|
Эгир, которого иначе называют Ѓимир, наварил для асов пива, когда он раздобыл большой котел, как об этом только что рассказано. На этот пир явился Один и жена его Фригг; Торр не пришел, потому что находился на Востоке. Сиф была там, жена Торра; Браги, и жена его Идун. Тир был там; он был однорукий, Волк Фенрир откусил ему руку, когда его связали. Там был Нйордр и жена его Скади; Фреир и Фрейа; и Видарр, сын Одина. Был там Локи; и служители Фреира Биггвир и Бейла. Много асов и альфов находилось там.
У Эгира было двое служителей: Фимафенгр и Эльдир. Вместо огня сияющее золото служило для освещения. Пиво само разносилось гостям. И было там великое урочище мира.
Гости с похвалой говорили, какие у Эгира хорошие слуги. Локи не хотел этого слышать, и убил Фимафенгра. Тогда боги стали потрясать щитами против Локи, закричали на него и изгнали его прочь в лес. А сами вернулись опять на пир. Локи возвратился снова и встретил у входа Эльдира.
Раньше, чем ступишь вперед ты на шаг,
Эльдир, мне отповедь дай:
О чем говорят там, пируя, за брагой
Дела свои славят, отвагою хвалятся
Никто среди асов и альфов у Эгира
Добром не помянет тебя.
Мне надо пойти в обиталище Эгира, –
На праздничный пир посмотреть.
Раздор и досаду гостям принесу я,
Желчью приправлю им праздничный мед.
Если в чертоги ты Эгира явишься,
Злыми словами язвить – то, поверь мне,
Эльдир, ты знаешь, что если начнется
Словесная схватка у нас –
Всегда над тобой одержу я победу,
Сколько бы ты ни болтал.
После этого Локи вошел в чертог. Но когда находившиеся там увидели, кто пришел, то все они замолчали.
В гости к богам совершил издалека
Лоптр утомительный путь;
Жаждущий гость ожидает, чтоб дали
Что вы примолкли все, смелые боги –
Слова не слышно от вас?
Уделите мне место и меду налейте;
Иль велите отсюда уйти.
Ни места, ни меду у асов за пиром
Не будет тебе никогда!
Известно богам, что не всякому гостю
Среди них подобает здесь быть.
Один, ты помнишь, как в древнюю пору
Кровного братства обряд нас связал?
Пива клялся ты не пить, если чаша
Не будет и мне подана.
Встань же ты, Видарр! Родителю Волка
Место за пиром свое уступи.
Пусть только боги избавлены будут
Тогда Видарр встал и налил Локи меду; но прежде чем выпить, тот обратился к асам:
Во здравье богам! во здравье богиням!
Слава всем асам святым!
Лишь одному не во здравье пью: Браги,
Что здесь сидит на скамье.
Меч и коня – из того, что имею –
С радостью я, чтоб не сеял ты распри.
Отколь у тебя будут кони и кольца?
Битвы добыча не для тебя!
Из всех здесь пирующих асов и альфов
Ты, Браги, всех менее храбр:
От боя ты живо бежишь.
Если б встретились мы за оградой двора,
А не в доме у Эгира здесь –
Твою голову скоро я нес бы в руках:
То была бы отплата за ложь.
Как отважен ты, сидя! Но в схватку ты, Браги,
Не спешишь, украшенье скамьи!
Если гневен твой дух, начинай поединок:
Мало тот медлит, кто смел.
Браги, вспомни, прошу я, что родичем кровным
Стал асам чрез Одина он.
Не заводи с ним враждебного спора
Идун, молчи! Из богинь ты всех чаще
Жаждешь объятий мужей:
Ты решилась обнять белоснежной рукою
И того, кем твой брат был убить.
Оскорблять не желала я Локи словами
Браги смирить, возбужденного брагою,
Я хотела, чтоб бою не быть.
Напрасно вы, асы, затеяли оба
Друг друга словами язвить!
Давно мы все знаем, что Локи насмешник,
Ругатель и враг всех богов.
Молчи ты, Гефион! Перед богами
Напомню я, кто твои ласки купил:
Дал русый пришелец тебе украшенья –
И, за них, между бедер лежал у тебя.
Видно ты, Локи, разум теряешь,
Что Гефион смеешь так дерзко сердить!
Судеб мировых ей заветы известны,
Не меньше, чем мне самому.
Один, молчи! Ты часто нечестно
Жребий решаешь в сраженьях мужей.
Не раз ты дарил не тому, кому надо –
Если и правда, что трусу не раз я
В битве победу дарил, –
То ты восемь зим был в мире подземном;
Там, как служанка, доил ты коров;
Даже детей ты родил тогда,
В женском обличьи являясь.
Ты, Один, когда-то на острове Самсей,
Говорят, волхвовал словно ведьма;
Ходил ты, колдуя, из дома в дом –
В женском обличьи являясь.
Молчали б вы лучше о том, что случилось
Давних тех дел не касайтесь в беседе,
Незачем нынче о них вспоминать.
Фригг, замолчи! Ты Фйоргина дочка
И распутна ты с давних пор.
Видрир твой муж, но звала Ве и Вили
Ты обоих в объятья к себе.
Когда бы со мною теперь находился
Сын здесь такой, каким Бальдр мой был,
Не удалось бы, озлобленный Локи,
Видно, хочешь ты, Фригг, чтоб еще говорил
О делах своих пагубных Локи:
Я виной тому был, что ты более Бальдра
Не увидишь в чертоге златом.
Обезумел ты, Локи, что делом позорным
Похваляться ты вздумал здесь вслух!
Фригг ведь знает давно все минувшие судьбы –
Хоть сама и не молвит о том.
Фрейа, молчи! Я насквозь тебя вижу.
За тобою немало грехов:
Ни единого нет здесь средь асов и альфов,
Кто б любовником не был тебе.
Лжив твой язык, но в грядущем, надеюсь я,
Доведет он тебя до беды.
И богов и богинь прогневил ты довольно;
Не со смехом пойдешь ты домой!
Фрейа, молчи! Ты колдунья недобрая,
И распутством запятнана ты!
Тебя раз на постели у брата застали;
Там, говорят, ты пердела тогда.
Не большая беда, если женщина вздумает
С возлюбленным ложе делить;
Но дивлюсь я, что ас к нам являться решается,
Который как женщина жил и рожал.
Нйордр, замолчи! Ты от ванов заложником
Был послан к богам на восток.
Для мочи непотребною чашей, несчастный,
Ѓимира ты дочерям послужил.
Искупился полон мой, хоть послан в заложники
Я когда-то и был на восток:
Сын бессмертный мне дан, всеми в мире любимый,
Среди асов он первый теперь.
Нйордр, умерь свою гордость! Скрывать не намерен
Я того, что мне слышать пришлось:
Прижил с кровной сестрою ты храброго сына, –
Ты гордиться не должен бы им!
Фреир лучший из всех среди славных героев
В чертогах могучих богов;
Никогда не обидел он девы иль женщины,
Связанных он избавляет от уз.
Тир, замолчи! никогда не годился ты
В посредники споров и распрь.
Вспомнить радостно мне, как отгрыз тебе руку
Фенрир в минувшие дни.
Я руку утратил, ты грозного Волка –
Обоим ущерб нам с тобой!
Да и Волку не весело: должен он, связанный,
Ждать, чтоб гибель настала богов.
Тир, замолчи! Когда-то случилось,
Что сын от меня у жены твоей был:
Ты ничем не расчелся со мной за бесчестье,
Примирился, презренный, ты с ним!
Близ устья реки будет в узах враг асов –
Пока не придет разрушения день.
Сам окажешься скоро в оковах ты, если
Не станешь, несчастий зачинщик, молчать!
Золотом добыл ты Гимира дочку
И выдал на выкуп свой меч:
Когда Муспелля рать через Мирквидр поедет –
Нечем будет с ней биться тебе.
Если б родом я равен был Ингунар-Фреиру
И первое место, как он, занимал –
Перебил бы я крылья вороне проклятой,
Раздробил бы все кости, за карканье, ей.
Какого еще человечишку вижу я,
Что тявкает тут и виляет хвостом?
Весь день докучаешь речами ты Фреиру,
Иль за мельничным камнем шумишь.
Биггвир мне имя. За ловкость прославлен
Здесь находясь, я в праве гордиться –
Гость я в чертоге богов.
Биггвир, молчи! Не тебе подобает
Под столами в соломе ты прятаться ловок,
Когда бьются в сраженьи мужи.
Смысла лишился, с ума ли сошел ты,
Локи, что брани не бросил еще?
Многие, выпив не в меру, не могут
Ѓеймдалльр, замолчи! Обречен изначала
В стуже и в сырости стоя на страже,
Должен ты бдеть за богов.
В духе ты, Локи – но станешь недолго
Здесь весело хвост распускать!
Скоро ты будешь прикован, кишками
Из тела холодного сына, к скале.
Если прикован я буду, кишками
Из тела холодного сына, к скале –
Знай, что последним и первым был Локи
Среди тех, кем Тйацци убит.
Если последним и первым был Локи
Среди тех, кем Тйацци убит –
Знай, что тебе лишь на пагубу будут
Всегда в моем доме радеть!
Ласковей с сыном Лауфейи была ты,
Когда Локи звала ты на ложе к себе.
Вспомнить надо о том, раз уж начали счет мы
Непохвальным деяньям своим!
Тогда выступила вперед Сиф, и поднесла Локи меду в хрустальном сосуде, и сказала:
Привет тебе, Локи! в знак мира прими ты
С медом старым хрустальный сосуд,
Чтоб из всех, здесь сидящих, меня лишь единой
Не порочили речи твои!
Локи взял кубок, выпил мед и сказал:
Я тебя не бранил, оттого что скромна ты
И всегда ты чуждалась мужей;
Но один мне известен, с которым когда-то
Долг нарушила брачный и ты.
[И возлюбленным тем был злой Локи.]
Горы дрожат: это Торр приближается, –
Замолчать он принудит ругателя наглого,
Что бессмертных и смертных язвит.
Бейла, молчи! Подруга ты Биггвира;
Мне известно, какая ты тварь!
Никогда не видали здесь боги рабыни
Гнусней и грязнее тебя.
Мерзкий, уймись! Или мощный мой молот,
Мйольнир, немым тебя сделает в миг!
Скалу твоих плеч без труда отрублю я,
И с жизнью расстанешься ты.
Прибыл Громовник, Земли сын великий.
Торр, что грозишь ты мне так?
Настанет твой час, и отступишь пред Волком ты,
Что Властителя битв истребит.
Мерзкий, уймись! Или мощный мой молот,
Мйольнир, немым тебя сделает в миг!
Тебя далеко на восток я закину –
Никому не найти тебя там!
Некстати ты стал вспоминать о востоке:
Не к чести себе отличался ты там!
Сидел Громовик чуть живой в рукавице –
Сам с перепугу не помнил, кто он.
Мерзкий, уймись! Или мощный мой молот,
Мйольнир, немым тебя сделает в миг!
Удел твой решит сокрушитель Ѓрунгнира,
Расколет все кости твои.
Еще долго на свете прожить я надеюсь,
Хоть молот ты свой надо мной и занес.
Помнишь, Торр, как не мог сумку Скримира вскрыть ты?
Не смог ты добраться тогда до еды.
[И от голоду чуть не погиб.]
Мерзкий, уймись! или мощный мой молот,
Мйольнир, немым тебя сделает в миг!
Пошлет тебя в Ѓэль сокрушитель Ѓрунгнира,
В вечную ночь к неживым.
Богам и потомкам богов говорил я
Все то, что хотел им сказать.
Тебе одному я теперь уступаю:
Я знаю, что бой по тебе.
Эгир, пива запас ты, но пира отныне
Не устроишь ты здесь никогда!
Пусть чертог твой сгорит и добро твое тоже,
Все богатство погубит огонь,
Твою спину пусть пламя спалит!
[После этого Локи скрылся, приняв образ лосося, в водопаде Франангр. Там боги изловили его. Он был связан при помощи кишок его сына Нарви (убитого богами); а сын его Вали превращен был в волка. Скади взяла ядовитую змею и прикрепила ее над головою Локи, так что яд (из змеиной пасти) падал ему на лицо. Сигин, жена Локи, села возле него и подставляла чашу под падавший яд. Когда чаша наполнялась, она выливала ее содержимое, и яд в это время падал на Локи. Тогда он бился так сильно, что горы дрожали. И это было названо землетрясением.]
Проза. Ѓимир, морское божество, не тождествен с исполином Ѓимиром.
Торр находился на Востоке, где он, как обычно, воевал с исполинами.
Именам Фимафенгр и Эльдир не приписывается символического значения, но оба они связаны со стихиею огня.
сияющее золото в чертоге морского бога – фосфорическое свечение моря.
урочище мира, griþastaþr, место, где никого нельзя было убить, даже преступника. См. "Песнь о Путнике", общие замечания в конце; о богах и богинях см. примечания к тексту стихов, также указатель имев.
потрясать щитами. Грозить ему мечами или копьями они не хотели, чтобы не нарушать священного мира чертога.
6, II Лоптр – одно из имен Локи. Означает оно собственно "воздух" и характеризует Локи, как бога теплого, приносящего таянье ветра.
(8) Браги – бог песни, один из позднейших образов скандинавской мифологии (быть может, обязанный своим происхождением обоготворению исторической личности древнего скальда Браги, сына Бодди). В сагах (Sn. Ed.) он фигурирует в качестве сына Одина и "длиннобородого аса". Супруга его Идун, богиня вечной юности, в чем, быть может, надо видеть символизацию бессмертия поэтического творчества.
Образ Браги – искусственный; в народном представлении богом песен является сам Один и остается представителем этого искусства даже при наличности позднейшей фигуры Браги.
В мифах не сохранилось ничего, могущего свидетельствовать о справедливости обвинений Локи по его адресу.
(9) Обряд кровного братства – древнегерманский обычай дружеского союза между двумя воинами. Внешним образом заключение союза выражалось обыкновенно в том, что заключавшие его, став под приподнятый на копьях кусок дерна, надрезали себе руки (мечом) и давали крови вместе стекать в след, сделанный их ногами; впоследствии также смешивали кровь в одном сосуде (роге) с медом или пивом, который и осушали пополам. Обряд сопровождался принесением друг другу клятвы в верности. По большей части при этом обменивались дарами (оружием, кольцами, запястьями, иногда разрубленными пополам, при чем каждый брал себе половину). Связанные таким обрядом люди становились друг другу ближе, чем кровные родичи: ради названного брата надлежало жертвовать всем наиболее дорогим, имуществом и жизнью. В сказаниях есть упоминания о том, что названный брат иногда заживо давал себя погребать вместе с умершим братом. Аналогичные обряды побратимства существовали в древности у многих народов и удержались даже в христианскую пору. На Руси в старину названные братья менялись нательными крестами. С.
10, I Видарр – сын Одина, бог лесов, по прозванию "молчаливый ас". О нем сохранилось мало сведений. Важнейшее из них: Видарр при кончине мира отомстит за смерть Одина, убив волка Фенрира.
10, I Родителю Волка – т. е. чудовищного волка Фенрира, которого родила от Локи исполинша Ангрбода.
(16) Идун – богиня юности; она растит в своем саду чудесные плоды (яблоки), благодаря которым вкушающие их боги не стареются, а сохраняют, каждый, тот возраст, который присущ природе каждого из них: Фреир цветущий юноша, Один зрелый муж, и т. д.
Супругою Браги Идун стала вероятно лишь в позднейших мифах.
(19) Гефион. В песнях Эдды нигде больше нет упоминания о ней. В Снорровой Эдде она рисуется девственной богиней, принимающей к себе по смерти земных дев (Gylfag. 26). Возможно, что ее образ первоначально сливался с образом Фригг.
20, III Миф, к которому относится это обвинение Локи, не сохранился. Аналогичный мотив имеется в сказании об ожерельи Фрейи; оно было выковано четырьмя карлами Брисингами, потребовавшими от Фрейи, чтобы она, в уплату за ожерелье, провела по ночи с каждым из них. Несомненно, однако, что русый (в подлиннике hvítr – белый, белокурый) пришелец, купивший ласки Гефионь, не мог быть карлом: во всех сказаниях карлы всегда обладают темными волосами и землистым цветом кожи. Вряд ли поэтому можно предполагать, как это делает Геринг, что обвинение относится к видоизмененному рассказу об ожерельи Фрейи. С.
23, I, II Надо помнить, что, согласно скандинавскому верованию, никакой бог – следовательно, и Один – не мог идти наперекор решению мировой Судьбы, предустановившей участь всего живущего. Даровать кому-либо победу Один мог только в том случае, если это не противоречило заветам Норн, вещих дев Судьбы. Весьма вероятно поэтому, что Одину вовсе не по своей воле случалось даровать победу недостойному. В этой песни Локи несколько раз указывает в позорящем смысле на такие обстоятельства, в которых совершенно неповинны те, кого они касаются. С.
23, IV, V Миф, о котором здесь идет речь, не сохранился. Во всяком случае, пребывание Локи под землею обозначает подземную деятельность вулканических сил. Объяснение Геринга, что женский образ присвоен Локи вследствие плодотворных свойств подземного огня, вызывающего к жизни растительность – представляется мне натянутым; в особенности в виду того, что это не единственный миф, где Локи является в образе существа женского рода.
Неясно, что подразумевается под коровами, которых Локи доил под землею. Предполагается, что речь идет о горячих ключах.
Что касается до вопроса о детях, рожденных Локи, то я решительно не могу согласиться с замечанием Геринга, будто бы только о коне Слейпнире известно, что Локи родил его. В "Песни о Ѓиндле" строф. 43, III, IV – если понимать эту строфу так, как переводить ее сам Геринг – имеется совершенно определенное и ясное указание на то, что Локи и помимо Слейпнира производил на свет потомство путем беременности (kviþogr!) и рожденья. – Интересно, что в одном из ведийских мифов Индра оказывается женщиною (См. Lang. о. с.).
24, III, IV. Из слов Локи вряд ли дозволительно заключить, что Один принимал женский образ. По всей вероятности, эго просто софизм со стороны Локи. В ответ на обвинение, что он рожал детей, как это делают женщины, он возражает: "А ты занимался колдовством, как это делают женщины". В тогдашнем представлении, женщины являлись по преимуществу искусницами в колдовстве ("Прор. Пров." 22). С.
26, I Более точно об отце Фригг ничего неизвестно.
26, III, IV Видрир – название Одина. В одном сказании (Ynglingasaga) есть указание, что во время продолжительного отсутствия Одина Фригг становилась (последовательно) женою братьев его Вили и Ве. Весьма вероятно, однако, что оба эти лица – только "гипостазированные" образы самого Одина, лишь впоследствии ставшие самостоятельными божествами. Быть может, дело обстояло так и в глазах автора песни – и упрек Локи является таким же софизмом, как многие выступления его против богов.
27, II Бальдр – сын Одина и Фригг; кроткий, благой весенний бог. Локи убил Бальдра, направив на него оружие из рук слепого Ѓодра (см. "Песнь о Путнике").
(29, 30) Фрейа – дочь Нйордра, сестра Фреира. В обычном представлении – богиня любви. Судя по указаниям различных мифов, можно думать, что по отношению к ней обвинение Локи является лишь умеренно-сильною гиперболой.
(Сравн. "Песнь о Ѓиндле" стрф. 47, 48).
32, III В мифах нет указания на любовную связь между Фреиром и его сестрой. В виду этого, и в особенности в виду того, что Локи не обращается к Фреиру (в ответ на слова Нйордра и Тира о безупречности этого бога) с соответствующим обвинением, – я думаю, руководясь аналогичными мифическими мотивами, что в упреке Локи подразумевается не кровосмешение, а лишь попытка со стороны Фрейи обольстить (обманом) брата. С.
34, II После войны асов с ванами, последние отправили Нйордра заложником к богам.
34, III, IV дочери Ѓимира (зимнего исполина, властителя льдов) – это горные ледники, с которых потоки тающих снегов текут в море, олицетворяемое в данном случае водяным божеством Нйордром что подает повод для оскорбительной метафоры Локи.
35, III Речь идет о Фреире, светлом божестве летнего солнца, плодородия и благополучия.
35, IV теперь. Этого слова нет в подлиннике, но мною оно прибавлено сознательно, в дополнение к высказываемой Нйордром мысли, так как – и в представлении автора песни – Фреир является первым из асов лишь после смерти Бальдра, лучшего из всех. (Фреир во многих отношениях близок к образу Бальдра и отчасти заступает, после гибели последнего, его место в скандинавском пантеоне.) В этом смысле я и делаю – как мне кажется, вполне в духе Эдды – прибавку "теперь". С.
36, III Фреир и Фрейа оба рождены от союза Нйордра с его сестрою, до его пребывания у асов.
(38) В качестве бога войны, Тир, разумеется, не может годиться "в посредники споров и распрь". (Как наивно выражается автор Gylfag, "о нем нельзя утверждать, чтобы он был склонен водворять мир между людьми". Sn. Ed. Gylf. 25)
Руку Тир утратил при следующих обстоятельствах. Боги хотели связать чудовищного волка Фенрира (сына Локи) и уже дважды убеждали его дать себя связать – под тем предлогом, чтобы доставить ему повод похвалиться своею силою – но оба раза он, без труда, освобождался от надетых на него уз. В третий раз боги принесли для него волшебные путы Глейпнир, изготовленные подземными карлами по желанию Одина – и отличавшиеся, при кажущейся тонкости, несокрушимою крепостью. Вид Глейпнира однако внушил подозрения Фенриру; и он согласился дать себя связать лишь на том условии, чтобы кто-нибудь из асов положил свою руку ему в пасть – в залог того, что боги освободят его, если он не будет в силах справиться с Глейпниром. Тогда Тир положил руку в пасть волка. Фенрир действительно не смог освободиться от волшебных уз; и, увидев себя побежденным, откусил руку Тиру.
Фенрир освободится от своих уз лишь при кончине мира, чтобы в числе прочих противников богов вступить с ними в последний бой; ему суждено поглотить Одина, Властителя богов.
(40) Нигде не указано, кто была жена Тира, и действительно ли Локи был ее любовником.
41, I Фенрир лежит связанный близ устья реки Ван.
42, I жена Фреира – Гердр, дочь исполина Гимира (Gymir, не смешивать со Ѓимиром, Hymir, убитым Торром). Фреир отдал свой чудесный меч служителю своему Скирниру, посылая его сватом к Гердр; но неизвестно, каким образом ему пришлось окончательно расстаться с этим мечем.
42, III "Муспелля рать" – воинство огненных духов, враждебных богам, обитателей огненного мира Муспелльсгейма. Когда настанет гибель богов, это воинство, во главе с Суртром, возьмет приступом крепость богов.
Мирквидр – "темный лес", – пограничная область, отделяющая Муспелльсгейм от владений богов.
(43) Биггвир – служитель Фреира; по-видимому, земной человек (во всяком случае, не бог).
43, I Ингунар – производное от женского имени Ингун; вероятно, это было имя матери Фреира. Возможно, однако, что это только искажение имени "Ингви", иногда дававшегося Фреиру, и именно в двойной форме: Ингви-Фреир. (Геринг.)
43, III вороне. Именно вороне, а не "ворону", как мог бы предположить читатель, незнакомый с германским представлением о вороне. Ворон, вещая птица Одина, считался счастливым предзнаменованием – и никого нельзя было назвать "вороном" в порицательном смысле. С.
44, IV Верчение мельницы – рабское занятие.
46, III Пол в жилище часто устилался соломой.
48, III Ѓеймдалльр – небесный страж богов.
(49) Скади, дочь исполина Тйацци, похитившего однажды богиню Идун. В этом похищении исполину помог Локи; и он же затем, повинуясь воле богов, освободил Идун из плена и возвратил ее в Асгард, причем пустившийся в погоню Тйацци попал во власть своих врагов и был убит асами. Чтобы вознаградить Скади, потребовавшую от богов расплаты за отца, асы предложили ей взять себе в мужья одного из них. Этим мужем стал Нйордр. Было установлено, что три месяца в году Скади должна проводить во владениях своего мужа, у моря; остальные же девять месяцев Нйордр в свою очередь должен жить в горах в наследных владениях дочери исполина.
49, III, IV Когда боги привязали Локи к скалам, они употребили для этого кишки его убитого сына Нарви, превратившиеся в железные путы.
(52) Нигде в другом месте нет указаний на любовную связь Локи со Скади.
Проза: Сиф – жена Торра, олицетворение земного плодородия. От Торра у нее родилась дочь Трудр ("Сила"), вероятно тождественная с одноименной валькирией, и сыновья Моди и Магни. Сыном ее от другого брака был бог Улльр, покровитель охоты, бега на лыжах, а также поединков. Кто его отец, первый муж Сиф – неизвестно.
(54) Строка, называющая самого Локи любовником Сиф, считается позднейшею вставкою. Определенных указаний на это нет, если не считать сведения, что Локи однажды "коварно обрезал у Сиф ее золотые волосы" (Sn. E. Skaldsk). Заключение Геринга, на основании этой фразы, что Локи – "который мог обрезать ее волосы только во время сна" – действительно должен был быть ее любовником, – не представляется вполне убедительным. Во-первых, такой мастер по части всевозможных хитрых проделок, как Локи, свободно мог найти способ обрезать волосы Сиф и не "во время сна"; во-вторых, и допуская, что он "во время сна" это сделал – вовсе еще не обязательно признать, что он сделал это в качестве ее любовника. Рассказывается же о том, как Локи похитил – именно во время сна – ожерелье у Фрейи, и достиг этого вовсе не тем, чтобы попасть на ее ложе в качестве любовника – но превратился для этой цели в блоху. С.
57, III "Скала плеч" – голова.
58, III Волк Фенрир при кончине мира пожрет Одина.
59, III На восток – в царство исполинов.
(60) Эпизод, о котором здесь напоминает Локи, и который служит, действительно, "не к чести" Торра, сохранился в прозаическом пересказе.
Торр, странствовавший в сопровождении Локи и со своими служителями Тйальфи и Рöсквой, должен был однажды заночевать в лесу со своими спутниками. Они набрели на какое-то пустое здание с громадным входом, равнявшимся шириною ширине всей постройки. Там они расположились ночевать. В полночь они с ужасом проснулись от шума и землетрясения, колебавшего всю постройку; все они в тревоге поднялись. С правой стороны большого здания они нащупали небольшую пристройку и перебрались туда, а Торр с молотом стал на страже у входа. Шум и сотрясение неоднократно повторялись. Только на утро Торр решился выйти и поглядеть в чем дело. Тогда он увидал неподалеку великана, который крепко спал и храпел: храп его и был причиной слышанного шума. Здание же, где Торр со спутниками провел ночь, оказалось рукавицею великана (пристройку составлял единственный палец рукавицы).
Великан, назвавший себя Скримиром, предложил впоследствии Торру продолжать путь вместе. Торр согласился и попал благодаря этому в волшебный замок, где могущественные духи подвергают его ряду испытаний, сплошь кончающихся позорной неудачей Торра, так как под видом легко осуществимых задач (осушить рог меду, побороть старуху) властитель замка, "отведя глаза" Торру, предлагает ему на самом деле задачи невыполнимые (выпить море, побороть Старость); когда же ему открывают обман и он в ярости хочет отомстить чародеям – весь замок и его обитатели исчезают подобно наваждению (Gylfag. 45, 46, 47).
61, III Сокрушитель Ѓрунгнира – Мйольнир, которым Торр убил исполина Ѓрунгнира.
62, III Когда Торр и его спутники присоединились в дороге к исполину Скримиру, последний предложил сложить припасы, все вместе, в его сумку. Когда же затем Торр захотел достать свои припасы оттуда, он не смог этого сделать, так как Скримир обвязал свою сумку железными путами и волшебством "отвел глаза" Торру так, что тот не видел в чем дело и не был в состоянии открыть сумку,
63, III Ѓэль – подземное царство одноименной богини Смерти.
(65) Локи говорит о гибели Эгира при кончине мира.
Проза. Как указывает Могк, прозаическое заключение первоначально вовсе не относилось сюда, и внесено лишь по недоразумению (из Снорровой Эдды, Gylfag. 49) в позднейшие списки.
Помимо сравнения текстов, достаточно обратить внимание на содержание песни: описанная страшная кара постигла Локи за убийство Бальдра, а не за его злые речи на пиру. Противоречие между тем обстоятельством, что Бальдр уже убит, а Локи оказывается на свободе и (первоначально, до убийства Фимафенгра) мирно участвует в пире богов – объясняется поздним, притом чисто литературным и дидактическим (не народно-мифическим) происхождением песни.
ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Эта песнь сохранилась только в Codex Regius (2365). Немногие выдержки из нее имеются в Снорровой Эдде. В позднейших списках (на бумаге) встречаются заглавия: Aegisdrekka ("Пир у Эгира") и Lokaglepsa (что приблизительно можно перевести "Язвительные речи Локи"). В пергаментном подлиннике она называется "Lokasenna" (senna – словесная распря, пререкания, перебранка). За неумением найти лучшую передачу этого термина, мне пришлось озаглавить песнь: "Словесная распря Локи".
Эта песнь довольно позднего происхождения; несомненно, она создана не раньше второй половины X века, по всей же вероятности значительно позднее и, следовательно, не в Норвегии, а в Исландии. Это доказывается развитою мифологическою терминологией автора (в данном случае можно почти с уверенностью предполагать единоличного автора, а не последовательное творчество нескольких певцов), богатым, явно поздним развитием самых мифов, тем, что некоторые мифологические образы вырисовываются в ней уже в той последней стадии, какой они достигли только в Исландии: прежде всего образ Локи, играющий главную роль в этом произведении, затем картины будущей гибели богов – то и другое получило свою окончательную форму только в Исландии. Позднее происхождение песни подтверждается и общим ее настроением, в котором ясно чувствуется разложение первобытного языческого миросозерцания.
Охарактеризовать удовлетворительным образом эту песнь с внутренней стороны в высшей степени трудно – быть может труднее, чем сделать то же по отношению к какой бы то ни было другой песни. При большой несложности драматического действия – ее психологическое содержание, напротив, весьма сложно и послужило темой для самых разнообразных отзывов. Положим, такой капитальный исследователь, как Могк, считает возможным, ссылаясь на Финнура Ионсона, отделаться следующим сжатым "изложением" основной идеи песни:
"Мерзавца, которому на все наплевать и который готов все святое втоптать в грязь – можно образумить не иначе, как поколотивши".
Эта весьма резонная житейская философия вполне соответствует древнегерманскому духу и в известном смысле отражается в выступлении Торра с его молотом – как единственным якобы действительным аргументом против ни перед чем не останавливающихся поношений Локи; но ею ни в каком случае не исчерпывается идея и настроение данного произведения.
"Впечатление этой песни", говорит Т. Н. Грановский, "глубоко трагическое. В ее звуках слышится болезнь языческой души, против воли отрешающейся от древних верований и горько сетующей на оставленных ею богов за их несостоятельность". Совершенно обратного взгляда держится талантливый, остроумный знаток и популяризатор северной мифологии П. Геррманн. По его мнению, автор песни "в горькой сатире беспощадно бичует всю испорченность и неверие своих современников – в лице Локи, клеветника и исконного врага богов". Наконец, существовала одно время – правда, оказавшаяся несостоятельной – гипотеза, что творцом песни был христианский монах, написавший будто бы в поэтической форме памфлет против ненавистного ему язычества.
Различие приведенных взглядов достаточно свидетельствует о том, насколько сложно внутреннее содержание песни, могущей дать почву для столь разнообразных, взаимно исключающих друг друга толкований.
Одно несомненно, и это одно со свойственною ему меткостью выражает старый, но необыкновенно чуткий и глубокий истолкователь германской древности, Вейнгольд: "Нельзя отрицать", говорит он1, "что эта песнь Эдды, в особенности когда ее прочесть в первый раз – производит крайне неприятное впечатление; все боги представлены в самом жалком виде, и широкий повествовательный тон произведения, в стиле песен скальдов, делает это еще более чувствительным". Таково действительно неизбежное первое впечатление этой песни для всякого сколько-нибудь вдумчивого читателя, успевшего хоть немного ознакомиться с образами северной мифологии и почувствовать их красоту. Можно сколько угодно обзывать Локи "мерзавцем" (Schurke), как выражается Могк, "лживым клеветником", как говорит Геррманн, или наконец примкнуть к той характеристике, которую со свойственным ему эпическим спокойствием приводит в своем перечне асов Снорри Стурлусон: "К асам причисляется и тот, кого многие называют клеветником асов и зачинщиком обмана, а также позором всех богов и людей" (Gyflag. 32). Но далеко не все заявления этого дурно ославленного обвинителя оказываются клеветою; некоторые подтверждаются самими обвиненными. И сумма их вызывает в конце концов представление, крайне неблагоприятное для богов. Не мешает прежде всего выяснить, какие "поношения" Локи безусловно отпадают при выяснении этой суммы справедливых обвинений. Само собою разумеется, что к последним не могут относиться все те язвительные замечания Локи, которые не заключают в себе ничего позорящего, а лишь указание на какое-нибудь несчастье, постигшее собеседника или грозящее ему. Так, Тиру Локи напоминает, что он без руки (так как волк Фенрир отгрыз ему руку); Фреиру, – что тот пожертвовал своим мечем, сватаясь за Гердр, и окажется без оружия в последней битве богов; Ѓеймдалльру, – что он несет тяжелую и нерадостную службу в качестве небесного стража; Скади, – что асы под предводительством его, Локи – убили ее отца; Эгиру, – что пламя разрушить его жилище и опалит его; Нйордру, – что он явился к богам в качестве заложника от Ванов. Конечно, никакого серьезного значения не имеет и касающееся того же Нйордра заявление, что последний – властитель моря – служил "непотребным сосудом" дочерям горного исполина (снеговым горным потокам, низвергающим в море свои воды); это простая риторическая фигура, – циничная, но в конце концов безобидная игра словами (доступная, конечно, только ученому мифологу и искусственная в устах одного из героев мифа – как и многое в этой песни), Риторическою фигурою является по всей вероятности и обвинение, направленное против Одина, будто последний являлся "в женском обличии" – на мой взгляд, представляющее собою просто софизм, построенный на том, что Один занимался колдовством, а колдовство по преимуществу женское занятие (но ничего преступного и позорного колдовство, как таковое, не заключало в себе по тогдашним понятиям: только злое колдовство предосудительно). Менее вероятно, но все-таки возможно, что софизмом является и обвинение Фригг в измене супругу с Ве и Вили – так как последние, быть может, в представлении автора песни были лишь "ипостасированными" образами самого Одина. Не софизмом, но заведомо недобросовестным обвинением, по-видимому, оказывается и упрек Одину: что он дарил победу в бою недостойному, трусу. Локи знал не хуже Одина, что, с одной стороны, жребии жизни и смерти определялись норнами, что, с другой стороны, Один никогда не любил трусов, – а стало быть, если он давал недостойному победу, то не по своей воле, а по приговору судьбы. Наконец, относительно обвинения Браги в трусости можно с большим правдоподобием предполагать, что оно просто несправедливо – в виду отсутствия в мифах какого-либо подтверждения этого обвинения и в виду крайней позорности, в глазах всякого древнего германца, такого порока, как трусость, менее чем что-либо совместимая с понятием о боге (все германские боги называются "боги побед", "боги битв", и т. п.).
Но и по исключении всех приведенных обвинений остается вполне достаточно, чтобы образы богов и в особенности богинь выступили в весьма неблагоприятном освещении. Идун, Гефион, Фрейа обвиняются в распутстве, при чем обвинение не только не опровергается, но со стороны Нйордра даже следует замечание, что беда не велика, если женщина заведет себе любовника; Фрейа оказывается вдобавок виновной в злых чарах и в попытке обольстить родного брата (если даже не прямо в кровосмешении); Нйордр прижил сына от своей сестры; Тир спокойно терпит позор своей жены, у которой сын от Локи; сам могучий Торр должен выслушать напоминание о том, как он был одурачен Скримиром, как струсил, когда ночевал в рукавице загадочного исполина, и как в будущем позорно отступит в последнем бою богов перед волком Фенриром.
Положим, хуже всех оказывается сам обвинитель. С невозмутимою дерзостью напоминает Локи о худшем своем злодеянии – предательском убийстве Бальдра; – не отрицает, а антитезою своего ответа (24) прямо подтверждает позорное обвинение, что он жил в женском образе (имел любовника – или мужа?) и рожал детей; и совершенно спокойно признается в любовной связи с Скади, Фрейей2, Сиф и женою Тира.
Но оттого, что Локи хуже остальных – его противники не делаются лучше. И когда он, не щадя себя, столь же нещадно бичует и их – они не могут ничего противопоставить его обвинениям, кроме физической силы. А последняя, конечно, никого и ни от чего оправдать не может. Она только может заткнуть рот обвинителю; и то не всегда.
Мне представляется совершенно ошибочною распространенная точка зрения, что Торр в этой песни оказывается "победителем" Локи. Только пристрастие (сознательное или бессознательное) к благодушному, простосердечному Громовнику с его примитивною защитою нравственных устоев посредством ударов молота – может заставить, напр., Геррманн говорить: "Что Торр является господином положения, это сразу видно, как только он при входе загремел на Локи: Молчи!.. и пригрозил размозжить его своим молотом…" Если бы после этой угрозы Локи действительно замолчал – Геррманн, конечно, был бы прав. Но Локи и не думает умолкнуть, а в самом спокойном насмешливом тоне отвечает:
Прибыл Громовник, Земли сын великий.
Торр, что грозишь ты мне так?..
Настанет твой час, и отступишь пред Волком ты,
Что Властителя битв истребит. (58)
На что Торр опять "гремит" свое: Молчи! И "греметь" ему приходится в общей сложности четыре раза – пока, наконец, Локи, высказав все, что ему хотелось высказать, и еще вдобавок констатировав это в своей последней реплике, соглашается уйти. При всем желании, я не могу усмотреть в ответах Локи этого "страха и почтения к Торру", о которых говорит Геррманн. Напротив, грозному богу с его занесенным молотом приходится выслушать от насмешника больше дерзких речей, чем кому бы то ни было: целых три строфы посвящены насмешкам Локи по адресу Торра – тогда как во всех предыдущих его выходках самое большее отводилось по две строфы обвинениям против каждого божества. И на каждую из трех строф Торр не умеет ответить ничем иным, как одним и тем же бранным словом (rǫg váetr) и буквально повторяемою угрозою заставить его замолчать при помощи Мйольнира, к чему попеременно присоединяется обещание "закинуть Локи на восток, где его никто не найдет", "сокрушить ему кости", "загнать его в подземное царство". Заявление Локи: "Я знаю, что ты способен биться" звучит – после всего, что Торр дал безнаказанно наговорить себе – скорее иронией, чем "страхом и почтением".
В особенности, если сопоставить с этим его слова в предшествующей реплике: "Я собираюсь прожить еще долгий век, хоть ты и замахиваешься на меня молотом". Локи знает, что не Торру суждено убить его, и что согласно заветам рока он будет жить до кончины мира; знают это и боги. Если тот или другой, вспылив, и угрожает Локи смертью – то из слов Скади и Фреира ясно, что им известен будущий удел этого злейшего врага, которому от них на деле может грозить (до времени кончины мира), как и волку Фенриру, только плен, но не смерть. Если бы боги могли убить Фенрира и Локи, они конечно постарались бы это сделать – но судьба определила иначе; недаром Фригг, "знающая все судьбы" (29), говорить только, что Локи пришлось бы биться, если бы еще был в живых Бальдр – но не говорит, что ему пришлось бы поплатиться головой (27).
И знаменателен ответь Локи, напоминающий о смерти Бальдра. Он совершенно определенно выражает мысль: "Ты хорошо знаешь, что Бальдр мне не был страшен, что не ему было суждено убить меня, а, наоборот, мне – погубить его". Почему же, в таком случае, Локи должен бояться Торра больше, чем остальных богов? Такой боязни действительно и не видно в его обращении к Торру. Комментаторы, настаивающие на "торжестве Торра", вдобавок забывают и еще об одном: о брошенном в лицо жены его обвинении в прелюбодеянии (в довершение всего – едва ли не с самим Локи!). Ни Торр, ни Сиф не опровергают этого обвинения: между тем, с этого надлежало бы начать, будь превосходство в данном случае на стороне Торра. И спрашивается: кто в большей степени является "господином положения" – полный ярости простоватый Громовник, отвечающий на справедливые нелестные напоминания Локи все одним и тем же бранным словом и одной и той же угрозой, размахивая над головою оскорбителя молотом, которым он фактически не может ему повредить, – или Локи, невозмутимо высказывающий в лицо Торру все, что ему приходит в голову наиболее оскорбительного; не стесняясь его присутствием заканчивающий свои выходки по адресу прочих богов зловещим предсказанием Эгиру; заявляющий, что теперь, высказав все, что находил нужным, он уступает и удаляется, и оставляющий богов под угрозою неизбежного грядущего конца – зная о том, чтб должно его постичь со стороны богов, и что́ угрожает богам с его стороны?..3
Вейнгольд и в этом вопросе проявляет свою чуткость, не придавая никакого значения кажущемуся торжеству Торра (которое, как это ни странно, импонирует, по-видимому, даже Герингу) и подчеркивая беспомощность богов перед обвинителем, которого он правильно называет, в данном случае, их олицетворенною совестью. Что у этой совести – совесть тоже не чиста, это нисколько не меняет дела.
Здесь, в этом мифологическом произведении поздней эпохи, когда образ Локи выступает уже в последней стадии своего развития, в виде определенно враждебного богам начала, не считающегося с их законами и воззрениями, с их мерилами добра и зла4 – никто и не вправе требовать от него соблюдения божеской этики, которой он заведомо не признает. Иное дело асы. Раз они претендуют на роль носителей известных нравственных начал; раз они упрекают его, Локи, за прегрешения против этих начал – то они сами, допуская в своей среде низость и зло, виновны и заслуживают кары: эта кара их постигнет, когда наступит кончина мира, и Локи определенно напоминает богам, что их ждет гибель (42, 58, 65).
В этом отношении прав и не прав Грановский, усматривающий в "Lokasenna" "болезнь языческой души"… горько сетующей на оставленных богов "за их несостоятельность". Несостоятельность эта – по отношению к большинству5 богов – здесь действительно выступает наружу; но боги, для автора песни, еще не "оставленные боги" в том смысле, чтобы он перестал в них верить. Это боги последней стадии мифологической эволюции древнегерманского миросозерцания: боги виновные и осужденные на смерть.
С одной стороны, они сами – или по крайней мере большинство их – запятнаны виновностью; с другой стороны, они оказываются наделенными недостаточным могуществом, подчиненными мировой судьбе во всех своих начинаниях. И развивающееся религиозное мировоззрение с неумолимою последовательностью обрекло богов на гибель.
Эта идея, о которой уже пришлось говорить по поводу "Прорицания Провидицы", где она выразилась в величавой форме мировой эпопеи – здесь выступает иначе, с большею индивидуализацией, до известной степени перенесенная с общих судеб мира на единичных живых представителей двух враждебных лагерей: богов и их противников, разрушителей, носителей истребительных сил хаоса. Один из этих противников – наряду с Суртром играющий первенствующую роль в истребительной борьбе против богов – является выразителем беспощадного осуждения, постигающего их со стороны мыслящего духа в данную эпоху. С этой точки зрения получают огромное значение и все те "поношения" Локи, которые выше признаны не имеющими значения, как обвинения. Смысл их и заключается не в обвинении, а в указании богам на относительность их могущества, на их зависимость от Судьбы. Чем в праве гордиться эти боги – когда одному из них приходится, чтобы на время предохранить мир от ярости чудовища, остаться на всю жизнь с одной рукой; когда Покровитель храбрецов должен по воле судьбы незаслуженно даровать победу трусам; когда наконец все боги не могли спасти от предначертанной роком гибели лучшего из всех, общего любимца, Бальдра?… Таков основной мотив всех тех обличений Локи, которые относятся не к тому, что боги совершили дурного, а к тем неотвратимым ударам судьбы, от которых они не в силах были защититься.
Содержание всех речей Локи, направленных против богов, естественно расчленяется на три основных момента:
1. Вы, боги, несовершенны, запятнаны виною: этот малодушен, тот повинен в кровосмешении, тот ведет себя как трус, тот дает себя провести позорнейшим образом; ваши жены продажные развратницы, ваши служители (Биггвир и его жена) наглы, распутны и болтливы.
2. Вы, боги, бессильны перед судьбою в гораздо большей степени, чем люди перед вами: – вас ранят, калечат, убивают; вы не можете одолеть враждебных вам разрушительных сил, несмотря на бдительность Геймдалльра, на храбрость Торра, на мудрость и чары Одина; вы сами обречены совершать то, что послужит к вашей гибели: Фреиру пришлось отдать меч, без которого он будет беспомощен в решающей мировой битве.
3. Судьба, которая властвует над вами, обрекла вас искупить ваши вины – и так же, как вы не могли избежать страданий и утрать, так же вы не избегнете общей, окончательной гибели; мы, ваши противники, разрушители мирового устроения, с переменным счастьем ведущие вековую борьбу против вас – мы вас погубим в последний день мира. И волк Фенрир пожрет Одина, и Торр отступит перед грозным чудовищем, и победоносное огненное воинство Муспелля сожжет Эгира, уничтожив его водяное царство, – завоюет и испепелит весь ваш мир.
Такова, по моему мнению, основная идейная подкладка песни6: "Словесная распря Локи", – вложенные в уста ненавистного богам противника беспощадные истины: бесповоротное осуждение несовершенных богов, жестокая характеристика их нравственной запятнанности и их бессилия перед мировою судьбою, – и, как вывод, предсказание их неминуемой гибели; предустановленное вечным вселенским законом исчезновение несовершенного мира с его несовершенными богами в очистительном всемирном пожаре.
На это психологическое содержание песни не оказывает никакого влияния чисто внешний момент появления Торра; даже если бы бог громов искалечил или убил Локи – дело от этого ничуть не изменилось бы. (И если бы заключительная проза не по ошибке была приписана к песни, а действительно должна бы следовать за нею – это тоже не имело бы значения в этом отношении.) Важно не то, что Локи уходит цел и невредим, а то, что произнесенные им обличения остаются неопровергнутыми, сохраняют свою силу, – потому, что в них выражается продукт религиозного миросозерцания автора.
Я не хочу сказать, что вся песнь целиком выросла из этого миросозерцания – такое утверждение представляется мне даже грубою ошибкою.
Несомненно, что канвою поэту служили старые, издавна жившие в народном воображении мифы – частью в их первобытной наивной форме, частью в сложном и переработанном позднейшем обличии. Весьма правдоподобно, например, предположение Вейнгольда, что в повторном указании на любовную связь Локи с рядом различных богинь – использованы поздние искаженные отголоски древнего представления о Локи, как о божестве любви и брака. Элементы старых стихийных мифов сказываются в целом ряде подробностей (напр., то, что "горы дрожат" при приближении громового бога Торра).
В самой обстановке песни – в этом пире богов у Эгира, который наварил для них пива в исполинском котле – чувствуется дух первобытнейших народных сказаний с их простодушным антропоморфизмом. По всей вероятности в глубокой древности существовала уже сага (быть может, даже песня) о том, как боги собрались пировать, как прогнали с пира Локи за убийство одного из прислужников, как неугомонный бог пламени вернулся и затеял перебранку с остальными богами, и всех поносил, – пока не явился Торр и не выгнал его вон своим молотом. Но этот наивный древний рассказ по-своему использован поэтом, который по времени жизни, по миросозерцанию, по мифологической осведомленности и по литературной технике – ушел бесконечно далеко от тех архаических источников, откуда он почерпнул свою тему. Этот поэт вложил свои собственные религиозные воззрения (отчасти, быть может, и свои религиозные искания) в обработку старых преданий.
Я не собираюсь также защищать нелепое предположение, что основная идея произведения – охарактеризованная выше – могла присутствовать в сознании автора песни с теми предпосылками и в той формулировке, которые высказаны здесь: ясно, что это невозможно.
Но в виде полусознанной, изобилующей прорывами цепи посылок и выводов, в виде ряда определенных верований, связанных друг с другом непосредственно, интуитивною зависимостью – именно это основное представление, именно этот взгляд на богов господствует в рассматриваемом произведении: таков для меня несомненный итог его изучения в связи сь другими памятниками религиозного миросозерцания той же поры.
Остается сказать несколько слов о форме песни.
Техника ее видимо принадлежит умелому скальду, ритм гибок, легок и выдержан – чего мне, к сожалению, не везде удалось достичь в русской передаче. Некоторая искусственность стиля служит лишним подтверждением позднего происхождения песни. (Относительно кажущихся уклонений от исландских форм, см.: Могк, и его ссылку на Ольсена. Geschichte der Norwegisch-Islandischen Litteratur, 43). Единоличное поэтическое творчество чувствуется в известном индивидуальном своеобразии оборотов и построений, в искусной, почти сценически рассчитанной комбинации вступлений и реплик, в последовательном проведении через всю песнь диалога, и притом диалога по строфам, без единого отступления; в тонком распределении эффектов, отчасти в самом тоне сатирических выступлений Локи, представляющих в целом ряде строф оригинальное соединение крайней резкости выражений с тщательною выдержанностью художественной формы.
1. Статья: Die Sagen von Loki.
2. Это несомненно явствует из стрф. 30.
3. О личности Локи и ее мифологической эволюции говорится более или менее подробно в указателе имен (см. Локи ст. 649).
4. Я даже не хочу касаться пункта, определенно подтверждающего высказываемый здесь взгляд, но слишком сложного для сжатого обсуждения: того обстоятельства, что в эпизоде с Торром, где последний оказывается побежденным – победитель его, властитель призрачного замка, Утгардалоки, не кто иной, как своего рода двойник Локи, его враждебная асам "ипостась" (см. Meinhold. Die Sagen von Loki).
5. Совершенно чист от всяких обвинений остается – из тех богов, о которых упоминает Локи, – только светлый Фреир. Мне кажется несомненным, что обвинение стрф. 32 относится только к Фрейе, а не к нему; даже если в нем подразумевается (чего я не думаю) действительно совершившееся кровосмешение, то предполагается, по-видимому, что Фрейа достигла своей цели обманом (чарами или какою-нибудь хитростью). В противном случае – Локи не преминул бы воспользоваться обвинением.
6. С таким освещением ее мне не пришлось до сих пор встретиться у исследователей Эдды. |
