| начинаются главы пятой книги
I. О том, как Герман, герцог Швабии, дал Лиудольфу, сыну короля, в жёны свою дочь по имени Ида.
II. О солнечном затмении и появлении кометы.
III. О том, что король Гуго каждый год осаждал Рим.
IV. О братьях Беренгаре и Анскарии, из которых Анскарий стал маркграфом в Камерино и Сполето.
V. О Сарлионе, которого король Гуго отправил против Анскария, и о словах Анскария.
VI. О добром совете Викберта, доброго воина, и дурном совете Аркодия, плохого воина.
VII. О первой битве между Сарлионом и Анскарием, в которой Викберт был убит, а Аркод бежал.
VIII. О второй битве, в которой Анскарий убил копьём графа Хатто, а затем, упав с коня, и сам был убит врагами, и о том, что Сарлиус получил марку.
IX. О короле Гуго, который отправил в Константинополь послов ради кораблей и греческого огня.
X. О короле Гуго, который хотел ослепить Беренгара, но не смог из-за того, что Лотарь сообщил об этом Беренгару и о бегстве этого Беренгара и его жены.
XI. Проклятия горам, которые пропустили Беренгара и Виллу.
XII. О том, как герцог Герман принял Беренгара и привёл его к королю.
XIII. О том, как король Гуго отправил своих послов к королю Оттону, предлагая деньги, если тот не примет Беренгара, и о неудаче этого посольства.
XIV. О том, как император греков Роман просил Гуго, чтобы он выдал свою дочь замуж за его внука, сына Константина.
XV. О морском сражении между Романом и Игорем, королём руссов, и о победе, удивительным образом одержанной Романом.
XVI. О том, как отправившись к Фраксинету, король Гуго отправил туда же греков с кораблями.
XVII. О том, как король Гуго мог, но не захотел разрушить Фраксинет.
XVIII. Об Амадее, воине Беренгара, который в качестве разведчика пришёл в Италию.
XIX. О том, как король Гуго, заключив договор с венграми, отправил их в Испанию.
XX. О том, как король Гуго отправил в Константинополь свою рождённую от наложницы дочь.
XXI. О крепости и красоте Константинопольского дворца, и о том, как Стефан и Константин, изгнав из дворца своего отца, постригли его в монахи.
XXII. О том, как они хотели также низложить Константина Порфирогенета, но сами были им схвачены и отправлены в монастырь, а также о том, благодаря кому был раскрыт их замысел.
XXIII. Об иронической встрече и о речи отца, когда его сыновья прибыли в монастырь.
XXIV. Молитва императора Романа, которую вознёс он за сыновей, благодаря Бога.
XXV. О том, что Константин и Стефан были отданы под стражу.
XXVI. О приходе в Италию желанного Беренгара и о том, как Манассия содействовал его партии.
XXVII. Какие князья первыми покинули Гуго и почему.
XXVIII. О том, что король Гуго отправил своего сына Лотаря в Милан, [моля] о милосердии всех итальянцев.
XXIX. О епископе Иосифе, изгнанном из Брешии Беренгаром, и об Антонии, поставленном на его место.
XXX. Почему Беренгар оставил [на местах] епископов Пьяченцы и Павии, и почему родители поручили Беренгару [своего сына], клирика Лиутпранда.
XXXI. О короле Гуго, который со всем своим имуществом ушёл в Прованс, и о Раймунде, который стал его вассалом.
XXXII. О жене Беренгара, совершившей тяжкий проступок, и как она оправдалась.
XXXIII. Об имуществе, которое Беренгар забрал у бедняков и церкви по причине [угрозы со стороны] венгров.
заканчивается перечень глав
начинается книга пятая
I. После смерти Эберхарда и Гизельберта, а равно взятия под стражу Генриха, брата короля, вся знать [королевства] съехалась к королю, дабы поздравить его с успехом; сюда же прибыл и богатейший муж, герцог Швабии Герман; вслед за обильными поздравлениями он обратился к королю с такой речью: "Моему государю известно, что у меня, владеющего обширными землями и огромным количеством денег, нет сына; кроме единственной, малолетней ещё дочери, нет никого, кто унаследовал бы после моей смерти всё моё имущество. Так не угодно ли моему государю, королю, сделать своего сына, малолетнего Лиудольфа, также и моим сыном, дабы, женившись на моей единственной дочери, он после моей смерти стал наследником всего моего добра?". Поскольку совет этот пришёлся королю по душе, всё, о чём просил [герцог], без промедления исполнилось1.
II. В это время, как вы сами то хорошо знаете, произошло великое и страшное для всех солнечное затмение, в пятницу, в 3-м часу дня, в тот день, когда Абдуррахман, ваш король, был побеждён в битве Рамиро2, христианнейшим королём Галисии. В Италии же на протяжении 8 ночей была видна удивительной величины комета, испускавшая из себя огненные лучи невероятной длины и предсказавшая наступивший в скором времени голод, суровостью своей жестоко опустошивший Италию.
III. В то время, как короля Гуго с позором изгнали, о чём мы уже рассказывали, Альберик овладел городом Римом. Король Гуго из года в год тяжко утеснял его, огнём и мечом опустошая всё, что только мог, пока не отнял у [Альберика] все города, кроме самого Рима, в котором тот пребывал. Но и им он без сомнения овладел бы, разоряя и подкупая горожан дарами, если бы не помешал тому тайный промысел справедливого Бога.
IV. В это же время в Италии славились братья Беренгар и Анскарий, происходившие от одного отца, а именно от Адальберта, маркграфа города Ивреи, но не от одной матери. Беренгара, как мы уже говорили3, родила Гизела, дочь короля Беренгара, а Анскария – Ирмгарда, дочь Адальберта, маркграфа провинции Тосканы, от Берты, [матери] короля Гуго. Из них Беренгар был осторожен и хитёр, а Анскарий – смел и готов на всякое дело. Король Гуго относился к последнему с большим подозрением, боясь, как бы тот его не убил и не овладел королевством. Итак, следуя [доброму] совету, он, когда умер маркграф Тедбальд4, назначил [Анскария] маркграфом Сполето и Камерино5, поскольку чувствовал себя в тем большей безопасности, чем далее тот будет от него удалён. Однако, прибыв туда, [Анскарий], будучи человеком несдержанным, тотчас делом доказал все те дурные замыслы против короля, о которых прежде лишь думал. Это не укрылось от Гуго.
V. Итак, размышляя о лекарстве против сего недуга, он вызвал к себе Сарлиона6, родом бургундца, и сказал ему: "Мне известна верность камеринцев и сполетцев. Она подобна перу, на которое ежели обопрёшься, то проткнёшь себе руку7. Так иди же [к ним], подкупи их полученными от меня деньгами и, отвратив от любви к Анскарию, привяжи к себе. Никто лучше и искусней тебя не сможет это сделать. Ведь ты женат на вдове того самого Тедбальда, моего умершего племянника, который был здесь прекрасным маркграфом; опираясь на её поддержку, [ты добьёшься], что весь народ придёт к тебе". И вот, когда тот прибыл, народ камеринцев и сполетцев поступил именно так, как и предсказывал король. Собрав большое войско, [Сарлион] поспешил к городу, где находился сам Анскарий. Услышав об этом, Анскарий обратился к первому своему воину по имени Викберт с такими словами:
"Сарлиус, трус, полагаясь на воинов многих,
Биться пришёл; нам навстречу ему выйти нужно
С храбростью в сердце, с оружьем, вступить в суровую битву.
Так приди же ко мне, твоему молодому патрону,
Отряд отборный, испытанный в многих сраженьях,
Свиту мою всегда составлявший, блеском металла сияя".
VI. Услышав это, Викберт, будучи мужем, полагающимся не только на храбрость, но и на мудрость, сказал: "Оставайся [здесь] и собери столько воинов, сколько сможешь. Ведь очень опасно противостоять войску со столь малым числом людей. А если ты обратишь внимание на то, с кем придётся иметь дело, то увидишь, что это – герои, не хуже нас приученные к войне". Анскарий решил уже последовать доброму совету Викберта и хотел, отправив во все стороны гонцов, собрать войско, когда некий Аркод, родом бургундец, осадил Викберта такими язвительными словами: "Ты, – говорит, – подобен Хремету, который из страха перед Фрасоном дал совет Фаиде закрыться в доме, пока он приведёт с форума защитников, сказав, когда Фаида этому воспротивилась: Для твоего же блага глупо допускать то, чего можно остеречься. Лучше проявить предусмотрительность, чем потом мстить за уже причинённую обиду. Ты, Викберт, – говорю я, – здорово напоминаешь также воина Фрасона, который сначала изрыгал проклятия, а когда пришла пора действовать, поставил Сириека на правый фланг, Сималиона – на левый, а сам искал себе места за первой линией8. Ведь никто из тех, кто знает бургундцев, не будет отрицать, что они болтливы, ненасытны и трусливы. А насколько часто ты трусил, доказывает отсутствие шрамом на твоём теле, ибо ты избежал их путём бегства".
VII. Итак, возбуждённые такого рода словами, Анскарий и Викберт с малым числом воинов тотчас же бросились туда, где, как они слышали, находился Сарлиус с многочисленным [войском]. Сарлиус имел 6 отрядов, 3 из которых направил против одного отряда Анскария, в рядах которого тот сражался. Сам же, перейдя реку, оставался там с 3 [другими] отрядами, ожидая исхода дела. Ведь он боялся, что даже столь сильное [войско] не сможет его защитить, если Анскарий сумеет склонить на свою сторону его людей. Тотчас же началась битва, в которой Аркода никто не видел, ибо он бежал, а Викберта смертельно ранили, ибо он предпочёл умереть, нежели бежать. Итак, когда все [3 отряда] были разбиты Анскарием, Сарлиус отправил против него ещё 2 отряда, оставив при себе всего один. И, когда Анскарий хотел проверить, кто из его людей пал на поле боя, навстречу ему вышел окровавленный Викберт, забрызганный, правда, не столько своей, сколько чужой кровью. И говорит ему: "Против нас движутся два прекрасно вооружённых отряда; ещё и ещё раз прошу я тебя не ожидать их [прихода], но избежать [встречи] с ними. Аркод, который, как ты сам хорошо знаешь, был виновником этой битвы, как видишь, бежал. Я же, находясь на пороге смерти, не думаю уже о битве, но молю милосердного Бога о [своей] душе, дабы не вменил Он мне в преступление то, что я совершил сегодня из любви к тебе, обрекши многих людей на смерть". Сказав это, он испустил дух.
VIII. Итак, Анскарий, собрав кого только мог, выступил против 2-х [этих] фаланг; яростно бросившись на них, он учинил страшное кровопролитие. Оба этих отряда возглавлял некий граф по имени Хатто; увидев, что Анскарий, сломав своё копьё, держит в руках одно лишь древко, он стремительно выступил ему навстречу. Анскарий же, увидев его, сказал: "А! Это ты, который, презрев клятву, лживо данную во имя Бога на кресте и [мощах] святых, покинул своего господина и ушёл, как перебежчик и дезертир, к лису Сарлиусу?! Маны9 умерших, те подземелья, где терпят муки [души] вероломных [людей], а также Коцит10 и чёрных лягушек в пучинах Стигийских11, которых ты видел до сих пор только во сне, сейчас увидишь воочию!". Говоря это, он с такой яростью бросил ему в лицо то древко без железного [наконечника], которое держал [в руке], что оно, забрызганное кровью и мозгом, вышло у того из затылка, а затем, вытащив меч, – ибо масса [врагов] бросилась на него, – стал отчаянно сражаться. И вот, когда он сам, ни от кого не получая помощи, сдерживал натиск почти всех врагов, устремляясь то туда, то сюда, конь, на котором он сидел, упал в яму и, склонив шею вниз, а ноги задрав кверху, до тех пор лежал на Анскарии, пока враги, бросившись на него, не метнули дротики и не убили его. Когда умер [Анскарий], Сарлиус спокойно овладел маркой, а король Гуго испытал безграничную радость.
IX. Пока всё это происходило, горная область, окружавшая Италию с северо-запада, была жесточайшим образом опустошена сарацинами, живущими во Фраксинете. Следуя совету, [данному] относительно этого дела, король Гуго отправил послов в Константинополь, с просьбой к императору Роману прислать ему корабли с греческим огнём, которые сами греки на своём языке называют "хеландиями". Гуго сделал это для того, чтобы, пока он сам будет разорять Фраксинет с суши, греки на судах обложили бы ту его часть, что защищена морем, сожгли корабли [сарацин] и самым тщательным образом следили за тем, чтобы им на помощь не было прислано из Испании ни войско, ни продовольствие.
X. Между тем Беренгар, брат названного Анскария и маркграф города Ивреи, тайно начал замышлять против короля. Когда королю стало об этом известно, он, выказав притворную благосклонность и скрыв гнев, решил ослепить [Беренгара], как только он придёт к нему. Однако, сын его, король Лотарь, поскольку был мал и не понимал ещё своих выгод, присутствуя на совете, не смог, как ребёнок, утаить это [решение]; отправив посла к Беренгару, он открыл ему, как желает поступить с ним его отец. Беренгар, услышав об этом, немедленно покинул Италию, поспешив через Юпитерову гору12 в Швабию, к герцогу Герману; жене своей Вилле он велел прийти в ту же провинцию, но по другой дороге. Я не мог бы достаточно надивиться, как эта ждущая ребёнка женщина смогла во время перехода через Птичью гору13 одолеть пешком столь крутые и неприступные вершины, если бы не знал точно, что судьба всегда была враждебна ко мне. Но увы! Не зная будущего, Лотарь и представить не мог, какую западню себе приготовил. Ведь помогая Беренгару, он спас того, кто [позже] лишит его и королевства, и жизни. Поэтому я осуждаю не Лотаря, который погрешил из-за детского недомыслия и позже горько в том раскаялся, но те жестокие горы, которые вопреки своему обыкновению, предоставили им лёгкий путь. А теперь мне хотелось бы высказать им своё негодование:
XI.
Гнусная Птичья гора,
Имени этого ты недостойна,
Ибо напасть сохранила,
Которую в силах была погубить.
Непроходима всегда ты,
Даже когда палит солнце,
Тогда, когда жнец срезает
Серпом кривым колосья Цереры,
Тогда, когда Феба лучами
Нас опаляет созвездие Рака.
О, великий позор тебе,
Ибо в суровую зиму
Тебя перешли, и если б
Силу мои имели желанья,
Сразу же прочие горы
Тебя низвергли бы в бездну.
Вот гора Юпитера, что сохранила,
Дав пройти чрез себя, Беренгара,
То не диво, что любо губить ей
Лишь справедливых,
Жалея злодеев, подобных
Маврам, которые, – о ужас! –
Рады крови людской
И живут грабежами.
Что сказать мне ещё? Я хотел бы
Чтоб сразил тебя молнией Бог,
И, сокрушённая, ты пребывала
В хаосе вечном, отныне и присно.
XII. Итак, Герман, герцог Швабии, радушно приняв прибывшего к нему Беренгара, с великим почётом привёл его к благочестивейшему королю Оттону. Моё перо не в состоянии описать, как милостиво принял его король, какими дарами одарил и какую воздал ему честь. Но, насколько возможно, оно изобразит то, из чего разумный читатель сможет заключить, насколько благочестив и человечен был король и насколько нечестив Беренгар.
XIII. Король Гуго, услышав о бегстве Беренгара, отправил своих послов к королю Оттону, обещая дать ему столько золота и серебра, сколько он пожелает, если только не примет он Беренгара и не окажет ему помощи. Король дал им такого рода ответ: "Беренгар обратился к нашей милости не ради свержения вашего государя, но чтобы, если это возможно, примириться с ним. И если бы я мог чем-то помочь ему в этом деле у вашего государя, то не только не принял бы обещанных им мне богатств, но охотно уступил бы ему свои собственные; просить же, чтобы я не оказал помощи Беренгару или кому-то другому, кто будет взывать к нашему милосердию, – верх глупости". Итак, заметь, с какой любовью принял его благочестивый король, который не только не пожелал принять обещанное, но сам собирался заплатить за него.
XIV. Пока всё это происходило, Константинопольский император14 отправил вместе с послами короля Гуго своих собственных послов, сообщив, что даст ему корабли и всё, что он пожелает, если он отдаст свою дочь замуж за его малолетнего внука, сына Константина, носившего одно с ним имя15. Я говорю о Константине16, сыне императора Льва, а не о сыне самого Романа. Ведь вместе с Романом правили ещё три [императора], а именно: два его сына – Стефан и Константин, и тот Константин, о котором шла сейчас речь, сын императора Льва. Итак, король Гуго, выслушав это посольство, опять отправил к Роману послов, сообщив, что не имеет дочерей от законной супруги, но если [императора] устроят дочери его от наложниц, он может отправить ему одну из них, славную своей красотой17. И так как греки при выяснении знатности рода обращают внимание только на то, кто был отцом, а не матерью, император Роман тотчас же приготовил суда с греческим огнём, отправил великие дары и [велел] сообщить, что [согласен] на то, чтобы её выдали замуж за его внука. Но так как мой отчим, человек, преисполненный достоинства и мудрости, был послом короля Гуго, мне кажется нелишним изобразить здесь то, что, как я слышал, он часто говорил о мудрости и человечности императора и о его победах над руссами.
XV. В северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Ρουσιος, русиос, мы же по их месту жительства зовём "норманнами". Ведь на тевтонском языке "норд" означает "север", а "ман" – "человек"; отсюда – "норманны", то есть "северные люди". Королём этого народа был [тогда] Игорь18; собрав более тысячи судов, он пришёл к Константинополю. Император Роман, услышав об этом, весьма встревожился, ибо отправил свой флот против сарацин и для защиты островов. Проведя в размышлениях немало бессонных ночей, – Игорь в это время опустошал морское побережье, – Роман узнал, что в его распоряжении есть ещё 15 полуразрушенных хеландий, которые народ оставил [дома] из-за их ветхости. Услышав об этом, он велел прийти к нему τούς καλαφάτας тус калафатас, то есть кораблестроителям, и сказал им: "Сейчас же отправляйтесь и немедленно оснастите те хеландии, что остались [дома]. Но разместите устройство для метания огня не только на носу, но также на корме и по обоим бортам". Итак, когда хеландии были оснащены согласно его приказу, он посадил в них опытнейших мужей и велел им идти навстречу королю Игорю. Они отчалили; увидев их в море, король Игорь приказал своему войску взять их живьем и не убивать. Но добрый и милосердный Господь, желая не только защитить тех, кто почитает Его, поклоняется Ему, молится Ему, но и почтить их победой, укротил ветры, успокоив тем самым море; ведь иначе грекам сложно было бы метать огонь. Итак, заняв позицию в середине русского [войска], они [начали] бросать огонь во все стороны. Руссы, увидев это, сразу стали бросаться с судов в море, предпочитая лучше утонуть в волнах, нежели сгореть в огне. Одни, отягощённые кольчугами и шлемами, сразу пошли на дно морское, и их более не видели, а другие, поплыв, даже в огне продолжали гореть; никто не спасся в тот день, если не сумел бежать к берегу. Ведь корабли руссов из-за своего малого размера плавают и на мелководье, чего не могут греческие хеландии из-за своей глубокой осадки. Чуть позже Игорь с большим позором вернулся на родину. Греки же, одержав победу и уведя с собой множество пленных, радостные вернулись в Константинополь. Роман приказал казнить всех [пленных] в присутствии посла короля Гуго, то есть моего отчима.
XVI. Итак, король Гуго, собрав войско и отправив флот к Фраксинету по Тирренскому морю, сам отправился туда по суше. Греки, прибыв на место, метнули огонь и быстро сожгли все суда сарацин. Но и король, осадив Фраксинет, заставил бежать всех сарацин на гору Мавр, где обложив со всех сторон, вполне мог бы их захватить, если бы не помешало тому одно обстоятельство, о котором я сейчас расскажу.
XVII. Король Гуго очень боялся Беренгара, как бы он, набрав во Франконии и Швабии войско, не напал на него и не лишил бы королевства. Потому-то, следуя дурному совету, он тотчас отослал греков на родину и заключил с сарацинами мир на условии, что они расположатся в горах, отделяющих Швабию от Италии, и, если вдруг Беренгар решит провести там войско, всеми мерами помешают его переходу. Но сколько крови христиан, шедших к могилам блаженных апостолов Петра и Павла, пролили они, утвердившись там, знает лишь тот, кто держит [у себя] их имена, вписанные в книгу живых19. Как беззаконно пытался ты, король Гуго, защитить свою власть! Ирод избил множество невинных [младенцев], чтобы не лишиться земного царства; ты же отпустил людей виновных и достойных смерти, дабы его удержать; но пусть бы уж жили эти злодеи, лишь бы не губили они после невинных! Я считаю или, скорее, уверен, что ты не читал и даже не слышал, как гнев Господень постиг царя Израиля Ахава за то, что заключив договор, отпустил он Бен-Хадада, царя Сирии, мужа, достойного смерти. И один из сыновей пророков сказал Ахаву: "Так говорит Господь: За то, что ты выпустил из рук своих человека, достойного смерти, душа твоя будет вместо его души, народ твой вместо его народа"20. Так и случилось. Но, сколь сильно повредил ты себе в этом деле, наше перо подробнее расскажет в другом месте.
XVIII. В то время, как Беренгар бежал из Италии, он взял с собой некоего рыцаря по имени Амадей, [мужа] весьма знатного и, как стало ясно позднее, хитростью и отвагой не уступавшего Улиссу21. Поскольку храбрейший король Оттон, будучи связан рядом дел, а также ежегодно получая от короля Гуго богатые дары, не мог предоставить Беренгару войска, упомянутый мною Амадей сказал Беренгару следующее: "Для тебя, господин мой, не секрет, сколь ненавистен стал король Гуго всем итальянцам за суровость своего правления и, особенно, за широкие раздачи должностей сыновьям [своих] наложниц и бургундцам, в то время, как не найти итальянца, который не был бы или изгнан, или лишён всех своих званий. И если они ничего не предпринимают против своего короля, то лишь потому, что нет у них никого, кого бы они могли сделать своим правителем. Вот если бы кто-нибудь из нас, переодевшись, дабы не быть узнанным, отправился туда и разузнал их намерения, то, несомненно, он мог бы подать нам хороший совет". Беренгар и говорит ему: "Никто не сможет сделать это лучше и искуснее, чем ты". И вот Амадей, переодевшись, отправился в Италию вместе с бедняками, шедшими в Рим ради молитвы, – он делал вид, будто тоже собирается идти в Рим, – побывал у князей и выведал, что каждый из них имеет в [своём] сердце; при этом он не показывался всем в одной и той же одежде: одни видели его в чёрном, другие в красном, третьи в пёстром. Но молва, что любого зла проворней и жива самой скоростью22, о том, что он в Италии, дошла до слуха короля. И [Гуго] приказал разыскивать его самым тщательным образом; но Амадей, вымазав свою длинную и прекрасную бороду смолой, окрасив в чёрный цвет золотистые волосы и исказив лицо, прикинулся калекой столь искусно, что [отважился] в толпе нищих, обедавших в присутствии короля, предстать перед ним нагим, получить от него одежду и услышать, что король говорил о Беренгаре и о нём самом. Таким образом досконально всё разузнав, он вместе с паломниками вернулся домой, но не той же дорогой, какой пришёл. Ведь король приказал стражам "клузов" не пропускать никого, пока тщательно не выяснят, кто он таков. Амадей, услышав об этом, совершил переход через непроходимые и крутые места, которые никто не охранял, и прибыл к Беренгару с тем результатом, который тот и хотел услышать.
XIX. В это время король Гуго, дав 10 модиев монет, заключил мир с венграми; взяв заложников, он удалил их из Италии, после чего дал проводника и отправил в Испанию. Если же они так и не дошли до Испанию, до того города, где пребывает король ваш, то есть до Кордовы, то причина этого в том, что три дня им пришлось идти по безводной и пустынной местности; полагая, что их кони, да и сами они погибнут от жажды, они убили уступленного им королём Гуго проводника и вернулись домой гораздо быстрее, нежели уходили.
XX. В это же время король Гуго отправил в Константинополь в сопровождении Зигфрида, почтенного епископа Пармской церкви, свою дочь Берту23, которую родила ему блудница Пецола, дабы выдать её замуж за Романа, малолетнего сына Константина Порфирогенета. Высшая власть в империи принадлежала тогда Роману Старшему, двум его сыновьям – Константину и Стефану, и Константину, сыну императора Льва, чьё имя стояло после Романа, но перед именами его сыновей, и чей малолетний сын от Елены, дочери императора Романа Старшего, взял в жёны названную уже Берту или, – как звали её греки, изменив имя, – Евдокию. Итак, пока эти четверо правили вместе, братья Стефан и Константин, без ведома Константина, сына императора Льва, составили σφάλματα, сфалмата, то есть заговор, против Романа, своего отца. Ведь их раздражала строгость отца, не позволявшего им делать всё, что они хотели. Потому-то и стали они, следуя дурному совету, обдумывать план его свержения.
XXI. Константинопольский дворец не только красотой, но и крепостью превосходит все укрепления, какие я когда-либо видел, и охраняется немалым воинским контингентом. Согласно обычаю, он после утренних сумерек становится открыт для всех; после 3-го часа дня, по сигналу, – здесь его называют "мис", – всех удаляют, и вплоть до 9-го часа вход для всех закрыт. Проживая здесь, ис то хрисотриклинон, то есть в золотом тронном зале, – он считается лучшей частью, – как первый среди императоров, Роман предоставил прочие части дворца зятю – Константину и сыновьям – Стефану и Константину. Оба они, не вынося, как мы уже сказали, справедливой отцовской строгости, собрали в своих покоях многочисленное войско и назначили день, когда отец будет свергнут, а они будут править самостоятельно. И вот, когда наступил желанный день и все, согласно обычаю, покинули дворец, Стефан и Константин, собрав своих людей, напали на отца и, без ведома горожан, изгнали из дворца; затем они, согласно обычаю, постригли его и отправили молиться Богу на соседний остров24, где множество монахов вели созерцательный образ жизни. Тотчас же среди константинопольской черни пошли разноречивые слухи: одни кричали, что Роман низложен, другие, что убит Константин, его зять. Не медля, весь народ сбежался ко дворцу. О Романе, как императоре незаконном, не спрашивали, но все задавались вопросом – жив ли Константин. Когда его поиски вызвали немалую смуту, Константин, по просьбе Стефана и Константина, высунул голову с неповреждёнными волосами через решётку с той стороны, где тянется большой Цуканистрий25, и, успокоив своим появлением народное волнение, убедил людей разойтись по домам. Событие это причинило тяжкую боль обоим братьям. "Что толку, – говорили они, – если, устранив отца, нам придётся терпеть иного государя, который нам не отец? Ведь более сносно и прилично сносить отцовскую власть, нежели чужую. Что с того, – говорили они, – что ему на помощь пришли не только свои, но и чужие народы? Ведь епископ Зигфрид, посол короля Гуго, взяв с собой народы своего языка, амальфитанов, римлян, гаэтанцев, ему был защитой, а нам – погибелью".
XXII. Сказав это, они, как и при [свержении] отца, заполнили покои отрядами своих сторонников. Командовал ими Дьяволин, который поначалу был зачинщиком всего этого, а позднее предал их. Ведь он обратился к Константину, погружённому в [свои] книги, с такой речью: "Какая беда угрожает тебе от братьев, скорее твоих врагов, Стефана и Константина, не ведает то благочестие, что издавна пребывает в тебе. Если бы ты знал об уготованной тебе участи, то думал бы [теперь лишь] о том, как сохранить себе жизнь. Ведь братья Стефан и Константин, собрав отряды сторонников и уже разместив их в покоях, задумали не просто изгнать тебя из дворца, как своего отца, но убить здесь. Убийство твоё произойдёт при следующих обстоятельствах: через три дня Константин и Стефан пригласят тебя отобедать [с ними]. И когда ты попытаешься занять своё место в центре, что согласно обычаю указывает на первенство, тотчас ударят в щит, из покоев выскочат спрятанные там [враги] и кровопролитием положат конец твоей жизни. Если ты потребуешь доказательств того, что я сказал, я лишь покажу тебе в щелочку запертых там людей; а затем, – что более важно для твоего спасения, – передам ключи от [дверей, где заперты твои] враги". Услышав это, Константин отвечал: "Открыв, – говорит, – вероломство заговорщиков, подскажи, как мне их победить. Ведь моё спасение не будет мне так дорого, как будет приятно исполнение долга, когда я отблагодарю [тебя]"26. А Дьяволин ему и говорит: "Тебе небезызвестно, что македонцы преданны тебе и суровы в бою. Призови их и размести в собственных покоях, но так, чтобы Стефан и Константин о том не знали. А когда наступит указанный день пиршества и возникнет спор за почётное место, будет дан сигнал, – как я уже говорил, это будет удар по щиту, – по которому внезапно выскочат твои люди, – приверженцы [твоих врагов] не смогут их защитить, – схватят их тем быстрее, чем менее они того ожидали и, обрив по обычаю волосы, отправят молиться Богу в соседний монастырь, туда, куда они выслали своего отца, а значит твоего тестя. Ибо божественное правосудие, возмездия которого не избежать тем, кто погрешил против своего отца, и которое защитит тебя от ошибок, будет содействовать твоему делу". О том, как согласно справедливому решению Бога, это случилось, поёт теперь не только Европа, но и Азия, и Африка. В указанный день братья Стефан и Константин с притворным радушием пригласили на пир Константина и, когда началась ссора за почётное место, ударили, как было сказано, в щит, после чего неожиданно ворвались македонцы, схватили обоих братьев – и Стефана, и Константина, обрили им головы и сослали молиться Богу на соседний остров, куда те [прежде] отправили своего отца27.
XXIII. Когда Роман, их отец, услышал о том, что они прибыли, он возблагодарил Бога, вышел за ворота монастыря им навстречу и с радостным лицом сказал: "Какая, – говорит, – радость, что ваши величества решили навестить здесь наше ничтожество. Полагаю, что именно [сыновняя] любовь, изгнавшая меня из дворца, не позволила вам, [моим] сыновьям, долго там оставаться. Как хорошо, что вы отправили меня сюда перед собой. Ведь братия и те мои товарищи, что посвятили себя служению Богу, не знали бы, как принять императоров, если бы не имели меня, издавна поднаторевшего в имперских церемониях. Готов уж отвар из воды, холодней, чем иней на родине готов28; имеются сладкие бобы, овощи и молодой чеснок. Болеют здесь не от морских деликатесов, а скорее от частых постов. Не принимает наша умеренность большой и расточительной свиты; принимает она только ваши величества, которые пришли сюда, дабы не оставить отца в старости". Пока Роман насмехался над ними так или примерно так, сыновья [его], Стефан и Константин, стояли пристыженные, устремив глаза в землю; не нужно объяснять, насколько неохотно шли они в монастырь; это и так понятно. Вслед за тем Роман с распростёртыми руками пал к подножию алтаря и со слезами вознёс Богу такого рода молитву:
XXIV.
"Христос, Бог, единый с Отцом и Духом [Святым],
Слово волею Отца, благодаря которому Отцу известны
Секреты неба, и который всё тайное разоблачает,
Узри в милосердии своём творение своё.
Не допусти погибнуть мне от козней демона, молю,
Тому, кому священной кровью ты пожелал жизнь даровать!
Дай, Боже, сил мне одолеть гордыню мира,
Удержи вдали от нас искусителя злого,
Кто стремится всегда погубить блаженные души.
Что любил я, когда носил скипетр, мне теперь не угодно.
Благодарю тебя за то, что прогнал Ты злодеев,
Дабы троном отцовским и властью не владели они беззаконно!".
XXV. Вслед за тем Стефана и Константина передали бдительной страже; отец же их стоически сносил выпавшие на его долю испытания. Так, говорят, приводя свидетельства [очевидцев], что он, будучи принуждён братией к покаянию, ответил, что более счастлив тот правитель, который служит смиренным рабам Божьим, чем тот, который повелевает живущими в грехе сильными мира сего.
XXVI. Между тем, страстно ожидаемый Беренгар с небольшой свитой из Швабии, прибыв через Виншгау29 в Италию, разбил лагерь у крепости Формигар30, которую Манассия, архиепископ Арльского престола, о котором мы уже говорили выше, владетель Триентской, Веронской и Мантуанской [епархий], поручил защищать своему клирику Аделарду. Когда Беренгар увидел, что ни штурмом, ни посредством осадной техники не в состоянии её взять, он, зная честолюбие и кенодоксию, то есть тщеславие Манассии, просил Аделарда прийти к нему; и сказал ему: "Если ты передашь под мою власть это укрепление, а господина своего, Манассию, убедишь поддержать меня, я, став королём, дарую: ему – архиепископство Миланское, тебе – епископство в Комо. А чтобы убедить тебя в надёжности обещанного, я подкреплю свои слова клятвой". Когда Манассия услышал об этом от Аделарда, он не только приказал сдать укрепление Беренгару, но и всех итальянцев побудил оказывать ему помощь.
XXVII. Итак, молва, что любого зла проворней, скоростью самой жива31, очень быстро поведала всем о приходе Беренгара. И тотчас же некоторые, оставив Гуго, стали переходить на сторону Беренгара. Первым среди них было Мило, могущественный граф Вероны; находясь под подозрением у Гуго, – тайно отправив стражей, тот держал его под наблюдением, – он делал вид, будто не замечает, что за ним следят. Однажды, затянув пир почти до полуночи, когда все предались отдыху, то ли заснув, то ли опьянев от вина, он быстро, в сопровождении одного только оруженосца, помчался в Верону; отправив послов, он призвал к себе Беренгара и, приняв его в Вероне, собрался оказать здесь Гуго отчаянное сопротивление. Его отвратило от Гуго не [врождённое] вероломство, а ряд причинённых ему обид, терпеть которые далее он был не в силах. За ним последовал Видо, епископ Моденской церкви, не из-за какой-то причинённой ему обиды, но в надежде получить крупное аббатство Нонантулу, которое тогда же и получил32. Причём он не только покинул Гуго, но и привёл с собой очень многих вассалов. Гуго, услышав об этом, собрал войско и, придя к его замку Виньоле33, мужественно, но безуспешно штурмовал его. То, что это так, доказывает следующее. Ведь, пока он там находился, Беренгар, призванный архиепископом Милана Ардериком34, оставив Верону, поспешно прибыл в Милан. Услышав об этом, король Гуго, опечаленный, вернулся в Павию. Между тем, все итальянские князья не в добрый час начали оставлять Гуго и примыкать к бедному Беренгару. Бедным же я называю не того, кто ничего не имеет, но того, кому никогда ничего не достаточно. Ибо злые и алчные люди, чьё богатство ненадёжно и подвержено всяким случайностям, вечно жаждут иметь ещё больше и не найти среди них такого, кто был бы доволен тем, что имеет; потому и следовало бы считать их не зажиточными и не богатыми, но неимущими и бедными. Ибо только те богаты и владеют прибылями и постоянным имуществом, кто доволен тем, что имеет, и считает достаточным то, что у него есть. Не быть жадным – истинное богатство; не быть одержимым жаждой наживы – доход. Так признаемся же себе, кто богаче из двух: тот ли, кому не хватает чего-то, или тот, у кого больше, чем нужно? Тот ли, кто терпит нужду, или тот, кто имеет всего в избытке? Тот ли, кто чем больше имеет, тем сильнее стремится к наживе, или тот, кто содержит себя на свои средства? Быть довольным тем, что имеешь, – величайшее и самое верное богатство. Но об этом теперь сказано вполне достаточно. Пусть же перо моё вернётся к Беренгару, чей приход обещал всем золотой век, и время, возвысившее такого [мужа], почиталось счастливым.
XXVIII. Итак, в то время, как он пребывал в Милане, раздавая должности в Италии своим приверженцам, король Гуго отправил своего сына Лотаря не только к Беренгару, но ко всему народу с просьбой: раз уж они отвергают его, неугодного им, то пусть по крайней мере примут ради любви к Богу его сына, который ни в чём перед ними не виноват и кого они могли бы сделать послушным своим желаниям. Когда же Лотарь отправился в Милан, король Гуго, покинув Павию со всеми своими богатствами, вознамерился оставить Италию и уйти в Бургундию. Однако, его задержало следующее обстоятельство. Когда Лотарь в церкви блаженного исповедника Амвросия и блаженных мучеников Гервасия и Протасия распростёрся перед крестом, [народ], склонный к милосердию, поднял его и объявил своим королём; вслед за тем, к королю Гуго отправили посла, с заверением, что он опять может ими править. Это решение, скорее обман, исходило не от всех, но [только] от Беренгара, который, исполненный коварства, помышлял вовсе не о том, чтобы те в самом деле получили власть, но, как стало ясно позднее, чтобы Гуго не ушёл и с помощью своего огромного богатства не призвал бы против него бургундцев или какой-то другой народ.
XXIX. В это время большим уважением пользовался некий Иосиф, епископ города Брешии, нравами старец, но юный летами. Беренгар, как человек богобоязненный35, за доброту нравов лишил его епископства и поставил на его место Антония36, который и теперь ещё жив, без всякого синода и совещания с епископами. Но и в Комо тогда поставил он епископом не Аделарда, как обещал, а некоего Вальдо, из расположения к архиепископу Миланскому. Насколько хороши были его действия, красноречиво и скорбно повествуют разорение подданных, вырубка виноградников и деревьев, ослепление многих людей, а также постоянно повторяющиеся раздоры. Аделарда же он поставил епископом в Реджо37.
XXX. Бозо же, епископа Пьяченцы, незаконнорожденного сына короля Гуго, и Лиутфрида, епископа церкви в Павии, он задумал изгнать; однако, получив от них деньги, он сделал вид, будто из любви к Богу оставляет им [их места]. Как велика была тогда радость итальянцев! Кричали, что пришёл новый Давид. В своём ослеплении они предпочитали его даже Карлу Великому. И, хоть итальянцы опять признали королями Гуго и Лотаря, на деле королём был Беренгар, нося лишь титул маркграфа, а они, называясь королями, фактически являлись не более, чем графами. Что сказать ещё? Столь великая слава Беренгара, его человечность и кротость побудили моих родителей отдать меня ему в услужение. Преподнеся ему богатые дары, они добились того, что я стал поверенным его тайн и ответственным за его переписку. Долгое время служил я ему верой и правдой, за что и получил от него такую, – о ужас! – награду, о которой расскажу в соответствующем месте38. Подобное воздаяние довело бы меня до отчаяния, если бы не поступил он подобным образом со многими из моих товарищей. О таком, как он, прекрасно сказано: "Перья страуса похожи на перья ястреба и цапли. Когда придёт время, поднимется он на высоту и посмеётся коню и всаднику его"39. Ведь пока были живы Гуго и Лотарь, этот большой и ненасытный страус, не будучи добрым, по крайней мере казался таковым. Когда же они скончались и народ возвёл его на вершину власти, как поднял он вверх крылья и как осмеял всех нас, расскажу не столько словами, сколько вздохами и стонами. Но, оставив это, вернёмся к порядку изложения.
XXXI. Король Гуго, не сумев ни отвратить Божье наказание, ни одолеть Беренгара, оставил Лотаря, под видимостью мира вверив его верности Беренгара, и со всеми своими богатствами поспешил в Прованс. Услышав об этом, Раймунд40, правитель Аквитании, пришёл к [Гуго] и, став его вассалом за 1 тысячу мин, дал клятву верно ему служить. Кроме того, он обещал, собрав войско, вторгнуться в Италию и покорить Беренгара; насколько сильно это нас всех рассмешило, ясно каждому, ибо ничтожество [аквитанского] народа всем известно; но даже если бы и смог он оказать [Гуго] какую-то помощь, всё это ни к чему бы не привело, ибо в скором времени, призванный Господом, король Гуго вступил на путь всякой плоти41, оставив свои богатства племяннице Берте, вдове42 Бозо, графа Арльского. По прошествии же малого времени, упомянутый Раймунд, нечестивейший князь нечестивейшего народа, сделал её своей супругой, хотя все ценители изящной красоты43 уверяли, что он даже поцелуя её недостоин, не то, что разделять с ней брачное ложе.
XXXII. В это же время её сестра, то есть жена Беренгара Вилла, оказалась замешана в тяжком преступлении. То, что это случилось, открыто говорят не только придворные и спальники, но и птичники, и кондитеры. У Виллы был один священник, капеллан по имени Доминик, [человек] малого роста, [с волосами] цвета сажи, мужиковатый, вечно небритый, глупый и неотёсанный варвар, суровый, косматый, блудливый, вздорный, дурной, упрямый и злой, которому она доверила обучать чтению и письму 2-х своих дочерей, а именно Гизелу и Гербергу. Итак, пользуясь тем, что Доминик, этот неотёсанный и грязный священник, довольно неплохо обучал девочек, мать оказывала ему всяческое расположение, давая и роскошные яства, и дорогую одежду. Все удивлялись, почему это она, враждебная, противная и скупая ко всем, к нему столь щедра. Но правдивое изречение, гласящее: "Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано"44, не заставило людей долго этому удивляться. Ведь, когда однажды ночью, в отсутствие Беренгара, этот неотёсанный [мужлан] хотел, как обычно, прийти к ложу госпожи, там оказалась собака, которая страшным лаем разбудила лежавших по соседству и сильно его покусала. Наконец, когда те, что были в доме, вскочили и, схватив его, стали спрашивать, куда он шёл, госпожа дала упреждающий ответ: "Этот несчастный шёл к нашим женщинам". Надеясь, что ему будет легче, если он подтвердит сказанное госпожой, священник сказал: "Да, это так". А госпожа, стремясь его погубить, обещала награду тому, кто лишит его жизни. Но, поскольку все были богобоязненны и смерть его пришлось [в результате этого] отложить, молва [о случившемся] дошла до Беренгара. Вилла же обратилась к услугам гаруспиков и знахарей, надеясь, что их заговоры помогут ей. Не знаю, их ли заговоры ей помогли, мягкость ли Беренгара, но дух его склонился к тому, чтобы добровольно глупый рот свой протянуть к недоуздку45. Священника же, кастрировав, – за то, что он осмеял служанок госпожи, – отпустили; Беренгар же ещё сильнее стал любить свою жену. Те, кто кастрировал [Доминика], говорили, что госпожа недаром его любила, ибо, – это не подлежит сомнению, – он был вооружён, как Приап46.
XXXIII. В это время Таксис, король венгров, вступил в Италию с большим войском. Но Беренгар дал ему 10 модиев монет, причём не из своих средств, а из сборов церковных и [в пользу] бедных. Поступил же он так не потому, что заботился о народе, но, чтобы пользуясь этим случаем, собрать большое богатство. Что ему и удалось. Ведь все люди, без различия пола и возраста, – и взрослые, и младенцы, – должны были внести за себя по одной монете; подмешав к ним меди, [Беренгар] из малого количества [монет] начеканил 10 модиев; остальную часть, а также всё, что он взял из церквей, он оставил себе.
заканчивается книга пятая. благодарение богу
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Ида (ум. 986 г. 17 мая) – дочь Германа I, герцога Швабии, и Регилинды. С 947 г. – жена Лиудольфа (помолвка состоялась в 939/940 г.).
2. Рамиро (ум. 951 г.) – сын Ордоньо II. Король Леона и Галисии в 931-951 гг. Разбил войска Абдуррахмана III в 938/9 г. в битве при Симанке.
3. См. Ant. III, 33 и 56; IV, 8.
4. В 936 г.
5. Анскарий (ум. 940 г.) был маркграфом Сполето и Камерино в 936-940 гг.
6. Сарлион (ум. 943 г.) – маркграф Сполето и Камерино в 940-943 гг.
7. Иез., 36, 6.
8. Упомянутые здесь персонажи (Хремет, Фаида и пр.) – герои пьесы Теренция "Евнух" (см. Тер. "Евнух", 761 и пр., 775, 781).
9. Маны – души умерших, покровительствовавшие своему роду.
10. Коцит – река загробного мира.
11. Ювенал, Сатиры, 2, 150.
12. Совр. Большой Сен-Бернар.
13. Совр. Сан-Бернардино (Фогельберг) у истоков Заднего Рейна.
14. Роман I Лакапин. О нём см. Ant. III, прим. 29.
15. Имеется в виду Роман II, сын Константина VII Порфирогенета.
16. Т.е. речь идёт о Константине VII Порфирогенете.
17. Речь идёт о Берте, дочери Гуго от наложницы Пецолы.
18. У Лиутпранда – Ингер. Речь идёт о киевском князе Игоре Рюриковиче (912-945 гг.).
19. Псал., 68, 29.
20. 3 Царств, 20, 42.
21. Т.е. Одиссею.
22. Вергилий, Энеида, IV, 174-175.
22а. Берта (Евдокия) (ум. 949 г.) – дочь короля Гуго от наложницы Пецолы. С 944 г. – жена императора Романа II.
23. На остров Прот, где Роман и умер 15 июня 948 г. Государственный переворот произошёл 16 дек. 944 г.
24. Цуканистрий – ипподром для игры в мяч в Большом дворце.
25. Cic. ad Fam. 6, 5.
25а. Стефан и Константин были низложены 27 января 945 г.
26. Ювенал, Сатиры, 5, 50.
27. Виншгау – округ в Южном Тироле с городами Боцен (Больцано), Бриксен и Меран.
28. Замок близ Больцано. С 1473 г. (после того, как эрцгерцог Сигизмунд почти полностью его перестроил) носит название Зигмундскрон.
29. См. Ant. V, прим. 22.
30. Видо был эрцканцлером Беренгара, а затем и Оттона I (с 962 г.). Только от последнего он и получил названное аббатство. Нонантула – аббатство в 2-х милях от Модены.
31. Виньола – городок близ Модены.
32. Ардерик Котта (ум. 948 г. 13 окт.) – архиепископ Милана в 936-948 гг.
33. Лиутпранд говорит о богобоязненности Беренгара с иронией.
34. Антоний, епископ Брешии, в последний раз упомянут в 969 г.
35. Аделард впервые упоминается, как епископ Реджо, 19 мая 946 г.
36. Лиутпранд так и не рассказал об этом.
37. Иов, 39, 13; 14.
38. Раймунд (ум. 961/65 г.) – маркграф Септимании.
39. 10 апреля 947 г.
40. Берта (ум. 965 г. 18 авг.) была не вдовой, а дочерью Бозо.
41. Теренций, Евнух, 566.
42. Матфей, 10, 26.
43. Ювенал, 6, 43.
44. Приап – сын Диониса (иногда Адониса или Гермеса) и нимфы Хионы (иногда Афродиты). Почитался в качестве бога чувственных наслаждений. Иносказательно Приап означает сладострастие. |
|
