| Всякий художник, взявши в руки перо или кисть, встает перед неразрешимой задачей воспроизвести и осмыслить этот наш мир и как-то ее решает. А все вместе эти решения и составляют то, что называется художественной культурой человечества. Самое же культура, ставши частью нашего мира, в свою очередь требует осмысления и воспроизведения.
Осмысление и воспроизведение всемирного литературного наследия - это дело прежде всего художественного перевода.
В русской литературе художественное воспроизведение традиционно обладает как бы двумя статусами: статусом оригинального произведения и статусом перевода - "копии" оригинала. Как оригинальное произведение оно стремится стать явлением русской словесности, современной культуры и основывается на наших культурных традициях. Как перевод оно должно максимально соответствовать иноязычному оригиналу и иной, отличной от нашей, культурной традиции. Согласить между собой эти два стремления - дело поэта.
Когда же речь идет о переводе древних произведении, о преодолении не только языкового, культурного, но и временного барьера, задача поэта становится и вовсе парадоксальной.
Относительно "Старшей Эдды" я сформулировал ее так: следует написать современную русскую исландскую "Старшую Эдду" тринадцатого века. Но устную, а не письменную. Живую, а не мертвую.
Задача невыполнимая.
Для современника "Эдды" каждая ее строфа, если не каждое слово обладали мистической глубиной и объемом, каждое имя (ведь не случайно так популярны были "тулы" - стихотворные "родословия", перечни имен) и всякий намек вызывали взрыв ассоциаций и воспоминаний. И не только потому, что современник знал эддическую поэзию (а до нас дошла лишь небольшая часть ее), но прежде всего потому, что "песни о богах и героях" были живым воспроизведением его вселенной, были "энциклопедией" его сознания.
Мы же знаем о германо-скандинавской мифологии далеко не все, мы не знаем даже, в какой форме бытовал и как передавался из рода в род весь объем мифологических представлений о мире, - ведь "песни о богах" едва ли были единственным и главным источником языческих знаний, скорее это были обрядовые песни, но как они исполнялись и какими действиями сопровождались - тоже неизвестно.
Многого мы не знаем. Но даже знай мы все, это мало чем помогло бы мне и моему читателю, поскольку нет у нас того, древнего, мифологического видения мира - мы живем в иной вселенной, а потому древние песни воспринимаем лишь в плоскости движения сюжета, украшенного диковинными персонажами, незнакомыми реалиями и странными метафорами. Кажется, нам остались лишь мертвые тексты да вместо поэзии - поэтическая экзотика.
Между тем "Старшая Эдда" - как один из истоков современной всемирной культуры, как замечательный памятник скандинавской древности, как средоточие великой поэзии - по определению не может быть мертвым текстом. Нужно только найти ключ, чтобы отомкнуть живую воду.
Все "песни о богах", кроме двух, представляют собой монологи, диалоги, полилоги персонажей, повествовательная же часть либо дается в скупых, часто прозаических, ремарках, либо вовсе остается за пределами песни. Прямая речь господствует в этих текстах. А это наводит на мысль о том, что исполнитель, произнося речения от первого лица, неизбежно должен был в какой-то степени "входить в ролы", примерять на себя личину персонажа, а стало быть, эмоционально сопереживать ему на протяжении песни. И хотя принято считать, что этой древней поэзии чужды эмоции, и хотя мы имеем дело с "мертвыми" письменными текстами, мне кажется, и в них остались следы эмоциональных движений исполнителя. Я пытаюсь восстановить и воспроизвести их.
Замечательно, что даже повествование о сотворении и гибели мира дано не в косвенной, а в прямой речи Вёльвы-провидицы. И еще более замечательно то, что Вёльва как персонаж - живет в этом тексте. Прорицание, вначале неторопливое и торжественное, пока речь идет о сотворении мира, карликов-цвергов и человека, становится напряженней в рассказе о первой войне между ванами и асами и вдруг взрывается воплем: "Еще мне вещать? Или хватит?" - в нем звучит и остережение внимающим, и страх, и чудовищное напряжение самой провидицы. Этим выкриком начинается и им сопровождается собственно прорицание: сначала подтверждение провидческой силы (строфы 27-29), затем прозрение из прошлого в уже прошедшее будущее (смерть Бальдра как начало гибели мира), описание подземного царства чудовищ и, наконец, последняя битва. Темп ускоряется. События мелькают с кинематографической быстротой. И уже не звучит: "Еще мне вещать?.." - звучит другой, еще более страшный рефрен: "Гарм залаял...". И Вёльва уже "не в себе" ("Все-то ей ведомо..."), она и здесь, и там, очевидица грядущей катастрофы. Последний крик и за ним вдруг - заключительные умиротворенные строфы, звучащие оглушительной тишиной. И кажется, что Вёльва, обессилев, чуть слышно бормочет: "Еще мне вещать?" - и завершает: "Хватит! Ей время исчезнуть..."
А диалог в жанре "перебранки" - "Песнь о Харбарде"? Комичность его и "неряшливый" стих, неотличимый порой от прозы, не исключают, а скорей подтверждают древность текста и его ритуальное предназначение. При этом оба персонажа, даром что боги, наделены живым человеческим характером: Тор - поборник правды, силач и тугодум, вспыльчивый, но отходчивый, Харбард-Один - хитрец и задира (здесь он больше похож на злокозненного Локи). Каждая реплика вызывает ощущение действия или жеста (иногда непристойного, как в строфе 42 с "колечком") и, главное, эмоционального движения. Изначально ясно, что Тор обречен на поражение в этой словесной битве, и все-таки диалог развивается не прямолинейно: его повороты неожиданны, но психологически всегда оправданны. Для примера строфы 19-28: Тор похваляется своей силой, а Харбард - хитростью, однако Тор справедливо упрекает Харбарда в предательстве, и тому ничего не остается, как, отделавшись пустяковой пословицей, начать спор снова; Тор похваляется тем, что защитил людей, а Харбард тем, что губил их, и пытается уязвить Тора: "К Одину павшие шли воители, а к Тору - одни рабы", - однако Тор удачно парирует и этот выпад; тогда Харбард-Один, разъяренный поражением, обвиняет Тора в трусости, напомнив ему о некоем, действительно имевшем место, событии; теперь уж Тор в ярости - он готов добраться до противника вплавь; "Да погоди ты переплывать залив - мы же еще не доспорили!" - скороговоркой (прозой) говорит Харбард. И спор начинается снова.
Нет, в оригинале нельзя найти интонаций и просторечий, которые звучат в русском тексте, - эти интонации, этот языковой пласт, конечно же, при соблюдении текстологической точности привнесены мной. Это моя "режиссура". Ведь "перебранка" смешила когда-то слушателей, а значит, должна смешить и сейчас - иначе мертвый текст останется мертвым текстом.
Удивительно точны и емки прозаические ремарки в "Поездке Скирнира": "Скирнир сказал коню", "Герд сказала служанке" (а служанка появилась лишь за тем, чтобы Герд было кому сказать!), "Фрейр поджидал его на дворе..." - они говорят не только о месте действия, но и о том, что произошло между репликами, и даже о том, сколько времени миновало.
Одним словом, "песни о богах" открылись мне как некий пратеатр, прадраматургия. (Впрочем, среди них можно обнаружить и другие пражанры: дидактическую поэзию в "Речах Вафтруднира", балладу - в "Песне о Трюме"). Но был ли в реальности "эддический театр"? Не знаю.
Я вполне сознаю, что в моем переводе утрачено многое даже из того, что, в принципе, поддается воспроизведению: и аллитерационный стих, и стиль ровный, равный во всех песнях от "прорицания" до "перебранки", и пр. и пр. Но всякое художественное воспроизведение (и нехудожественное тоже) по отношению к оригиналу - это потери, потери, жертвы и жертвы, подмены и подмены.
И уж очень мне хотелось, чтобы ожила и заговорила с моим современником на русском языке древняя исландская "Старшая Эдда".
Ведь даже недостижимой цели хочется достигнуть.
*
Культура подобна мировому древу, ясеню Иггдрасиль, в корнях которого есть источник мудрости и поэзии, - культура не живет без корней и истоков. Древо ветвисто и раскидисто, но в основании его, я глубоко убежден в этом, в основании - всечеловеческая общность. Припадая к древним источникам, мы глубже и объемней понимаем кровное и духовное родство всех людей в мире и нашу неразрывную связь со всем миром и со всеми временами. И тогда слова: "Все люди - братья!" - вновь наполняются изначальным конкретным смыслом. |
|
