Литература

Источник: Средние века. Вып. 24. – М.: 1963

Имущественное расслоение бондов

Норвежские бонды в XI и XII вв. не составляли единой, нерасчлененной массы ни по своему положению в производстве, ни в имущественном отношении, ни по правовому статусу. Понятие "бонд" не было социально определенным, бонды не являлись единым классом норвежского общества. Поэтому весьма существенным представляется вопрос о характере и степени социального расслоения в их среде и о результатах, к которым оно приводило. Источники – записи обычного права и саги (поэзия скальдов почти совсем не содержит данных на этот счет) – до некоторой степени позволяют нарисовать различные социальные типы, объемлемые термином "бонд" (bóndi, более ранняя форма – búandi, bóandi). Термин этот первоначально обозначал домохозяина; затем, когда возникло различие между жителями города и сельской местности, он стал прилагаться к крестьянам в отличие от горожан (boeiar menn). Однако в памятниках XII и XIII вв., которыми мы пользуемся, бондом обычно называется не всякий сельский житель, но опять-таки лишь домохозяин, владелец усадьбы, глава семьи – в отличие от человека, лишенного земельной собственности или своего жилища (einleypr maðr, recs þegn). Понятие "бонд" предполагало свободного человека, ведущего самостоятельное хозяйство, и простого беглого просмотра источников достаточно для того, чтобы не осталось никаких сомнений: именно бонды составляли основу норвежского общества в X-XIII вв. (как и в более поздний период средневековья).

Если же обратиться к вопросу об имущественном положении бондов, то здесь сталкиваешься с крайне сложной картиной. Среди них были и богатые, крупные собственники, и мелкие обедневшие люди. Для более конкретных суждений о том, что именно нужно понимать под богатством и бедностью в данном обществе, необходим критерий, и источники дают его. Когда в Законах Гулатинга заходит речь об обязанности каждого бонда участвовать вместе со своими соседями в варке пива к празднику, что было связано с расходами, автор постановления (сохранилось в редакции, относящейся к 60-м годам XII в.) делает оговорку: "Но человек, который имеет в хозяйстве менее шести коров или тратит меньше 6 сальдов¹ посевного зерна, может варить пиво только в том случае, если он пожелает"². Очевидно, в Юго-Западной Норвегии владение с шестью коровами было в то время нормой обеспеченности хозяйства. В Остланде эта норма была несколько более низкой. Церковное право Законов Боргартинга (относящееся, по-видимому, к концу XI в.), запрещая употреблять в пищу мясо павших домашних животных, уточняет: "Если человек имеет одну корову и она падет, он может использовать ее мясо. Если он имеет двух и обе подохнут, может есть мясо второй, но не должен пользоваться первой. Если же у него три коровы, пусть не пользуется мясом двух, но лишь третьей. Но кто имеет больше трех коров, использовать их мясо [если они пали] не должен"³. Обладатель хозяйства в четыре и более голов крупного скота, очевидно, считался человеком достаточно состоятельным для того, чтобы соблюдать церковные предписания без всяких скидок. Что касается Трандхейма, то Законы Фростатинга содержат следующие постановления. В возмещение человеку, у которого злонамеренно выбили глаз, виновные обязаны предоставить хозяйство с 12 коровами, 2 лошадьми и 3 рабами⁴. Термин bú, употребленный здесь для обозначения этого хозяйства, возможно, в данном случае предусматривал лишь скот и рабов, но не усадьбу с постройками и землей⁵ , ибо далее говорится, что в случае, если "это хозяйство вымрет" (Oþat bú verðr dautt), виновные должны были дать ему другое такое же хозяйство (bú annat). Это постановление, по-видимому, предполагало нечто большее, нежели минимальное обеспечение домохозяйства, – компенсацию за причиненное увечье, ибо в другом постановлении читаем: "Если нападут на бонда и учинят грабеж его усадьбы (búran) и отнимут у него трех коров или более или имущество ценою в три коровы, то это будет считаться разбоем, но при условии, что они возьмут именно такое количество; однако в случае, если он, сверх трех [коров], больше [скота] не имеет, то разбоем будет считаться даже увод одной коровы"⁶. За увод меньшего количества скота судили не как за разбой, а как за кражу, если у хозяина имелось больше трех голов крупных домашних животных. Очевидно, в Северо-Западной Норвегии, подобно Остланду, хозяйство с тремя коровами считалось уже бедным. Но в относящемся к XIII в. церковном праве Фростатинга содержится предписание, несколько иначе устанавливающее норму обеспеченности крестьянского хозяйства скотом. Рыбная ловля, как и всякая работа, в дни, отведенные церковным праздникам, воспрещалась. Но ею можно было заниматься и в эти дни бедным людям, нуждавшимся в пище. К их числу отнесены лица, живущие в "голодном доме" (i sulltz husi) и имеющие корову или скот, по цене равный корове. Эти люди ловят рыбу для того, чтобы есть, а не для хранения или продажи, и они не должны подвергаться наказанию за нарушение канона. Но подлежали наказанию те из преступивших его, кто имел больше скота⁷. Это постановление можно рассматривать как свидетельство более строгого (по сравнению с Законами Боргартинга) применения церковного права, делающего теперь уступки уже только совсем обедневшим людям.

Все приведенные нами постановления, при прочих различиях, сближает то, что норма обеспеченности хозяйства определяется преимущественно наличием в нем известного количества скота⁸. Это объясняется большой ролью скотоводства в хозяйстве Норвегии. Но в связи с развитием держательских отношений постепенно складывались и иные представления об относительной обеспеченности хозяина доходом. В том же церковном праве Фростатинга сказано, что налог в пользу Рима (Ruma skalt – денарий св. Петра) должен платить ежегодно каждый, кто обладает имуществом стоимостью в 3 марки, не считая оружия и пары одежды⁹. Так как большинство населения в то время занималось сельским хозяйством, возникает вопрос: как оценивалась в деньгах земля, которой владели бонды? На этот счет проливают свет другие постановления судебников XII и XIII вв., но мы приведем из них лишь одно, имеющее прямое отношение к вопросу о норме материальной обеспеченности бонда. В Законах Гулатинга устанавливается, какие средства должны быть выделены опекунами для обеспечения малолетних: на каждого следовало давать по полмарки из земельной ренты (iarðar leigu), ибо "если несовершеннолетний имеет усадьбу в полмарки" (halfrar mercr bol), то он обладает достаточными средствами¹⁰. Следовательно, денежная стоимость земли, по крайней мере с XII в. определялась размерами уплачиваемой с нее ренты. В Вестланде на содержание несовершеннолетнего приходилось полмарки земельной ренты. В Трандхейме, как мы видели, эта норма была более высокой (очевидно, потому, что в данном случае имелся в виду глава семьи, а не одиночка): способным платить денарий св. Петра считался всякий с имуществом стоимостью в 3 марки¹¹. Такое имущество в XIII в. считалось достаточным для того, чтобы получить разрешение заняться торговлей. В связи с нехваткой работников в сельском хозяйстве постановлением, принятым в 1260 г., было запрещено уходить в летние месяцы торговать людям, имевшим имущества менее чем на 3 марки. Авторы этого постановления, очевидно, исходили из той мысли, что сельские жители с меньшим имуществом должны были наниматься на работу к хозяевам (если они не имели собственного хозяйства)¹². В переводе на скот 3 марки составляли цену от 9 до 12 коров (по оценкам, существовавшим в Вестланде).

Приходится предположить, что крестьянин, в хозяйстве которого имелось даже несколько голов крупного рогатого скота (не считая овец и мелкой живности), мог вовсе не считаться не только зажиточным, но даже просто обеспеченным человеком. В стране с ярко выраженной скотоводческой направленностью сельского хозяйства (при оседлом земледелии на относительно небольших участках) это было вполне естественно.

Обладание значительным количеством скота не было однако, единственным критерием зажиточности бонда. Другим важнейшим признаком материальной обеспеченности в ту эпоху было наличие в хозяйстве вспомогательной рабочей силы. Ознакомление с сагами не оставляет сомнения в том, что у каждого самостоятельного бонда, за исключением явных бедняков, в хозяйстве имелись рабы либо слуги. Авторам саг казалось это настолько само собой разумеющимся, что они, характеризуя имущественное положение того или иного норвежца или исландца, указывали на наличие у него рабов и прочих работников лишь в тех случаях, когда их число было необычайно велико (несколько десятков); обладание же двумя-тремя работниками или даже несколько большим их числом казалось самым обычным явлением и в лучшем случае упоминалось вскользь. Из точно таких же представлений исходили и авторы судебников. Рабы и слуги бондов упоминаются в них постоянно. Много раз упоминаются и сохраняющие свободу работники бондов, бедняки, нередко стоявшие перед выбором: служить другим или нищенствовать¹³. Держатель чужой земли, лейлендинг, поскольку он был домохозяином, также мог иметь рабов¹⁴. Авторы содержащегося в Законах Гулатинга постановления о порядке участия бондов в обороне страны в виде особого случая предусматривают возможность, когда у бонда не было рабов; более вероятным им кажется наличие у него в хозяйстве одного или нескольких зависимых людей¹⁵.

Бонд, работающий в одиночку (einyrki, einvirki), считался маломощным хозяином, пользовавшимся вследствие этого некоторыми льготами при исполнении государственных повинностей, в частности при несении военной службы во флоте¹⁶. Такие хозяева в Трандхейме были освобождены (по-видимому, в XII в.) от необходимости являться на Эйратинг – всеобщий тинг, на котором провозглашали конунга Норвегии¹⁷. В Вестланде einvirkiar должны были посещать только тинги, созывавшиеся по делам исключительной важности, на остальные тинги они могли не ходить. При этом в судебнике разъяснено, что einvirki считается такой хозяин, которому в работе помогает кто-либо, не достигший 15-летнего возраста, будь то его сын или сын другого человека¹⁸. Подобные хозяева не причислялись к полноценным бондам, и в праве проводилось разграничение между fuller bonde и einvirki: с первых подати в пользу церкви взимались полностью, со вторых – в уменьшенном размере¹⁹.

Нетрудно видеть, что представления о том, каково должно быть крестьянское хозяйство, способное обеспечить достойный жизненный уровень его обладателю, не были едиными для всей Норвегии и подчас существенно варьировали по отдельным областям (Юго-Западная, Северо-Западная и Восточная Норвегия); кроме того, они, несомненно, изменялись с течением времени. В частности, немалое влияние на положение части бондов оказало сокращение численности рабов, а затем (по-видимому, в конце XII в.) и почти полное их исчезновение в Норвегии. Отчасти место рабов в качестве вспомогательной рабочей силы в хозяйствах крестьян (и главной рабочей силы в хозяйствах знати) заняли вольноотпущенники и их потомки, в течение нескольких поколений после выхода из рабского состояния остававшиеся в зависимости от семьи своего господина; отчасти же возросла роль труда свободных работников²⁰, положение которых, поскольку они не вели собственного хозяйства и находились в услужении, мало отличалось от положения рабов²¹. Однако нет никаких сомнений в том, что рабочей силы с исчезновением рабства стало в сельском хозяйстве не доставать. Отсюда – постановления областных законов, обязывавших бедняков, которые не вели собственного хозяйства, работать на других. В титуле Законов Фростатинга, озаглавленном "О здоровых бродягах", сказано: "Все люди, которые бродят от дома к дому и не состоят в зависимости (oc ero eigi þyrmsla menn), если они здоровы и не хотят работать (oc vilia eigi vinna), должны уплатить штраф, каждый в 3 марки, как мужчина, так и женщина. И арман (ármaðr) или другой человек должны задерживать таких лиц в присутствии свидетелей и доставлять их на тинг. Его родственники могут выкупить его за 3 марки, в противном случае тот, кто доставил его [на тинг], волен извлечь из его труда пользу для себя"²². Иными словами, предусматривалось прямое принуждение к труду бедняков и бродяг. Выше уже было приведено постановление 1260 г., запрещавшее мелкому люду заниматься торговлей в летние месяцы, "ибо, – гласит оно, – ничто не причиняет нашему государству в течение долгого времени большего опустошения, чем то, что в сельской местности нельзя достать работников"²³. Это "рабочее законодательство" свидетельствует о тяжелом положении, в котором оказались многие сельские хозяева, не сумевшие приспособиться к новым условиям, создавшимся в результате сокращения численности рабов. Но использование работников и слуг не могло, разумеется, привести к созданию системы эксплуатации наемного труда, хотя он и получил некоторое распространение в обществе, не знавшем крепостной зависимости непосредственных производителей.

Наличие рабов и других зависимых людей в хозяйствах не только представителей аристократической верхушки, но и массы бондов в период, когда совершались постоянные военные экспедиции в другие страны, не представляло специфики Скандинавии: повсюду в Европе рабство долго играло немалую роль в процессе подготовки феодализма. Однако можно предположить, что особенную устойчивость германское ("патриархальное") рабство проявило в тех странах, где феодальное подчинение свободного крестьянства происходило медленно; возможно, здесь значение рабства как первой, наиболее примитивной формы зависимости временно даже возрастало. Судя по всему, так было у скандинавов. Возникает вопрос: если у весьма значительной части бондов имелись зависимые люди (разумеется, в большинстве хозяйств в весьма ограниченном числе), то каково было количественное соотношение свободных и несвободных в норвежском обществе в эпоху викингов? На этот вопрос мы не можем дать обоснованного ответа. Принимая во внимание все имеющиеся данные, следовало бы воздержаться от утверждения, что в производстве было занято свободных людей намного больше, чем зависимых. Положение должно было измениться, когда рабство в Норвегии стало приходить в упадок, т. е. с конца XI или начала XII в. С этого времени роль лично свободных крестьян в производстве, несомненно, возросла. (В Швеции эти перемены произошли позднее.)

Выше было указано на глубокое имущественное расслоение бондов. В основе его лежало развитие частной собственности. В X и следующих веках она распространилась не только на скот, рабов и прочее движимое имущество, но во все большей мере и на земельные участки, хотя институт одаля сохранился и в этот период. Не говоря уже о существовании наряду с одалем земель, обозначаемых в судебниках как eign и представлявших собой объект свободного распоряжения (в отличие от одаля, все еще подчиненного в этом отношении ряду ограничений), следует иметь в виду, что практически и те земли, на которые их владельцы сохраняли право одаля, тоже могли продаваться, покупаться, служить закладом и т. д.²⁴ Разумеется, обладатель одаля, вынужденный прибегнуть к отчуждению своей земли, мог сам или с помощью своих родственников даже по истечении довольно длительного времени возвратить себе землю, уплатив выкуп. Этим правом пользовались и его наследники. Но сплошь и рядом оказывалось, что право выкупа земли, равно как и право преимущественной ее покупки, принадлежавшее сородичам, существовало лишь теоретически. Для его осуществления одальман должен был иметь материальные средства. Между тем именно их отсутствие или недостаток сплошь и рядом и являлись причиной отчуждения одаля. Многие одальманы, практически лишенные возможности выкупить свою землю, теряли ее безвозвратно. Кроме того, в связи с разложением родовых связей и распадом больших семей само право одальманов выкупить землю, заложенную или проданную их родственником, меняло свой характер. Пока между сородичами поддерживались общность хозяйства и взаимопомощь, выкуп ими одаля мог приводить к возвращению земли ее прежнему обладателю, которому пришлось ее продать или заложить. Когда же имущественные и хозяйственные связи между сородичами стали разрываться, положение изменилось. В то время как обедневшие одальманы теряли свои земли, не имея возможности их вернуть, их преуспевающие родственники нередко приобретали эти земли, пользуясь преимуществами предпочтительной покупки или выкупа. Право одаля не могло более предохранить от разорения мелких бондов и сделалось источником усиливавшейся дифференциации в среде одальманов.

Земельная собственность зачастую превращалась в предмет упорной борьбы и длительных тяжб между прежними ее обладателями-одальманами, оказывавшимися неспособными сохранить ее в своих руках, и новыми владельцами, правдами и неправдами ухитрявшимися присвоить ее себе. В судебниках упоминаются случаи прямых захватов чужих земель, передвижки пограничных камней на чужие владения²⁵.

Судебник для Вестланда предусматривает возможность перенесения тяжбы из-за земли из одного суда в другой вплоть до высшей инстанции – областного суда (Гулатинга)²⁶. Более того, в судебнике зафиксированы три формулы ответа на требование возвратить землю ее собственнику, очевидно наиболее распространенные в поземельных тяжбах. Наряду с отказом отдать землю вследствие необоснованности притязаний истца, а также из-за того, что ответчик продал оспариваемую землю, в судебнике предполагается и такой ответ: "Ты никогда не получишь от меня эту землю, если только не отнимешь ее у меня мертвого"²⁷. То, что ответчик не ссылается на свои юридические права на землю, заставляет предположить насильственный характер приобретения ее, что явствует и из дальнейшего текста. Судебник гласит, что ответчик, защищая захваченное владение, не останавливался даже перед применением оружия²⁸. Памятники права по самой своей природе не могут адекватно отразить тех насилий и произвола, которые имели место в норвежском обществе и засвидетельствованы в гораздо большей мере сагами. Судебники предписывали выполнение многочисленных и подчас довольно сложных процедур. В действительности же сплошь и рядом эти предписания не соблюдались и право сильного разрешало спор в его пользу.

В условиях, когда земля стала объектом отчуждения и иных имущественных сделок, а право одаля все в меньшей мере могло защитить обедневших бондов от утраты ими своих владений, часть их неизбежно оказывалась в крайне тяжелом положении. Судебники неоднократно говорят о людях, потерявших свое имущество и совершенно разоренных. Законы Гулатинга предписывали вольноотпущеннику, не расплатившемуся за свое освобождение, оказывать материальную поддержку господину, если последний впадет в нищету и вынужден будет побираться. В другом титуле этого судебника речь вдет о вдове бонда, которая по бедности не может растить детей; при безвыходном положении нужно было прибегнуть к помощи родственников²⁹. В следующем титуле ("О бедствующих") говорится, что если бонд впадет в крайнюю нищету (þrot), его малолетних детей следует передать родственникам его и жены³⁰. Дети нищих могли сделаться рабами тех, кто соглашался их кормить³¹. Нужда, недостаток средств для воспитания обычно многочисленного потомства были источником распространения в языческой Скандинавии практики выбрасывания новорожденных детей – их относили куда-нибудь подальше от дома и оставляли на верную гибель. Борьба христианской церкви с этим укоренившимся обычаем долгое время была малоуспешной: свидетельства продолжающегося выбрасывания бондами детей мы находим еще в церковном праве XII и даже XIII в.³² Показательно, что исландцы приняли в 1000 г. христианство с оговоркой, допускавшей такую форму детоубийства³³. Подобная практика существовала и у других народов на примитивных ступенях развития³⁴, однако в Норвегии и Исландии она оказалась особенно живучей, очевидно в силу большой застойности их экономики и крайней бедности части населения.

Другим показателем распространенной в Норвегии бедности являются многочисленные постановления судебников о нищих, оказывать поддержку которым было обязанностью бондов³⁵. Голод был частым гостем. Людям, дошедшим до того, что они ели собак, кошек и конину, церковь предписывала покаяние. Закон запрещал препятствовать привозу продуктов из одной местности в другую, находившуюся под угрозой голода³⁶. Впрочем, сами конунги, как свидетельствуют саги, прибегали к подобной мере³⁷. Голодные годы, неурожаи, падеж скота были часты в Скандинавии не в меньшей мере, чем в других частях средневековой Европы³⁸.

Обнищавшие крестьяне уклонялись от несения повинностей в пользу государства и церкви. Областные законы грозили суровыми наказаниями тем людям, которые "бегают из фюлька в фюльк и из четверти в четверть", чтобы избежать платежей на строительство военных кораблей и службы в ополчении³⁹. От этих платежей освобождались только совсем обнищавшие люди, которые были вынуждены перейти на содержание к своим сородичам. Бонды не желали посылать своих слуг в летние месяцы на работы по улучшению дорог. Карами грозили законы и за упорный отказ платить десятину. Не редкостью были попытки бедняков бежать от судебного преследования⁴⁰.

Судя по обилию постановлений о неплатежеспособных должниках, подобных людей в Норвегии в изучаемый период было множество⁴¹. Обедневший свободный человек, если ему не оставалось другого выхода, мог закабалиться к своему кредитору, сделаться его долговым рабом, несущественно отличавшимся от обычного раба⁴². Для разорившегося человека порабощение было реальной перспективой.

Наряду с явными бедняками, оказывавшимися не в состоянии сохранить свои хозяйства или не имевшими их вовсе, существовал слой мелких крестьян, которые владели частью двора. К возникновению мелкого крестьянского землевладения вели во многих случаях разделы хозяйства больших семей, совместные расчистки несколькими бондами новой земли, отпуск рабов на волю, ибо вольноотпущенники по большей части были мелкими земледельцами.

Межкрестьянская аренда, получившая большое распространение в XI и XII вв., с одной стороны, была порождением экономического неравенства мелких хозяев, а с другой, явилась одним из источников развития зависимого держания лейлендингов. История возникновения класса норвежских лейлендингов. рисующаяся по юридическим памятникам, отражает перерастание имущественной дифференциации бондов в их феодальное расслоение. Только принимая во внимание этот процесс, во второй половине XI и XII вв. сделавшийся стержнем социально-экономического развития Норвегии, можно правильно уяснить сущность вопросов, поднимаемых в данном исследовании⁴³.

Собранный нами материал, касающийся имущественного расслоения бондов, как уже было подчеркнуто, страдает неполнотой и односторонностью, которые обусловлены спецификой источников. Тем не менее мы вправе утверждать, что термином "бонд" в изучаемый период могли быть обозначены представители весьма различавшихся между собой общественных групп. Судебники не дают возможности проследить выделение зажиточной верхушки бондов и позволяют раскрыть преимущественно лишь одну сторону процесса дифференциации свободного населения – отслоение малоимущих и вовсе разоренных людей. К сожалению, очень трудно наметить хронологически этапы, которые прошел этот процесс. Но исходя из того, что распад больших семей и шедшее бок о бок с ним формирование частной собственности на землю получили значительное развитие с IX в., можно предположить, что с этого времени должно было углубиться и имущественное расслоение бондов. Только в этих условиях оно могло начать перерастать в классовое расслоение⁴⁴. Вместе с тем по юридическим памятникам можно познакомиться с социально-правовыми последствиями расслоения бондов. В этой связи особый интерес приобретает вопрос о хольдах.

Хольды и бонды

Слово "хольд" (hauldr, höldr) по своему первоначальному содержанию означало "воин", "герой"⁴⁵. В произведениях скальдической поэзии оно употребляется неизменно в этом именно смысле, иногда даже еще шире, и тогда оно равнозначно понятию "человек" вообще. Введенные в поэтический обиход термины обычно употреблялись скальдами на протяжении столетий без всякого изменения их значения, даже если оно архаизировалось в результате перемен, совершавшихся в действительной жизни. Поэтому скальдическая поэзия не отразила эволюции, которую претерпело содержание термина "хольд" с IX по XIII в. Между тем в памятниках права и некоторых других источниках эта эволюция видна достаточно отчетливо. В свое время К. Маурером были рассмотрены все источники, в которых упоминаются хольды⁴⁶, но нам представляется необходимым вновь подвергнуть анализу положение этой категории населения.

Судебники для Юго-Восточной Норвегии (Законы Боргартинга и Законы Эйдсиватинга), по справедливому мнению К. Маурера, отражают более раннюю стадию эволюции хольдов, нежели другие сборники права. Хольды в обществе, рисуемом в сохранившихся фрагментах двух этих судебников, занимают промежуточное положение между служилыми людьми (лендрманами) и вольноотпущенниками (лейсингами). В церковном праве Законов Боргартинга⁴⁷ сказано: "Церковный двор должен быть поделен на четверти для погребений. Лендрманов нужно хоронить на восток и юго-восток от церкви под выступом крыши⁴⁸. Но если они не участвовали в ремонте церкви, то пусть они лежат вместе с бондами (þа skulu þaeir liggia i bonda legho). Далее [т. е. по соседству с лендрманами] нужно хоронить хольдов и детей хольдов (haulda ос haulda born)⁴⁹. Далее нужно хоронить лейсингов и детей лейсингов (loeysingia ос loeysingia born). Следующими хоронить вольноотпущенников (friálsgjafa) и их детей⁵⁰. Вдоль церковной ограды пусть хоронят рабов (man manna) и тех, чьи тела были выброшены на берег прибоем, если у них норвежская прическа (har skurði noroena). Если раба похоронят среди вольноотпущенников (Graefr man i friálsgjafa legho), уплатят штраф 6 эре. Если вольноотпущенника (friálsgjafi) похоронят среди лейсингов (i loeysingia lego), уплатят штраф 12 эре. Если лейсинга похоронят среди хольдов (i haulz lego), уплатят штраф 3 марки..."⁵¹.

Итак, церковное право Боргартинга, вопреки христианскому учению о всеобщем равенстве перед богом, предписывало (под угрозой штрафа за нарушение) раздельное погребение в различных местах кладбища останков представителей различных социальных слоев. Как явствует из приведенного и других (см. ниже) текстов, в области Боргартинга в период записи церковного права население по социальной принадлежности и личным правам делилось на лендрманов, хольдов, вольноотпущенников высшей и низшей категорий и рабов. Если оставить в стороне лендрманов как служилых людей, непосредственно связанных с королевской властью и не пользовавшихся наследственными правами, то на верхней ступени социальной лестницы окажутся хольды, ниже их стоят вольноотпущенники. Приведенный текст свидетельствует, что в Восточной Норвегии в XI в. хольды не составляли особой категории помимо бондов или среди бондов, они-то и были бондами. Это подтверждается и другими постановлениями Законов Боргартинга. В перечне платежей за погребение, которые нужно было уплачивать приходскому священнику, указано, что за лендрмана, или его жену, или его детей следовало уплатить 12 локтей ткани, за hauldboren man, т. е. человека из рода хольдов, нужно давать 6 локтей ткани, за сына лейсинга – 4 локтя, за лейсинга – 3 локтя⁵², за вольноотпущенника (irialsgjafi) – 1½ локтя, пенни – за раба...⁵³ Точно так же существовали разные по величине возмещения за жен представителей отдельных социальных категорий: 6 марок за жену хольда, 4 – за дочь лейсинга, 3 – за вольноотпущенницу из лейсингов и 12 эре за вольноотпущенницу (friálsgjafa)⁵⁴.

В Законах Эйдсиватинга мы находим аналогичные предписания относительно погребений. В отличие от приведенного выше постановления Законов Боргартинга здесь упомянут не только сам лендрман, но и его дети, и жена, – их всех следовало погребать близ церкви. Далее речь идет о хольдах, затем о лейсингах, friálsgjafi и, наконец, о рабах и рабынях⁵⁵. Плата за погребение и здесь варьировала в соответствии со статусом покойного: за погребение лендрмана или его жены следовало давать 12 локтей ткани, за сына пли дочь лендрмана – 9 локтей⁵⁶, столько же за погребение хольда (at haullz manne), а равно его жены или детей⁵⁷, 4 локтя ткани за сына вольноотпущенника-лейсинга, 3 локтя ткани за самого лейсинга, один пенни за раба⁵⁸. Отличие этого постановления от соответствующего предписания Законов Боргартинга состоит в том, что разница в платежах за погребение хольда и лендрмана здесь меньше. Несмотря на неясность этого текста, можно высказать предположение, что дети лендрманов пользовались здесь (подобно тому, как это было в Западной Норвегии) такими же правами, что и хольды.

Рассмотрение судебников Восточной Норвегии приводит нас к выводу, что правами хольдов пользовались в этой части страны в период записи судебников все свободнорожденные люди, среди ближайших предков которых не было вольноотпущенников⁵⁹. Как уже было отмечено выше, хольдами здесь называли бондов. Однако эти два термина не являлись взаимозаменяемыми и равнозначными. Термин "хольд" встречается лишь при перечислении социальных градаций, ж в этих случаях термин "бонд" не употребляется⁶⁰. Зато во всех остальных сохранившихся разделах судебников Боргартинга и Эйдсиватинга в качестве свободного полноправного человека фигурирует бонд. Таким образом, в Восточной Норвегии в XI и начале XII в. хольды составляли не особую социальную категорию, а широкую массу свободного полноправного населения. Интересно, что нерасчлененность – в отношении юридических прав – слоя свободнорожденных бондов сочеталась с резкой обособленностью их в этом же отношении от других категорий населения, обособленностью, столь последовательно проводившейся, что она сохранялась даже при погребении представителей той или иной категории населения. Это обстоятельство, как нам кажется, объясняется не развитием классовых или сословных отношений, а скорее, наоборот, устойчивостью старинных общественных градаций (знать, свободные, несвободные), которые сохранились от дофеодальных времен. На более поздней ступени развития норвежского общества указаний относительно подобной практики погребений мы не встретим.

Эту более высокую, ступень развития отражают судебники западной части страны. Термин "хольд" встречается в Законах Фростатинга тоже, как правило, лишь тогда, когда заходит речь о размерах возмещений или об объеме прав, принадлежащих представителям отдельных социальных разрядов, т. е. в тех сравнительно немногих случаях, когда составители судебников обращаются так или иначе к вопросам, касающимся структуры общества. В этих случаях хольд упоминается наряду с лендрманом, с árborinn maðr (свободнорожденным человеком, имевшим несколько меньшие права, нежели хольд), с recs þegn, стоявшим еще ниже на социальной лестнице, чем árborinn maðr, но выше, чем вольноотпущенник-лейсинг и даже его сын (ибо потомки вольноотпущенников, как уже отмечено выше, делали определенный шаг в сторону приобретения полной свободы, до которой самим вольноотпущенникам было далеко). Для того чтобы положение хольда в этой системе градаций стало более понятным, сведем соответствующие данные о размерах возмещений в одну таблицу. Подобного рода таблицы составлял и Ф. Гекк⁶¹, однако он прибегал к сопоставлению данных по обоим судебникам (Фростатинга и Гулатинга), отражавшим обычаи различных областей страны, к тому же на разных стадиях общественного развития. На наш взгляд, в изучении нуждается прежде всего каждый памятник в отдельности. Размеры возмещений сами по себе не могут дать правильного представления об общественной структуре, но изучение их в качестве показателей относительного социального веса различных категорий населения может привести к небезынтересным результатам (см. табл. 1).

* Конунг – 48 baugar, ярл – 24 baugar. В каждом baugr – 12 эре.
** Сын и внук вольноотпущенника.
*** Если при отпуске на волю была устроена пирушка с приглашением бывшего господина.
**** Если пирушки при освобождении вольноотпущенник не устраивал.
***** Епископ – 2 марки, ярл – 2 марки, конунг – 3 марки, архиепископ – 20 эре, аббат – 12 эре.
****** Сын вольноотпущенника. Эртог = ⅓ эре.
******* "Другие могут дать столько, сколько позволяет их положение..."

Как видно из табл. 1, хольд занимал промежуточное положение между лендрманом и árborinn maðr; возмещения, которые он имел право получать, на ⅓ превышали возмещения, положенные árborinn maðr, в 1,5-2 раза уступая возмещениям в пользу лендрмана. Редкое упоминание в шкале возмещений лендрмана, а также ярлов, епископов, конунга и других представителей господствующей части общества объясняется тем, что судебники, обобщающие наиболее распространенные явления, касались преимущественно основной массы населения, а не избранных высокопоставленных лиц, что не мешало им охранять и их интересы. Поэтому если оставить в стороне представителей знати, то хольды займут в нашей таблице первое место, соответствующее тому положению, которое принадлежало им как верхушке свободного населения Западной Норвегии. Их имущественные и личные права были защищены лучше по сравнению с правами других социальных категорий.

Однако положение хольдов характеризуется не только тем, что они стояли выше, чем остальные разряды свободных и полусвободных. Важно отметить другое: хольд фигурирует в шкале возмещений как основной носитель правовых норм в Трендалаге. Это явствует из ряда титулов Законов Фростатинга, в частности из тех, которые использованы нами при составлении таблицы. Так, говоря о возмещении, которое следовало уплачивать человеку, получившему рану в спину, что изобличало злой умысел виновного в нанесенном повреждении, составители судебника указывали, что хольду полагается уплатить за это 6 эре, "а по мере повышения положения человека компенсация должна возрастать на ⅓" (þaðan sсal vaxa hvers manns réttr þriðiungi uppirá haulldi) и понижаться в такой же мере; вслед за тем следует перечень возмещений в пользу árborinn maðr, recs þegn и вольноотпущенника⁶². Эта же мысль лежит в основе постановления о величине вергельдов: "Хольд должен получать 3 марки в счет своего полного возмещения (at fullrétti sinu). Размер возмещения возрастает от хольда на ⅓ и понижается на ⅓ от хольда в другую сторону"⁶³. Таким образом, счет возмещений производился на основе размеров пеней, получаемых хольдом. В других случаях это центральное положение хольда выступает в судебнике Фростатинга не менее отчетливо: либо его возмещения названы в первую очередь, либо он один только и упоминается, хотя речь идет о правах, которыми в той или иной степени обладали представители и других общественных групп. Например, определяя сумму, на которую жена домохозяина могла совершать самостоятельную покупку, составители называют лишь жену хольда, подразумевая, очевидно, что для других лиц стоимость покупки можно не упоминать, так как принцип уменьшения на ⅓, исходя из прав хольда, действовал во всех случаях, как это явствует и из нашей таблицы⁶⁴. Так же в судебнике указаны только для хольда возмещения за нарушения права собственности на раба⁶⁵, хотя рабами владели не одни лишь хольды. В качестве основного представителя полноправного свободного населения фигурирует хольд и в титуле, определяющем права разных лиц на найденных ими китов: "Хольд имеет право находки на всего черного кита. Но если такого кита найдет árborinn maðr, ему принадлежит половина. Меньшие киты принадлежат свободным людям (frjolsum manni), которые их найдут, целиком, но если кита найдет раб, он принадлежит его господину"⁶⁶.

Когда в судебнике определяются размеры возмещений или устанавливается объем прав отдельных социальных категорий, хольды обязательно упоминаются, тогда как представители других слоев могут быть и не названы. Очевидно, составители судебника считали необходимым в первую очередь зафиксировать постановления, касающиеся хольдов как наиболее важной категории населения. В разделе судебника, в котором изложен порядок уплаты вергельда, имеется в виду опять-таки вергельд хольда. Таким образом, через Законы Фростатинга проходит мысль о том, что хольд действительно является той фигурой в обществе, с которой связывалось представление о полноправии; его вергельд и иные возмещения лежали в основе шкалы компенсаций, уплачивавшихся в пользу представителей всех других социальных разрядов⁶⁷.

Такое приурочение правовых норм к хольдам может, естественно, породить мысль, что эта категория населения и в Трандхейме в период составления Законов Фростатинга была основной, включала в себя главную массу членов общества, подобно тому как мы это наблюдали в судебниках Восточной Норвегии (ср. с носителями правовых норм у других германских народов, Правды которых отражают их социальный строй). Между тем, хольды отнюдь не составляли (по крайней мере, ко времени записи Законов Фростатинга) основы свободного населения. На этот счет судебник содержит достаточно ясные указания. Определяя порядок принесения в суде очистительной присяги с помощью соприсяжников, составители сборника указывали, что в случаях, когда требовалась шести- или двенадцатикратная присяга, присягавшие должны были представить на судебное собрание соответствующее число хольдов (6 или 12) из того фюлька, где разбиралось дело. В этих постановлениях делается важная оговорка, предусматривающая возможность замены хольдов "лучшими бондами" (bondr hina bezto), "если недостает хольдов" (ef eigi er haulldar til)⁶⁸. С одной стороны, отсюда явствует, что соприсяжником, пользовавшимся наибольшим доверием, считался хольд и что заменить его при произнесении присяги мог лишь "лучший" из бондов. С другой стороны, хольды были столь немногочисленны, что среди жителей фюлька, довольно обширного и населенного территориального округа (напомним, что область Трендалага состояла из восьми фюльков), их могло не оказаться 12 и даже 6 человек! Мысль о том, что за отсутствием хольдов их приходилось заменять в качестве соприсяжников "лучшими бондами", повторяется всякий раз, когда в судебнике заходит речь о привлечении хольдов к участию в судебной процедуре. Так, в постановлении, регулирующем пользование альменнингом, опять-таки, высказывается предположение, что 12 хольдов можно не найти и придется заменять их bondr hina bezto⁶⁹. Правда, в этом случае имеется в виду тинг половины фюлька, но малочисленность хольдов тем не менее не вызывает сомнений.

На основании этих постановлений можно судить, по каким вопросам требовались свидетельские показания или присяга с участием хольдов. Необходимость очиститься с помощью шести- и двенадцатикратной присяги возникала в случаях, связанных с тяжкими преступлениями, как, например, по обвинению в измене конунгу⁷⁰ или при покушениях на собственность⁷¹. Особый интерес представляет постановление о спорах относительно пользования общинными землями. "Общинные владения должны оставаться в таком положении, в каком они находились издревле, как верхние [горные пастбища], так и наружные [фьорды и море]". В случае если возникнет спор и кто-либо будет утверждать, что эта земля является его собственностью, тяжбу следует разрешить на местном тинге. Здесь-то и выбирали 12 хольдов или, при отсутствии их, "лучших" бондов, показания которых должны были решить вопрос, принадлежит ли земля лицу, претендующему на нее как на свою собственность, или является общинным владением. Для доказательства права собственности нужно было представить свидетелей в том, что эта земля была расчищена под частное владение "прежде времени трех конунгов, из которых каждый правил страной не менее 10 зим"⁷². В данном случае хольды выступали в качестве хранителей старинных порядков, в которых они, по-видимому, считались осведомленными лучше, чем остальное население. Они же фигурировали как соприсяжники в процессах по особо важным преступлениям.

На то, что хольды в период записи или редактирования Законов Фростатинга представляли собой привилегированное меньшинство в среде свободных, указывают и титулы судебника, определяющие вергельд служилых людей конунга. В постановлении о слугах конунга, которые прислуживали ему за столом (scutil sveinar), предписывается, что они "должны пользоваться теми же правами, что и хольды (slícan rétt sem haulldar), во всем, в большом и малом". Другие же его слуги (sveinar) находились под защитой прав хольда (taca haulds rétt) лишь в то время, когда привлекались к обслуживанию королевской трапезы (буквально: "когда носят на себе салфетки"). Права хольда распространялись также на штурмана принадлежавшего конунгу корабля и на королевского золотых дел мастера, тогда как конюший приобретал права лендрмана⁷³. Как видим, даже не все слуги конунга всегда пользовались правами хольдов; во всяком случае они приобретали эти права лишь на службе государю, а не обладали ими по происхождению. Однако при изучении этого постановления возникает и другая мысль. На службе у конунга среди его слуг, несомненно, было немало выходцев из рабов и вольноотпущенников, возвысившихся в качестве министериалов. Известно, что подобные лица приобретали права рядовых свободных людей. Не исключена возможность, что конунги, наделяя своих слуг правами хольдов, желали тем самым распространить на них статус полноправных свободных людей, поднять их до того общественного уровня, на котором находились носители правовых норм. Однако положение хольдов уже в силу их немногочисленности стало привилегированным. Недаром даже королевский ármaðr получал возмещение в половину меньшее, чем хольд⁷⁴.

Таким образом, положение хольдов в обществе, правовая система которого отражена в Законах Фростатинга, было противоречивым. В качестве носителей правовых норм, со статусом которых судебник устанавливает соотношение прав всех других социальных категорий, хольды должны, казалось бы, представлять главную часть свободного населения, между тем как в действительности они составляют его меньшинство, и поскольку основная масса свободных лишена полноты прав, присущей хольдам, последние неизбежно оказываются на положении привилегированных.

Если не вызывает сомнения то, что хольды составляли меньшинство свободного населения Трендалага, то столь же несомненно, что основой его были бонды. Ни в коей мере не соглашаясь с Гекком, утверждавшим, что все бонды поголовно были вольноотпущенниками, мы не можем, однако, присоединиться и к мнению Маурера, который полагал, что бонды сохранили целиком свое полноправие. Будучи защищены более низкими возмещениями, чем хольды, и не пользуясь некоторыми правами в том объеме, в каком ими обладали последние, бонды уже тем самым были неполноправны, не лишаясь, однако своей свободы. Более того, в Законах Фростатинга бонд при сопоставлении с хольдом обычно называется árborinn maðr, т. е. "человеком хорошего происхождения"⁷⁵. Этим подчеркивалась его принадлежность к свободному роду. Обозначение "бонд" характеризует его как самостоятельного домохозяина, главу семейства, супруга. В этом смысле понятие "бонд" было шире и распространялось и на хольдов⁷⁶. Наконец, представители этого слоя именовались "свободными людьми" (frjálser menn)⁷⁷. Сочетание всех этих обозначений в достаточной мере убеждает нас в неправоте Гекка, пытавшегося доказать, что бонды находились в положении зависимых или людей низкого происхождения. Важно отметить, что бонды в Трендалаге даже не стояли на социальной лестнице рядом с вольноотпущенниками: в шкале вергельдов между этими двумя категориями имеется еще слой recs þegnar, которые, как указывает Маурер, были свободными людьми, находившимися в зависимости от других в силу отсутствия собственного хозяйства⁷⁸. Судя по тому, что recs þegn неоднократно упоминаются в судебнике, этот разряд населения, можно полагать, прочно занял свое место в общественной структуре. Наличие этого слоя в какой-то мере должно было предохранить бондов от непосредственного смешения с вольноотпущенниками. Свобода бондов несомненна.

Мы можем сделать еще одно наблюдение. В упомянутом выше постановлении о делах, при рассмотрении которых требовалась присяга хольдов, как уже отмечалось, допускалась возможность заменить их, при отсутствии или недостаточном числе, "лучшими бондами". Подобная возможность исключает мысль о существовании сколько-нибудь резкой грани между хольдами и бондами. Они, по-видимому, были достаточно близки друг другу по своему общественному положению для того, чтобы можно было допустить замену одних другими. Речь идет, разумеется, о близости к хольдам "лучших бондов", а не всей их массы, но эту близость следует иметь в виду. "Лучшие" бонды представлялись составителям судебников в виде переходной градации от бондов к хольдам.

Итак, мы наблюдаем в Северо-Западной Норвегии наличие двух слоев свободного населения, стоящих между знатью, с одной стороны, и зависимыми людьми, с другой, – хольдов и бондов. Чем объяснить это своеобразное явление? Вследствие каких причин хольды выделились из массы бондов? Ответ на эти вопросы нужно искать в судебнике для Вестланда.

Обращаясь к данным о хольдах и бондах, содержащимся в Законах Гулатинга, мы вновь прибегнем к составлению таблицы, включив в нее размеры возмещений и некоторые другие данные, характеризующие положение хольдов среди остальных слоев общества в Вестланде (табл. 2).

* Oðalborenn maðr.
** Сын вольноотпущенника.
*** Столько же – сын лендрмана, если он не наделен землей.
**** Если он устроил пирушку в знак своего освобождения.
***** Жена сына вольноотпущенника.

Мы воздержимся от сопоставления абсолютных размеров платежей, установленных в обоих судебниках, как это делал Гекк, ибо не считаем их показательными. Правовые нормы в период, к которому относятся яти судебники, складывались в пределах отдельных областей, и мы ничего не знаем о каких-либо попытках согласовать их с установлениями других lagþing'ов; поэтому могло создаться всякого рода несоответствие в величине возмещении за одни и те же проступки. Больший смысл имеет изучение и сопоставление взятых в целом систем возмещений для выявления сходства и различия между ними, так как, идя этим путем, скорее можно сделать некоторые выводы относительно развития общества. При этом, разумеется, нельзя ограничиться одними лишь размерами платежей, но необходимо прибегать к анализу терминологии и существа самих постановлений.

Такого рода сравнение позволяет установить несколько немаловажных фактов. Во-первых, в то время как в Трандхейме между свободным и вольноотпущенником стоит recs þegn, что следует расценивать как обстоятельство, благоприятное для свободного, поскольку понижение статуса не приводило его непосредственно на уровень вольноотпущенников, в Вестланде между свободным (бондом) и вольноотпущенником нет никаких промежуточных ступеней и вследствие этого было вполне возможно сближение части рядовых свободных с выходцами из вольноотпущенников. С этим связано, очевидно, и важное терминологическое различие: в Законах Фростатинга при перечислении социальных градаций свободный человек именуется árborinn maðr и, следовательно, подчеркивается его хорошее происхождение, а в Законах Гулатинга термин árborinn вообще отсутствует и свободный человек в соответствующих текстах везде фигурирует под именем boandi. Здесь, таким образом, происхождение, родовитость, являвшаяся в то время важным показателем полноправия, не считается уже существенным признаком рядового свободного человека⁷⁹.

Затем нужно отметить, что в Юго-Западной Норвегии сильнее выражены, резче, чем в Трендалаге, определились социальные градации. Дело не исчерпывается отсутствием здесь целой социальной категории, существовавшей в Северо-Западной Норвегии, – recs þegnar. По Законам Фростатинга возмещения и иные платежи, установленные для представителей отдельных категорий населения (лендрман, хольд, árborinn maðr, recs þegn, вольноотпущенник), находились в отношении 12 (9) : 6 : 4 : : 3 : 2. Общее правило, формулировку которого мы находим в этом судебнике, гласило, что от хольдов возмещения возрастали и понижались на ⅓. По судебнику же Гулатинга возмещения изменялись в пропорции 2 : 1, и отношение платежей, положенных для лендрмана, хольда, бонда и вольноотпущенника, выглядело так: 12 : 6 : 3 : 1(2). На это можно было бы возразить, что и в Законах Фростатинга отношение возмещений свободного человека и вольноотпущенника тоже равно 2:1, как и в Законах Гулатинга. Но в последних грань между хольдами и бондами более глубока.

Суммируя эти наблюдения и имея в виду, что Законы Фростатинга отчасти отражают более раннюю стадию общественной эволюции, чем Законы Гулатинга, хотя и сохранились в более поздней редакции, мы можем высказать предположение, что указанные различия были вызваны понижением социального статуса бондов и сближением их с вольноотпущенниками. Мы не обнаружили признаков возвышения хольдов в Юго-Западной Норвегии по сравнению с тем положением, какое они занимали в Трендалаге; обострение грани между ними и бондами вызвано скорее упадком последних. Это наблюдение важно потому, что оно помогает определить направление социального развития.

Продолжая сравнение титулов обоих судебников, касающихся общественной структуры, мы должны отметить еще одно явление. Как уже известно, в Законах Фростатинга хольд является основным носителем правовых норм. Подобные же указания встречаются и в Законах Гулатинга. В титуле 180 читаем: "Возмещения в Гуле должны определяться так. За хольда нужно платить 18 марок звонкой монетой, и отсюда возмещения, как и другие штрафы, должны возрастать или убывать в соответствии с положением человека⁸⁰". Но столь обычное для Законов Фростатинга положение, что возмещения в пользу хольдов лежат в основе шкалы вергельдов и иных платежей, в судебнике Гулатинга не проводится с такой же последовательностью. Поэтому здесь почти не встречается постановлений, где был бы назван только хольд с его возмещением, исходя из которого всякий легко мог определить платежи в пользу членов других социальных разрядов. В самом перечне возмещений хольды, как правило, первыми уже не упоминаются: хольд – лишь один из членов ряда, но не его основа⁸¹. Если отдельные титулы Законов Гулатинга и удается истолковать в том смысле, что в них хольд сохраняет положение носителя правовых норм, то в целом такая позиция для него здесь менее характерна, чем в Законах Фростатинга. Сравнение обоих судебников позволяет предположить, что хольды были носителями правовых норм на более ранней стадии общественного развития, находящей свое отражение в Законах Фростатинга, но затем начали, по-видимому, утрачивать это положение.

Однако это ни в коем случае не означает, что хольды в Юго-Западной Норвегии не занимали того привилегированного положения среди свободных, какое было характерно для них в Трендалаге. Напротив, в Законах Гулатинга оно выражено, пожалуй, еще сильнее. Можно заметить, что в то время как в Законах Фростатинга хольд стоит ближе к бонду, чем к лендрману, Законы Гулатинга обнаруживают скорее обратное: во всяком случае здесь легче проследить связь хольдов с верхушкой общества, нежели с его низами. Определяя размеры возмещений, которые полагалось уплачивать представителям различных слоев населения, авторы этого судебника указывали: "Все люди должны наследовать такие права, какими пользовались их отцы, исключая тех, для кого установлен иной порядок"⁸². Затем названы лица, на которых распространяется этот "иной порядок". Прежде всего упоминается сын лендрмана: он "имеет такое же право на возмещение, как хольд, если он не наделен землей" (Lendrmannz sun seal taca haullz rett ef hann faer eigi land). Статус лендрмана, как уже отмечалось, не был наследственным, поэтому сын лендрмана не приобретал прав на возмещение, которыми пользовался его отец (если они не были пожалованы ему конунгом), но, независимо от своего происхождения, пользовался правами хольда, хотя бы и был выходцем из более низкого социального разряда. В данном случае подчеркивается близость хольдов к лендрманам. Здесь же мы вновь встречаемся с положением, знакомым по Законам Фростатинга, согласно которому личный слуга конунга (skutilsveinn) должен был пользоваться такими же возмещениями, как и хольд (haulldmannz rett). Между тем сын его, а равно и сыновья епископа, ярла, конюшего, священника и армана имели такие права на возмещения, какие были положены им по происхождению (sem þeir eigu kyn til), "если только им не пожалован статус (nafn), которым пользуются их отцы"⁸³. Авторы этого предписания, очевидно, исходили из предполоисеиия, что, как правило, служилые люди конунга по своему происхождению не принадлежали к хольдам, в разряд которых они могли перейти лишь в результате королевской милости.

По-видимому, обладание правами хольда было привилегией, достигнуть которую мог далеко не всякий. Так, далее в этом же постановлении читаем: "Исландцы, когда они во время своих торговых поездок бывают [в Норвегии], должны пользоваться теми же правами, какими обладают хольды, пока они не проживут здесь трех зим и не заведут своего хозяйства, после чего они будут пользоваться такими правами, какие принадлежат им по свидетельству людей. Все другие чужеземцы, которые прибывают в эту страну, должны иметь права бондов, если не докажут иного"⁸⁴. Предоставление исландцам, прибывшим в Норвегию, прав хольдов считалось привилегией, которой можно было пользоваться лишь в течение трех лет. Наделение же всех прочих иностранцев правами бондов должно было, по мысли авторов закона, поставить их в такое положение, в каком находилась главная масса населения Норвегии.

Кто же такие хольды? К. Маурер установил, что основой прав хольда (die Grundlage des Standes) являлось наличие у них одаля⁸⁵. Действительно, в Законах Гулатинга понятия haulldr и oðalborenn maðr заменяют одно другое. В перечне возмещений за ранение (наряду с вольноотпущенником, бондом, лендрманом, конюшим, ярлом и конунгом) на месте, где в других случаях фигурируют хольды, назван oðalborenn maðr, получающий возмещение, соответствующее платежу, который в остальных случаях был положен хольду⁸⁶. В разделе судебника, посвященном установлению порядка уплаты вергельда, идет речь о вергельде человека, который был рожден с правом на одаль (oðalborenn)⁸⁷; однако, далее, в титулах, определяющих отдельные платежи в счет этого же вергельда, убитый назван уже haulldr⁸⁸. Это – единственный случай, когда в шкале возмещений судебника фигурирует человек, рожденный с правом на одаль, но значение его тем не менее велико: уже считалось возможным приурочить вергельд известного размера к человеку, права которого определялись обладанием одалем или, точнее, принадлежностью к семье одальманов. Взаимозаменяемость терминов "хольд" и oðalborenn maðr свидетельствует о том, что у составителей судебника не возникало сомнения в идентичности хольда и одальмана. Нужно согласиться с Маурером также и в том, что поскольку одальманами были не только те лица, которые реально обладали земельным владением – одалем, но и все другие, имевшие лишь право на одаль, – к хольдам следует относить всех тех, кто по своему происхождению обладал этим правом⁸⁹.

По-видимому, в обладании одалем или правом на одаль и заключалось главнейшее отличие хольда от бонда⁹⁰. Итак, особенности социально-правового статуса хольдов имели основание в отношениях землевладения. В этот факт следует вдуматься. Из него, очевидно, должен последовать тот вывод, что объяснение появления в среде свободных двух социальных категорий с различным объемом прав мы должны искать прежде всего в развитии земельной собственности в период, предшествующий записи судебников, в которых нашла отражение дифференциация свободного населения на бондов и хольдов.

Анализ характерных черт и особенностей землевладения в Норвегии в раннее средневековье помогает нам понять эволюцию одаля в связи с изменениями социального строя, и в частности с появлением слоя хольдов⁹¹. Разложение архаической системы землевладения, основанной на одале, послужило причиной социального упадка широкой массы бондов и выделения из свободных землевладельцев привилегированных одальманов – хольдов.

Очевидно, социальная дифференциация не сразу приобрела столь резко выраженный характер, какой она имела в столетия, когда областные судебники подверглись новой редакции. Вспомним, что в сохранившихся отрывках судебников Боргартинга и Эйдсиватинга противопоставления хольдов бондам еще нет, наоборот, понятия "бонд" и "хольд" употребляются как покрывающие одно другое. В Восточной Норвегии, где "хольд" и "бонд" были двумя обозначениями для одной категории населения, не существовало, насколько можно судить по отрывкам судебников, и иных форм земельной собственности, кроме одаля. Всякое земельное владение являлось одалем, и любой свободный бонд был хольдом⁹². Но и в судебниках Фростатинга и Гулатинга хольды упоминаются лишь при перечислении возмещений и по немногим другим поводам, а в остальных титулах деление на хольдов и бондов не проводится и речь идет просто о свободном человеке (maðr, реже frjals maðr). Точно так же и в разделах судебников об одале, который впоследствии сделался принадлежностью одних только хольдов, имеется в виду еще обычный свободный соплеменник – член большой семьи, oðals maðr или oðalborenn maðr⁹³. Мы убедились выше в том, что в судебнике Фростатинга, рисующем в целом картину расслоения свободных на категории хольдов и бондов, социальная природа хольда может быть истолкована как "повышенная" свобода бонда: недаром в суде вместо хольдов при их отсутствии и даже наряду с ними, если их было недостаточное количество, могли выступать в качестве свидетелей и соприсяжников "лучшие бонды". По-видимому, и сами хольды были в Трендалаге чем-то вроде таких "лучших бондов", составляя, однако, в силу обладания одалем, более привилегированный социальный разряд с повышенными возмещениями и некоторыми другими правами. В Законах Гулатинга привилегированное положение хольдов по сравнению с бондами выражено еще резче: градации вергельдов более сильны, чем в Трендалаге, а достижение прав хольда, т. е. приобретение семьей права одаля на свое земельное владение, требует гораздо более длительного обладания землей.

Можно ли, однако, исходя из намеченного таким образом процесса генезиса слоя хольдов, считать вместе с Маурером, что он сводился к возвышению одальманов над остальными свободными людьми? Маурер и другие авторы как будто не без основания говорят о последовательной аристократизации хольдов, но необходимо уточнить, каков был характер этой аристократизации. Возвышаясь над бондами, т. е. над основной массой населения, хольды вместе с тем являлись главными носителями правовых норм, причем, насколько можно судить на основании сравнения Законов Фростатинга с Законами Гулатинга, это положение они приобрели не на каком-то позднем этапе своего развития, а, по-видимому, занимали с относительно раннего времени, ибо оно отчетливее выражено в судебнике, отражающем более раннее состояние общества. Еще знаменательнее другое отмеченное выше явление – то, что, согласно Законам Гулатинга, исландцы по прибытии в Норвегию приобрели права хольдов в отличие от других иноземцев, которые могли претендовать лишь на права бондов. Не следует ли объяснять особое положение исландцев в Норвегии тем, что в конце IX и начале X в., когда происходило заселение Исландии из Норвегии, в последней свободный человек еще пользовался теми правами, которыми впоследствии стали обладать одни только хольды, и традиция закрепила за исландцами – потомками норвежских эмигрантов эти права? Независимость исландцев от норвежского конунга и знатных господ, которую они сохраняли вплоть до 60-х годов XIII в., давала им право претендовать на вергельд привилегированных свободных людей, а не рядовых бондов. Однако они могли пользоваться этими правами лишь в течение трех лет пребывания в Норвегии, после чего было необходимо выяснить их статус, сообразно которому и определяли в дальнейшем степень их правоспособности. Таким образом, приравнивание исландцев к хольдам в судебниках XII и XIII вв. свидетельствует, возможно, о том, что статус хольдов в этот период соответствовал положению свободного человека в IX и X вв., когда резкого членения на хольдов и бондов еще не было.

Если рассматривать положение хольдов изолированно, вне социальной структуры общества как целого, то они не предстанут перед нами в качестве родовой аристократии, мы скорее уподобим их полноправным свободным соплеменникам, знакомым по другим "варварским" Правдам. Лишь в сравнении с бондами выявляется их привилегированное положение. Следовательно, хольды возвысились прежде всего относительно общего уровня, на котором находилось свободное население Норвегии в тот период, когда произошло расчленение его на две категории. Иными словами, главную причину привилегированности хольдов мы склонны усматривать не в наделении их какими-либо новыми правами или привилегиями, а в понижении социального статуса бондов, вследствие чего хольды, удержав положение прежних полноправных свободных одальманов, оказались привилегированными по сравнению с пришедшей в упадок массой свободного населения.

Безусловно признавая большую сложность социальных процессов, приводивших к генезису классов феодального общества, позволительно усомниться в правильности мнения К. Маурера о том, что главное направление социальной эволюции выражалось в постепенном возвышении вольноотпущенников до положения бондов, а последних – до вступления в "сословие" хольдов. Разумеется, подобные факты имели место и не были единичны, но генеральная линия развития все же была иной; происходил упадок массы свободного населения, обусловленный изменениями в отношениях собственности, вследствие чего и вступление вольноотпущенников в ряды бондов должно было отрицательно сказываться на статусе рядовых свободных. Выше, при изучении судебников Фростатинга и Гулатинга, мы уже наблюдали те неблагоприятные изменения, которые происходили в правовом положении бондов, явно сближавшихся с вольноотпущенниками. Это движение удаляло их от прежнего уровня общей свободы, – но тем более возвышались над ними хольды, даже оставаясь на этом уровне!

Говоря о том, что в основе отличия хольда от бонда было наличие у первого и отсутствие у второго одаля, необходимо не упускать из виду характера этой формы землевладения. Одаль был собственностью большой семьи, лишь постепенно превращавшейся в частную собственность. Связь хольдов с владением одалем приводит к мысли, что они не порвали с большесемейной общиной. Приобретение права одаля и, следовательно, прав хольда было возможно только для людей, семьи которых на протяжении нескольких поколений непрерывно владели одним и тем же двором, причем он переходил по наследству по отцовской линии к мужчинам⁹⁴. В этих условиях хольды нередко принадлежали к большим семьям, которые часто еще вели совместное хозяйство. Напротив, бонды, люди, не обладавшие более правами на одаль, появились в результате начавшегося разложения этой старой формы земельной собственности, иначе говоря, они сами были продуктом распада родовых связей, разделов больших семей. Таким образом, различие между хольдами и бондами заключалось, по-видимому, в том, что хольды отчасти еще сохраняли связь с большой семьей, с общинно-родовым укладом, и это находило выражение в обладании ими одалем, между тем как бонды эти связи уже расторгли и их имущественные отношения строились всецело в плане господства частной собственности. В этом смысле дифференциация свободного населения Норвегии представляется нам не только как результат изменения прежних форм собственности, а шире – как порождение процесса разложения общинно-родового строя.

Но, отмечая связь хольдов с родовым укладом и объясняющееся этим соответствие их социальной характеристики положению старого свободного населения, мы не можем присоединиться и к мнению О. А. Йонсена, который считает их "первоначальным крестьянством" (opprinnelige bondesamfund)⁹⁵. От так называемого первоначального сельского населения Норвегии хольды уже существенно отличались. Поскольку они сохранили свои наследственные земельные владения и вследствие этого полноправие в условиях,, когда значительная масса свободного населения утрачивала и то и другое, – хольды образовывали верхушку общества, отличавшуюся от остальных бондов не только полноправием и наследственным характером своей земельной собственности, но сплошь и рядом, по-видимому, также и размерами своих владений, ибо сохранение права одаля за мелким собственником было весьма проблематично: он мог лишиться и этого права, и самой земли, тогда как крупные бонды имели возможность с течением времени приобрести право одаля и подняться в разряд хольдов. Разумеется, дворы хольдов могли быть самой различной величины, и материальное положение этих лиц варьировало в весьма широком диапазоне, но удельный вес в их среде "крепких" хозяев по мере размывания крестьянства постепенно должен был возрастать. Хольды и близкие-к ним "лучшие бонды", прочно обладавшие земельной собственностью, были призваны сыграть в процессе феодального развития, все шире охватывавшем норвежское общество, немаловажную и активную роль.

Было бы существенно уточнить, к какому времени относится выделение хольдов как особой социальной категории из массы свободного населения. Для решения этого вопроса историки обычно обращаются к англосаксонским памятникам, в которых встречаются упоминания о хольдах, поскольку норвежцы, наряду с датчанами, в IX-XI вв. принимали участие в нападениях и завоеваниях на территории Англии. В юридической компиляции (возникновение ее следует относить скорее всего к X в.), известной под названием "Законов северных людей" (Norðleoda laga), устанавливаются размеры вергельдов у англосаксов и у скандинавов, завоевавших восточную и северо-восточную часть Англии. Среди представителей различных социальных категорий здесь назван и хольд (höld), который, по-видимому, идентичен норвежскому хольду (у датчан такой категории не существовало). Для уяснения места хольда в социальной иерархии районов "датского права" приведем шкалу вергельдов, содержащуюся в "Законах северных людей"⁹⁶;

* Тремисса – 1/80 фунта.
** Или 200 шил. по мерсийскому нраву.

В этой шкале хольд стоит на одном уровне с королевским управляющим и выступает среди представителей знати, занимая более привилегированное место, чем тэн – служилый человек короля. Вергельд хольда в 15 раз превышает вергельд англосаксонского крестьянина-кэрла.

На этом основании исследователи делают вывод, что в X в. социальная дифференциация в среде свободных норвежцев была весьма значительна и хольды высоко поднялись над уровнем, на котором находились бонды.

Однако интересующий нас текст не упоминает бондов. Можно ли на основании его судить о степени социального расслоения норвежского общества в X в.? Выходцы из скандинавских стран занимали в то время в Англии, которую они частично завоевали, привилегированное положение. Достаточно указать на договор, заключенный в конце IX в. между королем Англии Альфредом и предводителем датчан Гутрумом. В главе мирного договора, посвященной установлению соответствия между системами вергельдов англосаксов и скандинавов, читаем; "...когда будет убит человек, то мы одинаково оцениваем англичанина и датчанина в 8 полумарок чистого золота, исключая кэрла, сидящего на земле, с которой уплачивается подать, и их [т. е. датских] вольноотпущенников; они тоже ценятся одинаково, за каждого по 200 шил."⁹⁷ Вергельд в 8 полумарок был вергельдом англосаксонского тэна. Следовательно, все свободные скандинавы были защищены в Англии таким же вергельдом, каким среди англосаксов пользовались лишь служилые люди короля и крупные землевладельцы. Между тем англосаксонский крестьянин-кэрл приравнивался уже к лейсингу, ибо он сидел на земле, с которой платил подать – гафоль, и был лишен независимости, подобно тому, как не имел ее и скандинавский вольноотпущенник. Договор Альфреда с Гутрумом свидетельствует об отсутствии градаций в среде свободных скандинавов. Хотя "Законы северных людей" записаны, возможно, позднее заключения этого договора, они, если попытаться обнаружить в них какие-либо указания на социальное развитие Норвегии в X в., лишь сообщают о существовании хольдов, но не о положении их относительно бондов.

Поэтому мы не можем согласиться с Маурером, который, опираясь на данные англосаксонского права, считает, что в первой половине X в. хольды в Западной Норвегии (откуда направлялась главная масса викингов в Англию) уже достигли высокого положения и что отделение их от мелких крестьян уже совершилось к этому времени в областях действия судебников Гулатинга и Фростатинга⁹⁸. Необоснованным представляется и мнение А. Тарангера, относящего это разделение бондов к еще более раннему времени (до начала IX в.)⁹⁹ и проводящего аналогию между социальной структурой Англии и Норвегии. Он пишет, что подобно тому, как норвежский хольд стоял между лендрманом и бондом, в Англии хольд занимал положение между элдорменом и тэном¹⁰⁰. Подобная аналогия ничем не оправдана, ибо невозможно ставить знак равенства ни между англосаксонским элдорменом и норвежским лендрманом, ни между тэном и бондом. Главное же наше возражение заключается в том, что хольды, участвовавшие в походах викингов на Англию, находились на ее территории в совершенно иных условиях, нежели в Норвегии. Этим объясняется и то, что в Англосаксонской хронике хольды упоминаются также среди людей, занимающих высокое социальное положение¹⁰¹. Хольд в "Законах северных людей" стоит в шкале вергельдов среди представителей социальных слоев не норвежского, а английского общества, вследствие чего судить по этому памятнику о степени отделения хольдов от бондов в Норвегии было бы неправомерно.

На основании изложенного мы приходим к заключению, что ссылками на английский материал нельзя разрешить вопрос о времени расслоения свободного норвежского населения на хольдов и бондов.

Но как уже известно, исландцы по прибытии в Норвегию в течение трех лет пользовались правами хольдов в отличие от прочих иностранцев. Мы высказали выше предположение, что, будучи в своем большинстве потомками выходцев из Норвегии, колонизовавших Исландию в конце IX и начале X в., исландцы сохранили право на получение вергельда, который в период колонизации защищал свободного человека вообще. По-видимому, глубоких различий между бондами и хольдами в то время еще не существовало, в частности, не было вергельдных градаций, которые мы впоследствии находим в судебниках. Не случайно в Исландии не существовало ни одаля, ни хольдов.

Таким образом, если начало дифференциации свободного населения Норвегии можно отнести в весьма раннему периоду, по крайней мере до X в. (ибо и разложенце архаических отношений собственности, лежавших в основе этой дифференциации, восходит к VIII-IX вв.), то ее оформление в юридических различиях, в вергельдной системе и т. п., по-видимому, произошло не ранее второй половины X столетия, т. е. уже после завершения колонизации Исландии. Но и этот хронологический рубеж представляет собой лишь terminus ante quem. В действительности процесс социального расслоения свободных протекал и впоследствии, и его углубление было продуктом более позднего развития, шедшего к тому же неравномерно в отдельных областях страны; в Восточной Норвегии, в отличие от Западной, хольды не отделились от бондов еще и в XI в.

От начала XIII в. есть еще другие указания, касающиеся хольдов. В своем трактате о скальдическом искусстве Снорри говорит о социальных разрядах в Скандинавских странах, имея в виду преимущественно Норвегию. Он последовательно дает определения конунга (различая между верховным конунгом и подчиненными ему skattkonungar, которые обязаны были платить ему дань), ярла, херсира, а затем пишет: "Следующие – это люди, называемые хольдами: это те бонды, которые получают полное возмещение сообразно происхождению"¹⁰². Несколько ниже он говорит, что бондов называют (в скальдической поэзии) тэнами и хольдами¹⁰³. Тэном (þegn) у норвежцев называли свободного человека¹⁰⁴ или подданного государя. Из этих определений хольдов явствует, что Снорри не рассматривал их в качестве обособленной социальной категории. Они принадлежали к бондам, в то же время отличаясь от остальной их массы лучшим происхождением и вследствие этого более высокими возмещениями. Второе из определений Снорри еще более сливает хольдов с бондами.

В Fagrskinua рассказывается о красавице Рагне, дочери знатного человека, к которой посватался юный Харальд Харфагр. Рагна будто бы ответила ему, что станет женой только того человека, кто подчинит себе все население Норвегии. Тогда Харальд поклялся, что он добьется этого н сделает ее своей женой, ибо такая женщина более достойна быть супругой знатного конунга, нежели хольда отдельного херада (einhvern heraðz hould)¹⁰⁵. Из этих слов трудно заключить, мыслил ли себе автор саги хольда как главу херада – округа, небольшого района, или хотел просто противопоставить его конунгу и в таком случае термин "хольд" понимал как синоним сельского хозяина или даже простолюдина. Высказывания источников относительно хольдов все же оставляют у исследователя сознание некоторой неопределенности (невольно вспоминается английское yeomanry).

Нам остается остановиться еще на двух юридических памятниках, содержащих постановления о хольдах, хотя они относятся к более позднему периоду, чем тот, который является предметом настоящего исследования. В древнем городском праве, действовавшем в Нидаросе (современный Трандхейм) до 70-х годов XIII в. (когда конунгом Магнусом Лагаботиром был принят новый закон), с одной стороны, повторяются некоторые положения Законов Фростатинга, касающиеся хольдов (о размерах получаемых ими возмещений, о их правах на пойманного кита, о роли хольдов как соприсяжников)¹⁰⁶. Но, с другой стороны, в этом же городском праве мы читаем нечто совершенно иное: "В городе все пользуются одинаковым возмещением – возмещением хольда (hauldsrett) в 3 марки, как лендрман, так и вольноотпущенник, который устроил пир при своем освобождении"¹⁰⁷. Это постановление коренным образом противоречит всему предшествующему норвежскому праву, исходившему при установлении возмещений из признания социальных градаций. Согласно этому постановлению, и лендрман, и хольд, и бонд, и recs þegn, и лейсинг высшей категории – все должны были получать одинаковый вергельд за преступление, совершенное против них в городе. К. Маурер, отметивший изолированность постановлений городского права в норвежском законодательстве XIII в., справедливо считает, что они не отменили других положений о хольдах, которые сохраняли свою силу вне города¹⁰⁸. Но остается все-таки неясным, почему именно вергельд хольда, а не, скажем, бонда был взят в качестве обычного вергельда, взимаемого в городе. Здесь вновь возникает предположение, что хольды рассматривались в праве как носители правовых норм, как единственно полноправные люди; бондов таковыми, очевидно, в то время уже не считали.

Наконец, в принятом Магнусом Лагаботиром общегосударственном законе (Landslov 1274 г.) мы находим новое определение хольда: "Хольдом считается тот, кто имеет одаль, полученный им по наследству от обоих – отца и матери, которым прежде них обладали его предки и который не являлся одалем других людей, приобретших его посредством покупки или унаследовавших по боковой линии"¹⁰⁹. Этим постановлением подчеркивается наследственный характер одаля – основа статуса хольда. Как отметил уже К. Маурер, здесь к хольдам причисляются не все одальманы, но лишь те, кто унаследовал одаль от обоих родителей. Следовательно, слой хольдов сузился и принадлежавшие к нему лица оказались в более привилегированном положении¹¹⁰. Однако тем же законом был утвержден новый порядок приобретения права одаля на земельное владение. Для этого земля должна была находиться в обладании одной семьи (aetlegg) уже на протяжении не пяти (как по Законам Гулатинга) или трех поколений (как по Законам Фростатинга), а всего лишь в течение 60 лет¹¹¹.

Таким образом, семьи землевладельцев, которые на протяжении одного – трех поколений приобретали новую собственность, превращались в одальманов – хольдов. Естественно, что в период, когда в Норвегии укреплялась феодальная собственность на землю, подобные приобретения могли делать, как правило, лишь представители верхушки общества, но отнюдь не мелкие крестьяне, все более превращавшиеся в то время в держателей – лейлендингов¹¹². Не без основания в этих постановлениях "Ландслова" можно усматривать вмешательство королевской власти в отношения землевладения с целью укрепить положение новых собственников и наделить их привилегиями. Если иметь в виду, что среди этих новых собственников многие возвысились на службе у короля в период гражданских войн в конце XII и начале XIII в. (т. е. именно на протяжении последних двух-трех поколений), то нам станет более понятной социальная политика Магнуса Лагаботира, заботившегося о возвышении одальманов "новой формации". Королевская власть при потомках Сверрира, укрепившаяся в значительной мере благодаря поддержке, которую ей оказала верхушка бондов Трандхейма, заботилась о дальнейшем расширении своей общественной опоры. Как видим, процесс социального размежевания бондов шел не только стихийно, так сказать, "снизу", но и направлялся и ускорялся "сверху", при содействии государственной власти. Одальманы-хольды "новой генерации" по своему положению в обществе, по роли в производстве, а подчас и по своему происхождению имели мало общего с хольдами предшествующего периода. В высшей степени символично в этом отношении наименование хольда riddari в законе Магнуса Лагаботира Jónsbók¹¹³.

В отличие от областных судебников общегосударственный закон более не знает твердо установленной раз навсегда системы вергельдов и иных возмещений: последние определяются специальными оценщиками в каждом конкретном случае, и о критериях, которыми эти оценщики руководствовались, можно лишь догадываться¹¹⁴. Между тем прежде преимущества хольдов перед остальными бондами практически состояли как раз в обладании правами на более высокое возмещение. Это преимущество с введением нового порядка, очевидно, ими утрачивалось. Будучи социальной категорией общества, в котором сочетались и переплетались старинные порядки с новыми, по существу уже феодальными отношениями, старые хольды (т. е. слой, складывавшийся на протяжении X-XII вв.), поскольку их привилегии вытекали главным образом из родовой традиции, должны были с победой классового строя раствориться в тех новых общественных группах, которые формировались на феодальной основе¹¹⁵. Иными словами, необходимо проводить грань между "старыми" хольдами – верхушкой свободных бондов и "новыми" хольдами – представителями одной из прослоек класса феодалов.

* * *

Собранный материал позволяет сделать некоторые выводы относительно структуры норвежского общества и определить направление его развития в XI и XII вв. Свободное население Норвегии, обозначаемое в источниках термином "бонды", было глубоко неоднородно как в имущественном, так и в социально-правовом отношениях. В среде бондов мы обнаружили прямых бедняков, лишившихся всякой собственности; мелких крестьян, размеры владений которых не удовлетворяли тогдашним представлениям о материальной обеспеченности; владельцев "средней руки"; наконец, родовитых, зажиточных и крупных хозяев. В то время как представители первых из перечисленных категорий бондов принадлежали к числу непосредственных производителей, являлись крестьянами или работниками, крупные бонды входили в состав эксплуататорской части общества, на них работали рабы, вольноотпущенники, работники, держатели-лейлендинги. На основе письменных источников невозможно установить, когда имущественное неравенство в среде бондов достигало той степени интенсивности, какую мы констатируем для XII и XIII вв. Дифференциация сельского населения Норвегии была очень глубока уже в IX-X вв. В последующие столетия имущественные градации еще более усилились и стали явственно перерастать в классовые.

Особенности имеющихся источников таковы, что складывавшаяся на протяжении изучаемого периода классовая структура общества не могла в них найти адекватного отражения (ведь до XIII в. историк не располагает ни описями, ни актовым материалом). Традиционное представление о составе "варварского" общества (знать, свободные, несвободные) сохранялось в Норвегии даже в тот период, когда эта структура в значительной мере уже была подорвана вследствие сокращения числа рабов и затем исчезновения рабства, феодализации знати и прежде всего – вследствие расслоения свободных бондов. Живучесть такого традиционного взгляда в памятниках XII и XIII вв. отчасти объяснялась спецификой источников, но, несомненно, также и тем, что общество далеко еще не было полностью перестроено на классовых началах (во всяком случае в отдельных областях, как Трандхейм).

Противоречивость общественного строя Норвегии в изучаемый период выражалась в том, что дофеодальная его основа разрушалась в процессе перегруппировки по классовому принципу, которая, тем не менее не была еще завершена. Эта противоречивость проявлялась и в правовом положении разных категорий бондов. Они оставались лично свободными и правоспособными. Однако изменения в их имущественном положении и разложение архаичных форм землевладения, приводившие к резкому сужению числа одальманов, неминуемо сопровождались социальным упадком основной массы бондов. Он обнаруживается со всей ясностью при изучении положения хольдов. В XII и XIII вв. одни хольды и "лучшие бонды" сохраняли полноправие, остальные бонды при сравнении с ними выступают уже как люди, частично лишившиеся правоспособности, следовательно, как неполноправные (разумеется, неполноправность норвежского бонда имела мало общего с неполноправностью средневекового крестьянина в других странах Западной Европы).

Факт глубокого расслоения бондов не есть особенность Норвегии в период раннего средневековья. Но если поставить вопрос о характерных особенностях процесса общественной дифференциации в этой стране, то бросается в глаза, что он протекал здесь почти исключительно по причинам, если можно так выразиться, "внутреннего порядка"; внешние влияния (походы викингов отражались преимущественно на верхушке общества, но слабо затрагивали рядовых его членов) или завоевания (имевшие столь большое значение в истории многих народов Европы) в расчет принимать, по сути дела, не приходится. Такое "спонтанное" развитие общества представляет большой научный интерес. Мы наблюдаем, как медленно и мучительно в этом обществе имущественные различия переходили в классовые. Более того, возникшая здесь социальная категория хольдов представляет специфически норвежское явление, с которым можно сопоставить разве лишь саксонских эделингов (но нельзя не отметить, что развитие саксонского общества было в начале IX в. насильственно ускорено франкским завоеванием).

Наличие в среде бондов особой категории хольдов, которая до конца от них так и не обособилась, свидетельствует о том, что хотя расслоение бондов было достаточно интенсивным для перерастания имущественных градаций в социально-правовые и подготавливало классовое деление общества (ибо трудно удержаться от предположения, что немалая часть хольдов – зажиточных одальманов со временем сумела войти в состав господствующего класса, тогда как основная масса бондов превратилась в класс лейлендингов), все же это внутреннее расслоение, по-видимому, само по себе не могло перерасти в классовое, ибо процесс классообразования должен был получить новый импульс со стороны возникшей в его ходе и на его основе политической надстройки¹¹⁶. О превращении части хольдов в представителей господствующего класса-сословия с известным основанием можно говорить лишь применительно к XIII в., когда эта социальная группа стала предметом забот королевской власти.

(Окончание следует. См. – здесь)

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Сальд был равен примерно трем бушелям.

2. G, 6.

3. В, I, 5.

4. F, IV, 44: "En ef þeir botast fyrir. þá sculo þeir aller gera honum. XII. kúa bú. oc. II. rossa oc. III mansmanna...". Более того, постановление предусматривало, что в случае гибели этого хозяйства виновные в ослеплении должны были вторично предоставить пострадавшему такое же количество домашних животных н рабов, и так же в третий раз.

5. В статье "Норвежская община в раннее средневековье" (сб. "Средние века", вып. XI, М., 1958, стр. 10) мы переводили термин bú в рассматриваемом постановлении как "двор", исходя из предположения, что речь шла о передаче ослепленному в порядке компенсации двора со скотом и рабами. Правильнее было бы придерживаться более осторожной интерпретации.

6. F, V, 14. Ср. F, XIII, 21.

7. F, II, 27.

8. См. А. Я. Гуревич. Норвежская община в раннее средневековье. – Сб. "Средние века", вып. XI, стр. 11-12.

9. F, II, 20.

10. G, 115. Полмарки – это цена двух коров, ибо корова в Вестланде, по оценке Законов Гулатинга, стоила 2-2,5 эре (эре – 1/8 марки). См. G, 218, 219, 223, 303.

11. Ср. G, 32; Е, I, 37, 45.

12. F, Indl., 20.

13. G, 70; Óláfs s. helga, kap. 216.

14. F, XIII, 2.

15. G, 296.

16. См. А. Я. Гуревич. Свободное крестьянство в феодальное государство в Норвегии в X-XII вв. – Сб. "Средние века", вып. XX, М., 1960, стр. 23.

17. F, I, 4. В XI в. положение еще было, по-видимому, иным: в Morkinskinna (s. 6) упоминается созыв на Эйратинг всех людей, имевших свои дома (allir husfastir menn).

18. G, 131.

19. F, II, 33.

20. F, II, 18; X, 9, 10; XIII, 2 и др.

21. В этом отношении весьма показательно предписание Законов Фростатинга о том, как нужно поступать, если будет убит человек, относительно которого "никто не знает, был ли он свободным или рабом" (ос veit engi hvárt hann er friáls eða þraell): его законный господин (scapdróttinn hans) должен был установить на тинге с помощью свидетелей статус убитого (F, IV, 56). Неясность этого вопроса объяснялась, как нам кажется, именно тем, что убитый, даже если он и не был рабом, находился в услужении, имел господина.

22. F, X, 39.

23. F, Indl., 20: "Þat er oss oc kunnikt at af engu eyðiz í enu meir ríki várt en af þvi at eigi kann vinnumenn fá i heroðum..."

24. G, 50, 264-267, 276-280, 283, 284, 286-288, 293; F, XII, 2-4; E, I, 39 и др.

25. G, 89, 264.

26. G, 266.

27. G, 265.

28. G, 269.

29. G, 129, 117.

30. G, 118. Более печальная участь ожидала детей впавших в нищету вольноотпущенников. В этих случаях они считались "обреченными на могилу" (grafgangs menn): выкапывали на кладбище могилу, опускали в нее детей и оставляли их умереть. Господин должен был забрать из могилы того ребенка, который жил дольше других, и выкормить его (II, 63. Ср. С, 298; J. Hovstad. Grafgangsmennene. – HT, 34. Bd., 48, s. 573-575).

31. F, II. 2.

32. F, II. 2: G. 21; J. Hovstad. Mannen op samfunnet. Oslo, 1943, s. 159-165.

33. Ari Thоrgilsson. Ísléndingabók, kap. VII. – "Islandica", vol. XX. New York, 1930.

34. См. статью "Barneutbering" в "Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder", Bd. I, 1950, s. 347-349.

35. F, II, 23. Cp. G, 70; F, II, 2, 33; V, 13; XV, 6; В, I, II; G, 8; F, II, 18.

36. G, 313.

37. См. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 114, 115, 117.

38. S. Hasund. Korndyrkinga i Noreg i eldre tid. "Bidrag til bondesanifundets historie". Bd. I. Oslo, 1933. E. A. Рыдзевская. Некоторые данные из истории земледелия в Норвегии и в Исландии в IX-XIII вв. – "Исторический архив", т. III, 1940.

39. G, 296.

40. G, 8, 298; F, II, 18; III, 19, 20; В, I, 11.

41. G, 34, 35, 42, 50, 115, 162; F, Indl., 4, 15; V, 13.

42. G, 71.

43. Вопрос о возникновении класса зависимых держателей должен быть рассмотрен особо. См. А. Я. Гуревич. Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии. – "Вопросы истории", 1959, № 2, стр. 119. сл.

44. Если поставить вопрос об особенностях расслоения норвежских бондов, то одной из них мы считали бы то, что ввиду отсутствия в Норвегии крепостной зависимости и барщинной эксплуатации крестьянства его расслоение н впоследствии, в феодальный период, продолжалось с неменьшей интенсивностью, чем в предшествующее время, тогда как в странах, где получила распространение барщинно-крепостническая вотчина, дробление наделов зависимых крестьян несколько сдерживалось феодалами, видевшими в крепостном мансе средство обеспечения домена рабочими руками; не случайно. в Норвегии совершенно отсутствовала надельная система. Вследствие этого по мере дробления крестьянских дворов неизбежно должен был возникнуть довольно многочисленный слой безземельных бедняков. Эти люди либо превращались в держателей-лейлендингов, слуг и работников в хозяйствах зажиточных собственников, либо же представляли собой беспокойный, а по временам мятежный общественный элемент, который сыграл, в частности, немалую роль в социальных конфликтах второй половины XII и начала XIII в.

45. Ср. нем. Held, швед. hjälta, датск., норв. helt.

46. K. Maurer. Die norwegischen höldar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften". Philosophisch-philologische Classe (1889), Bid. II, H. II, München, 1890.

47. Церковное право Боргартинга было записано в последней трети XI в. Церковное право Эйдсиватинга относится к последней трети XI – началу XII в. См. "Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder", Bd. II, s. 149-150; Bd. III, s. 527.

48. Т. е. в непосредственной близости к церкви, в "привилегированном" месте для погребений.

49. О детях лендрманов постановление не упоминает, так как привилегии лендрмана не считались наследственными. Сын лендрмана, не получивший от конунга достоинства своего отца, имел права хольда. См. ниже.

50. Лейсинги были вольноотпущенниками, приближавшимися по личному статусу к свободнорожденным людям; friálsgjafi – вольноотпущенник с меньшими правами, не выкупивший своей свободы у господина, а получивший ее от него (см. K. Maurer. Die Freigelassenen nach altnorwegischen Rechte. – "Sitzungsberichte der philosophisch-philologischen und historischen Classe der k. b. Akademie der Wissenschaften zu München", Heft I, 1879.

51. B, I, 9.

52. Потомки вольноотпущенников, в силу того, что их предки уже были людьми свободными, приближались по положению к людям со статусом полноправных свободнорожденных.

53. B, I, 12.

54. В, II, 14. Постановление относится к позднейшей редакции церковного права Боргартннга.

55. E, I, 50.

56. Здесь не все ясно: в тексте сказано, что когда дочери лендрмана исполнится 14 лет, плата будет 12 локтей, но в другом тексте (Е, II, 37) сказано – 7 локтей. Издатели Законов Эйдсиватинга полагают, что последнее чтение более правильное (см. NgL, I, s. 390).

57. Вследствие неясности предыдущей фразы не вполне ясны и слова "столько же". Следует ли понимать этот текст так, что за погребение хольда платили 9 или 7 локтей, или как в B, I, 12 – 6 локтей?

58. Е, I, 48. Вольноотпущенник-friálsgjafi здесь не упомянут.

59. Если сын лейсинга пользовался правами большими, чем сам лейсинг, но метшими, чем хольд, то различие между внуком лейсинга и хольдом, по-видимому, уже исчезало.

60. Единственное исключение см. выше, в B, I, 9: если лендрман не участвовал и ремонте церкви, то пусть его положат к бондам. По-видимому, здесь хольд назван бондом для противопоставления его лендрману как неблагородного знатному.

61. Ph. Heck. Die Gemeinfreien der Karolingischen Volksrechte. Halle a. S., 1900. Anhang IV. Höldar und Ethelinee. S. 402, 417.

62. F, IV, 49.

63. F, X, 4: Nú scal þriðjungi vaxa upp frá haulldi réttr hvers manns oc svá þverra annan veg frá haulldi oc þriðiungi...

64. F, XI, 22.

65. F, XI. 21.

66. F, XIV, 10. Árborinn maðr и frjáls maðr – понятия равнозначные в Законах Фростатинга.

67. Ср. статью Bonde в "Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder", Bd. II, 1957, s. 90, 93, 94.

68. F, IV, 8; XV, 10.

69. F, XIV, 7.

70. G, 132.

71. F, XV, 10,

72. F, XIV, 7.

73. F, IV, 60.

74. F, IV, 57.

75. F, IX, 1.

76. См. F, XI, 22.

77. F, IV; 8; XIV, 10; XV, 11 и др.

78. K. Maurer. Vorlesungen über altnordische Rechtsgeschichte, Bd. I. Leipzig, 1907, s. 124. Ср. O. A. Johnsen. Norges bønder. Oslo, 1936, s. 48.

79. Другой термин, обозначающий родовитость, aettborenn, употребляется в Законах Гулатинга только при противопоставлении свободнорожденного человека рабу или вольноотпущеннику (см. G, 63, 71, 198, 248, 259).

80. G, 180: "Nu scolo þeðan gialld vaxa oc sva þverra seni retter aðrer..."

81. Исключение составляет G, 129.

82. G, 200: "...Nu scole aller menn taca reit efter feðr sinum, nema þeir einir men er til annars ero skildir..."

83. Согласно саге о Харальде Харфагре (гл. 27), незаконнорожденный сын ярла Рогнвальда, будучи ярлом Оркнейских островов, утомился правлением и отказался от титула ярла, приняв статус хольда (tök höldsrett).

84. G, 200.

85. K. Maurer. Die norwegischen höldar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften", philos. – philol. Classe (1889), Bd. II, H. II. München. 1890, S. 190.

86. G, 185.

87. G, 218: "...головной baugr составляет 10 марок, т. е. 32 коровы, если убитый был рожден с правом одаля".

88. G, 224, 239.

89. М. Die norwegischen holdar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften", philos.-philol. Classe (1889), Bd. II, H. II. München, 1890, S. 207. Cp. K. Rohberstad. The Odal Might according to the Old Norwegian Laws. – "Universitetet i Bergen. Årbok 1955. Historisk-antikvarisk rekke. Nr. 1. Annen Viking Kongress. Beigen 1953", Bergen, 1956, s. 36.

90. Cp. F. Boden. Das alt norwegische Stammgüterrecht. – ZSSR, Germ. Ahl., 22. Bd., 1901, S. 132.

91. См. А. Я. Гуревич. Так называемое "отнятие одаля" королем Харальдом Прекрасноволосым. – "Скандинавский сборник", II. Таллин, 1957, стр. 26-28; его же. Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневековой Норвегии. – "Вопросы истории", 1959, № 2, стр. 116-118.

92. Ср. С. von Schwerin. Der Bauer in den skandinavischen Staaten des Mittelalters. – "Adel und Bauern im deutschen Staat des Mittelalters", hrsg. von Th. Mayer. Leipzig, 1943, S. 349.

93. См., например. F, XII, 4; XIV, 4; G. 88, 276.

94. Переход земельного владения в руки женщин вел к утрате им качества одаля (см. G, 275).

95. О. A. Johnsen. Norges bønder, s. 48.

96. F. Liebermann. Die Gesetze der Angelsachsen, I. Bd. Halle a. S.,1898-1903, S. 458-460; Norðleoda laga, 1-6.

97. F. Liеbermann, S. 126: Ælfred und Guthrum, 2.

98. K. Maurer. Die norwegischen höldar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften", philos.-philol. Classe (1889), Bd. II, H. II, München, 1890, S. 200-201.

99. Тарангер ошибочно относит английские данные вместо X в. к IX.

100. A. Taranger. The Meaning of the Words Othal and Skeyting in the Old Laws of Norway. – "Essays in Legal History", ed. by P. Vinogradoff. Oxford, 1913, p. 163.

101. Ch. Plummer. Two of the Saxon Chronicles Parallel, vol. I. Oxford, 1952, A. D. 905.911, 918, 921, p. 94, 97, 100, 102.

102. Snorri Sturiuson. Edda. Skáldskaparmál, 50 (53): "þar naest em þeir menn, er höldar heita; þat eru búendr þeir, er gildir eru at aettum ok réttum fullum". Разночтение "at aettum eða lettum fullum" нужно переводить: "получающие возмещение сообразно происхождению или полное возмещение".

103. Ibid., 63(65): "...þegnar ok hölðar-svá eru búendr kallaðir".

104. Напомним многократно встречающееся в сагах определение всей совокупности населения (обычно при описании всеобщего ополчения): "свободный и раб" (þegn ok þraell).

105. Fagrskinna, Tillaeg III, s. 385.

106. Bjarkevjarrettr, III, 145, 150, 161, 162. Cp. F, IV, 8; X, 34, 35; XIV, 10; XV, 11.

107. Bjarkeyjarrettr, II, 47: "Svá er staðfest at allir eigu jafnan rétt i kaupangi. hauldsrétt þat eru. III. merkr. slíkan rétt lendr maðr sem leysingi manns sa er gert hefir frelsisöl sitt". Лейсинги, устраивавшие пир при своем освобождении, принадлежали к высшей категории вольноотпущенников.

108. K. Maurer. Die norwegischen höldar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften", philos.-philol. Classe (1889), Bd. II. H. II, München, 1890, S. 193-196.

109. MLL, VII. Landzleigu bolkr, 64: "En sa er haulldr er hann hefir oðaul at erfðum tekit baeðe eptir faður oc moðor þau er hans forellrar hafa att aðr firir þeim oc engi annara manna oðaul i at telia þau er með kaupi eru at komin eða utterfðum". Этот титул повторяет постановления судебников о праве хольда на целого найденного им кита.

110. K. Maurer. Die norwegischen höldar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften", philos.-philol. Classe (1889), Bd. II, H. II, München, 1890, S. 203-204.

111. MLL, VI. Landabrigði, 2. В этом титуле механически сочетаются новые положения со старыми, заимствованными из областных судебников: наряду с приведенными постановлениями о 60-лстнем сроке владения здесь же вновь упомянуто отменённое им правило о наличии земли в собственности трех поколений предков (F, XII, 4).

112. См. А. Я. Гуревич. Основные этапы социально-экономической истории норвежского крестьянства в XIII-XVII вв. – Сб. "Средние века", вып. XVI, 1959, стр. 49-53.

113. В изданном Магнусом Лагаботиром законе для Исландии (Jónsbók), повторяющем многие положения его "Ландслова", мы сталкиваемся с заменою термина haulld, который употреблялся в "Ландслове", термином ridderi (riddari). Однажды такая замена была произведена в титуле о возмещениях за нарушение права владения землей (landnám), полагавшихся представителям различных социальных категорий (Den nyere Lands-Lov. VII. Landsleiebolk, 20. – NgL, II, s. 117. Cp. Jónsbók, Landleiebolk 18. – NgL, IV, s. 265), другой раз – в титуле, устанавливающем размеры имущественных сделок, которые были правомочны совершать жены бондов, хольдов (по "Ландслову", riddari – по Jónsbók) и баронов (по "Ландслову", lendr maðr – по Jónsbók). (Den nyere Lands-Lov, VIII. Kjöbebolk, 21. – NgL, II, s. 162. Cp. Jónsbók, Kjöbebolk, 24. – NgL, IV, s. 313). Авторы этих постановлений, очевидно, исходили из представления о том, что подобно тому, как лендрманы составляли высшее сословие баронов, хольды превратились в рыцарей. О включении хольдов в состав рыцарства см. также: С. von Schwerin. Der Bauer in den Skandinavischen Staaten des Mittelalters. – "Adel und Bauern im deutschen Staat des Mittelalters", S. 354.

114. Судя по тексту закона (IV. Mannbaelgarbolk, 12), принималось во внимание в частности, имущественное положение сторон. Возмещение уплачивалось лишь наследникам убитого, но не сородичам. Опенщики при установлении размеров платежа должны были руководствоваться соображениями "божьей справедливости".

115. Спорадические упоминания хольдов в законодательстве более позднего времени сводятся к повторению механически заимствованных постановлений областных судебников, давно утративших свое реальное значение (см. K. Maurer. Die norwegischen holdar. – "Sitzungsberichte der königlich. bayer. Akademie der Wissenschaften", philos.-philol. Classe (1889), Bd. II, H. II, München. 1890, S. 206).

116. См. А. Я. Гуревич. Древненорвежская вейцла (из истории возникновения раннефеодального государства в Норвегии). – "Научные доклады высшей школы". Исторические науки, 1958, № 3; его же. Свободное крестьянство и феодальное государство в Норвегии в X-XII вв. – Сб. "Средние века", вып. XX, М., 1960; его же. Социальная борьба в Норвегии в последней четверти XII и начале XIII века. – Сб. "Средние века", вып. XXII, М., 1962.