|
Как-то раз, когда Олав конунг уже снарядил корабли и готовился покинуть Нидарос1, он задал пир своему войску и ополчению. Было много выпито, и конунг и все его люди пребывали в прекрасном настроении. За брагой по обыкновению велись разные беседы. Разговор зашел о том, все ли в Норвегии успели принять крещение и сделаться христианами. Тут Ульв2, конунгов знаменосец, сказал:
– Не думаю, чтобы весь народ в этой стране крестился, потому что, сдается мне, даже здесь во фьорде5, неподалеку от нас, найдутся некрещеные люди.
Конунгу вскоре передали слова Ульва. Он тотчас же призвал его к себе и сказал:
– Верно ли, Ульв, что ты говорил, будто по соседству с нами проживают язычники?
Ульв отвечает:
– Мои слова были истолкованы слишком прямо, государь, однако не стану отпираться: мне и вправду довелось упомянуть о чем-то в этом роде.
Конунг сказал:
– Это твои догадки или тебе что-то известно наверняка?
– Одно скажу вам точно, – отвечает Ульв, – у меня есть основания так говорить.
Конунг сказал:
– В таком случае тебе придется поведать нам без утайки все, что ты знаешь на этот счет.
Ульв пообещал так и сделать.
– В Трандхейме есть один человек по имени Эйндриди Широкостопый сын Асбьёрна, сына Хрейдара. Этот Асбьёрн приходился братом Эйндриди, отца Стюркара из Гимсара4. Эйндриди летами молод, неженат и недавно вступил во владение отцовским наследством. Муж он богатый, статный и красивый с виду, о том только доселе неведомо, наделен ли он большой силой и искусен ли он в чем-нибудь. Эйндриди человек щедрый и пользуется всеобщей любовью, однако мне говорили, государь, что он предпочитает оставаться некрещеным.
Конунг сказал:
– Большое это несчастье, если такой достойный человек, как ты говоришь, не узнает своего создателя. Но ты, Ульв, первым завел этот разговор, а раз так, тебе и надлежит отправиться к Эйндриди и попытаться склонить его приехать ко мне. Можешь захватить с собой столько народу, сколько считаешь нужным.
Ульв отвечает:
– Я поеду, коли вы так желаете, однако не стану брать с собой много людей, потому что Эйндриди не тот человек, которого можно принудить поступить против его воли. Довольно, если вместе нас будет не больше двух дюжин5.
Ульв получил весельную ладью и поплыл со своими спутниками к тому месту, где жил Эйндриди. Он поднялся к усадьбе с двенадцатью людьми, а другим двенадцати поручил сторожить корабль. Эйндриди встретил их во дворе. Он приветствовал Ульва и пригласил его быть гостем и оставаться у него со всеми своими людьми так долго, как тому захочется, потому что они с Ульвом были знакомы и прежде. Ульв принял его приглашение, и они вошли в дом. Усадьба была богатая и дом просторный, и, когда они вошли и уселись, Эйндриди сказал:
– До меня дошел слух, что вы взяли себе другой обычай вместо того, которого придерживаюсь я и мои люди, но все же я хотел бы принять вас, как подобает, и с искренним радушием. А потому тебе решать, будем ли мы пировать все вместе или усядемся по отдельности, каждый в своей палате.
Ульв отвечает:
– Думаю, нам обоим покажется веселее сидеть за одним столом. У меня к тебе поручение, о котором я собирался рассказать на досуге. И кроме того, наш конунг – такой превосходный человек, что он сразу же с готовностью очистит нас, если нам и случится осквернить себя общением с людьми иной веры.
Эйндриди сказал:
– Мне это тоже по душе. А много ли с тобой народу?
Ульв отвечает, что еще двенадцать человек остались внизу у корабля.
– В таком случае, – говорит Эйндриди, – я пошлю моих людей сторожить ваше добро, твои же спутники пусть все поднимутся в дом и будут здесь гостями.
Так и сделали. Затем внесли брагу. У Эйндриди было много народу, и пир удался на славу. Ульв сидел рядом с Эйндриди, а дальше его люди. Когда же веселье было в самом разгаре, Эйндриди спросил Ульва о его поручении и о том, куда тот держит путь.
Ульв отвечает:
– Олав конунг прислал меня сюда с приглашением приехать к нему на пир в Нидарос. Там тебя ждет почетный прием и уважение, как и многих других. Он очень рассчитывает, что ты не станешь уклоняться от этой поездки, потому что прежде слыхал о тебе только хорошее.
Эйндриди отвечает:
– Спасибо конунгу за его приглашение и оказанную мне честь. Наутро, когда мы все протрезвеем и сможем рассуждать здраво, я дам тебе ответ.
Пир продолжался весь вечер, и люди хорошо выспались за ночь, а утром, когда они снова сидели вместе, Эйндриди сказал Ульву:
– Вот что я скажу о твоем поручении: ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь, я же повременю пока с поездкой к конунгу и отправлюсь к нему, как только сам сочту нужной нашу встречу. Кроме того, я могу дожидаться его и дома и не собираюсь скрываться, если конунгу захочется меня посетить. Передай конунгу, что я хочу быть ему другом, если только он намерен обойтись со мной по-хорошему.
На этом их беседа закончилась вполне дружески. Ульв вскоре собрался и уехал, а Эйндриди в тот раз остался дома.
Эйндриди приглашает Олава конунга на пир
Теперь надо рассказать о том, что Ульв является к Олаву конунгу и докладывает ему всю правду про то, как он выполнил его поручение, и передает ответ Эйндриди. Конунг спрашивает Ульва, не заметил ли он, каковы обычаи Эйндриди и часто ли тот совершает жертвоприношения6. Ульв отвечает, что ему-де неизвестно, приносит ли тот вообще жертвы идолам, да и, говорит, никто другой не смог бы ничего об этом рассказать, так как в усадьбе у Эйндриди нет капища.
– Тем лучше, – сказал конунг. – Нагрянем к нему без предупреждения, раз он не желает сам приехать ко мне.
Стоило Ульву услыхать эти слова, как он немедля тайком сажает на коня своего слугу и велит ему скакать во весь дух и сказать Эйндриди, что конунг вскоре будет у него. Олав конунг поспешно снаряжается и в ту же ночь, захватив с собой три сотни человек, отправляется в путь и плывет вдоль фьорда. Наутро он добирается до усадьбы Эйндриди и высаживается со всем своим войском. Однако не успел он отойти от берега, как навстречу ему вышел Эйндриди и с ним множество народу. Эйндриди тепло приветствовал конунга и пригласил его к себе со всеми его людьми. Он сказал, что будет благодарен, если конунг согласится пожаловать на угощение, которое, по его словам, было для него приготовлено. Конунг с радостью принял его приглашение, а когда они подошли к дому, Эйндриди сказал:
– Дело вот в чем, государь. Не стану скрывать от вас: судя по тому, что рассказывают, у нас с вами разные обычаи, а потому, если вы не хотите, чтобы мы с вами сидели за одним столом, вы можете располагаться в той палате, что была для вас приготовлена, а мы подыщем себе другое помещение.
Конунг отвечает:
– Пусть эта палата остается за тобой и твоими людьми, но ты должен будешь снабжать нас провизией все время, что мы здесь пробудем. Мы же разобьем шатры перед домом.
Было сделано так, как распорядился конунг. Они ни в чем не испытывали нужды, и конунгу был оказан самый достойный прием.
Конунг и Эйндриди устраивают состязания
В первый же день Олав конунг призвал к себе Эйндриди. Тот вошел и поздоровался с конунгом. Конунг приветливо встретил его и сказал:
– Хоть я и не желаю водить компанию с язычниками, я хочу, чтобы ты сел здесь, потому что я собираюсь с тобой побеседовать.
Эйндриди сказал в ответ, что пусть будет так, как ему угодно. Рассказывается, что, когда Эйндриди вошел в шатер к конунгу, на нем было алое одеяние, на голове – расшитая золотом шелковая шапка, лоб обхватывал золотой шнурок7, на правой руке у него красовалось большое золотое запястье, а на левой сидел пригожий маленький мальчик четырех или пяти лет от роду. Лицом этот мальчик очень походил на Эйндриди.
Эйндриди принесли сидение, и он уселся перед королевским столом, а мальчика посадил к себе на колени. Конунг сказал, обращаясь к Эйндриди:
– Ты человек рослый и видный, и если твои умения подстать твоему облику, то немногие в Норвегии смогут сравниться с тобой. А потому тебе подобает знать своего создателя и прославлять Бога за его дары. Женат ли ты, Эйндриди?
– Нет, – сказал тот.
– Так этот пригожий мальчик, что сидит у тебя на коленях, не сын тебе?
– У меня нет детей, – говорит Эйндриди, – а этот мальчик – сын моей сестры, но будь на то моя воля, он был бы моим, потому что, даже если бы он приходился мне сыном, я все равно не любил бы его сильнее.
Конунг спросил:
– Есть ли у тебя в усадьбе капище?
Эйндриди отвечает:
– Нет здесь никакого капища.
Конунг сказал:
– Что же у тебя за вера такая, если ты язычник, а жертв не приносишь?
Эйндриди сказал:
– Мои слова, скорее всего, покажутся вам совсем неразумными, и по мне, лучше бы вы перевели беседу на другие вещи, какие вам придутся по вкусу, но только не расспрашивали меня больше о моей вере, потому что, сдается мне, у меня ее вовсе никакой нет. Я твердо решил про себя, что никогда не стану верить в чурбаны или камни9, хотя бы им и придавали образы дьяволов или людей, о чьих способностях мне ничего не известно. И сколько бы меня ни уверяли, что эти люди наделены могучей силой, мне это не внушает большого доверия, ведь на поверку оказывается, что идолы, которых именуют богами, всегда безобразнее и слабее меня.
Конунг сказал:
– Почему же ты тогда не веришь в истинного Бога, который может все, и не принимаешь крещения во имя него?
Эйндриди отвечает:
– Случилось так, что до сих пор ни вы, ни ваши посланцы не приезжали сюда, чтобы посвятить меня в дела этого бога, которого вы называете всемогущим. Но есть и кое-что поважнее: раз уж я не пожелал верить в богов, как меня наставляли мой отец и прочие родичи, которые мне о них рассказывали9, я решил никогда не принимать неведомого обычая, что повсюду проповедуют посторонние и совсем чужие мне люди, если только я сам не получу возможность убедиться, что ваш бог и в самом деле так всемогущ, как вы о нем говорите.
Конунг спросил у своих приближенных, правду ли сказал Эйндриди, что они не проповедовали ему слово Божье. Те подтвердили, что так и есть:
– Потому что он в то время был в походе со своими людьми10, а мы потом позабыли поставить вас об этом в известность.
Олав конунг сказал, обращаясь к Эйндриди:
– Неужто тебе не доводилось слышать, что я наказал кое-кого из тех, кто не пожелал подчиниться мне и принять крещение?
– Как же, слыхал, – говорит Эйндриди, – но я не страшусь того, что вы можете поступить со мной сурово. Скажу вам напрямик: я не стану служить ни одному хёвдингу11 по принуждению и скорее соглашусь принять смерть, чем терпеть притеснения от кого бы то ни было. И знайте, – сказал он еще, – хотя вы и привели сюда немало своих людей, мне также найдется на кого опереться здесь в округе, так что меня не заставить склониться перед силой. Однако я готов поддерживать вас, чем смогу, и вы никогда не встретите с моей стороны обмана, если только не станете чинить мне препятствий и позволите и впредь придерживаться того обычая, которому я следовал до сих пор.
Конунг сказал:
– Из твоих слов видно, что ты не боишься говорить откровенно и у тебя хватает ума, чтобы доискиваться до правды, но сейчас, если тебе так хочется, мы не будем больше продолжать этот разговор. Поговорим-ка лучше вот о чем: слыхал я, и сдается мне, так оно и есть, что ты скорее всего человек весьма искусный. Как ты сам считаешь, есть ли что-нибудь такое, в чем тебе удалось превзойти других?
Эйндриди говорит:
– Государь, скор будет мой ответ: никакими искусствами я не владею. Я ведь человек молодой, только что вышел из детского возраста. Совсем недавно я потерял отца и с той поры присматриваю за хозяйством и пекусь о своих людях. Покуда жив был мой отец, а сам я был мал, он так меня любил, что во всем мне потакал. Поэтому до того, как я лишился отца, я вел такую же жизнь, как другие дети и, пользуясь любовью отца и родичей, не проявлял склонности к ученью, но вместо этого с большей охотой предавался радостям и не знал забот.
Конунг сказал:
– Ты можешь без опаски говорить со мной начистоту, и будь уверен: твои умения не вызовут у меня зависти. Напротив, скорее следует ожидать, что если ты откроешься мне, тот, кто даровал тебе эти способности, позаботится о том, чтобы они пошли тебе на пользу.
– Ну что ж, если вы так настаиваете, – говорит Эйндриди, – и все-таки мне не пришло бы в голову считать, что я овладел этим искусством, ведь я всего-то и делал, что следил, как другие малолетние мальчишки забавляются плаваньем12.
Конунг сказал:
– Хорошо, что ты остерегаешься самохвальства и притворства, однако твоя правда: большинство игр таковы, что прежде, чем самому обучиться им, требуется хорошенько к ним приглядеться. Не назовешь ли ты еще чего-нибудь?
– Видно, мне не избежать ваших насмешек, – говорит Эйндриди, – пока я не отвечу и на все прочие ваши вопросы. Приходилось мне также браться за лук, когда другие мальчики попадали прямиком в цель, но стрелять я так и не научился.
– Вполне возможно, – сказал конунг, – что поначалу ты и стрелял мимо цели. А теперь назови-ка свое третье искусство.
Эйндриди сказал:
– Слишком уж вольно, государь, понимаете вы мои слова, так что нелегко мне проплыть между рифом и буруном13. Негоже мне отвечать вам молчанием, вы же, что бы я ни сказал, толкуете мои речи, как вам заблагорассудится, а иногда и совсем иначе, чем я имел в виду, когда говорил. Хотя мне ребенком и доводилось играть кинжалами, не стал бы я причислять это к своим умениям – уж больно неловко это у меня выходило.
– Быть может, – говорит конунг, – тебе и не удавалось проявить ловкость в этой игре, пока ты не приобрел сноровку. А теперь можешь идти, на сегодня ты свободен, и ты нас хорошо позабавил.
После этого Эйндриди вышел из шатра и отправился к своим людям.
Состязания
На следующий день, после того как конунг сидел и пировал некоторое время, он призвал к себе Эйндриди и спросил его:
– Ну так как, не захотелось ли тебе по доброй воле креститься и принять правую веру?
Эйндриди отвечает:
– Не такой я никчемный человек, чтобы вчера иметь на уме одно, а сегодня – совсем другое.
– Думаю, нам с тобой следует заключить соглашение, – сказал конунг. – Я выставлю против тебя кого-нибудь из моих людей, чтобы вы с ним вступили в состязание14, и если он одолеет тебя в тех искусствах, которые ты вчера называл, ты должен будешь поверить в истинного Бога, Господа Иисуса Христа, а если ты одержишь верх, то впредь будешь избавлен от моих домогательств и сможешь держаться той веры, какой захочешь.
– Я вовсе не утверждал, что владею какими-то там искусствами, – сказал Эйндриди, – да и в самом деле ничего не умею. Однако государево слово дорогого стоит, а потому вам решать, чему между нами быть, если только вы не намерены злоупотребить своей властью. Что до меня, то я своему слову не изменю. Но кто же тот человек, которого вы решили выставить против меня?
Конунг отвечает:
– По-моему, никто не подходит для этого больше меня самого. Полагаю, мне лучше всех известно, что ты за человек, и кроме того, я не сочту для себя зазорным, если ты меня одолеешь. Но только твоя победа будет много большей, если верх в нашем единоборстве одержу я, поскольку на кон поставлено то, о чем я тебе сказал.
Эйндриди говорит:
– Даже будь я во всем искуснее других, – а умею-то я совсем немногое, да и это кое-как, – мало мне было бы проку от моих умений в состязании с вами.
– Раз так, что толку нам с тобой состязаться? – говорит конунг. – Можешь сразу признать себя побежденным.
– Это выход, – говорит Эйндриди, – но все же я бы прежде поглядел, как хорошо вы плаваете.
После этого они пошли на берег15, а с ними все их люди. Конунг и Эйндриди разделись и поплыли прочь от берега. Они долго мерились силами, по очереди пытаясь потопить друг друга, и в конце концов исчезли под водой так надолго, что все уже почти потеряли надежду увидеть, как они всплывут на поверхность. Наконец Олав конунг вынырнул и поплыл к берегу. Он вышел на сушу и улегся отдохнуть, однако одеваться не стал. Никто не ведал, что сталось с Эйндриди, и ни один человек не осмеливался спросить об этом конунга16. Только спустя много времени люди заметили Эйндриди. Оказалось, что тот покамест раздобыл себе коня – он восседал на спине большущего тюленя17. Эйндриди ухватился обеими руками за его усы и так правил им чуть не до самого берега, а потом отпустил тюленя на волю. Тут конунг вскочил, поплыл к нему навстречу и опять надолго увлек под воду. Когда же они оба вынырнули, то конунг направился было к берегу, но Эйндриди до того обессилел, что не мог больше справляться сам, и тогда конунг, увидев это, подплыл к нему и помог ему выбраться на берег18. А когда Эйндриди пришел в себя и они оба были одеты, Олав конунг сказал:
– Ты показал себя искусным пловцом, Эйндриди, но все же следует возблагодарить Бога за то, что из нас двоих не ты одержал верх в этом состязании, потому что все могли видеть, как мне пришлось вытаскивать тебя на берег.
– Можешь расценивать это, как тебе угодно, – говорит Эйндриди.
– И все же, почему ты не убил тюленя, – спрашивает конунг, – и не вытащил его на берег?
Эйндриди отвечает:
– Потому что мне не хотелось давать вам повод утверждать, будто он был уже мертв, когда я его нашел.
Минула еще одна ночь.
Олав и Эйндриди состязаются в стрельбе из лука
На следующий день конунг сказал, что они с Эйндриди теперь будут соревноваться в стрельбе из лука. Эйндриди отвечает:
– Думается мне, государь, что вы слишком прямо истолковали мои слова. Что пользы мне вступать в такое состязание, когда в этом искусстве я преуспел еще меньше, чем в давешнем.
– По мне, так было бы только лучше, – говорит конунг. – Ты все еще можешь отказаться от состязания и признать себя побежденным.
Эйндриди отвечает:
– Это от меня не уйдет. Однако, сдается мне, другим было бы куда как забавно убедиться в том, насколько мне до вас далеко, и самим увидеть, как велика разница между вашим искусством и моими неловкими стараниями угнаться за вами.
Затем они отправились в лес неподалеку от усадьбы. Конунг сбросил плащ. Он установил мишень и отмерил от нее большое расстояние, после чего ему принесли лук и стрелу. Он выстрелил, и стрела попала в край мишени и засела в ней. Выстрел Эйндриди пришелся немного ближе к цели, однако и он не попал в середину. Конунг выстрелил вновь и на этот раз попал в цель, так что стрела вонзилась в самую середину мишени. Люди стали говорить, что это славный выстрел. Эйндриди тоже очень хвалил конунга за меткость и сказал, что не надеется сделать такой же удачный выстрел. Тогда конунг предложил ему отступиться, если он того пожелает, и признать себя побежденным в этом состязании. Эйндриди сказал в ответ, что это еще успеется, но сперва он предпочел бы попробовать свои силы. После этого он выстрелил, и его стрела попала прямиком в насечку для тетивы той стрелы, которую выпустил конунг, когда сделал свой второй выстрел, так что обе стрелы стояли теперь в мишени одна в другой19.
Конунг сказал:
– Что и говорить, велико твое искусство, и все же его еще предстоит испытать до конца. Пусть приведут того пригожего мальчика, про которого ты давеча сказал, что любишь его больше всех. Теперь он послужит нам вместо мишени, а я распоряжусь, что следует делать.
Это было исполнено. Конунг приказал принести шахматную фигуру и поставить ее мальчику на голову20.
– Мы оба должны будем попытаться сбить фигуру с головы мальчика, – говорит конунг, – но так, чтобы не причинить ему вреда.
– Вы, конечно, можете поступать, как вам заблагорассудится, – сказал Эйндриди, – однако я отомщу, если мальчику будет нанесено увечье21.
Конунг повелел завязать мальчику глаза полотняным платком и обернуть его вокруг головы. Он отрядил двоих человек держать платок за оба конца, чтобы мальчик не смог шевельнуть головой, когда услышит, как свистит стрела22. Затем конунг направился к тому месту, откуда ему предстояло стрелять. Он перекрестился и перед тем, как выпустить стрелу, осенил крестным знаменьем ее наконечник23. Эйндриди сильно покраснел. Стрела попала в фигуру и сбила ее, но пролетела так близко от макушки мальчика, что оцарапала темя и хлынула кровь. После этого конунг сказал Эйндриди, что теперь его очередь, и предложил ему подойти и сделать свой выстрел, если он хочет, но тут к Эйндриди бросились его мать и сестра и, плача, принялись упрашивать его не делать этого. Эйндриди сказал конунгу:
– Я не боюсь причинить вред мальчику, если тоже выпущу стрелу, но все же на этот раз я не стану стрелять.
Конунг сказал:
– В таком случае я считаю, что ты проиграл.
Эйндриди отвечает:
– Вы вольны судить об этом, как вам нравится. И все же, если ваше мнение и вправду таково, то, по мне, вы весьма пристрастны в оценке нашего состязания.
– Так и есть, – сказал конунг, – я и в самом деле сужу пристрастно, но только всякий раз в твою пользу.
Затем люди воротились назад в усадьбу. Оба – и конунг, и Эйндриди – были в прекрасном настроении, и все уселись пировать.
Конунг и Эйндриди состязаются, играя кинжалами
На третий день конунг сказал Эйндриди:
– Погода стоит хорошая и безветренная, самое время нам с тобой устроить состязание и выяснить, кто из нас двоих лучше умеет играть кинжалами.
Все вышли во двор. Каждому из них принесли по два кинжала, и они принялись жонглировать ими так искусно, что у обоих один кинжал постоянно находился в воздухе, причем и тому, и другому всегда удавалось поймать его за рукоять, так что невозможно было решить, кто из игроков проявляет большую ловкость. Так продолжалось довольно долго. Наконец конунг сказал:
– Наше состязание на этом не закончено.
Затем они отправились на берег и взошли на большой боевой корабль. Конунг приказал своим людям взяться за все весла по оба борта и начинать грести, а сам перешагнул за борт и, ступая по веслам, двинулся вдоль корабля, с не меньшим проворством, чем на земле, играя тремя кинжалами24. Также поступил и Эйндриди. Что бы ни делал конунг, тот повторял за ним каждое его движение. Тогда конунг в другой раз прошелся по веслам тем же манером, однако теперь, дойдя до конца, он обогнул штевень, причем, как и прежде, не обронил ни одного кинжала и не замочил башмаков. После того, как он прошел по веслам вдоль другого борта, он вновь поднялся на корабль. Никто не мог уразуметь, как ему удалось совершить такое. Эйндриди стоял перед конунгом, когда тот ступил на корабль, и молча глядел на него. Конунг сказал ему:
– Что ж ты стоишь и не делаешь, как я показал? Эйндриди сказал:
– Потому что божьи ангелы не перенесут меня по воздуху, как вас25. Вы же при всем вашем искусстве не смогли бы проделать этого сами, но только с помощью того бога, в которого вы верите. Теперь и я убедился, что он все может, а потому я впредь буду верить в него и ни в кого другого.
Олав конунг обрадовался его словам и многократно восславил Бога за то, что тот вразумил его. Затем конунг поведал Эйндриди о многих чудесах всемогущего Господа. После этого Эйндриди со всеми своими людьми принял крещение. Он сделался дружинником Олава конунга и отправился вместе с ним в Нидарос. Конунг очень его полюбил, и они никогда не расставались, пока оба были живы. Все считали Эйндриди достойнейшим человеком26.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Нидарос – город в Трандхейме (ныне Трённелаге), области на северо-западе Норвегии, обычно – резиденция норвежского конунга (современный Тронхейм).
2. Улье, конунгов знаменосец – в другой редакции пряди (в составе "Большой саги об Олаве Трюггвасоне") у Ульва имеется прозвище – Рыжий.
3. Во фьорде – Трандхеймсфьорд, на берегу которого расположен Нидарос.
4. В версии пряди, включенной в "Большую сагу об Олаве Трюггвасоне", не упомянут ни один из родичей Эйндриди.
5. Довольно, если вместе нас будет не больше двух дюжин. – О посланцах конунга, отправляющихся выполнять возложенные на них трудные поручения в сопровождении одиннадцати спутников или во главе отряда из удвоенного числа воинов, неоднократно упоминается в различных историях, в том числе в ряде рассказов о крещении. Среди них "Прядь о Торвальде Тасальди" (см. вступительную статью), где Олав Трюггвасон отправляет Торвальда к "атеисту" Барду с аналогичной миссией, ранее уже стоившей жизни двум дюжинам его посланцев; в другом рассказе, использующем этот мотив, – о Тородде сыне Снорри в "Круге Земном" ("Сага об Олаве Святом", гл. 146) – также фигурирует и впоследствии обращенный норвежским королем-христианизатором доблестный "благородный безбожник" Арнльот Геллини, обликом и независимым нравом весьма напоминающий Эйндриди.
6. Каковы обычаи Эйндриди и часто ли тот совершает жертвоприношения – конунг пытается выяснить, не был ли Эйндриди закоренелым язычником, рьяным идолопоклонником – тем, кого обычно называли blótmaðr mikill (великий жертвователь). Последние, как правило, содержали в своих владениях собственное капище.
7. На нем было алое одеяние… лоб обхватывал золотой шнурок – описание облика и одеяния Эйндриди, свидетельствующее о его благородном происхождении и богатстве, почти буквально совпадает с тем, как изображается Хеминг при его первом появлении перед посланцами его отца Аслака.
8. Не стану верить в чурбаны или камни – сообщая о своем неверии в языческих богов, Эйндриди прибегает к неоднократно использующейся в сагах о святых стереотипной формуле stocka eðr steina "бревна или камни" (ср. соответствующую аллитерационную пару в древнеанглийских текстах: stoccum and sternum), которая восходит к библейскому ligna et lapides (напр.: "И это было соблазном для людей, потому что они, покорясь или несчастью, или тиранству, несообщимое Имя прилагали к камням и деревам" (курсив мой. – Е. Г.) – Прем., 14:21). При этом и все рассуждение героя пряди о причинах недоверия к идолам, по его наблюдениям, уступающим ему и в красоте, и в силе, явно проникнуты библейскими аллюзиями (ср. и далее из "Книги Премудрости Соломона": "Будучи смертным, он делает нечестивыми руками мертвое; поэтому он превосходнее божеств своих, ибо он жил, а те никогда" – 15:17). Упоминание о "дьяволах" (fjandr), вкладываемое исландскими авторами XIII-XIV вв. в уста стихийных "атеистов" эпохи христианизации или предшествующих столетий, – также не редкость в сагах или "прядях о крещении": так, в уже упоминавшейся "Пряди о Торвальде Тасальди" "благородный безбожник" Бард сообщает посланцу Олава Трюггвасона, что он "не верит в вырезанных богов или дьяволов (skurð goð eðr fiandr)". Подробнее о христианском топосе отказа от поклонения "бревну и камню" в древнеисландской литературе см.: Weber G. W. Irreligiositat und Heldenzeitalter. S. 488 f.
9. Не пожелал верить в богов, как меня наставляли мой отец и прочие родичи, которые мне о них рассказывали – автор рассказа намечает таким образом один из традиционных мотивов "прядей о крещении", не получающий, однако, дальнейшего развития в этой истории, – конфликт отцов и детей на религиозной почве: в то время как старшие сородичи непременно изображаются поборниками веры своих предков, их сыновья либо представляются убежденными безбожниками, верящими исключительно "в свою силу и мощь", либо с готовностью переходят в христианство.
10. Он в то время был в походе со своими людьми – в обычае молодых людей, особенно из родовитых семейств, было отправляться на лето в морские воинские, а часто одновременно и торговые экспедиции, в которых они стремились добыть себе богатство и славу (их наименование – víking, впоследствии дало название участникам подобных походов – "викинги").
11. Хевдингу – höfðingi – букв. "главарь, предводитель, вождь"; в Норвегии и Исландии – наименование любого могущественного человека.
12. Малолетние мальчишки забавляются плаваньем – упоминания о детских играх, вне всякого сомнения, были подсказаны автору рассказа "Прядью о Хеминге", где один из дружинников конунга, Николас сын Торберга (именно от него Харальд Суровый впервые узнает о скрываемом ото всех старшем сыне Аслака), вспоминает, как он мальчиком состязался с Хемингом и тот неизменно одерживал над ним верх. Сходство с этим рассказом проявляется и в том, что, подобно Хемингу, отвечая на расспросы конунга о его "сноровках", Эйндриди выказывает чрезмерную скромность, преуменьшая свои способности, однако тогда как в "Пряди о Хеминге" предваряющей состязания героев беседе отводится не много места, в истории об Эйндриди она значительно распространена.
13. Нелегко мне проплыть между рифом и буруном – "vant verðr mér at sigla milli skers ok báru" – очевидно, переиначенная при переводе латинская поговорка "проплыть между Сциллой и Харибдой" – одно из прямых заимствований из "Пряди о Хеминге" (ср. "Þat verðr mjer þungt at sigla milli skers og bára" – Hemings þáttr Áslákssonar. S. 182).
14. Я выставлю против тебя кого-нибудь из моих людей, чтобы вы с ним вступили в состязание – поскольку Олав сразу же отказывается от своего намерения и самолично принимает участие в соревновании, есть все основания считать это заявление рудиментом истории, послужившей образцом для "Пряди об Эйндриди": в рассказе о Хеминге конунг Харальд вступает в состязание в плавании лишь после того, как главный герой побеждает в этом искусстве выставленного против него дружинника.
15. После этого они пошли на берег – в отличие от "Пряди о Хеминге", где состязания героев начинаются со стрельбы из лука (т.е. центрального эпизода лежащей в ее основе легенды о метком стрелке), автор "Пряди об Эйндриди" передвигает на первое место соревнование в плавании.
16. Никто не ведал, что сталось с Эйндриди, и ни один человек не осмеливался спросить об этом конунга – в аналогичном эпизоде "Пряди о Хеминге" конунг Харальд всплывает на поверхность только с наступлением темноты, а ничем не мотивированная в нашей истории боязнь окружающих задать государю вопрос об участи его противника объясняется в ней тем, что конунг по окончании состязания пребывал в сильном гневе, каковой у него неизменно вызывал каждый новый успех его оппонента. Оплакиваемый отцом Хеминг неожиданно входит в дом, когда все уже отчаялись увидеть его живым и Харальд успел усесться за вечернюю трапезу, причем герой кладет на колени конунгу ранее висевший у того на шее нож, которым он завладел во время их единоборства в морской пучине, – свидетельство его победы над норвежским правителем.
17. Восседал на спине большущего тюленя – в "Пряди о Хеминге" этот мотив отсутствует, и тем не менее автор рассказа об Эйндриди, по всей видимости, позаимствовал его из одной из устных версий все той же легенды. От начала XVIII в. сохранились сведения о некогда бытовавшей и ныне утраченной норвежской балладе (Torfaeus. Historia rerum Norvegicarum. Copenhagen, 1711. Bd. III. S. 371), в которой и главный персонаж, и его противник-конунг во время состязания в плавании меняли свой облик (конунг превращался в кита, а Хеминг – в рыбу). Подобного рода превращения участников морских сражений и поединков обычны в так называемых сагах о древних временах, в которых встречается и немало других элементов сказочной фантастики, однако им заведомо не могло найтись места в претендовавшей на историчность королевской саге, вследствие чего этот гротескный мотив по необходимости должен был подвергнуться рационализации: герой в облике морского зверя трансформировался в героя, оседлавшего морского зверя.
18. До того обессилел, что не мог больше справляться сам, и тогда конунг, увидев это, подплыл к нему и помог ему выбраться на берег – в истории о Хеминге выбивается из сил и доставляется соперником на берег вовсе не центральный персонаж пряди, но его противник, Николас сын Торберга (единственный из дружинников Харальда Сурового, решившийся соревноваться с Хемингом), и только после того, как он выходит из игры, в состязание вступает сам конунг. Автор "Пряди об Эйндриди" меняет местами действующих лиц и передвигает начальный эпизод состязания в плавании в его финал, преследуя очевидную цель: лишить героя рассказа победы.
19. Обе стрелы стояли теперь в мишени одна в другой – изображая предваряющие выстрел по живой мишени состязания героев в стрельбе из лука, автор пряди элиминирует ряд этапов соревнования, описанных в "Пряди о Хеминге" (стрельбу по рукояти ножа, метание копья и др.), сохраняя лишь тот эпизод, где посланная Эйндриди стрела вонзается в стрелу, выпущенную конунгом. Вполне возможно, однако, что в данном случае (как и в эпизоде с появлением Эйндриди верхом на тюлене), помимо книжной версии легенды о Хеминге, рассказчик использовал и известные ему устные сказания о том же герое: в "Пряди о Хеминге" противники стреляют не по плоской мишени, но целятся в древко воткнутого в землю копья. В результате ближайшую аналогию к описанию состязания Олава и Эйндриди мы находим не в скандинавских источниках, но в "Айвенго" (гл. 13), где вольный стрелок Локсли аналогичным образом демонстрирует свое превосходство над лесничим Хубертом. Разительное сходство сцены из древнеисландской пряди с соответствующей сценой романа Вальтера Скотта едва ли объясняется простой случайностью, поскольку в основу обеих были положены одни и те же мотивы древней легенды о метком стрелке, почерпнутые английским романистом из баллад о Робине Гуде, а опередившим его без малого на шестьсот лет скандинавским сочинителем рассказа об Эйндриди – из сказаний о Хеминге Аслакссоне, однако и в том и в другом случае в конечном счете, по-видимому, восходившие к общегерманской традиции о лучнике Эгиле (см. вступительную статью). Что же касается этого последнего, то в единственном сохранившемся рассказе о нем в норвежской "Саге о Тидреке Бернском" излагается лишь центральный эпизод легенды, но тем не менее упоминаются и некие предварительные испытания: говорится, что конунг Нидунг, прежде чем приказать Эгилю выстрелить в яблоко, лежащее на голове его трехлетнего сына, заставлял его всячески демонстрировать свое искусство. Саксон же, в отличие от уже упомянутых вариантов легенды, начинает рассказ непосредственно с сообщения о полученном Токо жестоком распоряжении "нечестивого" государя.
20. Конунг приказал принести шахматную фигуру и поставить ее мальчику на голову – hneftafl – по всей видимости, имеются в виду фигуры, использовавшиеся в игре в так называемые тавлеи, напоминающей игру в шахматы (наряду с описаниями этой игры в сагах – в ней также участвовали два игрока, один из которых наступал белыми, а другой оборонялся красными фигурами, – до нас дошли и относящиеся к XII в. резные шахматы, найденные на одном из островов Гебридского архипелага, см. рис. 3). Поскольку здесь, как и в истории о Хеминге, состязание в стрельбе из лука происходит в лесу, все без исключения исследователи пряди отмечают неуместность замены фигурировавшего в этом рассказе ореха на тавлею. Действительно, в "Пряди о Хеминге" сцена, в которой герой под угрозой смерти вынужден подвергнуть опасности жизнь своего родича, получает более естественную мотивацию: конунг в ходе соревнования срезает стрелой тонкую веточку, а Хеминг, проявляя еще большее искусство, в ответ пронзает стрелой висящий на дереве орех, после чего разгневанный король велит ему сбить стрелой другой орех, положенный на голову его брата Бьёрна, в случае промаха угрожая Хемингу расправой. Таким образом, выбор места действия и характер предшествующих состязаний между Хемингом и Харальдом влекут за собой замену первоначальной мишени (яблока), сохраняющейся во всех прочих вариантах легенды о метком стрелке на более подходящий "лесной плод". Еще одна замена – сына на младшего брата (в "Пряди об Эйндриди" он превращается в малолетнего любимого племянника героя), очевидно, обусловлена молодостью главных персонажей обеих историй.
21. Я отомщу, если мальчику будет нанесено увечье – мотив замышляемой стрелком мести правителю в случае ранения или гибели мальчика присутствует во всех вариантах легенды (кроме английской баллады об Уильямс Клаудесли, где предложение пронзить стрелой яблоко на голове сына исходит не от короля, а от самого отца), но только в "Пряди об Эйндриди" герой заранее предупреждает своего противника о возможной расплате. Хотя стрелку неизменно разрешается сделать всего один выстрел, и Эгиль в "Саге о Тидреке", и Токо в рассказе Саксона, вынимают из колчана по три стрелы и после успешно выдержанного испытания смело объявляют королю, что, промахнись они, "лишние" стрелы предназначались бы ему. Знаменательно, что ни у одного из правителей в ранних версиях легенды подобная откровенность не вызывает гнева, даже напротив: конунг Нидунг остается доволен ответом Эгиля. Впервые репрессиям за аналогичное признание подвергаются Вильгельм Телль и гольштинский стрелок Хеннинг Вульф, предание о котором было записано лишь в конце XVIII в. (в имени этого героя явно просматривается его норвежский легендарный прототип – Хеминг, реальный же его прототип в 70-е годы XV в. поднял восстание против датского короля Кристиана I; по сообщению Якоба Гримма, в церкви в Вевельсфлете в Гольштейне, где находится фамильный склеп рода Вульфов, сохранилось изображение рыцаря, пронзающего стрелой яблоко на голове маленького мальчика, другую стрелу рыцарь держит во рту). В обоих случаях бесстрашное заявление стрелка дает толчок дальнейшим событиям: в конечном счете именно оно влечет за собой месть Телля ландфохту Геслеру, оно же приводит к изгнанию и гибели второго героя (тогда как в более ранних вариантах легенды – историях Токо и Хеминга, каждый из которых впоследствии также сводит счеты с жестоким правителем, месть вообще не связана с эпизодом стрельбы из лука). В отличие от этих историй, в "Пряди о Хеминге" упоминание о лишних стрелах отсутствует, однако есть все основания усматривать рефлексы этого мотива в обращенной к конунгу просьбе Хеминга встать рядом с его братом, чтобы самому проследить за тем, попал ли он в цель, а также в благоразумном отказе Харальда удовлетворить это желание стрелка. Однако имеются и прямые свидетельства того, что мотив готовящейся мести изначально присутствовал и в легенде о Хеминге, – фарерская и норвежская баллады, где наличествуют все три традиционные "слагаемые" этого мотива: припасенная на случай промаха стрела, вопрос конунга о ее назначении и ответное заявление героя о готовности на месте сразить своего обидчика.
22. Чтобы мальчик не смог шевельнуть головой, когда услышит, как свистит стрела – принимаемые меры предосторожности – еще один традиционный мотив легенды о метком стрелке – описываются в "Пряди об Эйндриди" более обстоятельно, чем в других ее вариантах, видимо потому, что королю действительно не безразлична судьба ребенка, и, кроме того, только здесь он намерен сам рискнуть, сделав первый выстрел (тогда как в прочих версиях использование мальчика в качестве мишени – вообще не элемент состязания, но испытание или – как в случаях Телля и Хеннинга Вульфа – наказание, от которого герой может уклониться лишь ценой собственной жизни). В легенде о Телле мальчик отказывается от того, чтобы ему завязали глаза и привязали к дереву, заверяя, что не испугается стрелы отца. Хеминг, перед тем как выстрелить, всего лишь спрашивает брата, сможет ли тот стоять не шевелясь и, получив утвердительный ответ, выпускает стрелу в орех. В "Деяниях датчан" Токо просит сына со всем возможным спокойствием воспринять свист летящей стрелы и отворачивает его голову, дабы его не испугал ее вид. То же самое делает и Уильям Клаудесли. Если предположение Хойслера имеет под собой почву и подвиги этого героя английской баллады были унаследованы им от его древнейшего прототипа – Эгиля, сказание о последнем также должно было включать в себя этот мотив, однако в единственном известном эпизоде с его участием (в Саге о Тидреке) вообще ничего не говорится о приготовлениях к выстрелу.
23. Он перекрестился и перед тем, как выпустить стрелу, осенил крестным знаменьем ее наконечник – совершение всех этих действий святым королем, несомненно, должно было служить залогом того, что мальчик останется невредим. Вероятно поэтому, полученная им тем не менее царапина не воспринимается Эйндриди как увечье, и этот совершенно новый в контексте легенды о метком стрелке мотив (во всех прочих ее вариантах дело обходится без кровопролития) вводится автором пряди единственно для того, чтобы победа в состязании не досталась ни одному из его участников. О приготовлениях к выстрелу сообщается и в "Пряди о Хеминге", где говорится, что перед тем, как выпустить стрелу, герой осеняет себя крестом. В "Саге о Тидреке" Эгиль предварительно проверяет наконечники всех трех вынутых им стрел.
24. С не меньшим проворством, чем на земле, играя тремя кинжалами – по всей видимости, в предшествующей сцене, где описывается, как конунг и Эйндриди состязаются на суше, – пропуск: в ней упоминается только о двух кинжалах. Согласно редакции пряди в "Большой саге об Олаве Трюггвасоне", первоначально каждому из игроков дают по два кинжала, но затем говорится, что после того, как они одинаково успешно жонглируют ими некоторое время, им приносят по три кинжала; когда же и этот этап не приносит победы ни одному из соревнующихся, они отправляются на корабль. Состязание, таким образом, проходит здесь в четыре "тура".
25. Божьи ангелы не перенесут меня по воздуху, как вас – в редакции пряди в "Большой саге об Олаве Трюггвасоне" эта фраза отсутствует.
26. Все считали Эйндриди достойнейшим человеком – в "Большой саге об Олаве Трюггвасоне" рассказ имеет иную концовку. Вслед за сообщением о том, что герой поехал вместе с конунгом в Нидарос, сказано: "и некоторые люди говорят, что он был вместе с Олавом конунгом на Змее (королевском корабле. – Е. Г.) и пал там" (Ólafs saga Tryggvasonar en mesta. Bd. II. S. 228).
КОММЕНТАРИИ
"Прядь об Эйндриди Широкостопом" (Eindriða þáttr ilbreiðs) сохранилась исключительно в составе жизнеописаний Олава Трюггвасона и известна в двух весьма незначительно различающихся редакциях. Первая включена в созданную в начале XIV в. так называемую "Большую сагу об Олаве Трюггвасоне" (изд.: Ólafs saga Tryggvasonar en mesta / Udg. Ólafur Halldórsson. Kobenhavn, 1961. Vol. 2. S. 214-228), вторая – в относящееся к последней четверти XIV в. обширное собрание саг о норвежских королях "Flateyarbok" – "Книга с Плоского Острова" (изд.: Flateyarbok. En samling af norske konge-sagaer med indskudte mindre fortaellinger. Christiania, 1860-1868. Bd. I. S. 456-464).
Перевод этой второй пряди в настоящей публикации выполнен по изд.: Fornar smasögur úr Noregs konunga sögum / Ed. E. Gardiner. Reykjavík, 1949. Bls. 89-101.
* * *
Eindriða þáttr ilbreiðs
Перевод с древнеисландского и комментарии: Е. А. Гуревич.
Источник: Одиссей. Человек в истории. 2004. – М.: Наука, 2004. Текст взят с сайта Северная слава.
|
|
