Письменные источники

Источник: СТАРШАЯ ЭДДА (перевод С. Свириденко)

"Предисловие, которое, против обыкновения, надо прочесть".
Проф. А. И. Введенский "Курс лекций по логике".

Полного перевода Эдды на русский язык до сих пор не существует (не только перевода, сделанного с оригинала, но хотя бы перевода с немецкого или датского перевода) ни в стихах, ни в прозе. Полного прозаического пересказа не существует также. Имеются только крайне малочисленные переводы (почти все в прозе) и – в несколько бо́льшем числе – пересказы отдельных песен, еще чаще – отрывков песен; ряд песен до сих пор не переводился даже в отрывках.

В Истории Средних веков под редакцией Стасюлевича¹ имеется (т. II, ст. 236) перевод весьма старательной, но очень устаревшей (1835 г.) и наивной² статьи Рено "111" "О характере религии Одина"³, с достаточным количеством ошибок⁴ и в особенности произвольных обобщений, не оправдаемых памятниками. Переведена статья не полностью. За нею следует "Извлечение из старой Эдды" – по-видимому долженствующее представлять собою пересказ некоторых песен Эдды; но пересказ этот до такой степени не соответствует оригиналу, что дать понятие о нем можно, приведя параллельно содержание текста Эдды и того, что имеется в этой русской передаче (сделанной, вероятно, на основании какого-нибудь французского⁵ пересказа). Первый отрывок озаглавлен Волу-Спа⁶, что могло бы заставить думать, что "Vǫluspǫ" здесь приводится полностью. На самом деле из 66 строф имеется здесь 25, притом в следующем виде:

В последующих строфах передача еще более необычайна:

Приведенных примеров достаточно. За Vǫluspǫ следует сделанное в таком же стиле "извлечение" из Hǫvamǫl (тоже озаглавленное так, точно приводится все произведение; на самом деле 32 строфы – из 163-х), подписанное, – очевидно bona fide – именем легендарного "составителя" Эдды, вдобавок, неверно¹⁰ написанным: "Семунд-Сигфуссон". Далее передается, как исторический факт, легенда о написании им Эдды. Затем следуют, – сделанные в таком же духе, как из Vǫluspǫ и Hǫvamǫl – выдержки из Снорровой Эдды. "Пересказы" эти местами прямо приводят в недоумение фразами в роде следующей (251):

"Но!… из мозгу вышли грозные облака".

(Что имелось в виду при изобретении этого странного восклицания "Но!…" которого в подлиннике нет и следа?)

Затем приведено, в довольно правильной, хотя суховатой передаче Грановского, содержание ряда песен из эпического цикла песен о Сигурде.

В Истории всеобщей Литературы под редакцией проф. А. Кирпичникова¹¹ имеется в статье Кирпичникова "Германский национальный эпос" пересказ отрывков Эдды, в переводах Грановского, а также Грота (о переводе последнего будет речь ниже, по поводу сборника Чудинова). С радостью можно отметить, что общие краткие сведения об Эдде, даваемые этим трудом, при большой неполноте (неизбежной уже в силу тесных рамок, поставленных самою задачею труда, – Истории всеобщей литературы) и некоторой устарелости¹², по крайней мере не грешат никакими серьезными ошибками и включают указание на ложность научного мифа о Сэмунде, как авторе Эдды – столь желанное в русской литературе в виду того упорства, с каким повторяют эту басню немногие русские издания, касающиеся Эдды¹³. Как крупный промах надо только отметить выноску на ст. 161, где говорится, что "и эти песни (о Нифлунгах) и прозаический пересказ "Младшей Эдды" и "Вольсунга Саги" неоднократно изложены по-русски". Следует указание на Буслаева, Грановского и Чудинова. Из этой выноски можно заключить, что существуют полные и точные пересказы цикла песен о Нифлунгах и даже всей Снорровой Эдды: ничего подобного нет. Все пересказы представляют собою более или менее произвольные переложения – все они неполны (в особенности о пересказе Снорровой Эдды не может быть и речи), и во всех сопровождающих их статьях и пояснениях встречаются – даже иногда у Грановского – крупные ошибки, обусловленные недостаточным изучением текста Эдды (вообще в эпоху появления данного труда; или же только у данного автора) или недостаточным знакомством с литературою предмета.

Пересказ отрывков Эдды имеется также в "Истории всемирной литературы" Зотова.

В других крупных трудах по истории и истории литературы относительно Эдды имеются обыкновенно только краткие упоминания или сжатые общие характеристики.

А. Н. Веселовским сделан прекрасный прозаический перевод Vǫluspǫ – в его статьях "Вещание Вёльвы и новейшая экзегеза"¹⁴, – дающий, по поводу книги Э. Г. Мейера, подробный научный разбор памятника.

Несколько песен приведены в "Сборнике скандинавской поэзии" под редакцией Чудинова. 1875. Для характеристики редактируемых Чудиновым переводов обращаюсь к тому его изданию, которое отличается большею полнотою, нежели упомянутый сборник, и включает, кроме песен. вошедших в последний, еще ряд других.

В 1897 году появилось издание (Русская классная библиотека, изд. под редакцией Чудинова), озаглавленное "Старшая Эдда (Семунда Мудрого), сборник мифологических, гномических и эпических песен в переводах русских писателей". Изд. Глазунова, Спб. Несмотря на это заглавие, книга вовсе не заключает в себе полного перевода Эдды, а, как указывается в предисловии, следующее: 2 мифологические песни – Песнь Валы ("Прор. Пров.") и, говорит автор предисловия: "к этому же отделу мы позволили себе присоединить оригинальное стихотворение А. Н. Майкова "Песнь о Бальдуре", прекрасно передающее миф об этом Аполлоне севера". Далее приводится в прозаическом переводе несколько отрывков из "Песни Высокого" (Изр. Выс.), затем стихотворный перевод Кудряшевым "Песни о Велунде" и, наконец, все в прозаических переводах, 14 героических песен.

Это издание, во многих отношениях, в высшей степени неудовлетворительно. Самое предисловие (анонимное) с первой же страницы вызывает недоумение, так как автор его, по-видимому, недостаточно знаком с Эддой и с литературой предмета. Он высказывает в виде безапелляционного утверждения ложное сведение о составлении Эдды Семундом Мудрым – легенду, которая издавна оспаривалась, а ко времени издания этой книги (1897) была уже окончательно опровергнута компетентными исследователями.

Также категорически высказывает он другую литературную легенду¹⁵, что заглавие Эдды означает "Прабабушка" – ни слова не говоря о действительном происхождении этого заглавия, которого вовсе не носила найденная Бринйольфом рукопись¹⁶.

Далее, утверждение, что стихотворение Майкова "прекрасно передает" миф о Бальдре – показывает, что автор предисловия несомненно не знаком с этим мифом. Поэма Майкова – гладко написанная, местами красивая фантазия на эддическую тему, в некоторых частностях хорошо отражающая древнегерманское миросозерцание (во вступительной части, напр., в словах скальда о судьбе. Впрочем, вся эта часть пропущена в издании Чудинова). Но разумеется и сам Майков не мог считать ее "передачею" мифа о Бальдре, так как к последнему примешаны совершенно посторонние элементы: произвольные вариации на темы "Прорицания Провидицы", заимствованные из героического эпоса черты. Майков сначала переносит на своего Бальдура рассказ о боге Фреире, впервые увидевшем Гердр, примешивая к этому рассказу эпизод с волшебником-великаном, совершенно не в стиле Эдды, скорее в духе "Тысячи и одной ночи"¹⁷; затем поэт переделывает и по-своему комбинирует сказание Эдды об усыпленной Одином валькирии Брингильдр, которую должен был пробудить и взять в жены величайший из героев Сигурдр. Майков делает из этого какую-то восточную сказку, в которой злой волшебник-великан усыпил свою дочь Нанну, причем она лежит в ледяном дворце, окруженном пламенем, и на ней неизвестно почему надет доспех воина (что естественно в Эдде у воительницы Брингильдр, но теряет всякий смысл в данном случае); в роли же Сигурдра является Бальдур, проникающий сквозь пламя, чтобы взять Нанну в жены… Ясно, что по меньшей мере рискованно называть передачею (да еще "прекрасною") мифа о Бальдре произведение, где оказываются подобные эпизоды, не имеющие ничего общего с мифами о Бальдре, каковы они в Эдде и в сагах. Даже в рассказе о смерти Бальдра, где Майков стремится сохранить содержание подлинной саги, введены совершенно произвольные элементы, как изображение поведения Локи, весьма не соответствующее его образу и поведению в Эдде¹⁸. Достопримечательнее всего то, что все те отрывки поэмы Майкова, которые приведены в издании Чудинова – написаны частью на сюжет саг (прозаической Снорровой Эдды), частью на темы героического эпоса (как показано выше, в крайне произвольной переработке); из "мифологических песен Эдды", к которым ее присоединяет составитель сборника – не заимствовано здесь ни одной строки, только местами попадаются отдельные выражения и образы, выхваченные из "Прорицания Провидицы" (из той же Vǫluspǫ, которая в сборнике приведена целиком, и следовательно не могла иметься в виду при включении поэмы Майкова в сборник). А та единственная часть поэмы, которая действительно является передачею одной из песен Эдды ("Песни о Путнике") и более или менее выдержана Майковым в эддическом стиле – диалог Одина с Валой – эта-то часть как раз и выпущена. Ясное дело, что только человек, не имеющий понятия об Эдде, мог предполагать, что он удачно заменяет "мифологическую песнь" "Семундовой" Эдды, – приводя своеобразную поэтическую фантазию Майкова, с сохранением всех ее, чуждых Эдде, эпизодов, и с исключением единственного места, действительно взятого из "Семундовой" Эдды¹⁹.

Лучше всего дело обстоит в сборнике с переводом Грота. Тут имеется, по крайней мере, добросовестный труд знающего человека. Однако и его перевод "Видение Валы или Вёльвы" во многом производит неудовлетворительное впечатление. С первого взгляда подавляет ужасающая тяжеловесность формы и полное отсутствие какого бы то ни было ритма. Перевод напечатан, как стихи – отдельными строками с заглавными буквами; но вряд ли возможно усмотреть хотя бы прозаический (не говоря уже о стихотворном) ритм в таких строках (49, 50):

Гримир едет с востока, щит перед ним;
Змей, обвивающий землю, извивается в ярости,
И взрывает глубину морскую, орел весело клокчет,
Бледным клювом раздирает трупы; пущен корабль ногтяной…
и т. д.

Можно бы думать, что, при таком полном пренебрежении к форме, переводчику удастся по крайней мере точная передача содержания. Но перевод кишит крупными ошибками, начинающимися с первой же строфы. В оригинале: (1, III) "Viltu at ek, Valfaþér, vel анк telja…" т. е. "Ты, Вальфадир²⁰, хочешь, чтобы я рассказала…" и т. д.

У Грота:

"Хочешь ли ты, я расскажу чудеса Вальфадера?". В оригинале говорится о "карлах" (9, IV: dverga), Грот переводит "сонм духов". В оригинале сказано (об одном из волков, рожденных от Фенрира): "Fyllesk fjǫrve feigra manna". ("Он будет питаться телами умерших людей", 41, I).

У Грота:

"Он насыщается жизнью низких людей".

Перевод совершенно неожиданный, в особенности слово "низких", на которое нет никакого намека в подлиннике. (Трудно предположить, чтобы переводчик был способен смешать скандинавское "feigr" – умерший, мертвый, с немецким "feig" – трусливый, низкий). В оригинале говорится: "aþr Surtar þan sefe of hleyþer " ("прежде чем родич Суртра выступит в путь", 47, IV).

У Грота:

"Пока сын Суртура не пожрет Одина".

Об Одине в этой строке не сказано ни слова, о "сыне" Суртра нет речи не только здесь, но и нигде во всей Эдде²¹; Одина должен пожрать волк Фенрир, сын Локи – который, быть может, действительно подразумевается под "родичем" Суртра (но, быть может, и нет), а "пожрет" получилось от смешения глаголов hleypa и gleypa (последнее, ошибка в тексте, в которой Грот неповинен). Вообще наиболее важные ошибки в переводе Грота обязаны своим происхождением прежнему неправильному чтению текста Эдды (Бальдр оказывается "кровавым богом" вместо "кроткого бога", 32, I; обитатели Муспелля плывут с севера на корабле, тогда как на деле они должны мчаться с юга сухим путем, 51 и 52). Грот, конечно, не ответствен за эти ошибки, но они лишают его перевод значительной доли ценности после того, как восстановлено правильное чтение целого ряда строк "Прорицания", раньше понимавшихся иначе, или остававшихся непонятными. Не всегда удачны и комментарии к переводу Грота, где часто без оговорок высказываются спорные (и в то время спорные) положения и где попадаются замечания в роде следующего:

"Видар (от veþr – ветер) – немой Ас, бог бурь". Здесь столько же ошибок, сколько утверждений. Видарр не немой, а только "молчаливый Ас"; имя его не от veþr, а от vidr – лес; veþr – значит не "ветер", а "погода" и "зима"; бог бурь не Видарр, а Один. Надо согласиться, что от подобной выноски не слишком обогатятся сведения читателя по скандинавской мифологии. Нечего и говорить о том, что в комментарии то и дело встречаются неподходящие выражения то классического, то христианского происхождения: Ѓэль названа тартаром, Один – Богом-Саваофом и т. п. Вдобавок весь перевод крайне небрежно прокорректирован: напечатано в одном месте "Гарм", в другом "Горн"; вместо "волк" напечатано "воин" (ст. 9), вместо богини Ѓлин оказалось имя нарицательное, и получился следующий удивительный стих (53):

"Тогда новое бедствие разразится над глиной".
(Подобных курьезов вообще не мало в сборнике Чудинова.)

Обращаясь к единственному стихотворному переводу сборника – переводу Кудряшевым "Песни о Велунде", можно, по счастью, сказать, что он довольно удовлетворителен, если не считать некоторой безвкусицы в подборе русских выражений – в роде того, что Велунд "медальоны (sic!) выковал чудно", или "взял он ее пивом" (перевод обеих этих фраз вдобавок и безусловно ошибочен), и несколько частных промахов, а также небрежности в передаче имен, чем, впрочем, грешит в еще большей степени Грот. В переводе Кудряшева есть известная ритмичность и местами художественность.

Остальные переводы сборника – прозаические. Небольшой отрывок из "Изречений Высокого", названный в предисловии "Песнь Высокого", а в тексте "Речь Высокого", заимствован из "Истории Средних веков" Стасюлевича и представляет собою очень маленькую выдержку из самой обширной среди всех песен Эдды: из 163 строф оригинала в сборнике приведено 33. За исключением этого отрывка, а также переведенной Грановским "Первой песни о Гудруне", эти прозаические переводы "вновь переведены для настоящего издания и печатаются здесь в первый раз". (Предисловие.)

К сожалению, не сказано, с какого языка сделаны эти переводы. Я, однако, считаю несомненным, что они сделаны не с подлинника, а с немецкого перевода, и вот почему. В "Третьей песне о Сигурдре"²² строфа 35 (по другому счислению 36 или 34) начинается словами: "Я не нуждалась, чтобы мужчина предложил мне утренний свадебный подарок". Последние слова напечатаны курсивом и пояснены в выноске словом: Morgengabe. Между тем ни этого слова, ни всей фразы в скандинавском подлиннике нет. В Эдде сказано просто и прямо: "Né vildak þat, at mik verr áette " – "Я не хотела, чтобы муж имел меня". Очевидно, фраза, которую переводчик, подписывающийся А. Ч., считает нужною пояснить в выноске, заимствована им из немецкого перевода. Очевидно также, что скандинавский оригинал ему не знаком, иначе ему не было бы надобности воспроизводить фразу, нуждающуюся в комментировании и не имеющуюся в подлинном тексте (тем более, что перевод прозаический, – стало быть, никакие формальные соображения не могли тут играть роли); г. А. Ч. считал эту фразу принадлежащею подлиннику. Есть и другие доказательства того, что перевод делался с немецкого перевода. На стр. 65 г. А. Ч. пишет в выноске слово "бург", не существующее на русском языке. Очевидно, он заимствовал его, не изменяя, из того текста, с которого переводил; но в оригинале Эдды слова burg тоже не существует (было бы borg – замок, чертог), в немецком же будет именно Burg, которое г. А. Ч. и заимствовал, по всей видимости, из немецкого текста.

Что до качеств самого перевода – или, вернее, пересказа немецкого перевода – г. А. Ч., то его нельзя признать стоящим выше посредственности. В нем много неточностей и достаточно прямых ошибок в роде недоразумения в "Песни о Фафнире" (от 31 стрф. и дальше), где маленькие лесные птички превратились в орлов и воронов²³, которых г. А. Ч. заставляет "петь", при чем счет у него идет следующим образом: первый орел, второй орел, третий орел, четвертый орел, пятый ворон, шестой орел… И таких промахов в переводе г. А. Ч. не мало. Слог перевода тяжелый, нехудожественный, неуклюжий и проникнутый безнадежным ремесленным прозаизмом. Вся поэзия оригинала исчезла в этой передаче – от живой красоты скандинавского эпоса остался сухой скелет.

Если мне показалось уместным остановиться на издании Чудинова, то потому, что этот сборник по объему (из 36 песен Эдды приведено 16; 17-м является отрывок "Речи Высокого") остается все-таки наиболее полной попыткой ознакомить русскую публику с Эддой в доступном издании, и мне хотелось показать, насколько мало он отвечает своему назначению – насколько, следовательно, желательно появление издания, могущего хоть несколько успешнее послужить этой цели.

Пожалуй, удачнее всего в сборнике выдержки из солидных, хотя сильно устаревших и во многом отставших от современного исследования статей: Буслаева "Древнесеверная жизнь" и Грота "Очерк скандинавской мифологии". Удачны также "картинки", как называет их автор предисловия – воспроизведение двух рисунков проф. Деплера: "Вала" и "Смерть Бальдера", "на которой изображен весь северный Олимп с Одином во главе" и картины "Сигурд – убийца Фафнира". Но заявлениям предисловия и тут не вполне следует верить, потому что последняя картина гораздо больше подходить, как иллюстрация, ко II действию "Зигфрида" Рихарда Вагнера, чем к Сигурдру Эдды, а "весь северный Олимп" оказывается исчерпанным семью богами, из которых узнать можно только Одина, Браги, Бальдра, Годра и Локи; не видно ни Торра, одного из главных представителей скандинавского пантеона, ни бога войны Тира, ни Нйордра, ни Улльра, ни Фреира, ни Видарра, ни Ѓеймдалльра, не говоря уже о второстепенных и позднейших божествах. Из богинь нарисованы только две: по-видимому, Фригг и Фрейа. Но в общем этот маленький и плохо воспроизведенный рисунок, несомненно, в большей степени проникнут духом скандинавского эпоса, чем весь сборник Чудинова.

В выпуске IV Записок Неофилологического Общества (Спб., 1910) помещен сделанный К. Ф. Тиандером прозаический перевод и научный разбор песни "Hǫvamǫl", озаглавленной переводчиком "Притчи Одина".

Из этого перевода исключены те строфы, которые автор считает интерполяцией.

В 1911 году, немного времени спустя после того, как была представлена в Императорскую Академию Наук рукопись моего перевода Эдды, поступила в продажу брошюра г-жи 3. Тулуб: стихотворный перевод одной из песен Эдды, а именно Vǫluspǫ.

Перед переводом Грота труд г-жи Тулуб имеет то преимущество, что свободен от некоторых крупных и грубых неправильностей (обусловленных в гротовском переводе неудовлетворительным чтением в его время подлинного текста) и что написан довольно гладкими стихами. Но этим преимущества ограничиваются. Не говоря о том, что перевод сделан не с подлинника, а, по-видимому, с немецкого перевода Геринга, совершенно несомненно, что переводчица вовсе не ознакомилась с этим подлинником, не поинтересовалась ни точною передачею содержания, ни формою. По отношению к последней переводчица поступает вполне произвольно. В довольно небрежно составленном предисловии после не совсем ясного определения того, что такое аллитерация, следует немотивированное и вполне неосновательное заявление, что в русском переводе "аллитерацию, конечно (sic!), нельзя удержать". Если бы г-жа Тулуб внимательно следила за русскою переводною литературой, то могла бы убедиться хотя бы на переводе г. В. П. Коломийцевым вагнеровского "Кольца Нибелунга"²⁴, что аллитерация в русском переводе иноземного аллитерационного произведения вполне возможна. О ее применимости и значении в русском переводе Эдды я говорю ниже, в предисловии к своему переводу.

Не сохраняя в своей стихотворной передаче аллитерации, этой характернейшей особенности оригинала, г-жа Тулуб отступает и от ритма последнего, избрав по неизвестной причине для своего перевода короткие хорейные строки, по 8 в строфе, причем вся строфа завершается строкой с кратким окончанием. Трудно подыскать ритм, менее подходящий для "Прорицания Провидицы", нежели именно этот. Если бы переводчица попросила кого-нибудь, знакомого с языком Эдды, прочесть ей вслух хотя бы пару строф оригинала, я не сомневаюсь, что простое ритмическое чутье не позволило бы ей остановиться на этом отрывистом плясовом размере, столь резко расходящемся с ритмом подлинника. Даже незнакомому с языком бросается в глаза это несоответствие:

Пример (Vǫluspǫ, 44):

Не говоря о прозаизме перевода, о недопустимом в Эдде переносе фразы из строки в другую – неподходящий размер изменяет весь характер строфы, дает построение, совершенно несоответствующее подлиннику.

К содержанию "Vǫluspǫ" переводчица отнеслась так же небрежно, как к форме – несмотря на то, что в предисловии справедливо указывается на содержательность и значительность мифологических песен Эдды. И текст, и примечания равно свидетельствуют о незнакомстве с древнесеверной мифологией, и в частности с эддическим пантеоном и миросозерцанием. Постоянно вставляя от себя в текст различные "словечки" для размера (NB: произвольно выбранного), переводчица на каждом шагу проявляет это незнакомство; результатом являются грубейшие ошибки. Так, исполин Имир превращается в "царя Юмира", бог Локи назван "гигантом", к Ванам прибавлен, ради ритма, эпитет "злые", никогда не применявшийся к ним (так как Ваны, наоборот, отличаются благодетельными свойствами), говорится о "счислении лет" – грубая ошибка в эддической песни, так как характернейшею особенностью германской хронологии является счисление именно зимами, а не летами; имя норны Урдр переводчица считает названием реки, и говорит об "истоке Урды", и т. д. Небрежность доходит до того, что и в примечаниях и в тексте оказываются противоречия; на стр. 11, Мимир назван "богом мудрости" (совершенно недопустимое отступление от Эдды), а на стр. 15 он правильно характеризуется, как "водяной дух". (Различие между богами и духами в тексте Vǫluspǫ вполне определенно.) На стр. 20 сообщается, что петух Фиалар, неправильно названный "пурпурным", будит от сна богов – тогда, как по тексту Эдды он будит не богов, а великанов; а на следующей же странице правильно говорится, что не Фиалар, а Гуллинкамби будит богов. Словом, во всем, решительно, видно основательное незнание всего мира эддических песен; ясно, что это область, совершенно чуждая переводчице, по-видимому случайно взявшейся за нее. Незнание языка приводит к обычным в таких случаях курьезам: в роде превращения норны в реку, и т. п. Переводчица не отнеслась внимательно даже к немецким переводам Эдды и повторяет в строфе 47 крупную ошибку, возможную только при современном Гроту чтении текста, и устраненную из всех новейших изданий Эдды. Примечания и предисловие показывают как будто бы претензию на научную обработку перевода: между тем, в тексте не отмечены делаемые пропуски некоторых интерполяций, не указаны и сохраненные в переводе позднейшие вставки, сомнительные места, и т. п. В переводе изобилуют неподходящие термины, режущие ухо в эддической песни: "царь", "гиганты", "шашки", говорится о "каскаде (!) Одина", и т. д.; для размера вставляются такие – звучные, но немыслимые в Эдде выражения, как "друг луны туманной" (о солнце); эта фраза, которой в подлиннике нет и помина, вдвойне недопустима – и в виду неэддического характера эпитета "туманная луна", и оттого, что в мифологической песни нельзя произвольно вводить подобные образы, когда в скандинавском пантеоне солнце – богиня, а месяц – божество мужского рода. Для размера же постоянно прибавляются переводчицей к тексту, в самых неподходящих случаях, слова вроде "уж", "вдруг", "а", "к", в особенности последнее; тогда как в сжатом, строгом языке "Прорицания" вообще отсутствуют всякие лишние слова, и в частности соединительные союзы встречаются очень редко. В подлиннике строка чрезвычайно редко начинается с "и", и никогда не начинается строфа с этого слова; в переводе же г-жи Тулуб "и" появляется в начале строки более 40 раз… Имена произвольно искажаются ради ритма, ударения в них ставятся то правильно, то неправильно.

Из всех этих частностей создается общее впечатление, очень далекое от того, которое вызывается эддическим подлинником. В особенности несчастный выбор размера способствует этому; с музыкальной стороны, размер этот соответствует приблизительно ритму "крейц-польки". Переложить на подобный ритм величественные суровые строфы "Vǫluspǫ" – это немногим лучше, чем запеть "Коль славен" на мотив Камаринской. И это досадно, потому что переводчица до известной степени несомненна обладает поэтическим даром, и владеет стихом; к тому же, ее перевод, по крайней мере, не безграмотен, как бывают иногда ремесленные русские переводы. Но в настоящем своем виде он бесспорно даст читателю только неполное и искаженное представление об одной из замечательнейших песен Эдды.

Указанными произведениями ограничивается, сколько мне известно, все сделанное до настоящего времени в русской литературе в смысле передачи на русском языке песен Эдды.

В стихотворной форме существует, следовательно, кроме разобранного перевода г-жи Тулуб – перевод только одной из тридцати шести песен²6 этого богатейшего памятника древнегерманской поэзии: перевод Vólundarkviþa Кудряшевым. Можно с натяжкой считать опытом поэтической передачи – тот отрывок поэмы Майкова "Бальдур", который заимствован из "Песни о Путнике" (хотя подлинника Эдды Майков не знал).

Вот все, что мне удалось найти в русской литературе по части передачи песен Эдды.

Так как настоящий труд является первым полным переводом песен Эдды на русский язык, при чем имелось в виду воспроизвести в нем не только содержание, но до известной степени и форму древнескандинавского подлинника – я нахожу необходимым предпослать ему некоторую общую характеристику этой формы, а также указать те основные принципы, которыми я руковожусь в ее русской передаче.

Мне не представляется уместным подробно говорить о метрических особенностях Эдды, каковыми они являются в древнескандинавском подлиннике. Интересующиеся этим лица могут обратиться к специальным сочинениям²⁷. Сжатое и доступное изложение основных принципов стихосложения Эдды читатель найдет у Геринга (в его введении к немецкому переводу Эдды)²⁸. Здесь я лишь кратко укажу те существенные особенности формы, которые имеют значение и для переводчика, и для читателя перевода.

Во-первых, деление на строфы, всегда законченные по содержанию, обособленные одна от другой логически и грамматически и состоящие (за редкими исключениями) из четырех строк. Принцип этот проходит через все песни Эдды, за исключением одной только "Песни о Ѓарбардре", форма которой вообще изобилует отступлениями от всех основных норм стихосложения.

Во-вторых, аллитерация, т. е. подбор одинаково звучащих согласных в начале тех слогов, на которые падает ударения (kalla vindoþne vaner) или созвучие однородных гласных, если слог начинается с гласного (kalla álfar ártala).

В - третьих, ритм или размер в тесном смысле слова, т. е. определенное чередование ударенных и неударенных слогов в строке.

На ряду с этими основными, важнейшими особенностями, можно указать еще второстепенные: определенное протяжение строк – т. е. число стоп в каждой из них, и в некоторых песнях чередование длинных строк с короткими; также имеющее иногда место чередование долгих окончаний с краткими (в конце строк); и, наконец, чередование долгих и кратких слогов. Из всех указанных особенностей только последняя такого свойства, что русскому переводчику приходится бесповоротно отказаться от ее передачи, так как долгота и краткость слогов (по крайней мере, в ясной и заметной форме) отсутствует в русском языке. Но этот недостаток мало чувствуется именно в данном случае, по отношению к древнегерманской метрике, где долгота и краткость слогов не играют господствующей роли (как, например, в метрике древнегреческой), что позволяет отнести эту особенность в разряд второстепенных.

Предстоит выяснить, как обстоит дело с теми элементами древнегерманского стихосложения, которые были здесь выдвинуты, как основные: спрашивается, поскольку желательно и достижимо воспроизведение последних в русском переводе?

Относительно первого пункта – деления на строфы – не приходится много говорить. Слишком ясно для всякого, какая огромная разница не только в форме, но и в настроении, в тоне произведения – существует между непрерывной цепью стихотворных строк, связанных одна с другою, и рядом строго разграниченных строф²⁹. Очевидно, что эту особенность переводчик может и должен сохранить в своей передаче.

Не так просто решается вопрос о другой основной особенности эддического стихосложения: об аллитерации. На ней поэтому приходится остановиться подробнее.

Несмотря на несомненные примеры в древнерусской поэзии³⁰, показывающие, что аллитерация отнюдь не чужда духу русского языка, как иногда утверждается недостаточно осведомленными противниками аллитерационного стиха – надо сказать, что употребление последнего в современной русской поэзии не переходит области попыток³¹. И приходится нередко слышать утверждение, что "современный русский язык не приспособлен" к аллитерации, якобы даже "русское ухо" не может ее воспринимать. Я решительно отвергаю подобную точку зрения. Русский язык вовсе не так беден, русское ухо вовсе не так грубо – чтобы не быть в состоянии примениться к своеобразным особенностям аллитерационного стиха. Напротив, русский язык бесконечно богат во всех отношениях и открывает для аллитерационного стихосложения такой простор, что лучше и желать нечего. Что до "русского уха" и его способности к восприятию аллитерации – то я, конечно, не предполагаю, что каждый русский читатель сразу, без навыка, уловит гармонию всякой аллитерации, даже слабой (с созвучием лишь немногих и не находящихся рядом слов); но я утверждаю, что каждый заметит аллитерацию, напр., в следующих словах:

"Обряд бранного братства".

Конечно, неподготовленный читатель не сможет назвать замеченную особенность "аллитерацией", но это ведь совершенно неважно; – важно, чтобы самая звуковая особенность была замечена. А это всегда имеет место при подобных случаях сильной и повторной аллитерации. При чтении же целого произведения, написанного аллитерационным стихом – у читателя очень быстро является привычка улавливать это созвучие согласных – даже там, где оно выражается гораздо менее резко, чем в приведенном примере. Совершенно несомненно, что русскому уху нисколько не чуждо благозвучие таких аллитерационных сочетаний, как "тихие темные тени", "вольные воды", "буйная буря", и т. п.

Здесь может возникнуть следующий вопрос. Признав, что аллитерация в русском стихе возможна и заметна, остается решить: нужна ли она с эстетической стороны – иными словами: красива ли она? По моему глубокому убеждению, всякое решение этого вопроса может быть только чисто субъективным. Для меня лично не подлежит сомнению высокая красота аллитерационного стиха (на любом из языков, в каких только мне случалось встречать его) – красота в некоторых случаях более строгая и более утонченная, чем благозвучие рифмованных стихов. Разумеется, не будет недостатка и в представителях противоположного мнения. Но по отношению к моей непосредственной задаче – русскому переводу Эдды – вопрос о красоте аллитерационного стиха не может иметь решающего значения, и вот почему. Если о красоте аллитерации можно спорить, то никакие споры немыслимы по отношению к ее глубокому своеобразию. Это своеобразие так сильно, оно налагает такой ярко-оригинальный отпечаток на древнегерманское стихосложение – что устранить из него аллитерацию значило бы лишить его характернейшего основного элемента. Поэтому, раз в русском языке аллитерация возможна – русский переводчик Эдды обязан всеми силами стремиться сохранить ее: он этим сохранит существеннейшую особенность формы оригинала. Не беда, если между читателями возникнут разногласия относительно большей или меньшей красоты аллитерационного стиха – во всяком случае все читатели почувствуют его оригинальность, органически присущий ему своеобразный звуковой "лад".

Я здесь намеренно оставляю совершенно в стороне вопрос об эмоциональном значении аллитерации, в частности о связи преобладания определенных согласных с определенным колоритом настроения. Я лично считаюсь в своем переводе с этой стороною дела – но в виду спорности и сложности вопроса признаю неудобным вдаваться здесь в его рассмотрение. Интересные данные на этот счет, читатель найдет в брошюре Вольцогена³², хотя и связанной по теме с единичным произведением, но дающей много интересного и ценного и в смысле общего освещения проблемы. Мне не представляется ни позволительным, ни нужным опираться на психологическое значение аллитерации как на аргумент в пользу ее применения в русском переводе Эдды: желательность этого применения я считаю достаточно доказанной высказываемыми выше соображениями о характерности для Эдды аллитерационного стиха.

Если я считаю аллитерацию необходимой в русском переводе Эдды, то я этим не хочу сказать, что возможно или хотя бы желательно сохранить ее в том именно виде, в каком она имеется в оригинале. Соблюдение всех условий аллитерационного стихосложения Эдды представляется мне не только невозможным, но и в принципе ненужным: так как некоторые из этих условий тесно связаны с языком оригинала и по отношению к другому языку получают совершенно иное значение. В древнегерманском (и в частности в древнескандинавском) стихосложении аллитерация выражается в согласовании начальных звуков слова (Anlaut): на начальном звуке слова в этом языке всегда стоит ударение и поэтому фактически аллитерация является в древнегерманском стихе созвучием согласных (и изредка гласных), начинающих собою ударенный слог. Так как восприятие аллитерации целиком зависит от ударения, то очевидно необходимо в каждом языке, применяя аллитерацию, сообразоваться с местонахождением ударенных слогов. Ясное дело, что к аллитерации исключительно на первых слогах – неизбежной в языке, где только на этих слогах стоит (единственное или главное) ударение, – совершенно незачем стремиться, если имеешь дело с языком, в котором, как в современном немецком или в русском, ударение может отсутствовать на первом слоге и помещаться на любом из остальных слогов. Это значило бы без всякой надобности сокращать словарь, имеющийся в распоряжении переводчика, и лишать себя возможности пользоваться целым рядом благозвучных аллитерационных сочетаний – только потому, что в эти сочетания входят слова, где аллитерирующим может оказаться второй, или третий, или последний слог. Напротив, такими сочетаниями следует пользоваться, так как они вносят в стих богатое разнообразие созвучий – нисколько не отступая от основного принципа аллитерационного стиха. Так именно применяли и применяют аллитерацию современные немецкие поэты³³, в том числе такой чуткий воссоздатель древнегерманской поэзии во всех ее проявлениях, как Феликс Дан, наприм., в следующей строке:

В этой строке, отличающейся редким аллитерационным благозвучием, в последнем слове ударение и аллитерация приходятся на серединном слоге (geschwinde). Такого же рода аллитерацию допускает и Рихард Вагнер, напр.:

Так же поступает и Геринг в своем переводе Эдды, постоянно употребляя созвучия в роде следующего:

Der Ruhm, den der Todte errang…

В данном случае, правда, имеется составное слово. Но решительно нет причин не распространять этого принципа и на несоставные слова.

В допущении таких созвучий (вытекающих из самой природы языка, отличающегося разнообразием ударений, как немецкий или русский) нет в сущности никакого отступления от древнескандинавского ритма Эдды. Ритм всякого произносимого, хотя бы мысленно, стиха оказывается в зависимости от чередования ударений и числа слогов – от их долготы или краткости там, где таковые существуют – но никогда не от распределения слогов и ударений по словам³⁴. (Этим объясняется, между прочим, то обстоятельство, что, слыша какой-нибудь стих на незнакомом языке, можно зачастую безошибочно определить его размер и при этом совершенно не быть в состоянии указать число и распределение слов.) Недаром установилось издавна обыкновение при графическом изображении ритма совершенно не считаться с количеством и распределением слов и оставлять без обозначения то и другое.

Поэтому нельзя считать погрешностью против стихосложения подлинника – употребление переводчиком древнескандинавских песен таких слов, где аллитерирующими оказываются не первые слоги.

Другим вполне позволительным и естественным отступлением от древней формы аллитерации – я считаю допущение аллитерации между такими согласными, которые, будучи одинаковыми по звуку в современном (русском или немецком) языке, оказываются не однородными морфологически. И в этом случае я следую Герингу, справедливо отвергающему воззрение Симрока, согласно которому аллитерировать должны только согласные одинаковые по происхождению (напр. Schaft и Schaum, но отнюдь не Schlaf, при чем последнее по мнению Симрока должно считаться аллитерирующим с однородным по происхождению, но совершенно иначе звучащим "faß"). В русском языке, согласно этому воззрению, нельзя было бы аллитерировать "межа" (где "ж" получилось из общеславянского "джд", – "меджда") и "жар" (где "ж" в основе иного происхождения). И надо было бы признать аллитерирующими такие слова, как "кол" и "час", потому что в последнем "ч" получилось из "к" (ст.-слав. câsr, – *kesos). Ясное дело, что такой принцип грешить против простейшего поэтического и музыкального чутья. Вся аллитерация построена на звуке, и теряет смысл, если звуки оказываются различными и связаны (конечно, только в глазах специалиста) лишь общим происхождением. Не следует к тому же забывать, что древнегерманские певцы, авторы Эдды и других подобных произведений, уж конечно не руководились в своих стихах соображениями исторической фонетики – по той простой причине, что этой науки в то время еще не существовало. И переводчик в этом случае имеет полное право следовать примеру авторов и руководиться только тем, как звучит данная буква, оставляя в стороне вопрос о том, из какого звука она произошла. На том же основании надо считать более правильным аллитерированье русского "г" в тех случаях, когда оно ясно звучит как "в" (в окончаниях "его", "ничего" и т. п.), – именно с "в", а не "г", с которым оно утратило всякое сходство. Потому что здесь речь идет не о подборе морфологически однородных звуков, а о создании известного звукового сочетания, предназначенного действовать на слух. За этими двумя оговорками (допущение аллитерации не на первом слоге и без зависимости от фонетического генезиса звуков) аллитерационный стих может и должен быть воспроизведен в русском переводе Эдды, как по отношению к согласным, так и по отношению к гласным. Последние при этом естественно распадаются на две группы – простые: а, э, о, у, и йотированные: я, ё, е, ю, каждая группа включает аллитерирующие между собою гласные, но между представителями разных групп – напр., "у" и "ю" – аллитерации нет. Переходным звуком является гласный "и" – могущий, смотря по своему качеству, оказаться созвучным с йотированным или с не-йотированным звуком. Эдда написана нерифмованным стихом, за исключением двух-трех строк, где чисто случайным образом оказались рифмы. Следовательно, и в переводе недопустимы рифмованные стихи. (Не считая, как и в подлиннике, случайных рифм.) Это положение представляется мне достаточно очевидным, чтобы можно было на нем дольше не останавливаться.

Остается вопрос о размере в тесном смысле слова, т. е. ритмическом чередовании ударений. В песнях Эдды имеются известные перемежающиеся ритмы – не без зависимости от долготы и краткости слогов, и, в силу последнего обстоятельства, как указано выше, не вполне могущие быть переданными русскими стихами. Но очень близкое воспроизведение этих ритмов все же возможно на русском языке, если постараться неуклонно сохранять общее соответствие между распределением ударений в каждой строке подлинника и перевода. Иногда это достижимо в пределах тех простейших размеров, которые до последнего времени так заметно преобладали в русской поэзии, что едва ли не большинство читающей публики считало их единственно возможными в русском языке и увидело неслыханное новшество в широком употреблении новейшими поэтами более сложных й прихотливых метрических сочетаний – тогда как на самом деле подобные сочетания, иногда с блестящим мастерством, фигурировали уже в целом ряде отдельных произведений корифеев русской поэзии, от Ломоносова до Фета³⁵, и только недостаточным знакомством русских читателей с родною поэзией объясняется распространение упомянутого ошибочного взгляда.

В некоторых случаях простые, некомбинированные ритмы являются наиболее подходящими для передачи ритма песен Эдды. Чаще всего таким подходящим размером оказывается дактиль, реже амфибрахий, еще реже анапест: и никогда, ни в каком случае, не ямб и не хорей³⁶. По большей части, однако, песни Эдды отличаются перемежающимся ритмом, для передачи которого переводчик может комбинировать, напр., строки дактиля со строками другого ритма. Иногда оказывается уже прямо комбинированный ритм в каждой строке, напр.:

Потряс головою, взмахнул кудрями
Земли сын грозный, вокруг озираясь.
(Песнь о Тримре).

В таких комбинированных ритмах почти всегда не более четырех ударений на строку; сочетания, подобные гекзаметру, недопустимы³⁷. В некоторых песнях ритм изменяется в середине стихотворения в зависимости от изменения в самом содержании; в таких случаях переводчик, разумеется, должен следовать за оригиналом. Так, в "Прорицании Провидицы" мне представляется неизбежным переход – в тех строфах, где начинается повествование о кончине мира – от более медленного перемежающегося ритма предшествующих строф к более ровному и стремительному дактилю, почти без отклонений от правильной схемы:

Гримр со щитом наступает с Востока,
В море вздымается Змей мировой…
и т. д.

Без сомнения, в переводе является желательным (но на мой взгляд не представляющим первостепенной важности) условием – сохранение повсюду соответствующей подлиннику протяженности строк, чередования длинных строк с короткими и чередования разнородных окончаний (—, или —◡◡, —◡◡◡ и т. д.).

В Эдде имеются две основные формы построения строфы: fornyrþislag и ljóþaháttr.

В первом строфа состоит из четырех длинных строк, из которых каждая делится цезурою на две половины, имеющие по два ударения каждая.

Пример ("Прорицание Грипира", 32):

Hvárt’s þa Griper? get þess fyr mér!
Ser geþléise í grams skape?
Skalk viþ mey þa mǫlom slita
Es alz hugar unna þóttomk?

"Может ли быть это, мудрый властитель, –
Ужели я так вероломен, скажи?
Клятву нарушу я, данную деве,
Которую сердцем так сильно любил?")

В форме, называвшейся ljóþaháttr, строфа состоит из четырех строк неравной длины – двух длинных и двух коротких, последовательно чередующихся.

Пример ("Изречения Высокого", 55):

Meþalsnotr skyle manna hverr
Aeva til snotr sé!
Þoit snotrs manz hjarta verþr sjaldan glatt
Ef sá es alsnotr, es á.

В меру быть мудрым для смертных уместно:
Многого лучше не знать.
Редко тот радостен сердцем, чей разум
Больше, чем надо, узнал.)

Кроме этих двух основных форм, в Эдде имеется еще второстепенная Лорма malahathr, фигурирующая редко и систематически проведенная только в "Atlamǫl". Это построение, в общем, аналогично fornyrdislag, отличаясь от него большим числом слогов в полустишии и добавочными ударениями. Останавливаться на этой форме нет надобности. (Об особенностях ее русской передачи будет речь ниже.)

Идеальным по форме переводом Эдды был бы такой, где оказались бы сохраненными, без каких-либо отступлений: деление на строфы, аллитерация, ритм с чередованием ударенных и неударенных слогов, протяженность каждой отдельной строки и ее окончания.

Внимательное изучение подлинника привело меня к заключению, что осуществление этого идеала в полной мере – невозможно; не трудно, а именно по существу невозможно: вследствие некоторых специальных особенностей древнескандинавского эпоса, – если, конечно, придерживаться того принципа, что ради формы перевода нельзя ни в каком случае жертвовать его содержанием и смыслом.

Невозможно, прежде всего, полное, последовательное сохранение аллитерации в каждой строке: этому препятствуют самые основные особенности некоторых из песен Эдды. Так, напр., "Песнь об Альвиссе" представляет собою диалог Торра с мудрым карлом Альвиссом: в строфах чередуются вопросы Торра о названиях различных предметов и явлений (солнца, моря, посевов и т. д.) в различных мирах, и ответы Альвисса на эти вопросы, в роде следующего (о море):

Люди морем зовут его, Во́дами боги,
Ваны волною зовут,
Турсы Рыбьею Родиной, Влагою альфы;
Для карлов оно: Глубина.
(Стрф. 25.)

Ясное дело, что запас слов, который здесь может употребить переводчик, крайне ограничен: он обязан сохранить все обозначения существ, о которых идет речь – люди, боги, ваны, турсы, альфы, карлы; и сохранить сообщаемые Альвиссом названия – потому что в них-то, в этих названиях, в данном случае и заключается самая суть. Неизбежно должен быть употреблен также глагол "звать" или "называть" – или же какое-нибудь производное от одного из них; в крайнем случае глагол "именовать" или существительное "имя". Тут нельзя заменить одних слов другими; и если оказывается, что единственные возможные слова не аллитерируют между собою, то ничего не остается, как только пожертвовать в данной строке аллитерациею. В приведенном примере это не оказывается необходимым; но вряд ли возможно избегнуть подобного отступления, напр., в такой фразе:

Ни одно из этих слов не может быть, без погрешности против смысла, заменено другим; а данные слова не аллитерируют. В результате приходится допустить стих без аллитерации:

"Огонь у людей он, и Пламя у асов".

Это все же предпочтительнее, чем притягивать за волосы аллитерацию, насилуя порядок слов или прибегая к архаизму "о́гнь" (чтобы получить аллитерацию с "асов").

Аналогичные затруднения встречаются и в ряде других песен Эдды (если и не в такой мере, и не столь систематически и неизбежно, как в "Песни об Альвиссе", которую справедливо называют стихотворным изложением отрывка древне-северной поэтики).

Язык Эдды в некоторых песнях – именно в тех, которые наиболее важны по содержанию, как "Прорицание Провидицы" или "Песнь о Путнике" – так богат и вместе с тем сжат; в одной коротенькой строке нередко заключается такое количество образов, что переводчик едва находит возможность уместить перевод в соответствующей строке – и если это вполне удается, приходится мириться с тем, что в некоторых из таких строк аллитерация оказывается плохою или вовсе отсутствует. Приходится потому, что в подобных случаях переводчику не представляется почти никакого выбора слов – так как все образы не случайны, все они имеют значение, между ними изобилуют такие "постоянные эпитеты", которые нельзя отбросить (не говоря уже о собственных именах, которые, являясь иногда для автора прекрасным материалом аллитерации, для переводчика, напротив, служат помехою, потому что слова, аллитерировавшие с ними в оригинале, в переводе оказываются неаллитерирующими). В русском переводе часто оказывается, что единственные слова, соответствующие неотъемлемым образам оригинала – не аллитерируют между собою, и приходится выбирать между верностью перевода и соблюдением аллитерации. Вряд ли можно спорить с тем, что переводчик обязан выбрать первое в тех случаях, когда содержание строфы имеет серьезное значение, когда речь идет, напр., о поэтической передаче первых и последних судеб мира³⁸. Часто и художественная ценность отдельных строф заставляет желать безукоризненно точного воспроизведения всех выражений оригинала. Рука не подымается посягнуть на величавую эпическую красоту такой строфы:

Кто, незнакомый, меня беспокоит –
Тяжким путем заставляет идти?
Снег был на мне; орошал меня ливень,
Росы кропили; мертва я давно!..
("Песнь о Путнике", 5.)

Между тем, при таком точном переводе аллитерация в 3-й строке оказалась весьма несовершенной, а в 4-й и вовсе утратилась. На место этой, почти буквальной, передачи оригинала можно бы, конечно, создать другую с уклонением от смысла и с безупречной аллитерацией; но звучностью последней не искупился бы ущерб, нанесенный художественной мощи простых, прекрасных выражений оригинала.

Надо принять во внимание, что и деление на строфы вносит большую трудность в задачу переводчика во всех отношениях и, в частности, в вопросе о сохранении эддического стиха. Строфы эти, как уже сказано, всегда законченные и обособленные в подлиннике, должны быть таковыми же и в переводе; перенесение какой-либо фразы из одной строфы в другую, как и увеличение числа строк в строфе, недопустимо. Когда переводчик имеет дело со связными, непрерывно развивающимися гекзаметрами какой-нибудь классической поэмы или даже с раздельными, но благодаря рифмам тесно сцепляющимися терцинами, он, разумеется, должен стремиться к сохранению числа строк подлинника, но если он где-нибудь и употребит две строки для передачи того, что заключается в одной строке подлинника, он не совершает этим никакой погрешности ни против духа, ни против формы переводимого произведения; даже введение лишнего трехстрочного звена в непрерывную цепь терцин не имеет собственно существенного значения. Но когда дело касается резко разграниченных строф, подобные прибавки непозволительны.

В Эдде не только строфы, но отдельные строки почти всегда отличаются большою законченностью; почти всегда строфа слагается из сжатых, коротких предложений, часто заканчивающихся в одной строке, реже распространяющихся на две, и почти никогда не охватывающих всю строфу. Строфа же всегда кончается – логически и грамматически – точкою; в следующую строфу предложение никогда не переходит. В этом заключается большое своеобразие, которое переводчик обязан сохранить и которое еще в значительной степени ограничивает его свободу в выборе слов, а следовательно и в применении аллитерации.

Если, несмотря на все вышесказанное, я тем не менее настаиваю на том, что в русском переводе Эдды аллитерация все-таки должна быть сохранена в тех границах, в каких это осуществимо, то, повторяю, это требование обусловливается у меня не эстетическою приверженностью к красоте аллитерационного стиха, а непоколебимым сознанием его глубокого своеобразия. Аллитерация все-таки – самое характерное свойство древнегерманского стиха. Она составляет настолько ценный элемент стиля Эдды, что им нельзя пожертвовать, если представляется малейшая возможность – хотя бы ценою огромных трудностей и с несколькими неизбежными погрешностями – сохранить его³⁹.

Погрешности, к сожалению, должны по необходимости оказаться и в передаче ритма (помимо невоспроизводимых в русском стихе элементов долготы и краткости слогов), потому что переводчик, связанный содержанием данной строфы, иногда настолько стеснен в выборе слов, что при всем желании не может, ограничиваясь находящимися в его распоряжении словами, везде добиться соответствия между ритмом (чередованием ударенных и неударенных слогов) в оригинале и в переводе.

Принимая во внимание все предшествующее, нельзя не придти к неизбежному выводу: такой перевод Эдды, в котором без ущерба для содержания (и художественной красоты) была бы в точности воспроизведена стихотворная форма подлинника, – такой перевод невозможен.

Теперь укажу те основания, на которых, по моему мнению, должен быть построен перевод, чтобы обладать наибольшею степенью возможной близости к неосуществимому идеалу.

На первом плане для меня стоит, разумеется, содержание подлинника, и не только его словесное содержание, но и то трудно поддающееся характеристике многообразие оригинальных, типичных черт, за которым скрывается внутреннее глубокое единообразие, называемое духом данного произведения.

В тесной связи с передачей содержания я ставлю сохранение художественной красоты; стихотворный перевод поэтического произведения должен быть тоже поэтическим произведением, посильно воссоздающим все элементы прекрасного, заключающиеся в подлиннике.

Что касается формы, то, как видно уже из предыдущего, я выдвигаю в связи с указанными в начале этой статьи основными особенностями стихосложения Эдды три основных принципа, соблюдение которых считаю необходимым для того, чтобы эта форма могла оказаться на высоте содержания:

1. Сохранение деления на строфы, не могущее быть нарушенным ни при каких обстоятельствах (и сохранение, следовательно, в каждой строфе того содержания, какое имеется в соответствующей строфе подлинника), в связи с сохранением числа строк каждой строфы.

2. Сохранение общего ритма подлинника путем применения размеров, наиболее приближающихся к имеющемуся в подлиннике чередованию ударенных и неударенных слогов. (Употребление комбинированных ритмов и простых размеров – в зависимости от варьирующего ритма подлинника – дактиля, амфибрахия, анапеста при безусловном исключении ритмов, нигде не соответствующих размеру оригинала, как ямб или хорей, и при безусловном недопущении лишенных всякого ритма строк.)

3. Сохранение аллитерации в пределах, обусловливаемых свойствами русского языка и особенностями самого текста.

К этим принципам я присоединяю общее правило, не связанное с метрическими особенностями Эдды: употребление правильного и простого русского языка, по возможности ясного и чистого, который передавал бы старинную строгую простоту древнескандинавского эпоса (впоследствии совершенно исчезнувшую в искусственной, изобилующей хитросплетенными ухищрениями поэзии скальдов).

Вот те условия, при которых, по моему мнению, должен быть выполнен перевод Эдды, обладающий наибольшею степенью близости к оригиналу, какая только возможна на русском языке – условия, которые я соблюдаю в моем переводе.

Я этим отнюдь не хочу высказать неуместного самонадеянного утверждения, будто мой перевод является в моих глазах лучшим из возможных переводов Эдды на русский язык. Этого я, конечно, не думаю. Но я утверждаю, что применением основных принципов, проводимых мною, обусловливается максимальная близость к оригиналу и что перевод, сделанный помимо этих принципов, хотя бы с нарушением только одного из них, неизбежно будет дальше от оригинала, нежели мой.

Совершенно другой вопрос: поскольку выполнение основных условий, поставленных мною, мне удалось с художественной и, если можно так выразиться, с филологической стороны. Я прекрасно сознаю, что помимо недочетов, обусловленных самими особенностями материала (в роде неизбежных по существу ограничений аллитерации), мой труд не свободен и от таких недостатков, которые должны быть отнесены за счет несовершенства перевода.

В той же самой аллитерации, помимо упомянутых неизбежных ограничений, имеется ряд несовершенств, вполне сознаваемых переводчиком. Мною допущено небольшое число строк вовсе без аллитерации. (Не считая строк в сплошных перечнях имен, которые, очевидно, будут тождественны у всякого переводчика.) Несомненно, что в пределах физически осуществимого другой переводчик мог бы найти для этих строк иную передачу, где удалось бы совместить верность и красоту перевода с соблюдением аллитерации: мне в этих случаях пришлось пожертвовать вторым ради первого.

Местами употребляемая мною аллитерация грешит техническим несовершенством. В нескольких стихах мне удалось достичь аллитерации только в одной половине длинной строки; или в обеих половинах на различные созвучия, что́ Геринг справедливо считает неправильным:

Он доставил котел, что у Ѓимира был…
(Hym. kv., 40.)

У пояса пусть забренчат ключи…
(Þryms., 15.)

В первом из этих примеров недостает аллитерации во второй половине строки; во втором – аллитерирующие созвучия оказываются различными по обе стороны цезуры, чего не должно быть в хорошем аллитерационном стихе, где двойная аллитерация может быть лишь в перекрестной форме, напр.:

Ѓодру росток должен гибкий достаться…
(Vegt., 9.)

Недостатком я считаю также попадающееся в моем переводе аллитерированье мягкого "л" с твердым ("Локи" и "слово"), тогда как удачной аллитерацией можно признать только созвучие однородного "л".

Далее, я допускаю иногда, по отношению к вокализирующим согласным, частичное созвучие вместо полного, когда последнее оказывается недостижимым, а первое является достаточно заметным: "р" – "бр", "кр", "пр"; "л" (тв.) – "сл", "пл", "гл" и т. п. Это, конечно, несовершенная аллитерация, которой по мере возможности следует избегать; но известную звучность она все-таки дает.

То же надо сказать и об аллитерации "щ" с "сч" и т. п. Все это я считаю приемами позволительными в виду трудности безупречной аллитерации, но все же погрешностями против идеального совершенства аллитерационной формы; такое совершенство отнюдь не представляется мне достигнутым в моем переводе.

Не недостатком, а, напротив, достоинством является в моих глазах распространение однородной аллитерации на возможно большее число слов в строке или даже на две строки.

Такое усиление аллитерации безусловно в духе древнескандинавского текста и помогает слуху сродниться со своеобразным ладом Эдды.

Не случайным, а намеренным является также в моем переводе обилие аллитерационных созвучий на "р". Помимо того, что это едва ли не наиболее звучный и заметный из видов аллитерации, возможных на русском языке, я отдаю ему предпочтение еще потому, что преобладание звука "р" в высшей степени характерно для древнескандинавского языка. Некоторым строфам Эдды придается этим особый, своеобразно "рокочущий" тон, до известной степени воспроизводимый в переводе усиленным и частым аллитерированьем на "р".

Возвращаясь к формальным несовершенствам моего перевода, укажу, что и в ритме есть недочеты, шероховатости, вполне сознаваемые мною, но которые я не в силах устранить без ущерба для смысла.

Далее, хотя деление на строфы последовательно проведено мною, при чем сохранено распределение содержания не только по строфам, а также в пределах возможности и по строкам, но в двух-трех случаях мне пришлось допустить отступление от числа строк оригинала там, где оно уже в оригинале неправильно. В некоторых из тех строф, где имеются длинные перечни имен ("Речи Гримнира", 46, 47, 48, 49… "Прор. Пров.", 9-16 и др.) и где уже в подлиннике число строк превышает нормальные 4 – мне иногда приходилось еще увеличить это число, чтобы, не уродуя ритма, сохранить в каждой строфе все те имена, какие имеются в оригинале.

Наконец, мне не. удалось избежать нескольких недочетов в соблюдении длины строк, чередования длинных строк с короткими и долгих окончаний с краткими. Эти последние недочеты, имеющиеся также у всех известных мне немецких переводчиков Эдды, я считаю наименее существенными, так как они грешат лишь против второстепенных особенностей стиха.

Как бы то ни было, мне приходится признать мой перевод во многих отношениях несовершенным не только с абсолютной точки зрения, а и по отношению к тем требованиям, какие я считаю осуществимыми, но безупречное, идеальное осуществление которых мне пока не удалось. Я настаиваю на этом утверждении не только из нежелания, чтобы читатели обвинили меня в неуместном преувеличении ценности моего перевода, но еще и в особенности для того, чтобы они не считали себя в праве судить об Эдде вообще, в частности же о красоте формы древнескандинавского эпоса только на основании моего перевода, передающего эту форму далеко не вполне и не везде с одинаковою удовлетворительностью⁴⁰.

Мне необходимо высказать еще несколько замечаний относительно языка, общего плана и распределения материала в моем переводе.

Язык подлинника, с которого и сделан мой перевод, я называю древнескандинавским; его обозначают также названиями "древнесеверный" и "древнеисландский". Оба эти названия, в особенности последнее, я предпочитаю не употреблять, чтобы не давать повода к путанице понятий. Ни в одном из них не заключается указания на то, что язык этот составлял принадлежность германской расы – скандинавской, северной ветви германцев; а выражение "исландский" прямо способствует возникновению недоразумения относительно расовой и территориальной локализации языка.

Им говорили древние обитатели теперешней Норвегии – предки современных норвежцев.

Норвежские выходцы, колонизировавшие в IX-X в. Исландию, перенесли туда свой язык и литературу; то и другое в Исландии развилось и сохранилось, при чем в языке происходила с течением времени естественная эволюция, видоизменявшая его. В языке песен Эдды тоже совершился ряд перемен, отличающих тот язык, на котором сложены были песни, от языка позднейших исландских записей: появление звука "i" вместо "e", изменившееся произношение спирантов "þ" и "d"⁴¹ и т. п. В издании Сиймонса и Геринга⁴², которым я главным образом руковожусь в своем переводе, восстановлено древнейшее написание слов, в некоторых случаях довольно сильно отличающееся от более позднего, имеющегося в рукописях Эдды и сохраненного в издании Гильдебранда⁴³, также использованном мною. По отношению к моему переводу различие написаний имело существенное значение в тех случаях, где дело касалось имен собственных. Надо было решить, какого написания придерживаться – писать ли "Один" или "Одэн", "Локи" или "Локе"? После долгих колебаний мне представилось более уместным остановиться на позднейшем правописании (Один, Локи), так как эти формы, на мой взгляд и более благозвучные, уже прочно привились не только в немецких переводах Эдды, но и в научной литературе по данному предмету, да и в современной литературе вообще и вместе с тем – NB – не являются ошибочными; так писали и произносили уже древние собиратели песен Эдды, авторы исландских кодексов, и их читатели. Иначе я смотрю на укоренившееся, но ошибочное и в сущности ничем не оправдываемое написание некоторых древнескандинавских имен в заведомо искаженном виде, когда есть полная возможность писать их правильно. Я имею в виду прежде всего отбрасывание окончания "r" в некоторых именах, практикуемое даже таким прекрасным переводчиком и истолкователем Эдды, как Геринг. Геринг (и с ним многие другие) правильно пишет "Фреир", "Тир" – "Freyr", "Tyr", – но считает нужным отбрасывать конечное "r" в именах "Улльр", "Нйордр" и пишет "Ull", "Njord". Почему?

Переходя от этой частности к общим особенностям написания древнескандинавских имен в переводе, я категорически утверждаю, что раз возможно в каком-нибудь языке правильное⁴⁴ написание имен, заимствуемых с другого языка, то следует стремиться к сохранению этого написания, не принимая во внимание ходячих соображений о "непривычности" для уха данной национальности того или иного созвучия. Искажение иноземных имен, допускаемое (и даже иногда отстаиваемое) в русской литературе, составляет явление ненормальное, вовсе не проистекающее из особенностей русского языка, а обусловленное только небрежностью и рутиной. Понятно, нельзя требовать от французского языка, чтобы в нем сохранялись в иноземных именах разнообразные ударения, которых во французском не имеется; нельзя также требовать, чтобы в русской передаче каких-нибудь имен фигурировали носовые звуки, отсутствующие в русском языке. Но с какой стати вводить неправильное ударение или неправильное написание в таком имени, для передачи которого русский язык располагает и всеми нужными звуками, и полною свободой в ударениях?

В частности относительно ударений в германских именах в русской литературе существует наклонность ставить эти ударения неправильно, перенося их на последний слог с первого без всякого разумного или неразумного мотива. Разумным мотивом могло бы быть господство в самом русском языке ударения на последнем слоге, чего на деле не имеется; мотивом, хотя бы и неразумным, можно было бы с натяжкой признать систематическое искажение всяких иноземных имен в этом направлении, а не каких-нибудь одних, случайно оказавшихся искаженными, как это мы видим на практике. Именно совершенно случайно. Никому не придет в голову сказать "Авгу́ст" вместо "А́вгуст", но весьма многие скажут "Зигму́нд" вместо "Зи́гмунд". Да еще, пожалуй, станут утверждать, что такая неправильность "в духе русского языка", игнорируя все случаи, доказывающие обратное. Могут найтись и ссылки на пример русских поэтов – А. Толстого, писавшего "Гако́н"; Майкова, писавшего "Оди́н". Надо только помнить, что эти поэты не знали древнегерманских наречий и не знали, каково правильное произношение данных имен; в тех же языках и именах, которые были им знакомы, они стремились сохранить правильное ударение. Майков не писал "Деци́й" вместо "Де́ций", Толстой не переделывает "Гви́до" в "Гвидо́на". И даже в ряде германских имен (Браги⁴⁵, Эрик, Гида) те же поэты оставляют правильное ударение на первом слоге, потому что действительно в русском языке нет никаких причин переносить ударение на последний слог. Обыкновенно случайность или незнание оказывается причиною первоначального искажения какого-нибудь имени: потом оно прививается в литературе в искаженном виде, и вследствие его привычности многие впоследствии хотят видеть посягательство на дух русского языка в восстановлении правильной формы этого иностранного имени. На самом деле тот посягает на дух русского языка, кто хочет заковать его в цепи условной рутины, кто отказывает ему в одном из его ценнейших достоинств: бесконечной гибкости и разнообразии звуковых сочетаний, позволяющих ему воспроизводить самые различные иноземные формы и имена. Только бедный язык, напр. французский, обречен искажать все, что он берет из других языков; русский язык, повторяю, достаточно богат и звуками и ударениями, чтобы в очень многих случаях обходиться без всяких искажений такого рода.

Привычка, рутина, а вовсе не дух русского языка, – вот единственный источник тех возражений, которые выдвигаются без всякой последовательности против правильного написания некоторых германских имен. Помимо ударений, это сказывается в вопросе об окончаниях мужских и женских имен. Приходится иногда встречаться с курьезным утверждением, что в русском языке мужские имена ни в каком случае не могут кончаться на "а", а потому и при переводе с другого языка окончание на "а" должно быть переделано в "ъ"⁴⁶. Между тем защитникам такого мнения, несомненно, известно, что существует ряд прочно обрусевших мужских имен, оканчивающихся на "а", – Савва, Фома, Никита (на ряду с такими старинными русскими формами, как Путята, Микула и т. п.), что, кстати сказать, и самое слово мужчина оканчивается на ту же букву. Никто однако не требует, чтобы эти имена переделали на "Фом", "Никит" и т. п. Мало того, в целом ряде иноземных имен самого различного происхождения (Брама, Ра, Кайафа, Аттила, Сенека и т. д.) окончание на "а", ставшее привычным, никого не смущает. Но если "Савва" и "Сенека" не противоречат "духу русского языка", то не может противоречить ему и "Тейа" или "Киннрифа".

Несколько понятнее, но немногим справедливее требование, чтобы к иноземным женским именам, оканчивающимся на согласные, прибавлялось в русском "а", как необходимое якобы окончание женских имен в русском языке. Понятнее это потому, что на "ъ" женские имена в русском языке действительно не оканчиваются, и естественно вследствие этого стремление переносить на иностранные имена господствующие окончания "а" и "я". Однако среди русских⁴⁷ женских имен есть и оканчивающиеся на "ь" (Любовь) и на "о" (Вирко, Моино), что уже лишает окончание на "а" его предполагаемой общеобязательности. Да и вся сомнительная аргументация в пользу подобной переделки иноземных имен имела бы значение только в том случае, если бы из нее молчаливо не исключались все те иноземные женские имена, которые уже вошли в русский язык с "ъ" на конце и на которые в силу их привычности не покушаются самые сторонники русификации германских имен. Никто не пытается оспаривать правильность русского написания не только "Истар", но хотя бы "Кармен" или "Манон", ряд женских египетских имен пишется по-русски с "ъ" на конце; стало быть, признается возможность воспроизводить в русском языке женские имена, оканчивающиеся на согласные, без искажения. Так же обстоит дело и с непривычными в русских женских именах гласными: о, и, е, у. Все эти окончания в русской литературе фигурируют и нисколько не мешают читателям: Клио⁴⁸, Лилли, Фатьмэ, Дуду⁴⁹. Почему же, спрашивается, делать исключение для древнескандинавских имен и навязывать именно им русские окончания на "а" и "я", от которых освобождают другие иноземные имена? Если можно писать "Манон", то можно писать и "Гефион"; если Донья-Соль не переделывается в "Соля", то незачем искажать и скандинавское "Ѓэль", если имя индийской богини "Кали" сохраняет свое окончание на "и", то точно так же может не подвергаться искажению имя норны "Верданди"; наконец, если возможно заканчивать согласною с твердым знаком имя "Истар" или "Тиамат", то так же следует поступить и с именем "Фригг" или "Ѓлин". Конечно, имена с подобными окончаниями не могут склоняться на русский лад; и я считаю вполне возможным поступать с германскими именами опять-таки не иначе, чем поступается с другими иноземными именами, т. е. не склонять их вовсе.

Одним словом, раз тоническое и звуковое богатство русского языка позволяет очень близкую передачу древнескандинавских имен – раз подобную близкую передачу применяют по отношению к другим, негерманским заимствованных именам – то можно и должно придерживаться ее и там, где дело касается этих самых древнескандинавских имен, в частности имен Эдды. Сказанное относится в равной степени и к сохранению "r" в окончаниях, и к правильной фиксации ударения, и к родовым окончаниям мужских и женских имен – и вообще ко всем тем особенностям в именах подлинника, которые на русском языке могут быть написаны и произнесены: если то и другое возможно, то оно и должно быть сделано.

Мне пришлось так подробно остановиться на этом вопросе потому, что относительно написания и произношения иностранных имен в русской литературе до сих пор господствует известная неуверенность и неопределенность⁵⁰, вследствие чего читателю-неспециалисту могло бы показаться, что в моем переводе стремление к возможно более точному воспроизведению древнескандинавских имен – является новшеством, идущим в разрез со свойствами русского языка. Сказанное выше, надеюсь, достаточно убедить такого читателя, что я лишь последовательно применяю к древнескандинавским именам тот же, вполне законный и правильный метод, который издавна применяется к ряду иностранных имен негерманского происхождения: т. е. стремление к воспроизведению звуков и ударений, присущих этим именам в оригинале, независимо от того, получается ли при этом сходство с господствующим написанием русских имен. Приведенные примеры показывают, что противоречат этому методу вовсе не свойства русского языка, достаточно богатого и податливого – а только непоследовательность и рутина, свыкшиеся с правильным написанием одних имен и восстающие против столь же правильного написания других, аналогичных по звукам, но непривычных. Мне приходится признаться, что есть имя, в применении к которому мой метод представляется мне ограниченным своими естественными пределами: т. е. физическою возможностью произнести на русском языке это имя в правильной форме. Имя это "Ѓеймдалльр", где ударение должно бы стоять на первом слоге, но относительно которого я еще колеблюсь, может ли оно при этом условии быть произнесено по-русски. В виду такой неуверенности, в моем переводе допущено (в принципе крайне нежелательное) перемещение ударения на последний слог.

За исключением этого имени, по отношению к которому мною сознательно допущена некоторая неправильность, я везде придерживаюсь в переводе имен одного правила: возможно большая близость к языку подлинника⁵¹.

Мне необходимо еще сделать некоторые указания относительно тех звуков в скандинавских собственных именах, для которых мне представляется желательным особое обозначение в русском тексте. Я считаю неуместным вводить в русскую передачу этих имен такие трудно произносимые и не мирящиеся с современною русскою речью⁵² звуки, как "þ", "dh"⁵³, гортанное "г", "двугласное" "ǫ". Я употребляю только два нерусских звука, уже издавна вошедшие в иностранных словах в состав русской речи. Гласный "ø", обозначенный мною через "ö" и звучащий как в словах: Гёте, амёба, Сен-Бёв" и т. п. Затем согласный "h", для которого я, по примеру переводчика новейших скандинавских авторов П. Ганзен⁵⁴, ввожу обозначение "ѓ", так как звук его средний между "г" и "х", но ближе к "г". (Приблизительное немецкое "h" в "haben", латинское в "homo", малорусское в "гай"). Без специального обозначения невозможно было в данном случае обойтись, так как в Эдде есть имена, различающиеся между собою только одним этим звуком: "Grani" и "Hrani", "Gymir" и "Hymir", – так что употребление для тех и других одной только буквы "г", которою обыкновенно передается "h" в русском написании, вызвало бы неизбежную путаницу.

Что касается до разнообразных обозначений формы, приданных в песнях Эдды составителями сборника – kvida, mǫl, joþ и т. д. – то я, по примеру немецких переводчиков, не устанавливаю определенных терминов для перевода каждого из них – (только kviþa всегда переводится песнь) – по той причине, что в подлиннике под ними не подразумевается всегда нечто однородное. Нет надобности характеризовать одним и тем же словом столь несходные по форме произведения как Hǫvamǫl и Fjolsvinsmǫl⁵⁵, как Hyndluljóþ и Hárbarþsljóþ; подобно Герингу и другим, я предпочитаю подбирать для каждой песни – когда ее нежелательно назвать именно "песнью" – тот термин, который наиболее подходить к ее характеру. Напр., Hárbarþsljóþ (несмотря на то, что "ljoþ" бесспорно тот же корень, что немецкое "Lied", т. е. песнь) по своим формальным особенностям представляет собою всё, что угодно, но не песнь; и мне представилось наиболее подходящим озаглавить ее "Сказ о Ѓарбардре". Все заглавия песен, каковы они в оригинале, приводятся мною в общем оглавлении.

По поводу русской передачи скандинавских терминов, скажу несколько слов о тех резких (в смысле современного приличия) выражениях, которые встречаются в двух-трех местах Эдды. Мне не показалось нужным смягчать эти выражения в переводе: на мой взгляд, перевод классического древнего текста, текста художественного произведения, чистого в полном и лучшем смысле слова – должен в этом отношении держаться только тех пределов, каких держится обыкновенный подробный словарь, тем более, что словарь предназначен для неизмеримо более широкого круга читателей, чем перевод такого произведения, как Эдда. В моем русском тексте нет ни одного слова, которое не печаталось бы полностью, напр., в словарях Рейффа. Мне кажется, что уж если писать резкие термины, то писать их надо полностью: фарисейская система многоточий после начальной буквы слова – мне столько же антипатична, сколько непонятна.

Мне остается сказать несколько слов о комментарии и "указателе имен", которыми снабжен мой перевод, а также об употребляемых мною в тексте специальных знаках, указывающих на пропуски, вставки и т. п.

В плане комментария, сопровождающего каждую песнь в виде подстрочных примечаний, я, в общем, следую Герингу (в его комментарии к немецкому переводу Эдды) с тем внешним различием, что я отказываюсь от системы выносок – всегда действующих расхолаживающим образом при чтении поэтического произведения – не придерживаюсь и еще более неудобной системы примечаний в конце книги; а ввожу обозначение примечаний (находящихся под текстом на той же странице) по строфам и строкам, обозначая счет строф арабскими цифрами, а строки – римскими. Когда примечание относится не к какой-либо одной строке, а к содержанию всей строфы или нескольких строф – я заключаю цифры строф в простые скобки ( ). Примечания к прозаическим дополнениям текста я обозначаю по строкам (считая всегда сверху) арабскими цифрами со скобкой. Если на странице оказывается несколько прозаических вставок, я обозначаю счет их (тоже сверху вниз) римскими цифрами.

При такой системе всякий легко может найти интересующую его справку, и вместе с тем каждому читателю не приходится ежеминутно натыкаться в тексте на выноски, нарушающие цельность художественного впечатления и вовсе не для каждого читателя нужные.

Называю комментаторов я только в тех случаях, когда данное мнение имеет почему-либо особое значение, или же стоит особняком в литературе. Там, где я высказываю в примечаниях мнение, расходящееся с обычными толкованиями комментаторов, или хотя бы просто не встреченное мною ни у кого из них – я снабжаю примечание инициалом С.

Кроме подстрочных примечаний, мне показалось уместным (в особенности в виду почти полного отсутствия на русском языке специальной литературы о песнях Эдды) ввести – в первой книге, после каждой песни – краткие "Общие замечания", долженствующие дать читателю известное руководящее представление о данной песни и общую ее характеристику, в дополнение к комментарию частностей, сделанному в примечаниях. Во второй книге (героический эпос), где большинство песен по общности содержания естественно связываются в обширные циклы – я присоединяю подобные же "Общие замечания" уже не к каждой песни, а к целому циклу песен. Таких циклов оказывается два: 1) Цикл песен о Ѓельги и 2) Цикл песен о Сигурдре и наследниках Гъюки⁵⁶. Отдельные песни, не входящие в циклы, снабжены и отдельными "замечаниями"⁵⁷. В комментарии много повторений. Это допущено сознательно, для облегчения неподготовленным читателям знакомства с мифами и сказаниями Эдды.

Что касается до указателя имен, то в нем я даю лишь самые сжатые сведения, но касающиеся всех образов Эдды без исключения (и лиц и предметов). Цель его та же: помочь неподготовленному читателю разобраться в незнакомых ему именах. Для лица, осведомленного в скандинавской мифологии, этот указатель не нужен.

Я следую Герингу в распорядке песен, отличающемся от последовательности их в рукописях Эдды. Что касается до распорядка и счета строф каждой песни, то в этом я руковожусь отчасти распределением, делаемым Сиймонсом в его издании текста, отчасти опять-таки распределением, применяемым Герингом в его немецком переводе. У него же я по большей части заимствую и восполнение коротких пропусков в тексте там, где это оказывается возможным для современного исследователя. Только в девяти случаях, где мне это представилось особенно желательным и достижимым без риска слишком сильного уклонения от подлинного утраченного текста, я решаюсь дать собственную попытку восполнения пробелов.

Когда пропуски в тексте считаются не превышающими размера четырех строк, я обозначаю недостающие строки рядами точек:

Когда пропуски больше четырех строк, они обозначаются рядом черточек:

Прямыми скобками [ ] я отделяю то, что считается вставкою в стихотворном тексте; косыми скобками / / обозначается двойная интерполяция (позднейшие вставки в более ранних вставках).

Изогнутыми скобками { } я обозначаю восстановления пропусков, сделанные комментаторами, и звездочками * те восстановления, которые делаются мною. Наконец, в простые скобки ( ) я заключаю то, что вставляется мною – для устранения по большей части чисто словесных неясностей – в перевод прозаических дополнений.

Главное (или единственное) ударение в слове я обозначаю знаком ´.

Сокращения:

Видение Гильфи – Gylfag. и Gylf.

Поэтика скальдов – Skaldsk.

Сокращения русских заглавий ясны без специальных указаний.

Возвращаясь еще раз от формы моего труда к содержанию, указываю для интересующихся этим лиц, что главным пособием при чтении древнескандинавского текста Эдды для меня было превосходное издание текста Сиймонсом⁵⁸ и не уступающий ему во всех отношениях скандинавско-немецкий (специально для Эдды составленный) словарь⁵⁹ Геринга; при толковании же такую роль играл для меня комментарий Геринга, едва ли не наиболее выдающегося из современных исследователей Эдды, совмещающего капитальную эрудицию с необыкновенно чутким и светлым умом, почти всегда безупречно улавливающим и передающим сущность и дух истолковываемого им произведения.

Вот все замечания как по существу, так и относительно технических подробностей, которые мне представлялось необходимым предпослать моему переводу.

Скажу еще раз: я далеко не считаю этот перевод осуществлением того идеала, к которому должен стремиться всякий требовательный к себе переводчик: безупречная передача содержания подлинника и безупречное воссоздание его формы.

Мой труд – результат многолетней работы над изучением древнескандинавского мира и в частности над изучением текста Эдды – представляет собою первый в русской литературе опыт полного перевода песен Эдды и первую попытку передать в пределах возможного особенности стихотворной формы оригинала⁶⁰.

Быть может, у меня найдутся в этом отношении продолжатели, которым удастся и более успешно применить намеченные мною принципы к осуществлению той же задачи. Мною сделано на этом пути все, что было в моих силах.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. История Средних веков, в ее писателях и исследованиях новейших ученых, М. Стасюлевича. Типография Стасюлевича. Спб. 1906.

2. Иначе, как наивною, нельзя назвать такую характеристику скандинавского миросозерцания, где говорится, что скандинавы в своем "равнодушии" к смерти "вполне утратили инстинктивную любовь к жизни".

3. Reynaud. La religion d’Odin.

4. Вольва оказывается дочерью (!) Одина.

5. Ни в одном из известных мне немецких пересказов нет подобных неправильностей. Мне представляется невероятным, чтобы такие искажения могли получиться при переводе с подлинника. Судя по некоторым формам имен (Дюрин, Миот-Зегнер, Аан) можно скорее всего предположить, что оригиналом служил французский пересказ датского перевода.

6. "Прорицание Провидицы". Переводчик не переводит заглавия (и склоняет его по-русски, точно это собственное имя "в Волу-Спе", ст. 242).

7. Стихотворный перевод и толкование см. в тексте.

8. "Места" в смысле "престолы, седалища".

9. Стихийные божества, воевавшие с асами в древнее время.

10. Неправильно соединение обоих имен "тире", – точно это двойное имя, а не имя и "отчество", как оно есть на деле.

11. "Всеобщая история литературы", составлена по источникам и новейшим исследованиям, при участии русских ученых и литераторов, начата под редакцией В. Ф. Корша, продолжается под редакцией проф. А. Кирпичникова. Спб. изд. Карла Риккера. 1885 (т. II. История средневековой литературы).

12. 1885. Между тем, именно за последние десятилетия появились капитальные труды Могка, Геринга, Мюлленгофа.

В 1908 г. начало выходит и лучшее в настоящее время издание текста Эдды, сделанное Сиймонсом.

13. Упомянутое выше издание Стасюлевича, сборники Чудинова.

Даже в большом Энциклопедическим Словаре Брокгауза и Ефрона (I изд.) (т. XII, А) автор заметки "Земунд Мудрый" с совершенно неуместною осторожностью замечает, что участие его в изложении Эдды "сомнительно" (Спб. 1894).

14. А. Н. Веселовский. Разыскания в области русского духовного стиха XVIII, XXIV, выпуск VI.

15. Возникшую в связи с собственным именем "Эдда" в "Сказании о Риге".

16. См. введение.

17.

Он – когда свалился Бальдур мертвый,
Испугался больше всех: руками
Ухватившись за голову, мигом
Убежал из Асграда. По правде,
И не думал он, что все так выйдет…

19. Я не имею в виду отрицать поэтические достоинства поэмы Майкова an und für sich; мне только надо было показать, что в качестве "передачи" эддического сказания она безусловно недопустима и несомненно никогда не предназначалась самим Майковым для этой цели.

20. Вальфадир – "Отец-битв", Один.

21. Насколько известно, у Суртра и не было никакого сына.

22. "Краткая песня о Сигурдре" (Sigorþarkviþa en skamma).

23. Слово оригинала igþa – название маленькой птички: существует только сомнение, обозначает ли оно поползня или трясогузку (Motacilla alba). Но в этом названии нет даже отдаленного сходства со словами, обозначающими орла (ǫrn) и ворона (hrafn). Вряд ли подобное недоразумение имелось уже в немецком переводе.

24. Изд. Юргенсона, Москва. 1-я часть перевода вышла в свет раньше книжки г-жи Тулуб.

25. Мой перевод:

Лает пес Гармр у пещер Гнипаѓэллира.
Узы расторгнуты, вырвался Волк!
Много я знаю; вижу я, вещая,
Грозно грядущий жребий богов.

26. 35, если не считать, как это делают некоторые, Grottasǫngr ("Песнь о Гротти").

27. Ed. Sievers. См. Указат. Лит.

28. Die Edda. Die Lieder der sogenannten äteren Edda. Übersetzt und erläutert von Hugo Gering. Meyers Klassiker Ausgaben. Leipzig und Wien.

29. Предлагаю читателю сравнить с этой точки зрения нижеприведенные отрывки двух произведений одного из наиболее блестящих художников формы среди русских поэтов, Алексея Толстого:

I. В те дни, когда на нас созвездье Пса
Глядит враждебно с высоты зенита,
И свод небес, как тяжесть, оперся
На грудь земли, и солнце, мглой обвито,
Жжет без лучей, и бегают стада,
С мычанием, ища от мух защиты –
В те дни любил с друзьями я всегда
Собора тень, и вечную прохладу,
Где в самый зной дышалось без труда,
И где нам был, средь отдыха, отрадой
Разнообразный живописи вид
И полусвет, не утомлявший взгляда…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
("Дракон").

II. Над древними подъемляся дубами,
Он остров наш от недругов стерег;
В войну и мир равно честимый нами,
Он зорко вкруг глядел семью главами,
Наш Ругевит, непобедимый бог.

Курился дым ему от благовоний,
Его алтарь был зеленью обвит,
И много раз, на кучах вражьих броней
У ног своих закланных видел доней
Наш грозный бог, наш славный Ругевит.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
("Ругевит").

Здесь намеренно выбраны два отрывка с тождественным ритмом (пятистопный ямб с чередованием мужских и женских окончаний), с аналогичным стилем, – эпическим, несколько архаичным; с аналогичным настроением спокойного вначале повествования. И, несмотря на все это, огромная разница получается во всем складе обоих произведений – исключительно благодаря тому, что в одном случае имеются тесно связанные, переливающиеся одна в другую терцины, а в другом – обособленные, замкнутые пятистрочные строфы.

30. Слово о Полку Игореве.

31. Вяч. Иванов, Бальмонт, Чешихин в своем переводе текста "Тристана и Изольды" Вагнера.

32. H. von Wolzogen. Poetische Lautsymbolik. Psychishe Wirdungen der Sprachlaute im Stabreime (aus R. Wagner’s "Ring des Nibelungen"). Leipzig. Ed. Schoenng. 1876.

33. Не всем известно, насколько употребление аллитерации в современной поэзии распространено, и как много образцов прекраснейших аллитерационных стихов можно найти у современных поэтов – не только у таких, которые известны систематическим применением аллитерации (как Иордан, Рюкерт, Дан), но, напр., у Гейне. У последнего мы находим в стихотворении Frühling – тонкую, необыкновенно мелодичную комбинацию аллитерации, рифмы и ассонанса:

34. Для сравнения можно взять хотя бы три стиха из Лермонтовского "Демона".

I … "Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет"…

II … "Спевались хоры легких птиц".

III … "Несокрушимый мавзолей"…

Здесь разнообразие в числе слов (в первом случае 8, во втором 4, в третьем 2) нисколько не мешает звуковому единообразию ритма.

35. Привожу наудачу несколько ярких образчиков употребления сложных ритмов – не укладывающихся в рамки освященных обычаем простейших русских размеров (некомбинированных ямба, хорея, амфибрахия, дактиля, анапеста и гекзаметра):

У Ломоносова:

На восходе солнце как зардится,
Вылетает вспыльчиво хищный Всток –
Глаза кровавы, сам вертится… и т. д.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Поцелуями прежде считал
Я мятежную жизнь свою.
Но теперь я от счастья устал,
Но теперь никого не люблю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И я счет своих лет потерял
И крылья забвенья ловлю…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

О как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней!..
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
(Последняя любовь.)

Измучен жизнью, коварством надежды,
Когда им в битве душой уступаю –
И днем и ночью смежаю я вежды
И как-то странно порой прозреваю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И неподвижно на огненных розах
Живой алтарь мирозданья курится.
В его дыму, как в творческих грезах,
Вся сила дрожит и вся вечность снится.

36. В высшей степени неудачною поэтому надо признать мысль Майкова написать пятистопным хореем эддическую фантазию "Бальдур".

37. Все, что говорится о стихосложении песен Эдды, не относится только к одной "Песни о Ѓарбардре", стоящей в смысле ритма совершенно особняком. Ни одному из комментаторов не удалось до сих пор найти какую-либо определенную форму стихосложения в этом своеобразном произведении, где отсутствует даже деление на строфы, столь строго проходящее через весь цикл Эдды. Геринг видит в нем смешанную форму из перемежающихся стихов и аллитерирующей, ритмической (и то не всегда) прозы. Могк, выражающий свое недоумение по поводу этой формы, склоняется к тому, чтобы объяснить ее просто отсутствием технического таланта у автора:

"Man sollte doch mit der Thatsache rechnen, daß es auch im Altertum gute und schlechte Dichtergegeben hat".

Стараясь во всяком случае избегать прозы в моем переводе, я в "Песни о Ѓарбардре", в виду этой полной независимости ее ритма от общих правил, решаюсь допускать – вместо прозы – метрические сочетания, столь же произвольные как в подлиннике; в том числе и близкие к гекзаметру.

В героическом эпосе, несколько обособленное положение занимают в смысле ритма "Песнь об Атли" и "Сказание об Атли". В виду большой протяженности строк, и здесь местами пришлось в переводе приблизиться к гекзаметру.

38. Иное дело, напр., перебранка Гудмундра и Синфйотли в "Песни о Ѓельги, победителе Гундингра;" здесь уклонение от буквальной передачи текста, в интересах красоты стиха, гораздо допустимее.

39. Не могу не упомянуть о том, насколько мне было отрадно встретить признание моей точки зрения на аллитерационный стих русского перевода Эдды со стороны авторитетного знатока германской филологии, проф. Спб. университета Ф. А. Браун, говорящего между прочим в своем отзыве о моем переводе (в "Записках Императорской Академии Наук"):

"…несмотря на все трудности, кажущиеся со стороны иногда непреодолимыми, автор перевода блестяще выполнил свою задачу: он доказал на деле, что применение аллитерации в русском стихе возможно, что она дает и здесь, как в древне-германском стихе, такие яркие и сильные созвучия, что они невольно врезываются, сами навязываются слуху и действительно становятся носителями известного музыкального принципа".

40. Более последовательное применение аллитерационного стиха, удавшееся благодаря более широким рамкам литературной проблемы, читатель найдет в моей оригинальной эддической поэме:

С. Свириденко: Песнь о Сигурде (вольный перепев древнего германского сказания о величайшем из героев Сигурде, о заклятом кладе нифлунга и о роковом кольце Андваранаут). С общедоступным предисловием. С.-Петербург, 1912. Цена 1 руб.

41. Твердый зубной спирант: так наз., "burchstrichenes D".

42. Die Lieder der Edda, herausgegeben von B. Sijmons und Gering. Erster Band: Tert. Halle, 1888.

43. Die Lieder der älteren Edda, herausgegeben von Karl Hildebrand. Dr. und Berl. F. Schöning. Raderborn, 1876. Новое издание в обработке Геринга: ibid., 1904.

44. Правда, в косвенных падежах, в древнескандинавском, "r" именительного падежа отпадает, так что родит. "Ульфра", конечно, не будет в этом смысле "правилен", т. е. тождествен со словом оригинала. Но ведь в косвенных падежах на русском языке древнескандинавское имя во всяком случае не будет таково, как в древнескандинавском: и Ульфра, и "Ульфа" (Gen.) одинаково не соответствует подлинному Ulf’s. Если же сохранять "r" именит. пад., то по крайней мере хоть в одном этом падеже оно (данное имя) будет написано правильно, что и представляет собою вообще максимальную правильность в передаче имен для всякого языка, на котором существуют склонения. Тогда как при отбрасывании "r" именит. пад. имя окажется неправильно переданным во всех падежах, не исключая именительного. В виду звуковой характерности окончания на "r" мне представилось более желательным принять такое написание, при котором хоть в одном падеже имя будет действительно таково, каково оно в подлинном тексте.

45. Майков, правда, ошибочно пишет его с двумя "г".

46. Мне пришлось встретить такого рода аргументацию по поводу перевода одного научного труда.

47. Или обрусевших.

48. Притом, как сказано, женские имена на "о" есть и в русском православном календаре.

49. В переводах "Дон-Жуана" Байрона.

50. Так, Кудряшев в своем переводе "Песни о Велунде" оставляет у женского имени Alvitr правильное окончание "р", а женское же имя Bǫdvildr – Бодвильдр – почему-то переиначивает на "Бедвильду".

51. Что касается до названий (местностей и народностей), то по отношению к ним в русском языке действительно господствует принцип систематического видоизменения окончаний при (более или менее полном) сохранении основы. Этому принципу следую и я в переводе названий местностей и народностей, фигурирующих в Эдде.

52. Действительно не мирящиеся, а не мнимым образом (как окончание мужских имен на "а" или ударение в начале слова); так как их не имеется не только в русских или обрусевших словах, но и ни в каких иностранных заимствованьях на русском языке.

53. Твердый зубной спирант: так наз., durchstrichenes "d".

54. См., напр., А. Эленшлегер. Ярл Гакон. Перевод А. и П. Ганзен. Изд. Скирмунта. Москва.

55. Или, в особенности, – "Hǫvamǫl " и "Skirnismǫl".

56. Попытки разбить на подобные же циклы и мифологический эпос – представляются мне крайне натянутыми и мало применимыми, в виду слишком большой разнокачественности даже тех мифологических песен, которые объединены приблизительною общностью действующих лиц.

57. В комментарии ("Общих замечаниях"), а также в указателе собственных имен мне представилось позволительным воспользоваться некоторыми страницами моего же печатного труда – цитировать и называть который я не вижу необходимости.

58. Этим же изданием я пользуюсь и в цитатах.

59. Пространный, не краткий. См. указ. лит.

60. Перевод мой был представлен, в рукописи, в 1911 г. в Императорскую Академию Наук на соискание премии имени Ахматова, и удостоен Большой Академической премии.