|
Прежде чем в дом ты войдешь, ко всем выходам
Никогда не известно наверно, что где-нибудь
В доме твой враг не сидит.
Благо дающему! Гость входит в горницу –
Пусть ему скажут, где сесть.
Тот мешкать не может, кому свое счастье
Разыскивать надо с огнем.
Огонь нужен гостю, что шел издалека,
Чьи колени застыли в пути;
Еда и одежда нужны человеку,
Если долго он брел по горам.
Гостю воды надо дать, чтобы вымыться,
И ручник, с ласковым словом;
Сам он понравиться пусть постарается, –
Если хочет быть позван опять.
С умом надо быть, отправляясь в чужбину;
Дома всегде обойдешься легко.
Глупый предметом насмешек окажется,
Если средь умных сидит.
Мудростью мужу хвалиться не следует,
Кто разумно молчит – цел вернется в отчизну,
Осторожный уйдет от беды.
Редко найдешь себе друга надежнее,
Чем собственный опытный ум.
На пиру, с посторонними, гость осторожный
Должен чаще молчать, чем болтать.
Пусть будут и очи и уши на стороже –
Так блюдет себя умный всегда.
[Счастлив, кто славу и благо заслужит
Собственной силой себе.
Прок будет редко от знаний и разума,
Что живут у других в головах.
[Счастлив, кто в жизни рассудком и силой
Сам себе может помочь:
Часто совет был причиной несчастья,
Что в груди у другого созрел.
[Лучший запас на дорогу для странника –
Всюду дороже он всяких сокровищ,
И надежно поддержит в беде.
[Лучший запас на дорогу для странника –
А всех хуже тот делает, кто, до ухода
Пива напившись, пустится в путь.
[Пользы для смертных от пенного пива
Меньше, чем многие мнят;
Чем больше ты выпьешь, тем меньше ты можешь
Собственным духом владеть.
[Птица забвенья парит над пирами:
Разум у пьющего крадет она.
Перья той птицы меня осеняли,
Когда я у Гуннлод сидел.
[Был опьянен, отуманен был хмелем
В доме у мудрого Фйалара я.
Всех тот счастливей, кто с ясным рассудком
С пира прибудет к себе.
[Сын королевский должен быть сдержан,
Мудр, и в сражении смел;
Бодро и радостно век проживи свой,
Встреть ты без трепета смерть!]
[Жить без конца помышляет трусливый
Только щадить его старость не станет,
Если оружье не тронет его.]
Глупый в гостях некстати болтает
Выпив, покажет он тотчас же каждому,
Знает лишь тот, что не раз был в дороге
Как рассуждать и вести себя должен
Мед пить ты можешь, но пей его в меру;
Молчи, или дельные речи веди.
Никто не сочтет тебя неучем, если
Рано отправишься спать.
Кто до отвалу живот набивает,
Тот нередко во вред себе ест:
Часто глумленье заслуживал глупый
По вине живота своего.
Знают стада, когда с пастбища надо
Им возвращаться домой;
А человек неразумный не может
За едою предел соблюдать.
Злой человек, к издевательству склонный,
Мастер высмеивать всех;
А того он не знает, что знать ему надо бы:
Что и сам с недостатками он.
[Ночи без сна неразумный проводить –
Усталым потом его утро застанет –
Он не сможет себе пособить.]
Без разбору, всех тех, кто ему улыбается, –
Считает простак за друзей;
Замечать не желая, что часто заслуженно
Те бранят его, кто поумней.
Без разбору, всех тех, кто ему улыбается, –
Считает простак за друзей.
Но на тинге народном сторонников вряд ли
В своем деле он много найдет.
Неразумный уверен, что все ему ведомо,
Пока он не спрошен никем;
А стоит с вопросом к нему обратиться –
Не умеет он молвить двух слов.
При людях молчать неразумному следует,
Так лучше ему и другим.
Никто не заметить, что смысла в нем мало,
Пока он не станет болтать;
Никто не узнает, что толку в нем нет,
Пока не раскроет он рот.
Мудрым считается тот, кто умеет
Дельно ответить и дельно спросить.
Вес навсегда у людей получает
То, что в уста переходит из уст.
Кто молчать не умеет, тот также не сможет
Разумного слова сказать;
Часто случалось, что смертный несчастье
На себя навлекал языком.
Никого не язви ядовитой насмешкой,
Хотя бы и с кубком в руках!
Напрасно иной себя мнит всех умнее, –
Покуда никем не задет.
Доволен, когда в разговоре он вывернется,
Над гостем смеявшийся гость.
А о том не помыслит он, скольких, быть может,
Издеваясь, врагов наживет.
Друг друга порой на пирах задирают
В этом всегда будет повод к раздорам:
Гостю врагом станет гость.
Дома с утра закусить должен всякий
Прежде, чем в гости идти;
А не то станет молча жевать, как животное –
Слова не скажет ни с кем.
[Путь долог к тому, с кем всегда не в ладах ты,
Хотя бы он под боком жил.
А к другу повсюду дорога короткая,
Как жилье ни далёко его.]
Уходи, когда следует; слишком уж много
В тех же местах не гости.
Надоедать может дружба, что долго
В доме сидит у других.
Свой дом всего лучше, хоть будь невелик он:
В своем доме ты сам господин.
Пара коз во дворе и плетеная кровля –
Все приятней, чем есть у других.
Свой дом всего лучше, хоть будь невелик он:
В своем доме ты сам господин!
С израненным сердцем тот скоро окажется,
Кто должен подачками жить.
[От своего ты оружья в дороге
Никогда неизвестно, как скоро нуждаться
Будешь в копье ты своем.]
Тратить не бойся добро, что добудешь:
Счастья не скопит, кто скуп!
Что для друга хранишь ты, забрать может недруг;
Ненадежны надежды людей.
Нигде не найдешь ты дарящего с радостью,
Кто и сам бы дарам не был рад;
Бывает приятно давать человеку –
Дар приятно в обмен принимать.
Другу оружье дари и одежду,
В прок и на радость очам;
При взаимных дарах будет прочною дружба,
Если рок не нарушит ее.
[Другу плати за приязнь ты приязнью,
Но умей заплатить за насмешку насмешкой,
И обманом воздать за обман.]
Другу плати за приязнь ты приязнью,
Дружелюбен к друзьям его будь.
Делать другом себе никогда ты не должен
Того, кто бы друг был врагу твоему.
Если друга обрел ты, ему доверяешь,
И добра себе ждешь от него –
Открывай ему душу, и делай подарки;
Если вызвал знакомец твое недоверье,
Ты же доброго ждал от него –
На словах будь приветлив, и скрой подозренья,
И обманом воздай за обман.
Если ждешь ты вражды от знакомца, и думаешь,
Что с тобою не искренен он, –
Будь с ним ласков вдвойне, затаи неприязнь ты:
На притворство притворством ответь.
В молодые года я один путешествовал.
Заблудился надолго я раз:
Богачом себя счел я, с другим повстречавшись;
Человека оплот – человек.
[Всех счастливей живет тот, кто щедр и отважен;
От забот всех свободнее он: –
Вечный страх отравляет все радости труса;
Нет отрады для скряги в дарах.]
[Навесил на два деревянных болвана
Я когда-то одежды свои:
В одеждах они на людей походили.
Ни во что того ставят, кто наг.]
С дерева лыко сдирают в деревне –
Погибает ободранный ствол:
Таков человек, если всеми покинуть, –
У друзей ненадежных пять дней пламенеет
На шестое же утро огонь тот угаснет
И любовь пропадет без следа,
Ценен не должен быть дар непременно;
И малым заслужишь хвалу.
Хлеба куском и глотком в моем кубке
Я друга не раз добывал.
[Мало песку в малом море имеется,
Но не владеют и равным все разумом –
Есть различие всюду у всех.
[В меру быть мудрым для смертных уместно,
Многого лучше не знать.
В свете всех краше живется такому,
Кто сведущ довольно во всем.]
[В меру быть мудрым для смертных уместно,
Многого лучше не знать;
Редко тот радостен сердцем, чей разум
Больше, чем надо, узнал.
[В меру быть мудрым для смертных уместно,
Многого лучше не знать.
Знать ты не должен удел твой грядущий –
Или забудешь в заботе покой.]
Головня от другой головни зажигается;
Человек по словам человеку известен;
По молчанью – негодный к речам.
Спозаранку вставай, собираясь у недруга
Голову снять, иль добро отобрать;
Лежачему волку добычи не будет;
Кто сидит, не одержит побед.
Пусть рано встает тот, кто беден рабочими,
И берется за дело с утра.
Кто спать будет поздно – проспит свою выгоду;
Кто не медлит – полклада возьмет.
Сколько для кровли драни потребно,
Пусть знает он, много ли в месяц и в зиму
Дров в его доме сгорит.
Будь сыт и опрятен, на тинг собираясь,
Нарядным же можешь не быть.
Не стыдись башмаков ты, какие найдутся,
Ни штанов; ни коня, если есть, –
Хоть во всем том немного цены.
Клюв разевает и голову вешает,
Пролетев через древнее море, орел;
В толпе незнакомой таков тот беспомощный,
У кого поручителей нет.
Спросить и ответить с умом пусть умеет,
Кто мудрым желает прослыть.
Одному доверяйся; не двум одновременно.
Что ведают трое – то знает весь свет.
Кто смел и умен, свою мощь тот умеренно
В дело пускает всегда.
С отважным столкнувшись, иной убеждается,
Что сам не храбрейший из всех.
Будь осторожен ты в деле и в речи,
*Людям с оглядкою верь.*
За лишнее слово случается часто
Жестоко платиться потом.
Я к людям не раз слишком рано являлся,
И опаздывал в гости к другим;
Пиво выпито было – иль вовсе не сварено.
Кто не мил, тот всегда невпопад.
Я знаю, что мог бы ко многим быть позван
С тем, чтоб в гостях не поесть;
Или если бы в дом я доставил два окорока,
За то, что меня угостили одним.
Лучшее благо огонь для живущих
И солнца сияющий свет;
Затем, если Рок позволяет, здоровье
Нет вполне обездоленных, даже меж хворыми.
Этот сыну растущему рад;
У иного родня, у другого богатство,
Тот в доблестном деле отраду найдет.
Жить всегда лучше, чем мертвым лежать;
Кто жив, тому можно помочь.
Я видел костер, богачу приготовленный –
Труп его ждал у ворот.
Пастухом будь безрукий; кто хром, может ездить;
Может сражаться глухой.
В слепом больше проку, чем в прахе сгоревшего:
Ни на что не пригоден мертвец.
Сын – это счастье, будь даже рожден он
Поздно, по смерти отца.
Лишь тогда на могильном кургане есть памятник,
Если ставят потомки его.
[Для боя двоим надо быть.
Язык твой убийца твоей головы.
Где рукав, там я жду кулака.
Кто с запасом хорошим, ждет ночи без страха.
Поперечные снасти короче продольных.
Часто ночью осенней погода меняется;
За пять дней много раз переменится ветер,
Больше еще переменится в месяц.]
Кто не сведущ ни в чем, тот не знает, как часто
Богатство туманит умы.
Один богатеет, другой же нуждается; –
Ни заслуг ни вины в этом нет.
Фитйунгра видел сынов я в довольстве;
Ходят по миру нынче они.
Вмиг улетучиться может достаток, –
Коварнейший в свете он друг.
Сгинет богатство, умрут твои родичи,
Сам ты умрешь в свой черед;
Может одно лишь бессмертным быть в мире –
Сгинет богатство, умрут твои родичи,
Сам ты умрешь в свой черед;
Только одно будет жить бесконечно –
Память о славных делах.
Правду вещают священные руны,
Что в селеньях богов создались,
Что Вещим начертаны, высшим из скальдов:
Молчание лучше всех благ.
[Если золотом станет богат неразумный,
Иль красавицей будет любим –
В нем спеси прибудет, ума ж не прибавится;
Мимо людей он надувшись пойдет.
[Дня не хвали раньше вечера; женщины раньше сожжения;
Оружья, пока не испробовал; дев, пока замуж не выданы.
Лед похвали, коли выдержал; пиво, коль выпито.
[Деревья руби на ветру; при ветре попутном будь в море;
С милой впотьмах будь: глаз много у дня.
Служит судно для плаванья, щит для защиты;
Лезвие – чтоб разить; для лобзаний красавица.]
Пей пиво в тепле; бегай по льду на лыжах.
Ржавым меч покупай, а коня – не упитанным.
Конь жить должен под кровом, а пес во дворе.]
Девы словам доверять ты не должен,
Женские речи за правду считать.
В колесе было создано женское сердце:
Постоянства не может в нем быть.
[Непрочному луку, горящему пламени,
Голодному волку, вороне крикливой,
Кабану, что захрюкал, сосне без корней,
Волне в час прилива, котлу закипевшему;
[Летящей стреле и водам ниспадающим,
Льду, что стал за ночь, ползучей змее,
Обломкам меча и на ложе невесты речам;
Ласкам медведя и слову сынов королевских;
[Хворой скотине, рабу самовольному,
Чаровницы привету, сраженному недругу,
Братоубийце, в дороге с ним встретившись,
Полусгоревшим хоромам, коню
– Без одной лишь ноги, он уж больше не годен! –
Всему этому, помни, нельзя доверять.
[Всходам не радуйся ранним до времени:
Сыном, пока он дитя, не гордись;
Нужно вёдро для всходов, рассудок для сына –
То и другое Рок даст не всегда.]
Коварной довериться женщине – то же
Что по льду поехать с конем неподкованным,
Двухлетним, норовистым, плохо объезженным,
Или по морю бурному плыть без руля,
Иль, на мерзлых скалах, лань руками ловить.
Прав я в том, что скажу, зная жен и мужей:
И к женщинам лживы мужи.
Тот злой умысел прячет, чьи речи всех краше.
Умнейших обманет иной.
[Льстивою речью, дарами богатыми
Добивайся от девы любви.
Восхваляй лучезарную прелесть прекрасной –
Благосклонность заслужишь ее.]
Никогда не язви человека насмешкой
За то, что он жертва любви:
Волю мудрого может краса отуманить,
Что сердца не смутила глупцов.
Не осуждай никого за такое,
Что многим из нас суждено:
Умнейших людей безрассудными делает
[Знаешь ты лишь один, что в груди твоей скрыто,
Всех тому хуже, кто не находит
Радости больше ни в чем.]
Изведал я муку любви, когда, милой
Дожидаясь, я долго сидел в камышах.
Беспредельно любил я коварную деву –
И мне не досталась она.
На постели застал я дочь Биллингра спящею,
Подобную солнцу красой;
Мне казалось, что жребий ничтожен властителя,
Если девою мне не владеть.
"Вечером должен ты, Один, явиться,
Чтобы ложе со мной разделить;
Теперь же опасно – узнать могут многие
То, что в тайне нам надо хранить!"
И я, безрассудный, ушел от красавицы,
В жажде блаженства дрожа;
Я лаской любви насладиться надеялся
А ночью придя, я застал всех на стороже,
Были все в сборе бойцы;
По огням я зажженным, по факелам жарким
На рассвете явился я снова в жилище;
Домашние спали теперь;
А ее не увидел я в спальной: привязана
Нередко бывает, что в деве прекрасной
Жестоко обманешься ты;
В том убедился я с дочерью Биллингра,
Попытавшись ее обольстить.
Издевательством умная дева ответила, –
Ничего я у ней не достиг.
Дома будь весел и с гостем приветлив;
Но заботься и сам о себе.
Речь и мысль изощряй, если мудрым слыть хочешь;
Слово дельное вспомнят всегда у людей.
Того назовут из болванов болваном,
Кто ни слова не может сказать.
Был у турса я старого, здрав я вернулся.
Промолчав там – я был бы ни с чем.
Много веских речей говорил к своей выгоде
В камень ввинтил я искусной рукою
Рати, мой крепкий бурав.
Надо мной, подо мной мог явиться мой недруг;
Поплатиться я мог головой.
Гуннлод в чертоге златом угостила
Деве воздал я недоброю долей
За преданность верной души,
За любовь и заботу ее.
Насладился напитком я, добытым хитростью.
Мало тому недоступно, кто мудр!
Так Одрöрир в Асгард от турсов попал,
В чертог Властелина земли.
Сомневаюсь, чтоб выбрался я невредимым
Из земли исполинов тогда
Без поддержки от Гуннлод, красавицы доброй,
Что лежала в объятьях моих.
Спозаранку на утро морозные турсы
К Ѓару в жилище пришли
У Ѓара ответа просить:
"В чертоги богов возвратился ли Больверкр
Или Суттунгром был он убит?"
На кольце клялся Один великою клятвой;
Кто веру словам его даст?
Взял мед он обманом у сильного Суттунгра,
И Гуннлод на горе обрек.
Пора говорить мне с высокого места.
У святого источника Урдр
Стоял я в молчаньи, стоял я и думал;
[Он руны открыл мне, советы давал мне.
Вот что я слышал тогда]:
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты исполнишь его:
Среди ночи вставай – лишь гоняясь за недругом,
Или если идешь по нужде.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его,
На пользу себе ты запомнишь его:
Никогда не дели с чародейкою ложа,
Не вверяйся объятьям ее.
Так она околдует тебя, что забудешь
Про собранье народа, про тинг.
От людей ты уйдешь, от еды отобьешься,
От забот не спасет тебя сон.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его,
На пользу себе ты запомнишь его:
Беззаконно не должен для страсти запретной
Ты чужую жену соблазнять.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его:
По горам или бором сбираясь в дорогу,
Запасайся надолго едой.
[Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его:
Человеку недоброму бойся довериться,
Особливо в несчастьи твоем.
На доверье дурной человек не ответить
Другому добром никогда.]
[Я видел, как жертвой навета злой женщины
Стал муж, не имевший вины за собой;
Злой язык нашептал клевету нечестивую,
И принес невиновному смерть.]
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его,
На пользу себе ты запомнишь его.
Если друга имеешь, кому доверяешь,
Зарастают кустами и сорными травами
Те дороги, где редко идут.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его,
На пользу себе ты запомнишь его.
Коль знакомца нашел в мудрых рунах искусного,
Им прилежно учись, хоть всю жизнь.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его.
На пользу себе ты запомнишь его.
Если друга имеешь, напрасным разрывом
Бойся ты дружбу губить.
Скорбь источит тебя, если некому станет
Доверить забот своих боль.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его:
С бестолковым болваном словесную распрю
Никогда и нигде не веди.
Не бывает того, чтоб дурной человек
Добром заплатил за добро;
Но всегда по заслугам воздаст тебе добрый, –
Благом воздаст за хвалу.
Та лишь дружба полна, где по правде и прямо
Другу ты все говоришь.
Хуже всего с своим другом быть скрытным,
От него свои мысли таить.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его:
На пользу себе ты запомнишь его.
С недостойным противником в спор не вступай ты.
Бывает, что в схватке достойный слабее;
Бывает, что силой богаче негодный.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его;
Башмаков не тачай и древков ты не делай
Никому, как себе самому:
За худое древко, за башмак неудачный
Станут зла тебе люди желать.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его.
Кто тебя оскорбит – мсти тому за обиду, –
Безнаказанно зла не спускай.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Ом прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его.
Ничему ты худому не радуйся духом
И в хорошем отраду ищи.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его.
Никогда, среди битвы, наверх не гляди ты –
Поражает нередко безумье мужей!
Часто гибельны чары врага.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его,
На пользу себе ты запомнишь его.
Если ласки любовной добиться желаешь
От любимой красавицы ты –
В обещаньях будь щедр, и держи обещанья:
Дар хороший все рады принять.
[Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его.
Осторожен ты будь, но от страха свободен –
За пивом хмельным и с чужою женою;
А также – борясь против хитрых воров.]
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его,
На пользу себе ты исполнишь его.
Не глумись ты над гостем, не смейся над странником,
Издалека пришедшим в твой край.
Кто дома сидит, разобрать может редко
Странника сердце и нрав.
И никто не хорош так, чтоб быть безупречным;
И никто так не дурен, чтоб не было доброго в нем.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его.
Никогда над певцом поседелым не смейся;
Ценность есть часто в речах стариков.
Часто мудрость исходит из сморщенной кожи,
Подобной мехам тем сухим, что висят
Со шкурами снятыми, с кожами жесткими,
Меж рубцов закопченных качаясь.
Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его;
На пользу себе ты запомнишь его.
Не гони со двора чужестранца сурово;
Дай ты путнику пищу и кров.
Перетрется засов, если вечно для всякого
Должен ходить он взад и вперед:
Не дари слишком ценного; дай хоть кольцо ты –
Чтоб никто не желал тебе зла.
[Лоддфафнир, слушай, последуй совету!
Он прок принесет, если примешь его.
На пользу себе ты исполнишь его.
Если ты охмелел, исцеляйся землею.
[От земли хмель минует, болезнь от огня,
Дуб хорош для запора и колос от порчи,
Спорынья против грыжи, свет месяца против падучей,
Выгон против чесотки скота, заговор от отравы],
От влаги излечит земля.]
Все Ѓара слова возвестил я в чертоге –
Полезные людям, без пользы для племени турсов.
Благо сказавшему! благо внимавшему!
Примени их, узнавший их! Благо всем слышавшим!
Девять ночей я качался на дереве,
Под ветром повешен в ветвях,
Ранен копьем, в жертву Один отдан –
На дереве старом, растущем высоко
От неведомых миру корней.
Никто не давал мне питья и питания
Взгляд направлял я к земле.
В стенаниях, руны вознес в вышину я –
[Меня научил девяти заклинаньям
Сын Больторна, Бэстли отец.
И выпить я мог заповедного меда,
Стал я расти и познания множить,
Здоровье и силы обрел.
Слово от слова на благо являлось,
Дело от дела рождалось чредой.
Руны найдешь ты, что в дерево врезаны
Высший Скальд их окрасил, и боги их создали,
И резал те руны властитель богов, –
Один у асов и Дваин у альфов,
Двалин у карловь, у йотунов Альсвинн;
Знаешь ли, как надо резать?
Знаешь ли ты, как разгадывать?
Знаешь ли, как надо красить?
Знаешь ли, как вопрошать?
Знаешь ли ты, как молиться?
Как приносить надо жертвы?
Знаешь ли ты, как закласть?
Знаешь ли, как сожигать?
Лучше совсем не молиться, чем жертвовать слишком усердно:
Награждений за жертву все ждут.
Лучше вовсе не резать, чем кровь лить без меры.
[Так Тундр начертал в стародавние годы.
Где вернулся в свой край, там поднялся он снова.]
Заклинанья я знаю, что людям неведомы, –
Даже знатным и женам князей.
Имя первому: Помощь – помочь оно может
От обид, и скорбей, и заботь.
И второе я знаю, тем людям полезное,
Что причастны искусству врачей.
Знаю третье я также, которым возможно
Врага волшебством оковать:
Иступиться заставлю оружье противника,
Не сможет разить его меч.
Мне известно четвертое – если мне свяжут
Прошепчу я заклятье и буду свободен –
Знаю пятое я против стрел легкоперых,
Что недруг направит на рать:
Как бы живо ни мчалась – стрелу задержу я,
Шестое известно мне против кореньев,
Которыми вздумает враг мне вредить:
Мой недруг лихой, мою ненависть вызвавший,
Пострадает сам раньше, чем я.
Мне известно седьмое – пожар им уйму я,
Если вспыхнет чертог, еще полный гостей;
Как ни силен огонь, я смогу загасить его,
Слово мощное против пожара скажу.
Мне восьмое известно – немалую пользу
Принесло бы всем людям оно:
Если распря меж храбрыми вдруг разгорится –
Можно им мир водворить.
Мне известно девятое: в море шумящем
Мой корабль сохранить мне оно.
Усмирю ворожбою я бешенство бури,
И вернется волнам тишина.
Мне известно десятое – ведьмам на гибель,
Что по воздуху мчатся в ночи.
Околдую их так, что потом не вернуться
Я знаю одиннадцатое – для боя:
Я с ним провожаю в сраженье друзей.
Я в щит прокричу пред началом сраженья –
И здравыми храбрые прянут на брань,
Воротятся здравыми с бранных полей,
Все безбедно прибудут домой.
Я знаю двенадцатое – чтобы снялся
Повешенный с ветки мертвец:
Я чертить буду руны, их резать и красить –
И с дерева мертвый сойдет, И со мною начнет говорить.
Я знаю тринадцатое – оно нужно,
Когда освящают младенца водой:
Заворожу я от смерти в сраженьях –
Сколько б в бои ни ходил он, в бою не падет.
Я владею четырнадцатым: перечту я
Всех небесных свободно, чтоб людям их знать.
Имена назову я всех асов и альфов –
Это может лишь мудрый иметь.
Я владею пятнадцатым; в доме у Деллингра
Пел его Тйодрэрир, карло искусный;
Асам мощь придавал он и карлам отвагу,
Мудрость вещую богу богов.
Я владею шестнадцатым; им я склоняю
Равнодушную деву к любви;
Околдую я чарами душу красавицы,
Изменю ее помыслы все.
[Я владею семнадцатым: им охраню я
От измены красавицы милой себя.
[Все семнадцать заклятий, что назвал я, Лоддфафнир,
Будут век неизвестны тебе;
Хоть на благо себе ты услышал бы их и на пользу запомнил,
На счастье себе научился бы им.]
163. [Восемнадцатое я заклятье знаю,
Ни мужам я, ни женам о нем не скажу.
Всех ценнее то знанье, что знаешь один ты:
Я этим заветы свои заключу.
Той лишь разве откроюсь, с кем ложе делю, –
Или той, кто сестра мне родная.]
ПРИМЕЧАНИЯ
Эта песнь представляет собою составившееся из разнородных элементов собрание изречений. Указания на этот счет – в конце в "Общих замечаниях".
2, III, IV Эти две строки переводятся различными выражениями, в виду некоторой неясности чтения текста; но смысл в различных переводах один и тот же. Мне представляется вероятным, что обе первоначально не входили в эту строфу; они нарушают ход мысли этой части песни, вполне конкретный и ясный. С.
13, IV Гуннлод – дочь того исполина, от которого Один хитростью добыл волшебный мед песнопенья. Звали этого исполина Суттунгр; Фйалар (14) – по-видимому, другое название того же лица.
25, III Тинг – народное собрание, вече.
59, IV полклада, т. е. половину того клада, который достался бы тебе целиком, если бы ты не зевал.
65, II Дополнено по смыслу.
67, III, IV Геринг немного иначе переводит две заключительные строки. Буквальный смысл подлинника здесь не совсем ясен; мне представляется мое толкование, – наиболее близким к точному значению текста. С.
(73) Интерполированный в песню ряд пословиц.
73, IV Переносный смысл этого изречения неясен.
75, I Фитйунгр – "жирный", "упитанный"; богатей.
78, III Вещий – Один.
(78) Мюлленгоф не без основания видит в этой строфе юмористический элемент: банальная житейская истина заключения не соответствует торжественному вступлению.
(79–82) Собрание пословиц и практических советов; в тексте – позднейшая вставка.
80, I "сожжение" здесь означает, конечно, не казнь, а просто погребение. Смысл пословицы: "Не хвали женщины прежде, чем пройдет вся ее жизнь".
82, II Меч надо покупать испробованный, надежный.
(83) С этой строфы начинается эпизодическая часть песни, описывающая два любовных приключения Одина (II – с дочерью Биллингра, III – с Гуннлод, хранительницею меда песни.)
96, I О дочери Биллингра и обо всем этом эпизоде ничего не известно из других источников.
(103) Здесь рассказчик вспоминает – от лица Одина – о том, как последний добыл чудесный мед песнопенья, волшебный напиток скальдов.
После войны асов с ванами, обе враждовавшие стороны порешили для скрепления мира совместно создать живое существо. Ванами и асами и был тогда совместно сотворен Квасир (этимология неясна), мудрейший и прекраснейший человек. Злые темные карлы, обитающие под землею, впоследствии убили Квасира и собрали его кровь в сосуд Одрöрир, смешав ее с пчелиным медом. Получившаяся таким образом жидкость имела чудесное свойство: в ней заключался дар песнопенья. Но пока "медь песни" находился во власти карлов, его чудодейственная сила не проявлялась. Через долгое время, сгубив хитростью одного великана, карлы принуждены были отдать волшебный мед – на выкуп – брату погибшего, Суттунгру, грозившему им смертью, если не получит выкупа. После этого мед песни был у Суттунгра, и его хранила прекрасная дочь исполина Гуннлод. И во власти исполинов, мед не осуществлял своего назначения: исполинам, как и карлам, чужд дар песнопенья. Один решил добыть от исполинов мед. В человечьем образе отправился он в страну великанов и явился к брату Суттунгра, исполину Бауги, предварительно устроив так, что последний лишился своих девятерых работников (Один явился на поле, где они косили, и предложил поточить им косы; он сделал это волшебным точилом, действовавшим так быстро и чудесно, что все они пожелали иметь его, перессорились и перерезали друг друга на смерть косами). Назвавшись Больверкром, Один предложил Бауги, что наймется к нему в услужение, с тем чтобы получить в награду того меда, что хранился у Суттунгра. Бауги ответил, что только Суттунгр распоряжается медом, но обещал повести к нему Больверкра, что и было сделано, после того как тот за одно лето справил всю работу девятерых людей. Сутгунгр не захотел дать меду Больверкру. Тогда Один буравом Рати просверлил отверстие в стенах каменной пещеры, где Гуннлод хранила заповедный мед; приняв образ змеи, он проник в отверстие. В пещере, вновь приняв вид человека, он добился любви Гуннлод и пробыл у нее три ночи. От нее он получил мед песни, и она же помогла ему выбраться из пещеры, после чего он, в образе орла, полетел обратно в селения богов. Получив мед, Один получил волшебный дар песнопенья. И от него, первого и высшего из скальдов, получают этот дар те, кто слагает песни на земле. (Bragarödur, 3, 4).
Впоследствии в скандинавском пантеоне появился, кроме Одина, специальный бог песни: Браги.
103, I "старый турс" – мудрый исполин Вафтруднир (обоготворенный, небесный), к которому Один приходил состязаться с ним в познаниях. Что именно об этом лице (см. "Речи Вафтруднира") идет здесь речь, – а не о Суттунгре, как дальше, – подтверждается на мой взгляд выражением "здрав я вернулся", являющимся как бы антитезою напутствия Фригг в названной песни. Провожая Одина в путь к исполину, Фригг говорит ему: "Здравым отправься, здравым вернись ты". (о. с. 4).
106, III Здесь "Одрöрир" отнесено к самому меду; в другом месте это название носит сосуд, где мед хранился.
108, I "морозные турсы". Горные исполины и снеговые, "морозные", исполины, – по-видимому, составляли две категории.
109, И клятва на кольце считалась особенно священною (на кольце в обычном смысле слова, или на запястьи).
В данном случае Один, назвавшийся Больверкром, по всей вероятности поклялся хозяину-исполину (заподозрившему его в принадлежности к ненавистному исполинам племени асов), что "Больверкр не ас" или что "ни один из асов не зовется Больверкр".
110, I Певец собирается торжественно возвещать полученную им мудрость – в собрании, с высокого места.
110, II Урдр – первая из норн, дев судьбы: Прошедшее.
110, IV Ѓар – "Высокий", название Одина.
125, IV древков. Для копий.
128, IV Не совсем ясно, к какой опасности относится это предостережение. Обыкновенно оно объясняется так: чары врага могут нагнать ошеломляющий страх на противника, если тот станет смотреть вверх.
Возможно, однако, что тут просто дается совет "не зевать по верхам", а следить за врагом, чтобы он не пустил в ход чар.
133, VII Сушившиеся меха, кожи, полотки, телячьи рубцы, и т. п. вешались над очагом.
Морщинистое лицо старика сравнивается со сморщенною сухою кожею.
135 I, II Иными словами: на всякого не напасешься услуг и подарков. Следует с разбором делать одолжения и не давать зря слишком многого.
(136) Этот, довольно неумело вставленный в песню, перечень тогдашних медицинских средств не лишен интереса.
– IV Геринг указывает, что в южной Германии существовало средство против опьянения: – нюхать землю.
– VII Интересно, что спорынья и поныне считается у русского крестьянства хорошим внутренним средством: при трудных родах и против грыжи.
– VI Что касается до дуба, то Геринг ошибочно переводит "viþ abbinde" против запора ("die Eiche heilt Stuhlzwang"). Правда, "viþ" может значить и "против", и "для", и "при", но в данном случае не может быть никакого сомнения, что речь идет о средстве крепительном, а не наоборот, раз дело касается дуба, т. е. очевидно отвара дубовой коры или дубовых листьев; то и другое будет несомненно действительным, и очень энергичным средством для запора (дуб. кисл.)
– VI Каким образом применялись колосья от "порчи" – неясно. Быть может, их сжигали под головою "околдованного" человека.
– VII О связи лунного света с падучей существовало издавна и еще существует верованье у различных племен. (Старое название эпилепсии: morbus lunaticus.) С.
(138) Значение этой и последующей строфы очень темно, и я предпочитаю не приводить здесь всех разноречивых и сложных толкований, вызванных этими строфами: все они слишком неопределенны.
С несомненностью явствует из них только одно: вещее знание рук, мировой мудрости и волшебств досталось Одину путем великих добровольно перенесенных страданий – какого-то тяжелого жертвенного подвига, содержание которого недостаточно выясняется из этого отрывка.
Дерево, о котором идет речь – по-видимому, мировой Ясень Иггдрасиль; предполагается, что с этим мифом связано и его название ("Носивший Иггра"?). Но все это не выходит из области догадок, построенных на шатких основаниях.
Расходящиеся с "общепринятыми" взглядами, но логичные и остроумные толкования этих строф см.: Guido List. Das Geheimnis der Runen.
(140) Эта строфа по ошибке попала сюда из рассказа о меде песни. Кто такой сын Больторна, неясно; возможно, что это Мимир, от которого Один почерпнул часть своей мудрости.
142, IV Высший Скальд – Один.
(142) Руны вырезались на прутьях, на кусочках дерева или коры, и после покрывались (иногда) красящим веществом. Им приписывалась волшебная сила – при гадании и при различных магических действиях. По мнению большинства ученых, те волшебные древние руны, о которых здесь идет речь (и вообще в песнях Эдды фигурирующие руны), не тождественны с тем, что впоследствии стали называть рунами, т. е. с простыми письменами.
(143) После этой строфы пропуск. В первоначальном тексте очевидно следовали наставления, касающиеся рун.
Нельзя не упомянуть о замечательной догадке Г. Листа, нашедшего в последующем перечне заклятий (145-163) иносказательное описание всех 18-ти рун древнего алфавита вместе с символическим их толкованием, и увлекательно доказывающего свое положение из разбора текста. Доводы его достаточно убедительны, чтобы на эту теорию стоило обратить внимание специалистам. Guido List. Das Geheimnis der Runen.
144, V Тундр – название Одина.
(154) Ведьмы, колдуньи, согласно поверию, – совершают свои злодеяния, приняв чужой образ. Распространено было представление, что ведьм и им подобных существ можно погубить, если удастся помешать им снова принять свой настоящий образ. Возможно также, что здесь идет речь об эстериоризации астрального тела. Тогда смысл ясен. С.
155, III "в щит" (когда он был подходящей формы) вообще кричали и пели в сражениях: боевой клич, боевые песни – при чем щит служил просто для усиления звука. Возможно, что при каких-нибудь условиях этому действию приписывалось и магическое значение.
157, II Обычай обливать младенца водой, давая ему имя – существовал у германцев уже в глубокой древности, задолго до распространения христианства.
159, I Деллингр – божество, отец Дня.
159, II О Тйодрэрире больше ничего не известно.
ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
"Изречения Высокого", имеющиеся только в Codex Regius 2365, представляют собою произведение собирательного характера, в котором позднейшим составителем соединены в одно целое, по крайней мере, шесть различных песен, а, быть может, и больше. Несомненно, что песни эти имели первоначально самостоятельные заглавия, при чем только одно из них – надо думать, IV (быть может, вместе с последующим) – носило название "Hǫvamól". Название это, по господствующему толкованию, должно быть переведено "Изречения Высокого". Слово Har (родит. пад. Hǫva) переводится "Высший" или "Высокий"; хотя существует и толкование, что слово это означает "Одноокий"1. В обоих случаях, название это совершенно определенно относится к Одину. Последний – не раз говорящий о себе в песни от первого лица, – в некоторых местах даже прямо называет себя.
Происхождение искусственного соединения нескольких песен в одну объясняется чрезвычайно просто: аналогичность содержания – житейские наставления и афоризмы, отрывки религиозных идей – побудило составителя связать друг с другом разные по источникам и ценности произведения, объединив их общим заглавием и, по всей вероятности, прибавив от себя несколько связующих стихов. Но еще и до этого объединения, в каждой отдельной песни уже имелся ряд вставок (отдельных стихов или целых строф), опять таки очень легко объяснимых: когда дело касается старинных изречений и правил жизненной мудрости – тот, кто их пишет или пересказывает, естественно бывает склонен присоединить подобные изречения одни к другим, там, где они представляются ему подходящими. В старое время это являлось вполне обычным приемом: подобный сборник изречений был общим достоянием, и за пересказчиком подразумевалось право по-своему расширять и дополнять его. Конечно, именно в виду такой свободы вставок для исследователя не всегда легко бывает определить размеры этих вставок, когда ничто в их содержании не указывает определенно на какую-либо эпоху или обстановку; потому что именно в подобном сборнике изречений возможны переходы и сопоставления, психологическая связь которых, иногда ускользающая от позднейшего читателя, могла быть одинаковой и у первобытного автора2 и первобытного составителя. Эту особенность метко подчеркивает Могк, которому я в общем следую в настоящем разборе.
В тесной связи стоят три первые части произведения: первое собрание изречений и два эпизода из жизни Одина. Если и маловероятно, что эти части с самого начала фигурировали вместе, то несомненно, что они соединены были издавна, гораздо раньше, чем к ним прибавили все остальное. По мнению Могка, II и III являются естественными иллюстрациями к двум мотивам предшествующих изречений.
Последние вложены (вероятно, уже одним из первых составителей) в уста высшему Наставнику – Одину. Один – бог странствий и исканий, он Скиталец, он "Вегтамр", Привычный к пути; обойдя множество стран, он многое узнал, он Многоопытный бог. Исходя отсюда, ему вкладывается в уста ряд практических заветов бывалого, много видавшего странника – прежде всего касательно требований и принципов гостеприимства, а затем и по поводу человеческих отношений вообще. Могк метко подчеркивает в этих заветах признаки здорового мужественного миросозерцания и типично-германского яркого самосознания; с его мнением об этической строгости этого миросозерцания можно также согласиться, если признать позднейшею интерполяциею строфы 45 и 46. По поводу яркого самосознания отмечу мимоходом одну характерную черту: высокую ценность, придаваемую посмертной славе, памяти о славных делах:
Сгинет богатство, умрут твои родичи,
Сам ты умрешь в свой черед;
Может одно лишь бессмертным быть в мире –
Слава великих заслуг.
Этот мотив не раз звучит среди изречений, вкладываемых в уста вещему наставнику (28, 72, 76, 77), и каждый раз с такою силою, которая выделяется среди спокойного тона большинства житейских наставлений; видно, что тут высказывается крепкое, в плоть и кровь вошедшее убеждение. Выражения эддического автора в этом случае поразительно напоминают передачу того же мотива у могучего позднейшего поэта, единственного мирового поэта среди сынов средневековой Европы, в жилах которого несомненно текла в известной мере и германская кровь, – Данте3, его вдохновенные слова о посмертной славе и страстные напоминания ушедших из мира душ, даже грешников среди адских мук, чтобы их имена не предавались забвению. Сильный, гордый дух чуется, когда речь идет о доблести и славе, в этих заветах вдумчивого старого северного бойца, так же как и в бессмертных словах великого флорентинца на заре Возрождения. Оба эти вдохновения взращены эпохою яркого, мощно развивающегося индивидуализма, свободного, энергичного самоопределения человеческой личности. Для мужественного миросозерцания Hǫvamól характерно также отношение к смерти: несмотря на то, что для языческого мудреца она является худшим из зол, что мертвый в его глазах несчастнее всякого живого несчастливца (69, 70, 71) – он требует, чтобы человек безбоязненно мог встретить смерть, и с презрением отзывается о трусе, который сам себе портит жизнь (15, 48). Высокий дух чувствуется в прекрасной строфе:
Сын королевский должен быть сдержан,
Мудр и в сражениях смел.
Бодро и радостно век свой живи ты,
Пока не возьмет тебя смерть. (15)
Вследствие многочисленных вставок, не все содержание этой части Hǫvamól равноценно; на ряду с глубокими и привлекательными нравственными воззрениями оказываются иногда самые обыденные соображения (впрочем всегда проникнутые меткою наблюдательностью и здравым смыслом), а подчас и продукты сомнительной житейской философии (45, 46). В строфе 73, а также в трех заключительных строфах оказывается богатый подбор пословиц и поговорок, внесенных сюда явно извне, даже с нарушением первоначального ритма песни.
Основное, освобожденное от интерполяции содержание этой части Hǫvamól – носит отпечаток большой древности. Оно считается возникшим в Норвегии, притом в раннюю пору – в IX веке. По мнению Могка, некоторые отрывки (I) являются едва ли не древнейшими из всех сохранившихся памятников древнескандинавской поэзии. Позднейшие элементы в этой песни относятся к X, XI, быть может, даже к XII веку4.
Переходя к эпизодам II и III части, нельзя не отметить вместе с Могком ощутительной перемены тона, В этих рассказах о двух любовных приключениях Одина – из которых в одном он оказался обманутым, в другом обманщиком – нарушен серьезный тон изречений первой части, звучит местами несколько тяжеловатый юмор (98); наряду с тонкою психологическою наблюдательностью – после таких глубоких слов как в строфе 92, – бросается в глаза малопривлекательное легкомыслие и еще менее привлекательная проповедь своекорыстного лукавства (90, 91, 105, 106, 109). В общем обе эти песни – II и III – производят довольно неприятное впечатление5. И это впечатление получается не от грубости образов – известная здоровая грубость всегда присуща старой народной поэзии и нисколько ей не вредит – а от низости нравственного уровня, чувствующегося в передаче обоих эпизодов. "Лукавая дева" во II и лукавый Один в III – вполне достойны друг друга и не особенно располагают к себе. Но, в данном случае поговорка применима буквально: из песни слова не выкинешь.
Встречались и такие типы, были и такие элементы в жизни древнегерманского духа; и если знакомство с ними представляет мало художественно-привлекательного, то с культурно-исторической стороны они далеко не лишены интереса.
После части III начинается вторая половина Hǫvamól, совершенно независимая от первой, и сама состоящая из трех разнородных составных частей: Изречений Лоддфафнира, Перечня рун и Перечня заклятий.
Я не вижу необходимости приводить здесь разноречивые мнения о взаимоотношении этих трех частей. Отмечу только, что их считают почти с несомненностью произведениями разных авторов, соединенными вместе позднейшим составителем, вероятно, дополнившим их несколькими строфами собственного сочинения. В Изречениях Лоддфафнира впервые оказывается ссылка на Ѓара, как на первого возвестителя передаваемой мудрости. Эта (IV) часть по внешнему построению напоминает первую: сборник изречений. Но характер ее иной. Общий тон несколько пессимистичнее: изобилуют предостережения против дурных людей и коварных женщин, против лживых друзей, против неосторожных споров с глупцами и т. д. К предостережениям поэт вообще постоянно возвращается. Предостережения против человеческой лживости, глупости и злобы дают основной тон всему произведению. Наряду с этим заметно, как будто, более тонкое психологическое понимание, более развитое представление о человеческих отношениях. Есть прекрасные строки о дружбе (120, 123), видимо вышедшие из чуткой, тонко развитой души; но не чувствуется такой цельности и силы, как в некоторых афоризмах первой части. С другой стороны, более заметна неровность тона, видимо обусловленная позднейшими вставками и переделками. Рядом с тонкими психологическими черточками попадаются архаические предостережения против колдовства (112, 128) и примитивные житейские наставления (111). В комбинациях этих разнородных элементов исследователям пока еще не удается разобраться, не все сходятся в том, что считать интерполяцией и к какой поре ее отнести. Несомненно, однако, что все произведение создалось гораздо позднее первой части и очевидно в Исландии.
В очень неясных и различно толкуемых строфах 138-141 передается недоговорено и сбивчиво до сих пор определенно не истолкованный миф об Одине, по-видимому относящийся к тому, как он, первый обладатель рун, сам узнал и постиг их. За этим, как указывает Могк, должен бы следовать перечень рун (Rúnatal), подобный следующему затем перечню заклятий, волшебных песнопений (Lióþatal). Но первый почти целиком утрачен; от него осталось только несколько стихов (142-143). На место продолжения попал, по-видимому, совершенно посторонний отрывок, относящийся к почитанию богов. В этом отрывке, однако, есть замечательные стихи – начало 144 строфы. Если эта строфа верно читается, то высказываемый в ней взгляд на жертвоприношения заслуживает большого внимания; это взгляд, который во все времена оказывался возвышенным и редким – все равно, относился ли он к языческому или к христианскому богопочитанию:
"Лучше совсем не молиться, чем жертвовать слишком усердно:
Награждений за жертву все ждут".
Затем следует перечень заклинаний. Согласно общепринятому взгляду, в этой части текста утрачено главное – самый текст заклятий – и остались лишь, так сказать, поэтические комментарии к ним.
Я решаюсь здесь категорически высказаться против этого установившегося мнения – после знакомства с неоднократно упоминаемым мною трудом Гвидо Листа "Das Geheimnis der Runen", который высказывает и доказывает с подавляющею убедительностью, в особенности для знакомого с оригиналом Эдды читателя, – что перечень заклинаний действительно заключается в соответствующих строфах песни, с полным их содержанием и толкованием: только уясняется это из рассмотрения эзотерического текста песни, являющейся, как и "Прор. пров." одним из заповедных, вполне доступным только древним посвященным, откровений древне-северной мистики.
Но рассмотрение текста с этой стороны составляет громадную и сложную задачу, не входящую в рамки настоящего труда; здесь я лишь считаю долгом напомнить еще раз об этой, сознательно оставляемой мною здесь в стороне, области. Ей посвящен будет мною специальный, готовящийся к печати, труд "Тайная Эдда"; до выхода его могу указать читателю лишь на названное и другие сочинения Гвидо Листа, так как на русском языке по вопросу о древнесеверных герметических учениях не имеется ничего, ни оригинального, ни переводного.
Имя Лоддфафнира всплывает в предпоследней строфе, приписываемой последнему составителю, объединившему три различные произведения и желавшему указать, что и последняя часть относится тоже к Лоддфафниру.
Интересен своеобразный мягкий лиризм заключительной строфы, где вещий мудрец говорит о последнем известном ему заклятии; этого заклятия он не назовет никому на свете.
Той лишь разве откроюсь, с кем ложе делю;
Или той, кто сестра мне родная.
Мне не представляется нужным вдаваться здесь в более подробный анализ "Изречений Высокого"6. В особенно распространенном комментарии эта песнь не нуждается; после всего вышесказанного читатель сам без труда разберется в ее основных элементах.
Сравнительно бедная мифологическими мотивами, она дает очень много с культурно-исторической точки зрения, освещая ряд сторон в психологии и миросозерцании древнесеверного мира и заключая в себе богатейший бытовой материал, ярко обрисовывая множество черт в домашнем, общественном и племенном существовании современников этих "Изречений".
1. На этот счет см. Могк, ст. 32.
2. Конечно, об "авторе" тут можно говорить только в относительном смысле. Вряд ли даже первый автор подобного произведения заполнял его изречениями, исключительно принадлежавшими его личному творчеству. Скорее всего он являлся в большей степени выразителем собирательной народной мудрости, нежели самостоятельным мыслителем.
3. Фамилия Данте – Алигиери – несомненно германского (лангобардского или готского) происхождения, как показало современное исследование. Она возникла либо из Altger, либо из Adalger – во всяком случае из древнего германского имени. (См. F. X. Kraus. Dante).
4. См. Мюлленгоф. Müllenhof. "Deutscher Altertums-Runde".
5. Надо только удивляться, с каким художественным тактом, без всякой искусственности отстраняющим все несимпатичное, с какою (хочется почти сказать: гениальною) чуткостью сумел использовать их современный поэт Феликс Дан; в особенности II – в своей прелестной мифологической новелле "Odhin’s Rache".
Миф о Гуннлод использован очень удачно, хотя с большой свободой, и поэтом-композитором Корнелиусом в его необычайно красивой по форме опере "Gunnlöd", проникнутой, несмотря на легкий налет романтизма, глубоким пониманием духа германских мифов. (Музыка и текст Корнелиуса; издана в обработке Бауснерна).
6. Обстоятельный и чуткий научный разбор этой песни (и ряда других) имеется у Мюлленгофа. |
