| начинается перечень глав шестой книги
I. Пролог.
II. О том, как император Константин отправил посла к Беренгару.
III. С какой хитростью отправил посла в Константинополь Беренгар, ничего ему не дав.
IV. О времени, когда этот посол вышел из Павии, и когда прибыл в Константинополь.
V. Об удивительном зале, что зовётся Магнавра и о принятии послов.
VI. О дарах, которые посол Беренгара сделал императору из собственных средств от имени Беренгара, который ничего ему не прислал.
VII. О том, как император пригласил посла Беренгара к столу.
VIII. Об удивительном зале Деканея и о 3-х больших золотых вазах.
IX. Об удивительном представлении за обеденным столом.
[X.]
заканчивается перечень глав
начинается книга шестая
I. [Описание] наступившего времени потребовало бы от меня способностей скорее трагика, нежели историка, если бы Господь не приготовил мне трапезу в виду тех, кто меня притеснял1. Ведь я не могу и передать, сколько несчастий обрушилось на меня с тех пор, как покинул я родину; человеку внешнему пристало скорее оплакивать, нежели описывать [свои несчастья]. Внутренний же человек, ободрённый учением апостола, хвалится "такого рода скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда; а надежда не постыжает, потому что любовь Божья излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам"2. Итак, да повинуется человек внешний внутреннему, не только не гнушаясь своими неудачами, но, напротив, находя в них утешение; и, пока, описывая их, он сообщает, как колесо Фортуны одних возвышает, а других унижает, он сам менее чувствует нынешние неприятности и, радуясь изменчивости [Фортуны], не боится уже худшего, – ибо оно уже невозможно, если не считать смерти и повреждения членов, – но постоянно надеется на [поворот] судьбы. Ведь если она изменит настоящее, то принесёт благополучие, которого нет, а преследующие нас несчастья изгонит. Так, будем же писать [историю], добавляя, согласно истине, к уже рассказанному то, что последовало.
II. Когда король Гуго умер в пределах Прованса, имя Беренгара стало славным у многих народов, особенно, у греков. Ведь в действительности именно он правил всеми итальянцами, тогда как Лотарь был королём лишь по имени. Константин, правивший Константинопольской империей по свержении Романа и его сыновей, услышав, что власть Беренгара превосходит власть Лотаря, отправил через некоего Андрея, занимавшего должность "дворцового графа", Беренгару письма, в которых говорилось, что он страстно желает видеть у себя его посла, по возвращении которого Беренгар узнает, как сильно он его любит. Написал он ему также рекомендательные письма относительно Лотаря, в которых [просил Беренгара] быть верным слугой тому, кто милостью Божьей является правителем. Константин проявил немалую заботу о благе Лотаря потому, что относился с благочестивой любовью к своей невестке3, которая была сестрой Лотаря.
III. Итак, Беренгар, будучи преисполнен коварства4, размышляя, кого бы лучше всего отправить, чтобы не оплачивать его расходы на дальнюю дорогу, обратился к [моему] отчиму, под опекой которого я тогда состоял: "Сколько бы, – говорит, – я дал, чтобы твой пасынок научился греческому!". И, когда тот ему ответил: "О, ради этого я и сам отдал бы половину своих богатств", он сказал: "Не нужно и сотой части. Константинопольский император просит в письме, чтобы я отправил к нему своего посла. Никто не подходит для этого лучше, чем [твой пасынок], как по твёрдости духа, так и по искусству красноречия. Да что говорить, с какой лёгкостью он изучит греческие премудрости, если ещё в детские годы он так освоил латинские?". Воодушевлённый этой надеждой, мой отчим тотчас оплатил все расходы и отправил меня с богатыми дарами в Константинополь.
IV. Покинув 1 августа Павию, я по реке Эридан5 через 3 дня прибыл в Венецию, где застал греческого посла Саломона, китонита6 и евнуха, который, вернувшись из Испании и Саксонии, собирался уже отбыть домой, в Константинополь; его сопровождал с богатыми дарами посол нашего государя, тогда короля, а теперь императора, Лиутфрид, один из богатейших купцов Майнца. Покинув Венецию 25 августа, мы 17 сентября прибыли в Константинополь, где нам оказали столь неслыханный и удивительный приём, что было бы досадно не описать его.
V. Есть в Константинополе по соседству с дворцом помещение удивительной величины и красоты, которое греки, ставя "V" вместо дигаммы7, зовут Магнавра8, то есть magna aura. Так вот, как ради испанских послов, недавно туда прибывших, так и ради меня и Лиутфрида, Константин велел приготовить его следующим образом. Перед императорским троном стояло бронзовое, но позолоченное дерево, на ветвях которого сидели птицы различных видов, тоже бронзовые с позолотой, певшие на разные голоса согласно своей птичьей породе. Императорский же трон был построен столь искусно, что одно мгновение казался низким, в следующее – повыше, а вслед за тем – возвышенным; [трон этот] как будто охраняли огромной величины львы, не знаю из бронзы или из дерева, но покрытые золотом; они били хвостами о землю и, разинув пасть, подвижными языками издавали рычание. И вот, опираясь на плечи 2-х евнухов, я был введён туда пред лик императора. Когда при моём появлении львы зарычали, а птицы защебетали, согласно своей породе, я не испугался и не удивился, ибо был осведомлён обо всём этом теми, кто хорошо это знал. Итак, трижды поклонившись императору, я поднял голову и увидел того, кого прежде видел сидевшим на небольшом возвышении, сидящим почти под самым потолком зала и облачённым в другие одежды. Как это случилось, я не мог понять, разве что он, вероятно, был поднят вверх также, как поднимают вал давильного пресса. Сам [император] тогда ничего не сказал, – да если бы он и захотел, это было бы неудобно из-за большого расстояния, – но через логофета осведомился о жизни и здоровье Беренгара. Ответив ему подобающим образом, я по знаку переводчика вышел и вскоре вернулся в отведённую мне гостиницу.
VI. Нельзя также не вспомнить о том, что я тогда сделал для Беренгара, дабы стало понятно, как сильно я его тогда любил и какого рода награду получил от него за свои добрые дела. Испанские послы, а также названный Лиутфрид, посол нашего государя, тогда короля, Оттона, доставили императору Константину от имени своих государей богатые дары. Я же не принёс от имени Беренгара ничего, кроме одного письма, да и то насквозь лживого. Потому-то душа [моя], страшась позора, пребывала в немалом беспокойстве, напряжённо размышляя над тем, что можно сделать в данных обстоятельствах. И тут меня, озабоченного и крайне обеспокоенного, осенила мысль: преподнести те дары, которые принёс я императору от своего имени, от имени Беренгара и словами, насколько возможно, приукрасить сей малый дар 9. Преподнёс же я [ему]9 отличных панцирей, 7 превосходных щитов с позолоченными буллами, 2 серебряных кубка с позолотой, мечи, копья, дротики и 4-х хорезмийских10 рабов, которые для названного императора были ценнее всех [прочих даров]. Хорезмийцами же греки называют молодых евнухов; верденские купцы ради огромной прибыли имеют обыкновение кастрировать их ещё в детстве и вывозить в Испанию.
VII. Вслед за тем, по прошествии 3-х дней, император велел вызвать меня во дворец и сам, лично, переговорив со мной, пригласил меня к столу; а уже после пира одарил меня и моих провожатых богатыми дарами. Но, поскольку выпал случай рассказать о том, каким был его стол, особенно, в праздничные дни, и какие зрелища наблюдают за столом, полагаю, уместно будет не обойти молчанием, но описать.
VIII. Близ ипподрома, с северной его стороны есть удивительной высоты и красоты помещение, которое зовётся "Деканнеакубита"; имя это получено им не просто так, но по очевидным причинам; ведь греческое "deca" по латыни означает "десять", "ennea" – "девять", "cubita" же от "cubare" мы можем перевести как "наклонное" или "изогнутое". [Название] это произошло оттого, что в каждую годовщину рождения Господа нашего Иисуса Христа в этом зале накрываются 19 столов. Император обедает за ними вместе с гостями, причём не сидя, как в обычные дни, а возлежа; в эти дни им подают [пищу] не на серебряной, но только на золотой посуде. А после обеда в 3-х золотых вазах вносятся фрукты, которые из-за огромной тяжести доставляются не руками людей, а привозятся на покрытых пурпуром повозках. Две из них ставятся на стол следующим образом. Через отверстия в потолке опускают три обтянутых позолоченной кожей каната с [прикреплёнными к ним] золотыми кольцами, продевают их в петли на краях сосудов, а затем посредством лебёдки, расположенной над потолком, и с помощью 4-х или более человек [внизу] ставят [вазы] на стол; точно так же потом их убирают. Представления, которые я там видел, я опущу, ибо описывать их было бы слишком долго; лишь одно мне не стыдно будет изобразить здесь, ибо оно удивительно.
IX. Пришёл некий [человек], неся на лбу без помощи рук деревянный шест длиной в 24, а то и более фута, на котором локтем ниже верхнего конца имелась перекладина в 2 локтя длиной. Привели также 2-х голых, но препоясанных, то есть имевших набедренные повязки, мальчиков, которые карабкались вверх по шесту и выполняли там трюки, а затем, повернувшись головой вниз, спускались по нему, а он оставался неподвижным, словно корнями врос в землю. Затем, после того, как один [мальчик] спустился, второй, оставшийся там один, продолжал выступление, что привело меня в ещё большее изумление. Ведь, пока они оба выполняли на шесте трюки, это казалось вполне возможным, ибо они, хоть и были весьма искусны, но управляли шестом, по которому взбирались, благодаря одинаковой тяжести. Но как один, оставшийся на вершине шеста, сумел сохранить равновесие так, чтобы и выступать, и спуститься невредимым, – это меня поразило настолько, что удивление моё не укрылось даже от императора. Поэтому, подозвав переводчика, он пожелал узнать, что мне показалось более удивительным: мальчик, который двигался столь осторожно, что шест оставался неподвижным, или тот, кто держал его у себя на лбу столь мастерски, что ни от тяжести мальчиков, ни от их игры даже слегка не отклонился в сторону? И когда я сказал, что не знаю, что мне кажется thaumastoteron, то есть более удивительным, он, засмеявшись, ответил, что и сам этого не знает.
X. Но полагаю, мне не следует обходить молчанием и то новое и удивительное, что я ещё там увидел. В неделю перед Вайофороном, который мы называем Вербным Воскресеньем, император осуществляет раздачу золотых монет, как воинам, так и чиновникам различного ранга, согласно занимаемому ими рангу. Он велел мне прийти, ибо хотел, чтобы я присутствовал при этой церемонии. Происходила же она следующим образом. Ставился стол длиной в 10 локтей и шириной в 4, на котором в [закрытых] мешках лежали монеты, – кому сколько причиталось, – а снаружи, на сумках была указана сумма. Затем, по зову глашатая к императору входили, – не толпой, а в определённом порядке, – те, чьи имена он зачитывал по списку, согласно занимаемому ими рангу. Первым из тех, кого вызывали, был ректор дворца, которому монеты давались не в руки, а клались на плечи вместе с 4 одеждами. После него вызывались доместик аскалонас11 и друнгарий флота, один из которых командовал воинами, а другой – моряками. И вот, получив равное количество монет и одежд, – ибо они равны рангом, – они из-за огромного количества несли их уже не на плечах, но с трудом, с помощью других [людей] тащили за собой. После них приглашались магистры, числом 24, каждому из которых выдавалось по 24 фунта золотых монет, – согласно их общему числу, – и по 2 одежды. Затем следовал ряд патрициев, каждый из которых получал по 12 фунтов монет и по 1 одежде. Всё же, кроме того, что получил каждый из них, я не знаю ни числа патрициев, ни общего количества полученных ими фунтов. Вслед за ними вызывалась огромная толпа протоспафариев, спафариев, спафарокандидатов, китонитов, манглавитов, протокаравов, каждый из которых получал согласно своему рангу от 7 до 1 фунта. Однако, ты можешь подумать, что всё это происходит в течение одного дня. Ничего подобного. Начав [раздачу] в четверг, с 1-го часа дня по 4-й, император заканчивает её только в пятницу и субботу. Ведь тем, кто получает меньше одного фунта, [деньги] выдаёт уже не император, а паракимомен в течение всей недели перед Пасхой. И вот, когда я там был, с изумлением наблюдая это мероприятие, император спросил меня через логофета, как мне это нравится? И я ответил: "Очень понравилось бы, если бы принесло доход; также как горящему [в аду] богатею понравилось бы созерцание блаженства Лазаря, если бы он достиг его; но так как ему это не суждено, разве может оно ему понравиться?". Император засмеялся и, несколько смутившись, кивнул мне головой, чтобы я подошёл к нему, после чего охотно вручил мне большой плащ вместе с фунтом золота, который я принял ещё охотнее.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Псал., 22, 5.
2. Рим., 5, 3-5.
3. То есть к Берте, дочери короля Гуго и жене его сына Романа II. См. Ant. V, 20.
4. См. Ant. V, 28.
5. То есть, по реке По.
6. Китонит – стражник императорской опочивальни.
7. Дигамма ("двойная гамма") – древнегреческая буква "F", соответствующая латинской "V".
8. Магнавра – палата Большого дворца. Построена Константином Великим, позже восстановлена Львом VI (886-912 гг.); часто служила местом официальных приёмов. magna – "великая", aura – "золотая".
9. Теренций, Евнух, 214.
10. Хорезм – государство на южном берегу Аральского моря.
11. Более известен, как "доместик схол". |
|
