противники разъехались по домам, но Торд и Торарин остались крайне недовольны соглашением, и до последнего считали, что смерть их друга и родича Торвальда не была искуплена. Глум, как и прежде, жил у себя на хуторе и казался в общем довольным мировой, но следующей зимой по стране пошла гулять сочиненная им виса:

№ 7.

Рекла Сив, наполняя мой рог:

"Скольких отправил ты в Хель?"

Я ответил: "Несть людям числа,

что прошли этим скорбным путем,

но об одном из этих вранов битвы

еще не сложена хотя бы прядь".

24

Однажды, когда люди собрались попариться у Вороньего Источника, Торд вышел в круг и заявил, что хочет говорить. Он был парень хоть куда и за словом в карман не лез.

- Кто из присутствующих здесь, - спросил Торд, - мог бы развлечь нас парой-тройкой свежих историй?

- Где бы ты ни был, там в смехе и подколках нет недостатка, - отвечали собравшиеся.

- Но ничто не веселит меня больше, чем Глумовы висы, - сказал он. - В самом деле, если внимательно прислушаться к ним, то мы заметим очевидные натяжки, а то и прямую ложь. Например, слог Глума прискорбно сбивчив, когда речь заходит о людях, которых он подсобил отправить на тот свет. Что мешает нам предположить, что здесь он не вполне откровенен? Кто, как вы думаете, был истинным убийцей Торвальда Крючка - Гудбранд, как нам рассказывают, или же сам Глум?

Эти слова вызвали жаркую перепалку. Торд, понаблюдав за происходящим, уехал к Торарину и сказал ему так:

- Я много размышлял о прошлом, стремясь постичь истину, и пришел к выводу, что в деле о смерти Торвальда Крючка еще далеко не все ясно. Как ты можешь удостовериться, в своей новой висе Глум открыто заявляет, что еще не обо всех убийствах, совершенных им, стало известно людям.

- Я не хочу вновь ворошить то, что уже быльем поросло, - молвил Торарин, - и даже если ты прав, лучше оставить все так, как есть.

- Ты ошибаешься, - ответил Торд, - пока правда не установлена, даже мертвые не знают покоя; разумеется, я никогда не расскажу о нашей беседе прилюдно, но ты тем не менее будешь ославлен на все четыре стороны, если не вмешаешься в это дело.

- Худшее, что мы можем сделать, - сказал Торарин, - это снова затеять разбирательство на альтинге в присутствии Глума и всех его приспешников.

- Я дам тебе иной совет, - возразил Торд. - Вынеси тяжбу на тинг Эрганеса, там у тебя большинство сторонников, и ему будет значительно тяжелее добиться оправдательного вердикта.

- Хорошо, я поступлю, как ты советуешь, - ответил Торарин, и они расстались.

Весна выдалась холодной и непогожей, и все валилось из рук. Торарин, однако, начал тяжбу против Глума на тинге Эрганеса, руководствуясь тем соображением, что все годи этой местности были связаны с ним родственными или матримониальными узами.

В ту пору выпало столько снега, что лошади застревали на дорогах и не могли проехать.

Глум прибег к помощи своего брата Торстейна, который жил на другом берегу залива, к западу от него, и попросил его доставить на тинг припасы и топливо. Но когда снаряженный корабль следовал мимо Волчьей Долины, его разнесло штормом в щепки, все люди погибли, а груз был безвозвратно потерян.

Глум явился на тинг в сопровождении десяти дюжин спутников, но ему дали раскинуть лагерь лишь на самой границе внешнего круга, так как опасались, что он попытается давить на судей. Эйнар сын Эйольва и все люди из Эспихоля уже прибыли.

Глума вскоре пригласили для защиты. Он пошел на суд обычной дорогой, но с обеих сторон в конце тропинки были выставлены караульные так, что места оставалось как раз для одного человека, и не более. Глум увидел, что там ему и предстоит пройти, и понял, что это может означать. Он обратился к своим людям и сказал им так:

- Они, верно, решили подначить нас и взять голыми руками. Пусть так, но мы их перехитрим и вот как сделаем. Я пойду первым, за мной гуськом пройдут два человека, потом еще четыре, и так далее. Мы направимся прямо на них, держа наготове обнаженные клинки, и такой порядок следования должен соблюдаться, пока все наши не минуют это узкое горлышко.

Так они и сделали, проследовав без особой спешки во внутренний круг, где должен был состояться суд. А надо сказать, что разбирательство следовало завершить до рассвета, и люди Глума сперва долго рассаживались в круге, а потом всячески медлили, пропуская судей на отведенные им места. Шум и давка мало-помалу сделались невыносимы. Вот судьи открыли разбирательство, и все шло своим чередом, пока Глума не призвали к ответу. Он вышел в круг, повернулся к скамье, где восседали судьи, и без лишних предисловий объявил, что тяжба незаконна, поскольку солнце уже показалось над горизонтом, а потому он оставляет за собой право опротестовать любой исход разбирательства. Это означало, что вся тяжба против него в этом суде теперь полностью обессмыслена. И люди разошлись, а жители Эспихоля были вне себя от ярости.

Торарин заявил в сердцах, что Глум опять обвел его вокруг пальца, но Эйнар ответил:

- Нет причин так сердиться. Мы вправе в будущем продолжить разбирательство с того же места.

Люди из Эспихоля явились на альтинг и взяли с собой Эйнара, а также многих друзей, от которых добились обещания поддержки в деле против Глума. Родичи и друзья Глума также помогали ему чем смогли, и в том числе позаботились, чтобы к их позиции совершенно нельзя было придраться. Однако и у противников имелись сведущие в законах люди. От Глума потребовали, чтобы он принес клятву богам во всем, что он знает о гибели Торвальда Крючка, но он без колебаний согласился, и мировая была заключена после долгого разбирательства с участием многих людей. Клятву надлежало принести уже осенью, за пять недель до наступления зимы. Дополнительное условие состояло в том, что если Глум не принесет клятву в трех капищах Островного Фьорда точно в назначенное время, мировая может быть отозвана. Об этом много судачили, и все положили себе внимательно наблюдать, как Глум собирается выкручиваться.

25

Вот люди вернулись с тинга, а Глум оставался в доме все лето, и в округе было тихо, пока не наступило время утверждать список лиц, которым полагалось присутствовать на церемонии. Глум не приехал, и никто не знал, куда он делся. Мар же сидел дома, но осенью, за пять недель до прихода зимы, он вдруг решил сыграть свадьбу и в один день разослал приглашения на нее, как говорят, не меньше чем десяти дюжинам человек. Эта поспешность удивила многих, так как подбор гостей осуществлялся безо всякой видимой закономерности. Тем вечером все люди Островного Фьорда пустились в путь по горам и долам, разбившись на группы из двух-пяти всадников, пока все, кто был приглашен, не собрались в одном месте. Там, на свадебных торжествах, был и Глум, а также Асгрим и Гицур, и с ними трижды по десять дюжин человек. Все они сели за столы, когда спустилась ночная тьма, и пировали до утра.

Утром Глум послал слугу к Торарину и вызвал того в Глубокую Долину, попросив быть там не позже чем в шесть часов утра, так как он намеревался принести обещанную клятву. Торарин не замедлил явиться на вызов, захватив с собой десять дюжин человек, и когда они вошли в капище, там их уже ждали Гицур, Асгрим и Глум, а с Торарином прибыли еще Хленни Старый и Эйнар. Каждый из присутствовавших взял в руку серебряный перстень весом не менее трех унций и омочил его в крови жертвенных животных. Затем Глум сказал дословно следующее:

- Я призываю Асгрима как первого свидетеля, а Гицура как второго свидетеля своей клятвы перед всеми асами здесь, в священном круге этого капища. Вы, люди, искусные во многих ремеслах, кому ведомы священные таинства, внемлите моим словам. Когда Торвальд Крючок был сражен одним-единственным ударом меча -

И больше он не сказал ничего. Торарин и его подручные были так поражены, что сперва не нашлись что возразить, однако потом заявили, что никогда прежде клятву богам не приносили в такой форме.

Точно такую же клятву принес Глум в Междуречье и на Вершине. Гицур и Асгрим еще какое-то время провели в Междуречье, и перед тем, как отпустить их, Глум подарил Гицуру синий плащ, а Асгриму позолоченную секиру, принадлежавшую ранее Вигфусу (12).

В начале зимы Торд повстречал Торарина и спросил его:

- Как ты полагаешь, правильно ли Глум принес клятву?

- Я не хочу обсуждать этот вопрос, - заявил Торарин, - и вообще иметь с ним какое бы то ни было дело.

- Поистине удивительно, что люди большого ума потакают таким вопиющим ошибкам, - сказал Торд. - Я слыхал о людях, которые заявляли, что убили такого-то и такого-то врага, но никогда прежде человек не бывал оправдан после клятвы, слова которой в точности утверждают его вину, как это удалось Глуму. В самом деле, разве мог он сказать больше, чем сказал в то утро, если, согласно его собственным показаниям, в тот миг, когда Торвальд Крючок пал мертвым на Кустарниках, Глум задыхался под горой трупов, ослепленный заливавшей глаза кровью? Но ведь и те слова, что были им сказаны, противоречат установленному порядку принесения клятвы! Это неслыханное святотатство! Мы этого так не оставим!

- Я этого не заметил, - устало сказал Торарин. - Но, как бы там ни было, я больше не хочу ничего слышать о Глуме.

- Что же, - сказал Торд, - если ты устал и болен, поручи это дело Эйнару. Он человек высокородный, умный и настойчивый, и многие благоволят ему. Его брат Гудмунд не останется в стороне, ибо у него свои счеты с хозяином Междуречья.

И вот они навестили Эйнара и посоветовались с ним. Торарин сказал:

- Если ты начнешь тяжбу от нашего имени, многие наши родичи поддержат твои требования, а мы поделимся с тобою всем, что нам удастся отсудить у Глума. Цена вопроса может быть не меньшей, чем та, которую уплатил Торкель Высокий.

Эйнар заметил:

- Глум ныне расстался с двумя своими талисманами, плащом и секирой, которые подарил ему отец его матери, Вигфус. Я слышал, что в них заключено его счастье, и пока они были с ним, он не мог быть осужден или согнан со своих земель. Теперь-то я возьмусь за дело и любой ценой доведу его до конца.

26

Эйнар начал тяжбу на альтинге. Обе стороны стянули туда свои силы, но прежде чем Глум уехал из дому на тинг, ему привиделся сон. Он видел, как множество людей прибыло в Междуречье, чтобы поклониться Фрейру, и эта толпа пошла на песчаные отмели, где стоял идол бога. Глум во сне спросил, куда они направляются, а ответ был такой:

- Мы твои родичи, объявленные вне закона и согнанные с земель, и мы теперь хотим просить Фрейра, чтобы он смилостивился над тобой и всем нашим родом и позволил нам остаться в Междуречье, однако - слышишь? - голос бога неласков, и он велит нам вспомнить бычка Торкеля Высокого.

После этого Глум проснулся. Из-за этого сна он даже и много позже считал Фрейра своим недоброжелателем.

Вот люди прибыли на тинг, и была возбуждена тяжба против Глума за убийство Торвальда, но его родичи и друзья более волновались о сохранности земельных наделов, чем опасались изгнания или поражения в правах. Началось обсуждение иска. Был вынесен вердикт, согласно которому Глум был обязан разобрать Междуреченский хутор и съехать с этих земель, а кроме того, выплатить половину цены головы Торвальда Крючка его сыну Кетилю. Однако Глуму дозволялось прожить на хуторе до весны, после чего он объявлялся в округе вне закона и должен был переселиться по крайней мере в Хьёргардаль, а то и дальше, если пожелает. И на этом тинг закончился. Эйнар впоследствии выкупил Междуречье по очень выгодной цене, как ему и обещали.

Весной его люди приступили к полевым работам на хуторе, и Эйнар сказал им следить за каждым словом Глума и доносить, как только заметят что-то странное или подозрительное.

Однажды Глум вышел к слугам Эйнара и произнес:

- Вижу я, что у Эйнара добрые работники, ибо землю вы возделываете на диво сноровисто. Не зря говорят, однако, что к великим делам надобно относиться с тем же прилежанием, что и к малым. Дам я вам такой совет: устройте в этом месте водяное колесо, чтобы легче было женщинам стирать одежду. Заверяю вас: на устойчивости дома это никак не скажется.

Когда они вернулись в усадьбу, Эйнар спросил, о чем говорил с ними Глум. Те рассказали, в каких превосходных выражениях он отозвался о сделанной ими работе.

- И что, вам кажется, - спросил он, - что он искренне желал облегчить вашу работу?

- Да, мы так подумали, - отвечали слуги.

- Я же, - сказал Эйнар, - иного мнения. Я думаю, что меньше всего он думал о том, чтобы как-то подсобить вам, а больше о том, как бы испортить мне жизнь. Ничего не предпринимайте в том месте.

Весной Эйнар переехал в Междуречье, но Глум оставался там до последнего дня, дозволенного судебным решением, после чего люди стали собираться в дорогу. Но он сел на скамью в горнице и не двинулся с места, хотя и был обязан съехать.

Он украсил комнату со всевозможной роскошью, уставил ее всякой резной утварью и отказался выходить наружу. В Ханакамбе жила Халльбера дочь Тородда сына Хьяльма, мать Гудмунда с Эйнаром. Она приехала в Междуречье и заговорила с Глумом.

- Приветствую тебя, Глум, - сказала она. - Ты ведь знаешь, что этим утром ты должен покинуть усадьбу и не можешь более оставаться здесь? Я клянусь, что предам все здесь огню и добьюсь, чтобы тебя выбросили отсюда как собаку вместе со всеми твоими слугами, если ты не подчинишься Эйнару.

Глуму кровь бросилась в лицо. Он сказал, что от такой скряги и ведьмы, как она, нечего было ожидать иных слов, и вышел. Но когда он выезжал за ворота, то оглянулся через плечо на усадьбу и сказал:

№ 8.

Вот - я согбен годами, как и Вигфус,

Чьи дары - плащ, секиру и меч -

Я некогда принял с великим почетом

И, как зеницу ока, сберегал.

Но что же? Снова утрачены земли,

Что вырвал я из вражьей хватки

с таким трудом и собрал при себе,

Чтобы все потерять, и уже навсегда.

Глум поселился в Мёдруфелле, в Хьёргардале, и соседом его там оказался Вьюжный Торгрим. Но, прожив в этом месте зиму, Глум не захотел дальше оставаться там.

(Далее в списках саги существенные расхождения, в некоторых редакциях вводится дополнительная виса № 8а, аутентичность которой под сомнением:

№ 8а.

Я думал в этих землях

Как прежде, семейный покой

И счастье обрести.

Все тщетно! За мною

По следам идет уже смертная тень.

Вновь мне пора на корабль.

О, сколько осталось скитаться?)

Затем он провел две зимы в Долине Темной Реки, но после этого с гор сошла лавина и похоронила под собой большую часть построек хутора. Наконец он перебрался на Короткую Переправу, что в Овечьей Долине, и там прожил до самой смерти. В старости он ослеп.

27

Жил человек по имени Нарви, дом которого стоял на острове Хрисэй. Его женой была Ульфейд дочь Ингьяльда, сына Хельги Худого. Их сыновей звали Эйольв, Клэнг, Торбранд и Торвальд, все знатные и уважаемые люди, соратники и родичи Глума. Двое из названных, Клэнг и Эйольв, жили на Хрисэй после смерти отца. В то время на Пастбище обитал человек по имени Торвальд, по прозванию Парниша, супругой которого была Хельга дочь Торда сына Хравна с Рыбной Протоки.

Однажды весной Торвальд со своими спутниками выбрался с Пастбища и поплыл вдоль берега Хрисэй на своей лодке, собираясь славно порыбачить. Клэнг окликнул Торвальда и напросился с ним. Вот они вышли во фьорд и через некоторое время заметили кита, который был уже мертв, возрадовались и решили отбуксировать тушу на берег. Клэнг потребовал оставить кита у него, так как туда плыть было ближе, однако Торвальд воспротивился и сказал, что тушу следует доставить к Пастбищу, ибо у него не меньше прав на эту добычу. Клэнг настаивал, что по закону исходить следует из территориальной близости дома к месту, где был добыт кит, а не из того, кто участвовал в охоте. Торвальд не отступал и сказал, что родичам Глума нечего лезть в раздел пойманной рыбы. Постепенно от споров о законах они перешли к выяснению отношений по праву сильного. Так как у Торвальда людей было больше, он в конце концов отобрал кита силой и тем серьезно оскорбил Клэнга, ибо тот пребывал в равном с ним статусе свободного бонда.

Клэнг вернулся к себе на остров в великом гневе, а Торвальд и его люди смеялись ему вслед и кричали:

- Вы даже за себя постоять не можете, что уже говорить о захвате добычи!

Однажды утром Клэнг встал необычно рано и вышел из дому с тремя вооруженными спутниками. Они снарядили лодку и поплыли к Пастбищу. В тот час все на хуторе еще мирно спали. Клэнг сказал своим людям:

- Вот как мы сейчас поступим: вокруг двора пасется много скота. Мы отгоним его к дому, где спит Торвальд. От шума он проснется и выглянет наружу, а мы застанем его врасплох.

Так было сделано. Торвальда разбудил топот копыт, он оделся и вышел из дверей, и тогда Клэнг нанес ему смертельную рану. Но после этого они поспешили убраться восвояси и не стали объявлять об убийстве во всеуслышание, ибо в доме было слишком много народу. Лишь добравшись домой на острова, они снарядили во все стороны гонцов, чтобы те сообщили, кто убил Торвальда. Возбуждать тяжбу полагалось Торарину и Торду, которые сочли поступок Клэнга беззаконным убийством. Когда тяжбу вынесли на всеобщее рассмотрение во время тинга, Глум оставался дома. Но, услышав, что происходит, он собрался в путь и поехал через Сварфадардаль и Плоскую Равнину, а по дороге переговорил со многими людьми, желая заручиться их поддержкой на случай распри. Но он попросил также держать все в тайне. Клафи с Бардовой Реки сказал по этому поводу так:

- Без сомнения, мы должны помочь Глуму.

Ибо он был супругом Халльдоры дочери Арнора Красная Щека. И многие мужи согласились с ним. Тогда Глум вернулся домой, а тяжба на тинге шла своим чередом. Вот, когда все на тинге уже было приготовлено для вынесения приговора, во фьорд вошли четыре корабля, на каждом из которых прибыло три десятка человек. Ими управляли Эйнар, Торарин и Торд. Они причалили к острову во фьорде и увидели оттуда дым, поднявшийся над хутором.

Эйнар спросил, заметили ли его друзья, что дым гораздо более бледного оттенка, чем обыкновенно. Те согласились с его наблюдением. Эйнар сказал:

- Мне кажется, что причина этому следующая - в доме расположилось на постой необычно много народу, и это не столько дым от печи, сколько пар от дыхания гостей. Теперь мы притаимся неподалеку и посмотрим, сколько мужчин оттуда появится.

Так было сделано. Вскоре те, кто был в доме, отчалили от берега. Тут же сидевшие в засаде снялись с якорей и выплыли им наперерез. Но тут появился Глум, а с ним дважды по десять дюжин человек, и отогнал нападавших до самой Оддовой Пади. Так провалилась попытка совершить кровную месть, а люди из Островного Фьорда оказались опозорены.

Глум сидел на своем новом хуторе еще одно лето. Затем он собрался на осенний праздник. Торжество должно было состояться в восточной части фьорда, неподалеку от Каупанга, и люди из Островного Фьорда стянули в это место значительные силы, а у Глума было с собой только три десятка мужчин. Многие говорили с Глумом и советовали ему воздержаться от поездки. Но он отвечал:

- Я уже стар, и лучшие мои годы давно позади, однако я не допущу, чтобы эти подонки согнали меня с дороги, по которой я намерен проехать.

Он вышел во фьорд на своем корабле, пересек его и причалил в назначенном месте. Бухточка была окружена ступенчато понижавшимися к фьорду каменными террасами, и мелкая галька усеивала их. Когда Глум высаживался на берег напротив лагеря Эйнара, тот заметил его приближение и послал своих людей, чтобы оттеснить Глума вниз. В схватке Глум споткнулся и кубарем покатился по склону, теряя щит и все снаряжение. Сам он не получил повреждений, но три копья пронзили его щит.

Тогда к берегу причалил Торвальд и увидел, что Глума атакуют. Он выпрыгнул из лодки и помчался на помощь. Он так спешил, что захватил с собой только весло, но метнул его в Гудмунда Могучего с такой силой, что щит противника разломился на части, а весло ударило Гудмунда в грудь. Тот упал без чувств, и понадобились усилия четверых взрослых мужчин, чтобы отнести его в лагерь.

Поняв, что пришло подкрепление, люди Глума приободрились и с новым жаром продолжали защищаться. С обеих сторон многие были ранены камнями и дротиками. Все наблюдавшие за сражением сошлись во мнении, что при таком численном превосходстве врагов Глум сделал все возможное. Эйнар и его люди усилили натиск, но у Глума пало только двое: Клэнг сын Нарви и Грим Чуткое Ухо, брат его жены Халльдоры. Тогда Бруси сын Халля (13) сказал:

№ 9.

Гёндуль держит твой щит!

Но и у нас в смертельном поединке

Защитниц довольно. Не запятнаем

Сегодня родовую честь.

О светлая Хлёкк (14)! Внемли нашим мольбам!

Расточи силы сих супостатов!

Еще немного, и покатятся их головы

Быстрей по склону, чем бежали ноги.

А Эйнар сказал так:

№ 10.

Ты, кровью меченый альв (15), призываешь

Уже вышние силы на помощь!

То страх в тебе с гордыней говорит,

А ноги требуют удрать с позором!

Как много чести для хёвдинга

Вельможного разбойничью секиру

И щит поставить на верную службу!

Глум ответил ему такой висой:

№ 11.

Хотя вы и стоите на вершине,

Но шлемы ваши пляшут вразнобой

На солнце. Ужели боитесь отбросить

Смелых горстку обратно на берег?

И правильно. Сей путь

Для вас помечен смертью.

Над ним зрю полет я валькирий,

На чьих щитах засохла кровь.

Наступление Эйнара захлебнулось, и началось разбирательство по стычке.

Смерть Клэнга была приравнена к убийству им Торвальда с Пастбища, а убийство Грима Чуткое Ухо приравняли к ране Гудмунда Могучего. Но Глум остался крайне недоволен таким исходом дела и сложил по этому поводу широко известную вису:

№ 12.

Мир безжалостен - скальды поют.

А я сладкой премудрости этой

Еще мальцом несмышленым испил.

И ныне, ожидая встречи с Хедином (16),

Так скажу: за смерть Грима

Чуткое Ухо от жара Гёндуль (17)

И кровью будет мало отплатить

Мужам из Островного Фьорда (18)!

28

Однажды летом случилось так, что Гудмунд и его брат Эйнар возвращались вместе с тинга, а Глум как раз решил собрать гостей. Он послал людей через Пустошь Овечьей Долины и передал через них приглашение и братьям тоже, ибо пожелал примириться с ними в полной мере и навсегда.

- Я уже стар, - так сказал он, - и старые распри не волнуют меня. От вас ничего не потребуется, кроме как присутствовать на угощении.

Глум в те годы был уже очень дряхл и давно ослеп, однако ждал ответа братьев с таким вниманием, как если бы мог наблюдать за ними каким-то способом, известным ему одному. Гудмунд согласился приехать к нему, но Эйнар отверг приглашение. Каждый поехал своею дорогой по разным берегам реки. А надо сказать, что Глум предвидел такое развитие событий и заранее сказал:

- Я полагаю, кто-нибудь один из них отвергнет мое приглашение, скорее всего Эйнар, ибо он столь мнителен и осторожен, что никому не доверяет, кроме самого себя.

Еще говорят, что Эйнар окликнул Гудмунда через реку и сказал так:

- Если вечером ты все же поедешь на это мирное празднество, завтра я непременно проедусь по твоим следам.

Гудмунд призадумался и ответил:

- Что же, как видно, ты всерьез надумал отплатить за мою гибель?

Он еще какое-то время колебался, но потом все же уехал с Эйнаром.

А когда Глум услышал, что никто из братьев к нему тем вечером так и не приедет, он выругался от всей души и прибавил:

- Вот незадача, а я-то рассчитывал, что если не обе, то хотя бы одна пташка уж наверное угодит в мои силки.

И спрятал свой верный клинок под плащ.

После этого между Глумом и людьми из Островного Фьорда ничего заслуживающего упоминания больше не происходило.

Когда в Исландию пришли христианские миссионеры, Глум принял новую веру и после этого прожил еще три зимы, а на исходе третьей епископ Коль отпустил ему грехи, и вскоре Глум умер от старости. Мар сын Глума жил на Роговом Поле и выстроил там церковь, в которой погребены останки Глума и Мара. Многие другие достославные мужи округи также были впоследствии захоронены там, ибо в течение довольно долгого времени это была единственная церковь на всю долину Хьёргардаль. Люди сходятся во мнении, что Глум был величайшим хёвдингом Островного Фьорда в течение более чем двадцати лет, а за следующие двадцать лет никто из жителей Островного Фьорда не превзошел его в богатстве и славе, хотя некоторые ценой больших усилий смогли сравняться с ним. И еще говорится, что из всех мужей, когда-либо населявших эти земли, Глум был доблестнее и умнее всех (19).

На этом кончается сага о Глуме Убийце.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. На самом деле Торстейн появляется позже в гл. 7 и 24.

2. Этот кеннинг разъясняется тут же в висе.

3. Как следует из гл. 26, через три с лишним десятка лет проклятие Торкеля подействовало.

4. Тем не менее в гл. 5 Торгрим назван сыном Тордис; неясно, какое из утверждений ближе к истине.

5. Как разъясняется ниже, это случилось оттого, что спутники Торгрима завалили его камнями и перекрыли русло.

6. Усадьба названа с изрядным бахвальством - почти в точности так же, как и королевский столичный город Швеции той эпохи (Уппсала).

7. Можно предположить, что сделал это Глум для того, чтобы лучше контролировать действия старого врага - Торкеля Высокого, обитавшего поблизости.

8. ГЁНДУЛЬ - одно из божеств смерти. ВИХРЬ ГЁНДУЛЬ - битва.

9. НЬЁРД ДЮН ПРИБРЕЖНЫХ - Торарин сын Торира.

10. Вообще говоря, поведение Торварда трудно охарактеризовать иначе, нежели как умышленное стравливание враждующих родов, хотя из текста может создаться ошибочное впечатление, что он действовал без злых намерений. В то же время сага не дает прямого ответа на вопрос, что подтолкнуло Торварда к таким действиям.

11. Дословно: En af Glúmi var fallinn Þorvaldur tasaldi og Eyjólfur Þorleifsson og Jöður og þrælar tveir. Однако здесь текст явно поврежден, ведь Торвальд, племянник Глума, был не убит, а лишь тяжело ранен. Из-за этого, между прочим, может возникнуть совершенно ошибочное понимание следующего тут же рассказа о похоронах жертв стычки, где упоминается о сожжении тела Торвальда (...í úthýsi eitt og var búið um Þorvald virðulegast því að klæði voru borin undir hann og var hann rifaður í húð). Только из контекста всей главы становится ясно, что речь здесь идет о Торвальде Крючке.

12. Непонятно, зачем Глум это сделал, ведь Вигфус наставлял его никогда не расставаться с этими талисманами. Глум вполне мог бы обойтись и какими-то другими драгоценностями, если уж ему пришлось подкупить свидетелей присяги. Читатели черновой версии перевода высказали интересное предположение, что Глум хорошо понимал, на что идет, принося по сути ложную клятву в святилище одного из главных божеств скандинавского пантеона, и решил своими действиями внести некоторую сумятицу в "работу" магических сил, заключавшихся в талисманах. Быть может, он предполагал, что разгневанный бог станет искать его прежде всего по этим магическим "маячкам" (а Фрейр, в отличие от того же Одина, мыслился отнюдь не всеведущим и всевидящим мудрецом) и потратит какое-то существенное по меркам смертных время, пока выяснит, что теперь этими вещами распоряжаются совсем другие владельцы. В свете такой гипотезы понятно и последующее крещение Глума - он увидел в Христе нового могущественного покровителя, который мог бы сокрыть его и уберечь от мести языческого божества, приравненного теперь к банальным бесам.

13. Отец Бруси, между прочим, не кто иной, как Халль-С-Бельмом, а значит, вполне естественно, что Бруси сражается на стороне Эйнара сына Эйольва. Но Бруси прежде ни разу не появлялся на сцене, и только эта виса позволяет установить, чьим сторонником он был на самом деле.

14. ХЛЁКК - валькирия.

15. КРОВЬЮ МЕЧЕНЫЙ АЛЬВ - Глум (он и так был низкорослым и уродливым человеком, а к старости, очевидно, еще больше усох).

16. ХЕДИН - одно из имен Одина. Глум выражает надежду погибнуть в бою, ибо только умершие такой смертью, по воззрениям викингов, гарантированно попадали в Вальхаллу. Собственно, этим желанием и продиктованы дальнейшие его прижизненные поступки вплоть до перехода в христианство.

17. ЖАР ГЁНДУЛЬ - битва (см. выше примечание 8).

18. Отметим, что этот кеннинг, применявшийся ранее к самому Глуму и его людям, теперь означает Эйнара сына Эйольва с его родичами и дружиной, так как именно Эйнар в начале XI в. проживал на Междуреченском хуторе в Островном Фьорде, а Глум обитал тогда в Овечьей Долине.

19. Слова о доблести Глума должны бы здесь восприниматься не иначе, как тонкая издевка, если учесть его репутацию хитрого и подлого душегуба. Возможно, они представляют собой позднейшее дополнение, имеющее целью привести заключительные фразы памятника к сложившемуся для родовых саг клише.

* * *

КОММЕНТАРИИ

Это третья публикация в рамках проекта сетевых переводов скандинавской классики для сайта Ульвдалир. На сей раз русскоязычное интернет-сообщество может ознакомиться с "Сагой о Глуме Убийце".

Памятник принадлежит к числу родовых саг, действие его разворачивается преимущественно в Исландии, за исключением некоторых эпизодов в первой четверти повествования, и охватывает весь Х в. и начало XI в. Датировка основных событий саги производится без особенных затруднений, с использованием нескольких реперных точек отсчета.

Так, приключения Эйольва, отца Глума, в Норвегии имели место, согласно гл. 2, при конунге Хаконе воспитаннике Адальстейна, то есть между 934 и 961 гг., а в заключительных строках даны сведения, позволяющие установить, что Глум скончался весной 1004 г.

Известно, во-первых, что к этому времени он был уже очень стар по меркам Высокого Средневековья, а во-вторых, что незадолго до его смерти исполнилось сорок лет с тех пор, как Глум стал самым влиятельным хёвдингом Островного Фьорда. В то же время анализ перекрестных отсылок в тексте позволяет заключить, что Глуму было девятнадцать или двадцать лет, когда он сумел согнать с захваченной земли своего врага Торкеля Высокого и утвердиться в господстве над усадьбой Междуречье в Островном Фьорде.

Таким образом, устанавливается примерная дата рождения главного героя - 944-945 гг. - и хронологически атрибутируются основные события саги:

Прибытие Хрейдара торговца в Исландию - 936-937 гг.

Отплытие Эйольва сына Ингьяльда в Норвегию - 937-938 гг.

Приключения Эйольва в доме Хрейдара и Ивара - 938-939 гг.

Викингские походы Эйольва - 938-941 гг.

Поединок Эйольва с берсерком, женитьба на Астрид - 941-942 гг.

Возвращение Эйольва в Исландию, смерть Ингьяльда - 941-942 гг.

Рождение Глума - 944-945 гг.

Смерть Эйольва, гонения на Астрид и ее детей - между 950 и 960 гг.

Отъезд Глума в Норвегию к Вигфусу - 960-961 гг.

Победа Глума над Бьёрном Железная Башка - 961 г.

Возвращение Глума в Исландию - 962 г.

Убийство Глумом Сигмунда сына Торкеля Высокого - осень 962 г.

Смерть Вигфуса, деда Глума по материнской линии - зима 962 г.

Торкель Высокий вынужден съехать с Междуреченского хутора и проклинает за это Глума - весна-лето 963 г.

Глум женится на Халльдоре - 965-966 гг.

Арнор Красная Щека, кузен Глума, сватается к Тордис дочери Гицура и после стычек с людьми из Эспихоля женится на девушке - 966-967 гг.

Пророчество Оддбьёрг - 972-973 гг.

Глум убивает Кальва с Рыбной Протоки - 976-977 гг.

Глум выдает Торлауг за Скуту Убийцу - 976-977 гг.

Скута и Глум поссорились из-за Торлауг - 978-979 гг.

Скута совершил неудачное покушение на Глума - 980-981 гг.

Бард сын Халля убивает Халльварда, воспитателя Вигфуса сына Глума - 984-985 гг.

Вигфус убивает Барда сына Халля - 987-988 гг.

Вигфус объявлен вне закона в первый раз - 988-989 гг.

Вигфуса объявляют вне закона во второй раз и полностью лишают его гражданских прав - 991-992 гг.

Арнгрим убивает Стейнольва - 993-994 гг.

Люди из Эспихоля пошли на Глума - 993-994 гг.

Глум дает клятву асам - осень 994 г.

Глума объявляют вне закона в Междуречье - лето 995 г.

Глум переехал в Мёдруфелль - весна 996 г.

Глум перебрался в Долину Темной Реки - весна 997 г.

Глум переехал в Овечью Долину - весна 999 г.

Последняя битва Глума - осень 999 г.

Христианские миссионеры появляются в Исландии. Глум принимает новую веру - 1000 г.

Неудачное покушение Глума на Эйнара и Гудбранда - 1000 г.

Смерть Глума - 1004 г.

В саге рассказано о жизни и восхождении к вершинам исландского общества той эпохи хёвдинга Глума сына Эйольва, выходца из Междуречья в Островном Фьорде. Прозвище Глума, вынесенное в заглавие, уже дает некоторое представление о методах, какими Глум при этом пользовался, и репутации, которую он приобрел у современников. Надо, впрочем, учесть, что Глум рано потерял отца и вплоть до двадцати лет был вынужден отражать постоянные наезды соседей, желавших присвоить самые плодородные участки его пахотных земель. Но эти обстоятельства в глазах читателя не преуменьшают его ответственности за полдюжины совершенных впоследствии коварных убийств и в особенности за клятву богам с нарушением установленного порядка. Таким образом, "Сага о Глуме Убийце" выделяется из корпуса скандинавских памятников не только своей древностью (она записана, вероятно, в первой половине XIII в. неизвестным, но, вне сомнения, высокоученым по тем временам исландцем, возможно, из окружения Снорри Стурлусона), но и тем фактом, что в ней нет четко выраженного положительного героя, которому сказитель явно симпатизирует, а только "отморозки", пусть богатые и знатные. До некоторой степени аналогична ей в этом "Сага о Союзниках". Не случайно в академических изданиях скандинавских саг эти две саги часто так и публикуются - в отдельном томе или по крайней мере в тесном соседстве.

Сага сохранилась в рукописи середины XIV в. (Möðruvallabók АМ 132 fol.). Примерно 1400 г. датируется более полная версия памятника, также найденная в архиве Ауртни Магнуссона и частично уничтоженная печально известным пожаром в Копенгагене (AM 445c 4to, AM 564a 4to). Считается, что она была ближе к оригинальной версии, чем AM 132 fol., как показывает сопоставление с "Сагой о Скуте Убийце". Впрочем, лингвистический анализ позволяет подозревать, что Möðruvallabók, в свою очередь, есть не более чем сокращенный вариант какого-то еще более древнего текста.

Человек, записавший сагу, вероятно, был выходцем из Междуречья, предположительно монахом бенедиктинского монастыря. Несомненно, сага основана большею частью на тамошней устной традиции. В тексте, однако, видны отчетливые следы стилистической правки, вдохновленной, вероятно, "Сагой об Эгиле", особенно это касается заключительных глав (мотивы малопривлекательной внешности и старческой слепоты Глума, трех его талисманов, а также козней, которые он продолжал строить своим заклятым врагам, даже будучи стар и немощен). Эйнар Свенссон в 1969 г. высказал интересное предположение, что образу Глума Убийцы в саге намеренно приданы некоторые черты хёвдинга Сигхвата, брата Снорри Стурлусона, который до 1238 г. заправлял округом в Монашьем Междуречье (см. о нем "Сагу об Исландцах"). Таким образом, в 1230-х гг. "Сага о Глуме" могла играть роль политического памфлета.

Висы, приведенные в саге, кажутся аутентичными, во всяком случае, две из них также вложены в уста Глума в "Саге о Снорри годи". Йонас Кристьянссон в 1956 г. доказал существование альтернативного "Саге о Глуме Убийце" произведения (*Esphælinga saga), где, вероятно, содержалось более полное описание событий гл. 27 с точки зрения Эйнара, Торда и Торарина.

Вставная история Ингольва может быть аллюзией на современные автору события, имевшие место около 1232 г. Также возможно, что линия Ингольва является просто переосмысленным преданием о Петере Альфонсе древневерхненемецкого происхождения (см. эту историю в Disciplina clericalis, XII в.)

"Сага о Глуме Убийце" была одной из первых скандинавских саг, переведенных в Европе. Первый английский перевод сделан Эдмундом Хедом еще в 1866 г. (интересную вступительную статью Хеда можно прочесть (на английском) здесь), то есть задолго до того, как были переведены, например, значительно более известные "Сага о Ньяле" и "Сага об Эгиле". Позднее "Сага о Глуме Убийце" издавалась на английском под редакцией Турвиль-Петера (1960) и Мак-Киннелла (1987). В критическом обзоре двадцатилетней давности (The Review of English Studies 1989 XL(157):107-109) именно перевод Мак-Киннелла характеризовался как эталонный. Со времени публикации этого обзора появился еще один английский перевод (Джонстон), изданный в Канаде в 1997 г., но он сравнительно труднодоступен.

Перевод в основном следует электронной версии критического издания на языке оригинала (Jónas Kristjánsson, ed. Eyfirðingja søgur. Íslenzk fomrit 9. Reykjavík, Hið Íslenzka fomritafélag, 1956 (1-98)). Насколько мне известно, прежде сага не переводилась ни на русский, ни на какие-то иные языки, за исключением английского.

Константин Рашников, Киев, март 2010 г.

* * *

Víga-Glúms saga

Перевод: К. Рашников