Литература

Источник: Средние века. Вып. 26. – М.: 1964

(Продолжение. Первая часть – см. здесь)

"Королевские саги" как источники для изучения положения бондов

Исследование памятников права привело нас к выводу, что имущественное расслоение бондов и утрата частью их одаля сопровождались изменением их социально-правового статуса и выделением из их среды хольдов, которые заняли по отношению к остальной массе бондов привилегированное положение. Можно предположить, что среди хольдов преобладали зажиточные собственники, сохранявшие и приумножавшие свой одаль. Но для того чтобы представить себе богатых одальманов более конкретно, приходится обратиться к анализу саг о норвежских королях ("королевских саг")¹. При этом, однако, необходимо иметь в виду, что социальный строй Норвегии рисуется в сагах в совершенно ином аспекте, чем в судебниках. Общественная жизнь отражена в судебниках однобоко: создается иллюзия, что все ее стороны и проявления регулируются правом. Между тем знакомство с сагами показывает, что закон и правопорядок, перед которыми "все склонялись", в норвежском обществе того времени далеко не господствовали и очень значительную роль играли произвол, "право сильного", нередко нарушавшие правовые предписания². На тингах, на которых "говорилось" право, со временем зафиксированное в судебниках, естественно, возникали вопросы, касавшиеся преимущественно бондов, тогда как взаимоотношения бондов с верхушкой общества могли найти в записях обычного права лишь частичное и очень одностороннее отражение. Так, например, в Законах Фростатинга имеются постановления, продиктованные стремлением бондов защитить себя от посягательств короля и знати. Но в какой мере выполнялись эти постановления, узнать из судебников невозможно. Отношения же между бондами и могущественными людьми регулировались прежде всего не правом, а складывавшимся в тот или иной момент реальным соотношением социальных сил, выяснить которое можно преимущественно или исключительно при помощи "королевских саг", записанных в XII и XIII вв.

При рассмотрении вопроса об имущественном положении бондов мы также не получили от судебников полного ответа. И в этом случае в силу своей специфики областные законы и саги отражают социальную действительность под разными углами зрения. В частности, из памятников права скорее можно почерпнуть сведения о низших имущественных группах, тогда как прослойку преуспевающих бондов представить конкретно по ним довольно трудно. В самом деле, бедняки в судебниках упоминаются в связи с тяжбами, вызванными их неплатежеспособностью, или в связи со льготами, которые приходилось им предоставлять при выполнении государственных и церковных повинностей и платежей, и в других подобных случаях. Что же касается более состоятельных бондов, то все нормы права распространялись на них безотносительно к степени их зажиточности. В результате сборники права скрывают от нашего взора высшие слои 'общества. Наоборот, в "королевских сагах" мелкий люд упоминается лишь спорадически, и в той мере, в какой их авторы говорят о бондах, в центре их внимания неизменно находятся представители знати или крестьянской верхушки, люди родовитые, богатые и могущественные.

Все сказанное заставляет нас обращаться для познания социальной структуры Норвегии в XI-XII вв. наряду с юридическими памятниками также и к "королевским сагам". В данной связи нет необходимости подробно вдаваться в полемику относительно истории возникновения и достоверности "королевских саг", которая с давнего времени ведется в историографии. Упомянем только, что в ходе этой полемики обсуждались две группы вопросов. Во-первых, можно ли доверять Снорри и другим авторам саг о норвежских конунгах, когда они сообщают те или иные исторические факты. Здесь усилиями ряда ученых, подвергших "королевские саги" внутренней критике, сопоставлению их между собой и с иностранными источниками, было обнаружено множество ошибок, измышлений и анахронизмов, в результате чего доверие к сагам как к памятникам истории скандинавских стран было серьезно подорвано. Среди историков существуют разногласия относительно возможности использования саг: некоторые полагают, что с учетом всех необходимых поправок и уточнений они все же могут быть привлечены для изучения истории раннего средневековья (такова, в частности, точка зрения Г. Сторма, Э. Херцберга и из современных ученых – Ю. Скрейнера и X. Кута), тогда как более радикальные критики склонны отвергать их совершенно (например, шведский исследователь Л. Вейбюлль и его "лундская школа"). Но речь и у тех и у других идет прежде всего об оценке "королевских саг" как источников по политической истории. Нас же эта сторона дела в данном случае интересует меньше, ибо нам важно установить, могут ли "королевские саги" дать заслуживающий доверия материал для характеристики социальных отношений в Норвегии в XI и XII вв.

Однако с начала 20-х годов XX в. центр тяжести в споре о достоверности содержания "королевских саг" переместился в историографии с вопроса о неточностях и ошибках в конкретных сообщениях саг на вопрос о правильности рисуемой в них общей картины, о том, как исторические представления и мировоззрение авторов саг отразились на их содержании, на группировке и освещении материала. По этому вопросу также не достигнуто единства мнений. Если X. Кут и его последователи считают, что Снорри изображал историю Норвегии в IX-XII вв., исходя из мысли о борьбе между королевской властью и аристократией, свидетелем которой он сам был в начале XIII в., и соответствующим образом строил свое изложение, то другие ученые (О. А. Йонсен, Ф. Поске) не находят в "королевских сагах" такой тенденции. Все же можно говорить об известном согласии современных исследователей в том, что "королевские саги" – малодостоверные источники по истории Норвегии в IX-XI вв., ибо их авторы невольно изображали этот период, исходя из представлений о социальной действительности конца XII и начала XIII в.³ К тому же составители саг, возможно, привносили в рисуемую ими картину некоторые черты исландской общественной жизни и собственные представления об исландском обществе⁴.

Можно ли в таком случае вообще использовать содержащиеся в "королевских сагах" данные о социальном строе для изучения общественного развития Норвегии в XI и XII вв.? Мы полагаем, что можно и нужно. Настоятельная необходимость их привлечения объясняется уже недостатком источников и отмеченной выше односторонностью юридических памятников, которых мы не можем дополнить актовым материалом. Мы не настолько богаты источниками, чтобы позволить себе роскошь пренебрегать частью их, тем более, что "королевские саги" чрезвычайно содержательны. Речь должна идти не о том, пользоваться сагами или нет, а о том, как ими пользоваться, чтобы не впасть в ошибку.

Прежде всего необходимо отметить, что "королевские саги" в силу свойственной им модернизации исторического материала лишь в очень ограниченной степени можно привлекать для изучения периода IX, X и первой половины XI в. Здесь, как нам кажется, известного доверия заслуживают преимущественно те данные, которые подтверждаются ссылками на скальдов, обильно цитируемых Снорри и другими историками того времени⁵. По мере приближения повествования саг к современности, т. е. к XIII в., это ограничение утрачивает силу. Но и материал из саг о первых норвежских конунгах – именно в силу наличия анахронизмов в этих описаниях, – очевидно, можно использовать для уяснения развития в более позднее время.

Во-вторых, поскольку авторы "королевских саг" были исландцами, можно предположить, что их представления об общественном строе Норвегии в известной мере определялись исландской действительностью. Им, вероятно, были недостаточно ясны некоторые особенности социальной структуры Норвегии, чуждые исландскому "народоправству", что могло отразиться, в частности, на употребляемой в сагах терминологии. В центре их внимания почти неизменно находятся конунги и другие могущественные люди Норвегии, но так как в самой Исландии в то время королевской власти не существовало, не исключено, что отношения между государем и знатью также не были поняты авторами саг вполне точно. Вместе с тем нам представляется, что нет оснований и преувеличивать возможные искажения подлинной картины социальной жизни в Норвегии в конце XI и XII вв. "королевскими сагами" вследствие их исландского происхождения. Связи между Исландией и Норвегией были тогда тесными и многообразными, авторы саг, в частности Снорри, посещали Норвегию (в 60-е годы XIII в. Исландия окончательно подпала под власть норвежского короля). При составлении историй норвежских конунгов исландские историки того времени располагали источниками: песнями скальдов, историческими и агиографическими сочинениями, составленными как в Исландии, так и в самой Норвегии в более раннее время (с конца XI или начала XII в.), генеалогиями государей; устными сказаниями и родовыми сагами, которые, вероятно, также возникали не только в Исландии, но и в Норвегии⁶. Осведомленность авторов "королевских саг", часто использовавших местную традицию, очень велика. Сведения об общественной жизни Норвегии, содержащиеся в этих сочинениях, весьма обильны, и достоверность их относительно второй половины XI и XII в. не внушает особых подозрений.

Наконец, следует иметь в виду, что структура исландского общества в эпоху составления "королевских саг" не столь существенно отличалась от структуры норвежского общества, чтобы серьезно помешать их авторам правильно понять эту последнюю. Однако большая примитивность общественных отношений в Исландии могла послужить причиной невольной архаизации норвежского социального устройства.

Таким образом, изучение "королевских саг" может существенно дополнить картину общественного развития Норвегии в XI и XII вв., восстанавливаемую на основе данных судебников, если, разумеется, пользоваться сагами критически и осторожно. Избранный нами аспект их исследования, как нам кажется, исключает то гиперкритическое к ним отношение, которое порождено подходом к сагам как к источникам по политической истории. Для нас не столь существенно, точно или неточно изображены Снорри и другими авторами конкретные события, важнее, что их участники на страницах саг вступают во взаимоотношения, правдоподобие, достоверность которых не вызывали сомнений ни у историка, ни у его современников – норвежцев и исландцев XII или начала XIII в.⁷

* * *

Как уже было отмечено, в "королевских сагах", в отличие от памятников права, сведений о низших слоях бондов содержится мало, преобладают упоминания о представителях общественной верхушки. Но дело не только в этом. В сагах, за сравнительно немногими исключениями, мы встречаемся с более сложной характеристикой положения человека в обществе. Обычно говорится не только о его имущественном состоянии, но и о происхождении, общественном весе, нередко и о личных качествах. Общество, по сагам, делится не на богатых и бедных, а скорее на "больших" т. е. могущественных⁸, и "маленьких", незначительных людей, причем богатство или бедность не всегда выступают в качестве определяющего (с точки зрения авторов саг) признака отнесения к той или иной группе⁹. В соответствии с этим и само представление о том, кто богат и кто беден, в сагах иное, нежели в рассмотренных нами ранее постановлениях судебников¹⁰.

В "королевских сагах", в отличие от судебников, мы не найдем прямых указаний на критерий богатства и бедности, но все же можем получить некоторое представление на этот счет. Когда сын лендрмана Хакон Иварссон, поссорившись с конунгом Харальдом Сигурдарсоном, отказавшимся сделать его ярлом, уехал в Данию, ее конунг Свейн предложил ему на выбор: получить от него пожалование в виде трех дворов или отличиться в походе против мятежного племянника конунга. Хакон предпочел последнее, как более достойное человека, претендующего на звание ярла¹¹. Обладание тремя сельскими дворами, очевидно, прельщало его меньше. В этой связи вспоминается другой рассказ, содержащийся в Morkinskinna. Незнатный человек (ecki ettstorr maþr) по имени Аслак Петух (hani) находился на службе у конунга Сигурда Крестоносца. Последний обещал ему за услугу хорошее вознаграждение, а именно три двора, прибавив при этом, что одни лишь лендрманы получают лучшие награды¹². Следовательно, пожалование трех дворов считалось весьма заманчивым для незнатного человека. Когда конунги Сигурд и Эйстейн решили лишить власти своего брата Инге, они намеревались оставить ему два или три двора с таким доходом, чтобы он мог содержать при себе 20 или 30 слуг¹³. Для конунга это было, конечно, унизительно. Напротив, сообщая о том, что датский конунг Свейн пожаловал спасшему ему жизнь бонду Карлу большой и благоустроенный двор (mikit bú ok göfugligt), Снорри прибавляет, что Карл с этого времени стал уважаемым человеком¹⁴.

Приведенные отрывки из саг представляют, на наш взгляд, интерес, поскольку свидетельствуют о несколько ином подходе авторов саг к вопросу о богатстве, нежели тот, какой мы наблюдали в судебниках. Судебники имели в виду в первую очередь бондов и в их среде без затруднений выделяли обеспеченных хозяев и бедняков. Авторы же саг, судя по всему, устанавливали своего рода "сословный" критерий богатства, исходя из социальной принадлежности человека: то, что является богатством для простого человека, бонда, не является таковым для представителя знати. Более того, как мы увидим далее, богатство вообще не являлось в норвежском обществе того времени единственным определяющим социальным критерием.

Специфика "королевских саг" дает возможность рассматривать вопрос о бондах в более широком плане, т. е. устанавливать не только их имущественное, но и социальное положение, что неизбежно требует привлечения данных, касающихся и аристократической части общества, ибо только при таком подходе можно уяснить место бондов в социальной структуре XI и XII вв.

Главные персонажи "королевских саг" – конунги и знать, люди могущественные, родовитые и богатые. Поэтому выходцы из низших слоев встречаются здесь лишь постольку, поскольку они вступали в какой-либо контакт с аристократами¹⁵. По сравнению с ними такие люди были незначительны и по своему общественному весу, и по богатству. Уподобление одних другим было оскорбительно для аристократов¹⁶. Авторы саг нередко как бы ищут оправдания для введения в свой рассказ действующих лиц незначительного общественного положения, ибо сами по себе они казались им не заслуживающими внимания. В "Саге о Магнусе Добром" в Morkinskinna фигурируют братья Карл и Бьярн, "люди низкого происхождения, однако доблестные" (litils nattar at burþom ос þо framquemþarmenn). Они были солеварами¹⁷, но, скопив денег, занялись торговлей и со временем сделались богатыми купцами, обзавелись друзьями и приобрели внешний лоск¹⁸. На своем корабле они плавали в Германию, Данию, Англию, на Русь. Тем не менее, с точки зрения автора саги, даже разбогатев, эти люди не могли пользоваться большим общественным весом вследствие незнатности своего рода, и он вкладывает в уста Карла, которому Магнус, сын Олафа Святого, дал ответственное поручение (привлечь подарками на его сторону лендрманов с тем, чтобы Магнус, находившийся тогда в Киеве, мог занять норвежский престол), следующие слова: "Такое поручение не для меня, ибо здесь нужен человек знатный и мудрый..."¹⁹. Авторы саг чрезвычайно чувствительны к вопросу о происхождении упоминаемых ими людей и в случаях, когда речь заходит о простолюдинах, старательно это отмечают. Так, автор Morkinskinna, рассказывая о возвышении Оттара Рыбы, не упускает возможности подчеркнуть, что этот слуга (kertisveinn) конунга Сигурда Крестоносца был сыном бонда²⁰. Однажды разгневавшийся на него конунг вскричал, что не будет слушать "советов дрянного мужицкого сына из ничтожного рода" (enn versti kotkarls son oc ennar minnzto ęttar). Затем он, правда, сменил гнев на милость и сделал Оттара своим лендрманом²¹.

Презрительное отношение знатных и "могучих" людей к простонародью неоднократно проявляется в "королевских сагах". Например, рассказывая о столкновении между богатым и влиятельным человеком Гейрстейном и его соседкой знатной женщиной Гидой, землю которой Гейрстейн хотел захватить, автор Morkinskinna сообщает, что за нее вступился ее воспитанник Гирд. "Тогда Гейрстейн воскликнул: "Против нас поднялись маленькие люди из ничтожных родов и хотят с нами потягаться!""²².

Вместе с тем авторы саг проникнуты гордым сознанием независимости свободных исландцев от норвежской знати и конунгов. Они стараются показать, что исландцы, прибывавшие в Норвегию, вели себя здесь гордо и с большим достоинством, хотя бы они и не принадлежали к знатным семьям и не отличались богатством²³.

Поскольку упоминания о "незначительных", небогатых бондах в "королевских сагах" встречаются преимущественно в связи с повествованием о конунгах и знати, подробных сведений о таких людях найти в них, к сожалению, невозможно: они не представляли для авторов самостоятельного интереса. В многократно цитированном в литературе рассказе Снорри о том, как Харек Эйвиндссон завладел всеми землями на о. Тьотта в Халогаланде, мы находим лишь упоминание, что на этом острове жили многочисленные мелкие бонды (smair boendr), а после того как Харек купил там усадьбу, он в течение нескольких лет вытеснил всех бондов (hafði hann rutt í brot öllum bóndom) и завел крупное хозяйство. Каким образом удалил Харек бондов с их земель, согнал ли их насильственно, скупил ли у них земли, получил в заклад или поступил как-либо иначе, – остается, к сожалению, неизвестно; внимание Снорри приковано к Хареку, а не к мелким бондам²⁴.

Как видно из изложенного, саги о норвежских королях в силу своей специфики и тех целей, которые преследовали их авторы, не могут нарисовать столь же удовлетворяющей нас по полноте и объективности картины жизни средневековых норвежских бондов, как родовые саги, содержании исключительно многообразные и богатые сведения об исландских бондах. Тот материал, который удается почерпнуть из "королевских саг", относится преимущественно к высшей прослойке бондов, так или иначе соприкасавшейся со знатью и игравшей значительную роль в событиях XI-XIII вв. В связи с этим "королевские саги" могут быть использованы для анализа социально-экономического положения этой группы бондов, в частности для характеристики их владений – сельских дворов, составлявших основную хозяйственную и общественную ячейку в средневековой Норвегии. Сбор данных о сельских усадьбах бондов является, вообще говоря, одним из эффективных способов изучения истории норвежского крестьянства. К настоящему времени по этому вопросу накоплен большой археологический и топонимический материал²⁵. Сведения же саг использованы для этой цели пока в гораздо меньшей степени. Ниже следует опыт такой интерпретации "королевских саг", которая позволила бы осветить как имущественное, так и социальное лицо указанной категории бондов²⁶.

"Могучие бонды"

Наше внимание привлекают прежде всего многочисленные упоминания "королевских саг" о "лучших бондах", "могучих бондах", "крупных бондах", являвшихся важным фактором общественной и политической жизни Норвегии в X-XII вв. Они были чрезвычайно активны на тингах, конунгам приходилось считаться с ними, пожалуй, не меньше, чем со знатью. Представителей последней Снорри и другие авторы обычно называют стурманами, хавдингами, т. е. "большими людьми", "предводителями". Иногда они употребляют также термин "лендрманы", хотя использование его применительно к IX, X и отчасти, возможно, даже к XI в. нельзя считать правомерным, ибо лендрманов – служилых людей, получавших пожалование в виде вейцлы от конунга, в то время, по-видимому, еще не существовало. Сопоставление "королевских саг" с произведениями скальдов того времени не оставляет сомнения в том, что авторы саг, исходя из современной им действительности, превращали в лендрманов херсиров и других представителей родовой аристократии. Это уточнение представляется нам важным потому, что в сагах "могучие бонды" фигурируют обычно наряду с родовой знатью, сохранявшей (частично или полностью) свою независимость от конунга.

Одним из наиболее острых моментов во взаимоотношениях бондов с конунгами, если судить по "королевским сагам", был в X – начале XI в. религиозный вопрос. Конунги начиная с Хакона Доброго и кончая Олафом Харальдссоном (Святым) упорно, но не с равным успехом боролись за христианизацию страны; бонды же, и прежде всего их верхушка²⁷, упорно цеплялись за сохранение языческих культов. Снорри отчетливо показывает связь между язычеством и независимостью бондов от государственной власти. Попытки Хакона Доброго убедить бондов Трандхейма принять крещение встретили отпор на Фростатинге. По словам Снорри, бонды заявили, что при соблюдении воскресных праздников у них будет слишком мало времени для работы и поэтому они не возделают своих участков²⁸. Наиболее влиятельный из них Асбьярн из Медальхуса (в Гаулардале) в своей речи на тинге, воздавая должное прежним заслугам конунга Хакона перед бондами, заключавшимся в отмене податей, введенных было Харальдом Харфагром (в сагах это изображается в виде возвращения Хаконом одаля, якобы отнятого Харальдом у бондов), говорил: "Но ныне мы не знаем, получили ли мы действительно свою свободу и не хочешь ли ты вновь нас поработить, лишая нас веры наших отцов и предков". При сочувственном ропоте бондов Асбьярн угрожал Хакону мятежом, если он не откажется от намерения угнетать их, лишая свободы и старой веры²⁹. Бонды осуществили свою угрозу и под предводительством Асбьярна и некоторых других наиболее влиятельных людей сожгли церкви, убили священников и вынудили конунга примириться с их волей³⁰. В других сагах также нетрудно увидеть, что на страже языческой старины и всего уклада общественных отношений, который она символизировала, стояли прежде всего родовая знать и "могучие бонды".

Об этом свидетельствуют, в частности, языческие празднества в Мэрии, где находилось главное капище и совершались жертвоприношения; туда собрались, как гласит "Сага об Олафе Трюггвасоне", лендрманы и сильные бонды (lendir menn ос rikir bóndr) из Трандхейма, всего 360 человек³¹. Среди главных предводителей бондов, имена которых сохранились (они больше всего сопротивлялись перемене веры), привлекает внимание Скегги из Ирьяр, по прозвищу Железный Скегги (Járnskeggi). Скегги пользовался большим влиянием в предшествующее время, когда Норвегией правил ярл Хакон Сигурдарсон; в битве против викингов из Йомсборга Скегги командовал одним из отрядов норвежских кораблей³². Этот "могучий бонд" был первым, кто выступил против конунга Олафа Трюггвасона на тинге, и он же играл главную роль на языческом празднестве³³. В саге отмечается полная поддержка, оказанная Скегги всеми бондами, когда он заявил конунгу Олафу, чтобы тот не нарушал их законов³⁴. Однако Олаф не отступил перед угрозами, как это сделал прежде Хакон Добрый: его люди убили Скегги, и захваченные врасплох бонды, не имевшие более предводителя, который мог бы поднять знамя против конунга Олафа (varð engi forgangsmaðr at í bónda liði at reisa merki í móti Óláfi konungi), были вынуждены ему подчиниться³⁵. Характерно, однако, что, расправившись с вождем бондов, конунг поспешил примириться со всеми его сородичами: он пригласил их к себе и предложил возмещение за убитого; как гласит "Хеймскрингла", на этой встрече было много доблестных людей (margir göfgir menn)³⁶. Очевидно, Скегги и его родня пользовались слишком большим влиянием на население, чтобы конунг мог с этим не считаться.

В случаях с Асбьярном из Медальхуса и с Железным Скегги остается не вполне ясным, на чем основывалось влияние этих предводителей на бондов, ибо они охарактеризованы слишком скупо (несомненно, однако, что Скегги был родовитым человеком). Но в той же "Саге об Олафе Трюггвасоне" Снорри рассказывает о бонде Рауде Могучем (Rauðr inn rammi), который жил в фьорде на островах Годей, в Халогаланде. "Рауд был очень богатый человек (maðr stórauðigr) и имел множество слуг (marga húskarla). Он был могущественный человек (ríkr maðr). В его свиту входило много финнов..."³⁷. Когда этот "крупнейший предводитель" (höfðingi mikill) узнал о продвижении Олафа Трюггвасона в Халогаланд, он вместе с другим вождем бондов Ториром собрал значительное войско, чтобы обороняться от конунга-христианизатора. У Рауда был большой корабль с 30 парами весел. Тем не менее халогаландские хавдинги потерпели поражение, Торир погиб, а на усадьбу Рауда напал конунг со своим отрядом. Часть хускарлов Рауда была убита. Олаф обещал Рауду не отнимать у него имущество, если он перейдет в христианскую веру. Но Рауд решительно отверг это предложение и погиб после мучительных пыток. Конунг завладел большим количеством золота и серебра и другой добычей (оружие, драгоценные вещи), а также кораблем Рауда, считавшимся лучшим во всей Норвегии. Рауд владел двумя островами – Gylling u Haering, называвшимися вместе Godeyjar³⁸. Таков был этот "могучий бонд". Если он не отличался особой знатностью происхождения (в сагах, авторы которых, как мы знаем, всегда очень заботливо подчеркивают родовитость своих героев, о его происхождении ничего не сказано), то был чрезвычайно богат; могущество его в немалой мере основывалось на наличии у него дружины, состоявшей из слуг и подчиненных ему финнов, живших в соседнем с Халогаландом Финнмарке и плативших подати хавдингам Северной Норвегии. Рауд, как его рисует Снорри, похож по своему положению в обществе и по характеру своих доходов^38a на другого халогаландца – Оттара, жившего в конце IX в. Изучая рассказ Оттара, записанный английским королем Альфредом, мы высказывали предположение, что он должен был распространять свое влияние на окружающее население³⁹. Теперь мы убеждаемся в том, что Рауд действительно пользовался большим влиянием: саги называют его мощным предводителем, он собирает большое войско в Халогаланде против конунга, наконец, судьба христианства в северной части страны зависит от позиции таких людей, как Рауд. Можно высказать предположение, вытекающее, как нам представляется, из всего предыдущего. Одним из важных источников влияния Рауда или упомянутых ранее Скегги, Асбьярна и других трандхеймских предводителей на бондов было то, что они контролировали религиозную жизнь местного населения, устраивали (иногда на собственный счет) пиры и жертвоприношения, охраняли капища и изображения языческих богов. Этим объясняется исключительная приверженность их к старой вере. Рауд предпочел гибель перемене веры и приглашению католических священников – проводников политики конунга.

Роль "могучих бондов" Трандхейма в истории Норвегии в X и начале XI в. станет несколько более ясной, если проследить судьбы отдельных семей из этой среды. Сразу же оговоримся, что, не располагая всеми данными топонимики, просопографии и других вспомогательных дисциплин, доступными полностью лишь для ученых, работающих в Норвегии, мы лишены возможности решить такую задачу in extenso. Тем не менее подобная попытка, предпринятая даже с ограниченными средствами, могла бы, как нам кажется, дать некоторые положительные результаты. В качестве отправного момента можно взять содержащийся в "Саге о Хаконе Добром" перечень предводителей, руководивших жертвоприношениями в Мэрии при этом конунге⁴⁰. Снорри называет четверых хавдингов из Внешнего Трандхейма и четверых из Внутреннего Трандхейма. К первым относятся Кар из Grýtingr в Оркедале, Асбьярн из Meðalhús в Гаулардале, Торберг из Varnes в Стьордале и Орм из Ljoxa (Lyxa, ныне Leksvik) в Стринде. Показательно, что названные четыре усадьбы расположены все в разных фюльках Внутреннего Трандхейма, и создается впечатление (которое мы, к сожалению, не можем подкрепить детальным топографическим разбором), что каждая из этих усадеб занимала центральное положение в своем фюльке⁴¹. Действительно, Grýtingr расположен на нижнем течении реки Орк, в центре речной долины. Подобным образом Meðalhús находится в центре Гаулардаля на реке Гауль, также недалеко от ее впадения в Трандхеймс-фьорд, и название его (буквально "средний дом", "жилище, расположенное в середине") заставляет предположить, что усадьба занимала господствующее положение в этой местности, – предположение, которое в ходе дальнейшего анализа (см. ниже) найдет дополнительное обоснование⁴². Varnes в Stjórdoelafylki находится на побережье фьорда при впадении в него реки и тоже в центре речной долины. Ljoxa стоит в средней части северного побережья Трандхеймс-фьорда, как раз напротив Фросты, места собраний тинга всей области.

Из Внутреннего Трандхейма названы Блотольф из Ölvishaugr в Скейнафюльке, Нарфи из Stafr в Верадале, Транд haka из Egg в Спарбиггьяфюльке и Торир Бородатый (skegg) из Husaboer в том же районе. Здесь "представлены" три фюлька из четырех (однако усадьба Egg расположена в непосредственной близости к границе Эйнафюлька, и не исключено, что в то время она входила в его состав). Нам не удалось установить местоположение усадьбы Stafr, все остальные расположены на берегу фьорда, который их связывал. Ölvishaugr находился в равнинной части Скейнафюлька. Название этой усадьбы свидетельствует о том, что близ нее находился курган Ольвира, по-видимому, одного из бывших владельцев этой усадьбы. Естественно, что курганы воздвигались только над погребениями знатных людей. Усадьба Egg расположена на северном побережье фьорда, на водном пути, связывающем Трандхеймс-фьорд с озером Сносаватн, также в центре речной долины. Усадьба Húsaboer находилась в непосредственной близости к главному святилищу – Мэрин, и это подтверждает слова Снорри о том, что названные хавдинги руководили жертвоприношениями в Мэрии, и косвенно свидетельствует о влиянии, которым пользовались ее владельцы на религиозную (и, следовательно, политическую) жизнь района. Название Húsaboer означает "дом", "хозяйство"; такое название обычно давалось усадьбам, господствовавшим в той местности, где они были расположены. По мнению А. Стейннеса, усадьбы, называвшиеся Húsaboer (а их в Норвегии з раннее средневековье насчитывалось около полусотни в различных частях страны), принадлежали местным хавдингам или слугам конунга, которые, опираясь на них, управляли округами и собирали доходы с населения. Стейннес отмечает также выгодное стратегическое положение, которое обычно занимали эти усадьбы⁴³.

Таким образом, с большой уверенностью мы можем обосновать предположение, что хавдинги, названные в саге в качестве главных покровителей язычества в Трендалаге, играли ведущую роль в тех фюльках, в которых их владения занимали центральное положение. Эти данные Снорри относит к середине X в.

Новые сведения мы находим в "Саге об Олафе Трюггвасоне", правившем с 995 по 1000 г. Желая покончить с языческими порядками в Трандхейме, Олаф пригласил к себе на пир местных хавдингов и других крупных бондов (höfðingjum ok oðrum stórbóndum) из Стринда, Гаулардаля и Оркедаля, напоил их и, когда они, опьяненные, оказались в его руках, объявил бондам, что он совершит человеческие жертвоприношения, но употребит для этого не рабов или преступников, а наиболее известных людей hina ágaetustu menn). Олаф называл следующих лиц: Орма lygru (lyrgju) из Meðalhús, Стюркара из Gimsar, Кара из Grýtingr, Асбьярна, Торберга или Торбьярна) из Qrnes⁴⁴, Орма из Lyxa, Халльдора из Skerðingssteðja (Skjerdingstad) и, по словам Снорри, еще пятерых других известнейших людей, имена которых не сообщаются⁴⁵. Оказавшись во власти конунга, бонды запросили пощады и подчинились его требованиям⁴⁶. Сопоставление этого перечня имен с приведенным выше списком имен трандхеймских хавдингов времен Хакона Доброго обнаруживает частичное совпадение. Кар, Торберг (Varnes и Örnes, по-видимому, один и тот же двор), Орм из Lyxa встречаются в обеих сагах. Вместо Асбьярна из Медальхуса на сей раз фигурирует другой владелец этой усадьбы – Орм lyigu⁴⁷. Имена, которые не встречались в предыдущем перечне, относятся также к Внешнему Трендалагу: Стюркар, владевший усадьбой Gimsar, расположенной рядом с Meðalhús, Халльдор, владение которого Skerðingssteðja также заходится в Гаулардале, южнее Meðalhús. При ярле Хаконе Могучем Стюркар из Gimsar, подобно Железному Скегги, командовал отрядом кораблей в битве против викингов из Йомсборга⁴⁸. Он продолжал играть видную роль и в более позднее время. Его имя мы находим в перечне хавдингов, сражавшихся вместе с конунгом Олафом Трюггвасоном при Свольдере (1000 г.) – в последней битве этого государя⁴⁹.

Сопоставление обоих списков хавдингов свидетельствует о том, что владельцы усадеб, занимавших центральное положение в фюльках Внешнего Трендалага в середине X в., сохраняли свою господствующую роль в местной общественной жизни и несколько десятилетий спустя. Если некоторых из современников Хакона Доброго уже не было в живых, то их власть перешла по наследству к новым владельцам этих усадеб. Но саги дают на этот счет и некоторый дополнительный материал. Так, в "Саге об Олафе Трюггвасоне" сообщается, что предшественник этого конунга ярл Хакон Сигурдарсон посетил пир в Meðalhús, – ценное свидетельство особой значимости этой усадьбы. Находясь там, ярл, отличавшийся, по словам саг, большим женолюбием, отправил своих рабов к "могучему бонду" Орму lyrgja (только что упомянутому среди хавдингов) за его красавицей-женой. Орм отказался выполнить требование ярла, послал по всей округе боевую стрелу (herör) – знак о созыве вооруженного ополчения и призвал бондов собраться и выступить против ярла Хакона, чтобы убить его⁵⁰. Отмечено, что боевую стрелу получил Халльдор из Skerðingssteðja и передал ее дальше. Вскоре к Медальхусу стало стекаться множество народа, и ярл Хакон бежал и спрятался у одной из своих возлюбленных. Войско бондов (bóndaherr) оказало поддержку Олафу Трюггвасону, который как раз в это время прибыл в Трандхейм. Бонды провозгласили его конунгом. Ярл Хакон был убит собственным рабом⁵¹.

Нас это повествование интересует сейчас лишь в той связи, что в нем упомянуты двое из тех трандхеймских хавдингов, о которых шла речь выше. Сага не оставляет сомнения в том, что они играли руководящую роль в созыве крестьянского ополчения. В конфликте между ярлом Хаконом и Ормом lyrgju бонды оказались на стороне последнего. По-видимому, по инициативе Орма и других хавдингов они "выкрикнули" Олафа Трюггвасона конунгом.

Некоторые из упомянутых выше хавдингов были связаны родством между собой и с другими могущественными людьми. Стюркар из Gimsar был двоюродным братом (по отцу) уже знакомого нам Железного Скегги из Ирьяр, где тот владел усадьбой Уппхауг. Двоюродная сестра Стюркара (и родная сестра Скегги) была женой херсира Торкеля Клюппа⁵². Внук Стюркара Эйнар Потрясатель тетивы (Þambarskelfir)⁵³ женился на дочери ярла Хакона и сделался одним из наиболее могущественных людей в Норвегии при конунгах Олафе Харальдссоне, Магнусе Добром и Харальде Сигурдарсоне. Последнему удалось избавиться от него посредством убийства. Но и в более позднее время, в 30-е годы XII в., владельцы усадьбы Gimsar продолжали играть видную роль в политической жизни Трандхейма⁵⁴.

Другим примером длительного сохранения трандхеймскими "могучими бондами" своего влияния может служить семья обладателей усадьбы Egg. Выше был назван Транд haka, живший в этом дворе при Хаконе Добром. В "Саге об Олафе Святом" мы встречаем имя Ольвира из Egg, могучего и родовитого бонда (ríkr maðr ok aettstórr), который, подобно своему предку, руководил пирами и жертвоприношениями в главном языческом капище Мэрии (ибо принятие бондами Трандхейма христианства при Олафе Трюггвасоне было показным, и они вскоре возвратились к прежней вере). По приказу конунга Олафа Харальдссона Ольвир был убит, а все имущество его конфисковано⁵⁵. Затем конунг выдал его вдову (тоже родовитую женщину) за своего лендрмана Кальва Арнисона, происходившего из знатного рода Арнмедлингов; к нему перешла и усадьба Ольвира⁵⁶. Этот новый владелец Egg при содействии конунга Олафа сделался крупным трандхеймским хавдингом, но впоследствии боролся против Олафа и нанес ему смертельный удар в сражении при Стиклестаде (1030 г.)⁵⁷. Вражда его с сыном Олафа конунгом Магнусом Добрым вынудила Кальва бежать за пределы Норвегии⁵⁸; он возвратился при конунге Харальде Сигурдарсоне, который поспешил отделаться от него, послав на верную смерть во время войны против датчан⁵⁹.

Некоторые косвенные указания относительно "могучих бондов" Трандхейма, как нам кажется, можно почерпнуть из рассказов "королевских саг" о первом появлении в этом районе конунга Олафа Харальдссона. Он прибыл в Норвегию в 1016 г. после многих походов и при поддержке сородичей, правивших в Уппланде, сумел добиться признания своих нрав. После этого он отправился на север, в Трандхейм. Согласно так называемой большой "Саге об Олафе Святом" (Снорри Стурлусона), он появился здесь впервые в Оркедале, где созвал бондов на тинг и потребовал, чтобы они подчинились ему. "Многие люди охотно оказали ему поддержку, но некоторые возражали, а иные бежали прочь". Далее в саге сказано, что Олаф потребовал предоставить ему в Оркедале корабли (ибо он пришел с юга по суше – через Гудбрандсдаль и Опдаль) и, получив от бондов в свое распоряжение пять кораблей с экипажем, двинулся далее по фьорду (т. е. по Трандхеймс-фьорду)⁶⁰. Однако военные силы, предоставленные Олафу бондами, были сравнительно невелики, и значительная часть населения выступила против него⁶¹. Дело не дошло до вооруженного столкновения, по словам Снорри, потому, что в войске бондов, насчитывавшем более 840 человек, не было известно, кто будет ими руководить. Между тем, среди них были хавдинги; так, для переговоров с конунгом о мире из их войска явились 12 наиболее известных (ágaetastir) бондов. Очевидно, в среде хавдингов не было единодушия: в то время как Эйнар Потрясатель тетивы был настроен по отношению к Олафу враждебно, некоторые другие предводители бондов были расположены в пользу конунга. В результате бонды подчинились конунгу Олафу и устроили для него пиры. В конце этого рассказа сообщается, что у Олафа было три больших корабля (с 20 парами весел каждый), один от Гуннара из Gelmin, другой от Лодина из Viggja (Vigg) и третий из Angrar. "Эта усадьба [Angrar] принадлежала прежде ярлу Хакону, а управлял ею арман по имени Бард Белый"⁶². Приведенные здесь имена в "Саге об Олафе Святом" более не встречаются. Однако в связи с ними можно сделать некоторые умозаключения. Все три названные в саге усадьбы расположены в одном и том же районе побережья Трандхеймс-фьорда в пределах Оркедаля. Одна из них – Angrar – принадлежала ярлу Хакону Эйрикссону, который правил Норвегией до прибытия в нее Олафа, после чего ему пришлось уступить последнему власть и уехать в Англию⁶³. Очевидно, Гуннар из Gelmin и Лодин из Vigg принадлежали к тем бондам, которые, как уже отмечалось, оказали Олафу поддержку, когда он впервые пришел в Оркедаль. В этой связи интересно отметить, что в "Саге о Магнусе Босоногом", повествующей о событиях, происшедших на рубеже XI и XII вв., упоминается трандхеймский лендрман Сигурд ullstrengr, сын Лодина Viggjarskalla, т. е. Лысого из Viggjar⁶⁴. Не видим основания для сомнений в том, что Сигурд был сыном того самого Лодина, который снарядил большой корабль на службу Олафу Харальдссону. Возникает предположение, что Лодин и Гуннар были богатыми бондами (только очень богатые люди могли владеть кораблями с 20 парами весел, т. е. с 40 гребцами), поддержавшими Олафа в его попытке утвердиться в Трандхейме и предоставившими ему вооруженную поддержку. Это, кстати, объясняет и наличие разногласий в войске бондов, выступивших было против конунга Олафа, относительно того, кто будет ими командовать: часть их хавдингов уже перешла на его сторону. Естественно, что Олаф должен был наградить таких людей за оказанную ему важную услугу и возвысить их, и мы видим, что сын Лодина был лендрманом (может быть, он унаследовал этот титул и сопряженные с ним нрава от своего отца)⁶⁵. О том, что "могучие бонды" (stórboendr) играли в Трандхейме в первой половине XI в. большую роль, свидетельствует также и то, что противник Олафа датский конунг Кнут, на сторону которого бонды в ту пору перешли, предъявил требование дать ему заложников не только из числа знати, но и из бондов⁶⁶.

"Могучие бонды", возглавлявшие население отдельных местностей, были, разумеется, не в одном только Трандхейме, хотя здесь они были особенно сильны, а власть их более устойчива, чем в других районах страны⁶⁷. Имеются сведения о подобных же предводителях бондов и в соседнем с Трандхеймом Мэре. Олаф Харальдссон, вынужденный бежать в 1028 г. из Норвегии, получил помощь от бондов, живших в долине Valldalr (в Суннмэре). Главный двор в этой долине назывался Moerin, и жил в нем бонд по имени Бруси. О нем в саге сказано: "он был предводителем в долине" (var hann hofðingi yfir dalnum)⁶⁸. При поездке из Мэре в Хедермарк Олафа сопровождал Бруси с сотней бондов. Вряд ли случайным совпадением является то, что усадьба Бруси называлась так же, как и вся область – Moerin и как главный языческий храм в Трандхейме⁶⁹. Не значит ли это, что в усадьбе, которой владел бонд Бруси, в свое время (до христианизации) существовало капище, возможно центральное для области Мэре? Ибо в языческие времена хавдинги, несомненно (и мы убедились в этом на основании данных по Трандхейму), руководили отправлением культа.

"Сага об Олафе Святом" упоминает крупных бондов и в другом соседнем с Трандхеймом фюльке – Наумдале. Когда туда прибыл конунг, большинство могущественных людей и многие крупные бонды (flestir ríkismenn ok margir stórboendr) устраивали для него пиры⁷⁰. Отметим попутно неустойчивость терминологии, касающейся верхушки бондов, даже у одного автора. В только что приведенной цитате stórboendr не включаются в число ríkismenn, хотя и сопоставляются с ними: и те и другие устраивали для конунга пиры. Несколько далее речь идет о многих магнатах (ríkismenn) и сыновьях "могучих бондов" (ríkra bonda synir), перешедших на сторону Кнута Датского⁷¹. Между тем в "Саге о сыновьях Магнуса Босоногого" Снорри пишет, что в походе Сигурда Крестоносца в Византию приняли участие "многие могущественные люди, как лендрманы, так и могучие бонды" (margir ríkimenn, baeði lendir menn ok ríkir boendr)⁷².

"Могучие бонды" Северо-Западной Норвегии в изображении Снорри – это богатые, родовитые люди, пользующиеся большим влиянием на остальное население и являющиеся его предводителями. Если судить о них по составу их богатств, по роли, которую они играли как в отправлении религиозного культа, так и в политической жизни, выступая в качестве защитников старинных обычаев от посягательств со стороны конунга, по их отношениям с простыми бондами, наконец, по их родственным связям между собой, – то они предстанут в качестве своего рода нобилитета. Однако Снорри, подчас приравнивая их к представителям родовой знати (обозначаемым им как хавдинги, лендрманы, могущественные люди и т. д.), вместе с тем исходит из мысли о том, что "могучие бонды" и аристократы составляли две разные категории населения. По-видимому, будучи близки по своему образу жизни и общественному положению к знати, "могучие бонды" Трандхейма все же не сливались с нею. "Королевские саги" не позволяют установить происхождение этих людей и источники их видного положения в обществе: коренилось ли оно в отношениях еще не разложившегося окончательно родового уклада или же было результатом расслоения бондов в процессе формирования классового общества. Материал, сообщаемый Снорри и некоторыми другими авторами, дает основание отдать предпочтение первому из этих предположений. Памятуя о специфике "королевских саг", не будем, однако, спешить с выводами.

Обратимся к данным о "могучих бондах", относящимся к другим частям Норвегии. Немало сведений содержат саги о "сильных бондах" Восточной и Юго-Восточной Норвегии, Уппланда и Вика. В "Саге о Харальде Харфагре" рассказывается о наиболее могущественном бонде Вермланда (ríkastr bondi á Vermalandi, stórauðigr) Аки, богатейшем человеке, который якобы пригласил на пир в свою усадьбу одновременно конунгов Норвегии и Швеции, построил с этой целью новый пиршественный зал, роскошно принял знатных гостей и одарил их при расставании богатыми подарками. Снорри приписывает ему ответ на слова шведского конунга, что он – "его человек", т. е. подданный: "Ты напомнил мне, что я твой человек, ио мне не хуже известно, что и ты – мой человек" (En þar er þú minntir mik, at ek vaera þinn maðr, þa veit ek hitt eigi síðr, at þú ert minn maðr)⁷³. Весь рассказ не внушает большого доверия, но отраженное в нем представление о независимости крупных бондов, живших в районах между Швецией и Норвегией и в лучшем случае считавших, что они связаны с конунгом взаимными обязательствами, а не односторонним подчинением, заслуживает внимания. В "Саге об Олафе Святом" мы читаем о могучих бондах Уппланда, созванных местными конунгами из всех фюльков для борьбы против Олафа Харальдссона⁷⁴. "Благородный бонд" (bóandi göfugr) Брюньольф Верблюд (úlfaldi) из Ранрики, поддержавший конунга Олафа, получил от него в награду усадьбу Vettaland и титул лендрмана. Об этом владении Снорри говорит, что то был большой двор (inn mesti höfuðboer)⁷⁵. Потомки Брюньольфа также были лендрманами, игравшими значительную роль в событиях XI и XII вв., и продолжали владеть усадьбой Vettaland⁷⁶. "Хеймскрингла" содержит упоминание о могущественном бонде Оцуре с острова Хисинг (Hising) (крайний юго-восток Вика, на границе со Швецией), который стоял во главе жителей острова, оказавших сопротивление конунгу Магнусу Эрлингссону⁷⁷. Отец конунга ярл Эрлинг Кривой напал ночью на Оцура и сжег его в его собственном доме; при этом погибло 36 человек и сгорели три усадьбы. Бондам не оставалось ничего иного, как изъявить покорность конунгу⁷⁸.

Для характеристики социальных отношений в Уппланде наиболее интересный и достоверный материал содержит Morkinskinna, автор которой использовал местную традицию. Здесь рассказывается о том, как конунг Харальд Сигурдарсон после подавления восстания бондов⁷⁹ поехал по пирам. Он посетил богатого бонда Ульва, владевшего 14 или 15 усадьбами и оказавшего конунгу подобающий прием. Но визит к нему государя имел неожиданный исход. Харальд конфисковал все имущество Ульва и хотел лишить его прав свободного человека, ссылаясь на то, что якобы один из Предков Ульва, будучи рабом, покушался на жизнь и власть предка Харальда. Лишь вмешательство родственников жены избавило Ульва от превращения в раба; конунг согласился оставить ему один из его дворов⁸⁰. Версия о рабском происхождении Ульва, выдвинутая конунгом, вряд ли заслуживает полного доверия: мы склонны видеть в этом рассказе проявление политики репрессий и конфискаций, проводившейся Харальдом против непокорного населения Уппланда. Несомненно лишь, что перед нами – не знатный человек, тем не менее имевший в собственности значительное земельное владение. В тогдашних условиях обладатель полутора десятков дворов считался крупным землевладельцем.

О другом богатом бонде из Уппланда, Транде, автор Morkinskinna рассказывает, что он пригласил к себе на пир конунга Магнуса Доброго. Но к Транду плохо относился конунг Харальд Сигурдарсон (правивший Норвегией совместно с Магнусом). Завидев неподалеку от своей усадьбы войско, Транд вообразил, что это конунг Харальд, и созвал бондов со всей округи, "и все были готовы помочь ему, ибо он дружил с бондами, и собралось большое хорошо вооруженное войско". Оказалось, что то был конунг Магнус, и Транд поспешил хорошо его принять. Транд, по-видимому, обладал значительным земельным владением: сообщается о его работниках, трудившихся в поле одновременно в нескольких местах⁸¹.

Нетрудно убедиться в том, что "могучие бонды", о которых рассказывает Morkinskinna, обладают некоторыми иными чертами, нежели "могучие бонды", фигурирующие в Heimskringla или Fagrskinna. У Снорри, как уже отмечалось, это родовитые люди, высокое общественное положение и влияние которых, вероятно, восходят к дофеодальному времени. Между тем в Morkinskinna под именем "могучих бондов" выступают зажиточные земельные собственники, обладатели нескольких, а то и многих усадеб, отнюдь не отличающиеся родовитостью (даже не придавая значения словам конунга Харальда о происхождении Ульва от раба, придется признать, что подобного обвинения нельзя было предъявить знатному человеку). Можно ли сомневаться в том, что в принадлежавших им дворах сидели держатели-лейлендинги? В тех случаях, когда в Morkinskinna заходит речь о способе эксплуатации земли крупными собственниками, в сагах упоминаются земельная рента (landseylldiг) и сдача земли держателям (leiga)⁸².

По-видимому, "могучие бонды", описываемые в Morkinskinna, уже встали на путь превращения в собственников феодального типа, хотя, возможно, это превращение еще далеко не завершилось. В данном случае существенно отметить тенденцию развития. Иначе говоря, "могучие бонды", фигурирующие в Heimskringla, с одной стороны, и в Morkinskinna, с другой, как бы принадлежат к двум разным стадиям социального развития, – насколько можно о них судить по нашим весьма специфическим источникам.

Между тем Morkinskinna, отражающая более позднюю стадию, была написана до Heimskringla и послужила для Снорри одним из источников при составлении им истории норвежских конунгов⁸³. Чем же, в таком случае, объясняются эти различия? Можно заметить, во-первых, что заимствованные нами у Снорри сведения о "могучих бондах" относятся к "языческой эпохе", к X и первой трети XI в.⁸⁴, тогда как данные Morkinskinna принадлежат к несколько более позднему периоду – второй половине XI в. Во-вторых, что, пожалуй, более существенно, родовитые бонды обнаружены нами преимущественно в Трандхейме, тогда как Morkinskinna рисует в качестве богатых землевладельцев "могучих бондов" Уппланда и Вика, областей, где социальное развитие шло быстрее, чем в Трандхейме, характеризовавшемся известным консерватизмом социальной и экономической жизни.

Что касается сделанных выше оговорок о достоверности "королевских саг", то, имея в виду исландское происхождение их авторов, нужно вновь отметить использование ими местной традиции в Норвегии, в частности Снорри и автором Fagrskinna – трандхеймской, а автором Morkinskinna – остландской.

Нет оснований, однако, абсолютизировать указанное различие в изображении "могучих бондов" отдельными "королевскими сагами"; если такое различие и существовало в действительности, то оно было относительным. Среди "могучих бондов" Восточной Норвегии, несомненно, были и родовитые люди. Вместе с тем Снорри не мыслил верхушку бондов как знать: выше отмечалось, что он усматривал разницу между лендрманами и другими "могущественными людьми" (ríkismenn), с одной стороны, и "крупными бондами", с другой. В этой связи уместно напомнить, что, согласно снорриевой "Эдде", социальный слой, стоящий над бондами, – это херсиры или лендрманы, т. е. родовая и служилая знать. "Могучие бонды" в снорриевой классификации норвежского общества вообще не фигурируют. Хольдов же он рассматривает как одну из категорий в среде бондов⁸⁵.

Изучение материала о "могучих" или "лучших" бондах дает основание предположить, что они не составляли однородного социального слоя⁸⁶ ни по своему имущественному положению, ни по происхождению. Наряду со сравнительно недавно разбогатевшими хозяевами, обладавшими несколькими или многими дворами (отметим попутно чрезвычайно существенный факт, что некоторые бонды были обязаны своим обогащением и возвышением в обществе королевской милости⁸⁷), среди них видную роль играли родовитые, знатные Люди, всем своим образом жизни связанные с доклассовым общественным укладом. Родовая верхушка бондов смыкалась здесь с собственниками, выдвинувшимися в процессе начавшейся феодальной трансформации общества; иными словами, "могучие", или "лучшие", бонды "королевских саг" не идентичны хольдам и "лучшим бондам" судебников⁸⁸, но эти последние, по-видимому, включались в число первых, составляя одну из их прослоек. По мере разложения родовых порядков и углубления имущественного и социального неравенства удельный вес хольдов, богатых одальманов в среде "могучих бондов", неизбежно должен был возрастать. Несомненно, что параллельно с упадком части знатных родов, вызванным глубокими изменениями в хозяйственном и общественном устройстве Норвегии в XI и XII вв., другая их часть приспосабливалась к новым условиям, превращаясь в землевладельцев феодального типа. Поэтому кажущаяся устойчивость слоя "могучих бондов", упоминаемых сагами и в X-XI и в XII-XIII вв., не должна скрывать от нас серьезнейших перестановок в его составе в связи с изменениями в его экономической основе и общественной роли⁸⁹.

Решительным контрастом к обильным упоминаниям "сильных бондов" в Трандхейме и Остланде служит бедность соответствующих данных для Вестланда⁹⁰. Возможно, что причина в какой-то мере кроется в специфике "королевских саг", авторы которых не использовали (или слабо использовали) традицию, исходившую из Западной Норвегии. Но главная причина умолчания саг о верхушке бондов Вестланда, на наш взгляд, кроется в особенностях социального строя этой области. В то время как в Трандхейме и Юго-Восточной Норвегии сравнительно значительные слои бондов сохраняли свою экономическую самостоятельность и активность в политической жизни вплоть до второй половины XII и начала XIII в., в области Гулатинга превращение мелких собственников в лейлендингов, рост крупного землевладения и сопровождавшее его усиление власти аристократической части общества на протяжении XI и XII вв. сделали большие успехи. Здесь некоторые выходцы из числа "могучих бондов" возвысились до положения королевских лендрманов, остальная же масса крестьян Вестланда авторами саг обычно не дифференцируется. В этой части страны роль предводителей бондов играли выходцы из родовой аристократии, такие, как Эрлинг Скьяльгссон⁹¹.

Как свидетельствует приведенный материал, не может быть ничего более ошибочного, чем считать всех бондов крестьянами. Не вызывает сомнения, что крупные бонды ими не были. Их сыновья, подобно сыновьям знатных людей, участвовали в походах викингов⁹², служили в дружинах крупных хавдингов и конунгов⁹³, отправлялись в торговые поездки в другие страны. Об их хозяйственной деятельности можно говорить лишь постольку, поскольку они организовывали работы в своих усадьбах и следили за их проведением. Трудились в их хозяйствах многочисленные домочадцы, слуги, рабы, вольноотпущенники. Начиная со второй половины XI в. доходы всех сколько-нибудь состоятельных собственников в немалой мере составлялись из рент держателей-лейлендингов, сидевших на их землях⁹⁴. И многие представители родовой знати, и выходцы из слоя возвысившихся бондов, в особенности, если первым удавалось укрепить, а вторым – приобрести привилегированное положение вступлением на службу к конунгу, – включались в состав формировавшегося в XI и XII вв. господствующего класса.

* * *

Собранные нами данные о "могучих бондах" неполны. В сагах сохранены сведения лишь о части – и, очевидно, незначительной – этой прослойки населения Норвегии. Еще более существенно то, что авторы саг обычно сосредоточивают свое внимание на личных качествах и происхождении бондов, на их поступках, поведении на тингах, пирах, отношениях с конунгами и их слугами, и весьма скупо повествуют о материальной стороне их жизни. Когда же в поле зрения авторов саг попадает имущественный облик "могучего бонда", то их интерес привлекают по большей части движимое имущество, корабли, богатства, накопленные в результате заморских походов и торговли или полученные в дар от государя; об усадьбе же бонда, как правило, сообщается лишь, что она большая, богатая, но конкретно размеры земельных владений и количество скота, принадлежавшего такому бонду, численность и состав населения его двора – представить невозможно. Способ ведения хозяйства, степень и формы использования труда подневольных людей или держателей, не говоря уже о таком решающем критерии для определения социально-экономического статуса бонда, как его собственная роль в производстве, сагами не освещаются. Исследователей, привыкших к подсчетам и статистическим выкладкам, исторические источники, подобные сагам, могут разочаровать.

Однако вместе с тем, вследствие особенностей саг как литературных памятников, мы можем по ним несколько ближе познакомиться с такими сторонами жизни бондов, которые ускользают от историков крестьянства в других странах средневековой Европы. Бонды выступают перед нами не в качестве держателей чужой земли, зависимых людей, несущих повинности и платящих оброки (как в полиптиках и других хозяйственных инвентарях крупных землевладельцев), и не в качестве дарителей своих участков в пользу церкви (как в картуляриях), – они фигурируют в сагах как человеческие личности, действующие в разнообразных жизненных ситуациях. Авторы саг, и прежде всего Снорри Стурлусон, были не только историками, но и художниками, творчески преобразовывавшими в своих произведениях тот материал, которым они располагали. Но писали они для собственных современников – исландцев и норвежцев XII и XIII вв. и в обществе, в котором жили эти писатели, сохранялись многие черты минувшей эпохи, изображаемой в сагах. Поэтому "королевские саги", как и родовые саги об исландцах, несомненно, сохранили правду о жизни норвежских и исландских бондов XI-XIII столетий.

Рисуемый сагами образ "могучего бонда" – не продукт творческой фантазии, это реальный социальный тип, существовавший в норвежском обществе. Родословные и семейные предания, использованные Снорри, сохранили для нас многие индивидуальные черты бондов, игравших значительную роль в общественной и политической жизни Норвегии периода Складывания классового общества. Разумеется, этот социальный тип мог сохраняться в средние века преимущественно лишь в странах запоздалого и неполного развития феодализма. Но ценность изучения жизни средневековых скандинавских бондов, помимо всего прочего, заключается еще и в том, что этот материал напоминает историку о необходимости видеть в крестьянине этой эпохи не только традента, вкладчика своего имущества в монастырь, или держателя тяглого надела, барщинника и оброчника, не только объект феодальной эксплуатации, но и человека, субъекта общественной жизни в самых различных ее проявлениях.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В статье использованы следующие издания саг о норвежских королях: Morkinskinna, udg. С. R. Unger. Christiania, 1867; Fagrskinna, udg. Finnur Jónsson. København, 1902-1903; Saga Óláfs Tryggvasonar of Oddr Snorrason munk, udg. af Finnur Jónsson. København, 1932; Heimskringla, I-III. Bjarni Aðalbjarnarson gaf út. – Íslenzk fornrit", Bd. XXVI-XXVIII. Reykjavík, 1941-1951. По последнему изданию цитируются входящие в "Хеймскрингла" саги: Haralds s. ins hárfagra; Hákonar s. góða; Haralds s. gráfeldar; Óláfs s. Tryggvasonar; Óláfs s. helga; Magnúss s. ins góða; Haralds s. Sigurðarssonar; Magnúss s. herfoetts; Magnússona s.; Haraldssona s.; Hákonar s. herðibreiðs; Magnúss s. Erlingssonar.

2. См. CB, 24, 1963, стр. 29.

3. О. Dahl. Norsk historieforskning i 19. og 20. århundre. Oslo, 1959, s. 204, 236, 241; см. также А. Я. Гуревич. Основные проблемы истории средневековой Норвегии в норвежской историографии. – СВ, XVIII, 1960, стр. 168-169.

4. G. Sandvik. Hovding og konge i Heimskringla. Oslo, 1955, s. 54, 99; Бьёрн Торстейнссон. Исландские саги и историческая действительность. – "Скандинавский сборник", III. Таллин, 1958, стр. 205-223.

5. По предположению Бейшлага, авторы "королевских саг" располагали в качестве источников наряду со стихотворениями скальдов прозаическими произведениями, примыкавшими по своему содержанию к скальдической поэзии. S. Веуschlag. Möglichkeiten mündlicher Überlieferung in der Königssaga. – "Arkiv för nordisk filologi", 68. Bd., 1953, s. 109-137.

6. См. О. Storm. Norske Historieskrivere paa Kong Sverres Tid. – "Aarbøger for nordisk Oldkyndighed og Historie". Køhenhavn, 1871; idem. Snorre Sturlassöns Historieskrivning. Kjöbenhavn, 1873; J. Schreiner. Tradisjon og saga om Olav den hellige. – "Skrifter utgitt av Det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo". II. Hist.-filos. Klasse, 1920, № 1; "Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder", Bd IV, København, 1959, sp. 139-140; Bd. VI, København, 1961, sp. 299-302.

7. Против гиперкритического отношения к исландским сагам как источникам по истории права протестует и Б. Рехфельд (В. Rеhfеldt. Saga und Lagsaga. – ZSSR, GA, Bd. 72, 1955, S. 42, 45, 54).

8. В "Саге об Олафе Трюггвасоне" монаха Одда об одном и том же человеке в одной версии говорится как о "могущественном" (rikr ос mikill firir ser), а в другой – как о богатом (auðigr). См. Saga Óláfs Tryggvasonar, kap. 37 (А), 29 (S).

9. В Morkinskinna (s. 7, 138) противопоставляются "мелкий люд" (smair menn) и "сильные", "могучие" люди (storir menn или rikis menn). В других сагах характеристика общества также часто дается посредством упоминания сильных" и "незначительных" людей (ríka ok úríka menn). См. Saga Óláfs Tryggvasonar, kap. 19 (S); Fagrskinna, kap. 20, 27; Hkr.: Óláfs s. helga. kap. 181. Cp. Hkr.: Magnússona s., kap. 17: alþyða ok stórmenni. Иногда эта характеристика делается более развернутой. Так, в Fagrskinna (kap. 40) говорится, что конунг Магнус Олафссон получил власть над Норвегией "с согласия всех подданных, как сильных, так и мелких, и всего простонародья" (at villd allra þegna baeða ríkra ос órikra. ос allr mugsens). Здесь под þegnar имеются в виду, очевидно, не все свободные люди, подданные государя, а лишь часть их: наряду с "мелкими подданными" упомянут еще и "плебс", "толпа", "простонародье", в состав которого, однако, входили в данном случае лишь свободные, ибо несвободные никакого отношения к провозглашению конунга иметь не могли. В других же случаях þegn, противопоставляемый рабу, обозначает свободного человека вообще. Вооруженный народ, выступающий против конунга, обычно определяется þegn ok þraell (Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 65; Óláfs s. helga, kap. 39, 121). В Morkinskinna (s. 137) приводится обращение конунга Магнуса Босоногого ко всем лендрманам, сильным (rikom) бондам и всему народу (allri alþyþo). В рассказе о восстании жителей Трандхейма против Олафа Харальдссона перечисляются лендрманы, сильные бонды и простонародье (múgr), состоящее из мелких крестьян (þorparpar) и работников (verkmenn) (см. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 216). С делением общества на "могущественных" и "мелких" людей, обнаруживаемом в "королевских сагах", перекликается деление на знать и бондов, которое можно встретить у скальдов. Сигват, скальд Олафа Харальдссона, говорит о бондах и херенрах (Sigvatr Þórðarsson. Erfidrápa Óláfs helga, 20), а в Bersöglisvísur – о простонародье и ярлах (karlfolk ok svá jarla). Противопоставление мужиков-"карлов" ярлам встречаем и в анонимной висе, относящейся ко времени Сверрира (Den norsk-islandske Skjaldedigtning, udg. ved Finnur Jónsson. København og Kristiania 1912, А I. Bd., S. 602) и в "Песни о Риге" ("Старшая Эдда", под ред. М. И. Стеблин-Каменского. М.-Л., 1963, стр. 161, 163).

10. Ограничимся одним примером. В "Саге об Олафе Трюггвасоне" Одда Сноррасона (глава 16) рассказывается между прочим, что когда конунг Олаф был в Ирландии и отнял имущество у местных жителей, к нему обратился "бедный мужик, плохо одетый" (fatokr buandkarl ос herfiliga huiun) с просьбой вернуть его скот, на что и получил согласие. Пес бонда за короткое время нашел в стаде и согнал в одно место всех его животных. Снорри, описывая этот же эпизод, говорит о более чем ста коровах, якобы принадлежавших бонду (Hkr.: Óláfs s. Tryggvas, kap. 32). Большего доверия в данном случае заслуживает Одд, но и он не отрицает наличия у этого бонда немалого количества скота, что, на его взгляд, по-видимому, не противоречило характеристике его хозяина как бедняка.

11. Morkinskinna, s. 85.

12. Morkinskinna, s. 193, 194.

13. Morkinskinna, s. 232; Fagrskinna, kap. 84; Hkr.: Haraldssona s., kap. 26. Сосланный Олафом Харальдссоном в Исландию его противник конунг Хейдмарка Xререк Дагссон получил там небольшую усадьбу с немногими слугами (Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 85).

14. Hkr.: Haralds s. Sigurðars., kap. 67.

15. См. Hkr.: Haralds s. gráfeld, kap. 8; Morkinskinna, s. 28.

16. Говоря о конунгах – сыновьях Эйрика Кровавой секиры, что они были заносчивы по отношению к населению, не соблюдали законов страны и не желали платить своим людям за службу, автор Fagrskinna (kap. 13) прибавляет: "говорят, что они прятали свои богатства в землю как мелкие бонды" (sem smahoendr) .

17. По тогдашним представлениям, это была одна из самых низменных профессий, которой занимались обычно наиболее бедные люди.

18. Morkinskinna, s. 3: "...þeir vom rikir kaupmenn oc vinselir oc mikilmenni i skapi...".

19. Morkinskinna, s. 4-5: "Þetta er ecki mitt. þvi at sa maðr scyldi vera mikils hattar oc storvitr. er slicra ørenda føri at eiga...". Карл все же выполнил возложенную на него Магнусом миссию.

20. Согласно Снорри, он происходил из Трандхейма. См. Hkr. Haraldssona s., kap. 14.

21. Morkinskinna, s. 190-191. Впоследствии Оттар женился на Ингирид – вдове конунга Харальда gilli. Он погиб в междоусобной борьбе конунгов. Его родственники пользовались немалым влиянием, а сын стал лагманом, затем лендрманом. См. Hkr.: Haraldssona s., kap. 15; Hákonar s. herðibr., kap. 11; Magnúss s. Erlings., kap. 26.

22. Morkinskinna, s. 228-229: "Upp hefiar nu i moti oss litils menn oc af smam ettom. oc etla við oss at iafnaz...". Гирд убил Гейрстейна.

23 Исландец Аудун был бедным человеком (felitill), но совершил своеобразный поступок: купил в Гренландии медведя, отдав за него все свое имущество, и подарил его датскому конунгу, отказавшись, однако, вступить к нему на службу. При этом он завоевал уважение и норвежского конунга (Morkinskinna, s. 61-62). Исландец Торд также был беден. В Нидаросе он сошелся с богатой и знатной женщиной, с ее помощью стал совершать торговые поездки в Англию и разбогател. Между ним и могущественным лендрманом Ингимаром из Aski, который отнесся с гневным презрением к "исландскому побирушке" (stafcarl islenzc), произошел конфликт. Поссорившийся с конунгом Ингимар уехал из Норвегии (ibid., s. 170-174).

24. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 104. Снорри в данной связи употребляет глагол ryðja, "очищать". Разумеется, со времени, когда жил Харек (начало XI в.), до времени ваппсания "Хеймскринглы" прошло два столетия, срок слишком большой, чтобы можно было установить подробности этого дела, но главное то, что Снорри такими вещами вообще не интересовался, иначе он, несомненно, украсил бы подробностями свой рассказ об овладении Хареком землями: исландцу в начале XIII в. нетрудно было себе представить, каким образом владения мелких бондов переходят в собственность могущественных хавдингов.

25. Подробнее см. А. Я. Гуревич. Некоторые вопросы социально-экономического развития Норвегии в I тысячелетии н. э. в свете данных археологии и топонимики. – "Советская археология", 1960, № 4.

26. Необходимость в разработке специальных приемов анализа "королевских саг" вытекает, в частности, еще и из того, что саги сочетают в себе повествование об исторических событиях с художественным вымыслом, так как в то время в Исландии литература и историческое повествование не существовали обособленно. О художественном методе Снорри Стурлусона и других исландских историков XIII в. см. статью Халлдора Лакснесса "У истоков творчества". – "Литературная газета", 27.VII 1963.

27. Наибольшим влиянием на бондов пользовались в тот период лица, отправлявшие религиозные функции. Последние были монополизированы родовой знатью и "могучими бондами". Этим в большой мере определялось христианизаторское рвение норвежских конунгов X и XI вв.: ликвидация язычества была непосредственно связана с подрывом политического могущества тех сил, которые выступали против усиления верховной власти конунга в стране.

28. Hkr.: Hákonar s. góða, kap. 15: "Kurruðu boendr um þat, er konungr vildi vinnur taka af þeim ok svá, at við þat mátti landit eigi hyggva...". Но, продолжает Снорри, работники и рабы говорили, что они могли бы и не работать (по воскресным праздникам), если б не должны были зарабатывать пищу: "En verkalýðr ok þraelar kölluðu þat, at þeir maetti eigi vinna, ef þeir skyldi eigi mat hafa...". Работники и рабы, разумеется, не участвовали в Фростатинге.

29. Hkr.: Hákonar s. góða, kap. 15. Cp. G. Sandvik. Hovding og konge i Heimskringla, s. 29-30.

30. Hkr.: Hákonar s. góða, kap. 18.

31. Saga Óláfs Tryggvasonar, kap. 54 (A). Cp. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 65.

32. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 40. В состав отряда входило 72 корабля, возглавлял его наряду со Скегги еще один хавдинг.

33. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 66; Oddr munk. Saga Óláfs Tryggvas., kap. 54 (A), 42 (S).

34. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 68: "at konungr bryti ekki log á þeim...".

35. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 69.

36. Ibid., kap. 71.

37. Ibid., kap. 78.

38. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 78, 80. Не был ли Рауд тем же лицом, что и Хроальд (Роальд) "Саги об Олафе Трюггвасоне" монаха Одда? Последний рассказывает о сильном муже" Хроальде, жившем на о. Годей и отличавшемся приверженностью к язычеству. Конунг Олаф пытался убедить его перейти в "истинную веру", но, встретив упорный отказ, приказал повесить Хроальда. См. Saga Óláfs Tryggvasonar, kap. 37 (A), 29 (S). Однако подробностей, которые приводит Снорри относительно Рауда, Одд не упоминает. Г. Сторм предполагал идентичность Рауда и Хроальда (G. Storm. Snorre Sturlassöns Historieskrivning, S. 146).

38a. Несомненно, драгоценности он добыл в экспедициях викингов, на участие а которых указывает и наличие большого, т. е. пригодного к дальнему плаванию, корабля и дружины.

39. См. А. Я. Гуревич. Норвежское общество в VIII-IX вв. (Некоторые черты дофеодального периода). – "Уч. зап. Калининского гос. пед. ин-та им. М. И. Калинина", труды кафедры истории. Калинин, 1962, стр. 183-189.

40. Hkr.: Hákonar s. góða, kap. 18. По мнению Г. Сторма, Снорри получил данные о трандхеймских хавдингах во время своей поездки в Норвегию, когда он специально посетил те местности, где происходили описываемые им события, и воспользовался местной традицией. (G. Storm. Snorre Sturlassöns Historieskrivning, S. 84, f., 126). Т. Бернтсен (Т. Berntsen. Fra sagn til saga. Kristiania, 1923, s. 127), считает, что Снорри использовал трандхеймские родовые саги. Ю. Скрейнер полагает, что речь может идти только об устной традиции в Трандхейме, но не о записанных сагах, существование которых в Норвегии он отрицает (J. Schreiner. Saga og oldfunn. Studier til Norges eldste historie. – "Skrifter utgitt av det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo", II. Hist.-filos. Klasse, № 4, Oslo, 1927, s. 49, 69, 106, 107, 159). Приводимые ниже данные об усадьбах "могучих бондов" Трандхейма затрагивались Скрейнером в книге "Trøndelag og rikssamlingen" ( Avhandlinger utgitt av Det Norske Videnskaps-Akademi i Oslo", II. Hist.-filos. Klasse, 1928, № 3, Oslo, 1928, s. 32, 33, 39, 57), но в ином аспекте: исследуя вопрос о роли этой области в истории создания единого норвежского государства, Скрейнер стремился определить позицию, занятую "могучими бондами" в политической борьбе IX-XI вв. Социально-экономической характеристики этого слоя он не дает. Ср. J. Schreiner. Saga og oldfunn, s. 43.

41. П. А. Мунк также обращает внимание на то обстоятельство, что в "Саге о Хаконе Добром" названы восемь хавдингов – по одному от каждого фюлька Трендалага (Р. A. Munch. Det norske Folks Historie. I. Deel, I. Bd. Christiania, 1852, S. 723).

42. В "Саге о Харальде Сером плаще" упомянут Торлейф Мудрый, владевший усадьбой Meðaldal ("средняя долила" или "среди долины"). "Он был могучий и богатый человек" (rikr maðr ok auðigr). См. Hkr.: Haralds s. gráfeldar, kap. 8.

43. A. Steinnes. Utskyld. – "Historisk tidsskrift", 36. bd., Oslo, 1953; idem. Husebyar. Oslo, 1955; idem. Hundekongen. – "Historisk tidsskrift", 38. bd., 1958, s. 309, 314.

44. В другой рукописи саги вместо слов Asbjorn, Þorberg af Örnesi сказано: Ásbjorn Þorbergsson af Örnesi ("Íslenzk fornrit", 26. bd. Reykjavík, 1941, bls. 316, n. 4).

45. В "Саге об Олафе Трюггвасоне" Одда (гл. 54) из этих хавдингов по имени названы лишь двое: Орм lygra из Býnesi и Стюркар Эйнридссон из Gimsar. Но сверх того упомянут Железный Скегги. Об остальных сказано: "и многие их сородичи и друзья".

46. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 67.

47. Но в той же саге об Орме lyrgja сказано, что он жил в Býnes, усадьбе, распопоженной неподалеку от Meðalhús (Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 48). Создается впечатление, что название Meðalhús носила не только усадьба, но и – по ней – вся местность, ее окружавшая. В действительности Орм владел усадьбой Býnes, а не Meðalhús (см. ниже).

48. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 40.

49. Saga Óláfs Tryggvas., kap. 67. Здесь упомянут большой боевой корабль Стюркара.

50. В Законах Фростатинга содержится постановление (Frostathingslov, IV, 50-52) о праве бондов Трандхейма на самозащиту от беззаконий короля, ярла или лендрмана: жители всех или части фюльков объединялись и выступали против нарушителя порядка.

51. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 48, 49. В "Саге об Олафе Трюггвасоне" Одда (гл. 20) эта история рассказывается о жене не Орма, а другого "могучего человека" – Брюньольфа из Гаулардаля. Ярл Хакон якобы находился в то время не в Meðalhús, а в своем владении в Хладире. Брюньольф, гласит сага, попросил помощи у бондов, и к нему собралось большое войско, потому что он был могуч, родовит и дружил с бондами. В обоих вариантах этого рассказа любопытно стремление авторов рассматривать важное политическое событие в истории Норвегии – свержение ярла Хакона и переход власти к Олафу Трюггвасону – сквозь призму областной истории Трандхейма, вращающейся вокруг могущественных семей местных владельцев.

52. Hkr.: Haralds s. gráfeldar, kap. 14.

53. В "Саге об Олафе Трюггвасоне" (гл. 71) Одд называет Эйвара сыном Стюркара.

54. В Morkinskinna (s. 208) и Haraldssona saga (kap. 2) среди сторонников конунга Сигурда Slembidjákn упомянут Гуннар из Gimsar.

55. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 107, 108, 109.

56. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 110, 139, 183, 242, 248, 259; Magnúss s. ins góða, kap. 14, 15.

57. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 228; cp. J. Schreiner. Tradisjon og saga om Olav den hellige, s. 117-120.

58. Однако Morkinskinna (s. 25-27) говорит о дружбе между конунгом Магнусом и родственником Кальва Арнисона Трандом из Уппланда.

59. Hkr.: Haralds s. Sigurðarsonar kap. 52.

60. Óláfs s. ins helga, kap. 53 ("Fornmanna sögur"), 4. Bd. Kaupmannahøfn, 1829: "Olafr konungr hafði raðit sér til skipa í Orkadal, tók bondaför ok halði 5 skip, hélt hann þegar inn eptir firði..."

61. Эйнар Потрясатель тетивы созвал всеобщее ополчение (saman þegn ok þraell) в Оркедале и Гаулардале для защиты страны против конунга Олафа (Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 39).

62. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 40.

63. Обращаясь к бондам Оркедаля с требованием подчиниться ему, Олаф сослался на то, что ярл Хакон передал ему всю власть, какой он пользовался в Трандхейме. Судя по тому, что усадьбой Angrar управлял арман – слуга конунга, она перешла в собственность государя.

64. Morkinskinna, s. 133; Hkr.: Magnúss s. berfoetts, kap. 5. Исходя из того, что между вступлением на престол Олафа Харальдссона и воцарением Магнуса Босоногого прошло 77 лет, вполне вероятно, что Сигурд был сыном Лодина.

65. Ср. J. Schreiner. Tradisjon og saga om Olav den hellige, s. 115-116.

66. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 171.

67. Многократно высказываемая в сагах точка зрения, что Трандхейм составляет "главу Норвегии" (háfuð Noregs), возможно, объясняется трандхеймской традицией, частично положенной в основу некоторых саг, но в то же время, несомненно связана с тем, что "сильные", т. е. самостоятельные и политически активные бонды в XII и начале XIII в. сохранялись преимущественно в этой области. См. Fagrskinna, kap. 40 и др.

68. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 178.

69. Maerr – "страна", "пограничная земля". Слово Moerin, по-видимому, было синонимом языческого святилища вообще. В "Книге и заселении Исландии" оно однажды употребляется именно в таком смысле: Торгадд Старый, большой хавдинг и годи (жрец) из Moerin в Трандхейме, переселившись в Исландию и желая присвоить себе земли на берегу фьорда, куда он прибыл, осветил их ("lagoi Maerina – helði á anan fjorðinn". – "Landnámabók Islands", Einar Arnorsson gaf út. Reykjavík, 1948. bis. 276).

70. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 105. Cp. ibid., kap. 162 (о пирах, которые устраивали для конунга Олафа лендрманы и ríkir boendr Уппланда).

71. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 130. Термин ríkismenn как синоним термина lendirmenn употребляется в сагах многократно. См. Fagrskinna, kap. 27, 44; Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 97.

72. Hkr.: Magnússona s., kap. 1.

73. Hkr.: Haralds s. ins hárfagra, kap. 14.

74. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 74.

75. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 62. Факт награждения Брюньольфа усадьбой подтверждается цитируемой Снорри висой Брюньольфа.

76. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 134; Haralds s. Sigurðars., kap. 100; Hákonar s. herðibreiðs, kap. 13; Magnúss s. Erlingssonar, kap. 38; Fagrskinna, s. 391.

77. Бонды о. Хисинга противились норвежским конунгам еще в середине XII в., за что подвергались суровым репрессиям (см. Morkinskinna, s. 224). По словам Снорри, крупная усадьба (bú stór) служилого человека шведского конунга существовала там еще в начале XI в. (Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 61).

78. Hkr.: Magnúss s. Erlingssonar, kap. 19. Вот еще некоторые данные об этой же категории бондов в Южной Норвегии. Харальд Харфагр посватался к дочери конунга Хордаланда Гиде, которая воспитывалась в Valdres (западная часть Уппланда) у одного могущественного бонда (Hkr.: Haralds s. ins hárfagra, kap. 3). В Morkinskinna (s. 104) назван "добрый бонд" (goðr buandi) в Уппланде, усадьбу которого посетил Харальд Сигурдарсон. Дочь могущественного и богатого бонда Олафа из Долины (в Вингульмарке), владевшего усадьбой Aumord, стала наложницей конунга Сигурда Крестоносца (Hkr.: Magnússona s., kap. 19). Саги рассказывают о возвышении семьи обладателей усадьбы Стейг в Гудбрандсдале. Ее владелец Торд Гутормссон, считавшийся самым влиятельным человеком в северной части этого фюлька, женился на родственнице Олафа Харальдссона. Его сын Торир, согласно легенде, провозгласил конунгом Харальда Сигурдарсона, был им за это награжден и стал его лендрманом. См. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 128; Haralds s. Sigurðars., kap. 24; Fagrskinna, kap. 44; Morkinskinna, s. 19.

79. См. подробнее А. Я. Гуревич. Свободное крестьянство и феодальное государство в Норвегии в X-XII вв. – СВ, XX, 1960, стр. 28-29.

80. Morkinskinna, s. 66-69. Достоверность этого факта подтверждается висой конунга Харальда, в которой он требует от Ульва отдать ему все свое имущество.

81. Morkinskinna, s. 25.

82. Morkinskinna, s. 85, 128-129. Все приведенные выше сообщения относятся к середине и второй половине XI в.

83. См. "Nordisk kultur", VIII, В. Literatur – historia. Uppsala, 1953, s. 209.

84. Но мнению Ю. Скрейнера, "аристократия бондов" Трендалага как политическая и общественная сила, державшая под своей властью эту область и отстаивавшая ее независимость, была сломлена при Магнусе Олафссоне, т. е. в середине XI в. – J. Schreiner. Trøndelag og rikssamlingen, s. 56 f., 68.

85. См. СВ, 24, 1963, стр. 48.

86. Слой людей, обозначаемых в сагах как "могучие" или "лучшие" бонды, в Трандхейме был довольво широк. Автор Fagrskinna, рассказывая о том, что биркебейнеры в 1176 г. получили поддержку паселения этой области, говорит: на их сторону стали переходить многие могучие люди (ríkir menn) и вождь биркебейнеров Эйстейн Мейла собрал у себя "сыновей всех лучших бондов" (allir hinir beztu bond a synir) со всего Трендалага, так что его отряд возрос до 2400 человек (Fagrskinna, kap. 112). См. А. Я. Гуревич. Социальная борьба в Норвегии в последней четверти XII и начале XIII в. – СВ, XXII, 1962, стр. 27.

87. Ю. Скрейнеру ("Trøndelag og rikssamlingen", s. 62-64) удалось показать переход владений некоторых трандхеймских "могучих бондов" в руки королевских слуг.

88. См. СВ, 24, 1963, стр. 32-51.

89. Жители Трендалага, природные условия которого благоприятствовали развитию земледелия в большей мере, чем в Вестланде, принимали сравнительно незначительное участие в походах викингов на запад. Это, несомненно, должно было отразиться на положении родовой знати и "могучих бондов": они не могли долго сохранять прежней основы своего общественного влияния (война, рабовладение и т. п.) и переходили к новым формам хозяйства, основавшимся на земледелии.

90. Одно из немногих упоминаний о "могучих бондах" в этой области см. в Fagrskinna, kap. 19 (rikr bonde из Агдера сообщает ярлу Хакону о нападении викингов из Йомсборга). Когда в источниках упоминаются "наиболее знаменитые люди" из Гулатингслага, они оказываются представителями родовой или служилой знати. См. Saga Óláfs Tryggvas., kap. 54, 55.

91. О его роли как предводителя бондов Вестланда см. Hkr.: Óláfs s. Tryggvas., kap. 57: соглашение его с конунгом привело к принятию христианства всеми бондами. Ср. Fagrskinna, kap. 28. По мнению Г. Сандвика, Снорри, изображая Эрлинга и других хавдингов в качестве защитников бондов против притеснений конунга, создает собственный идеал исландского магната начала XIII века. См. G. Sandvik. Hovding og konge i Heimskringla, s. 36, 44, 49, 51.

92. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 181: "Долгое время в Норвегии было в обычае, чтобы сыновья лендрмапов или могучих бондов уезжали на военных кораблях и приобретали богатства, занимаясь грабежом за пределами страны или внутри нее". Ср. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 130; Fagrskinna, kap. 112.

93. Hkr.: Óláfs s. helga, kap. 91 и др.

94. В цитированной выше работе о верхушке трандхеймских бондов ("Trøndelag og rikssamlingen") Ю. Скрейнер, подробно анализирующий их роль в политической борьбе в Норвегии в IX-XI вв., совсем не останавливается на вопросе о социальной природе "могучих бондов" и по существу сливает их с родовой аристократией. Экономическая основа могущества этого социального слоя представляется ему, по-видимому, неизменной на протяжении всего периода вплоть до Сверрира (последняя четверть XII в.). Но при такой постановке вопроса нельзя правильно понять и роль "могучих бондов" в политической жизни Норвегии. В самом деле, всегда ли они добивались лишь сохранения самостоятельности Трендалага и его независимости от королевской власти? Именно "могучие бонды" Трендалага поддержали биркебейнеров и Сверрира в их борьбе за укрепление феодального государства, и из их среды вышли многие служилые люди короля. Подобное изменение позиций этой своеобразной "крестьянской аристократии" нужно объяснять, по-видимому, сдвигами в ее экономическом и общественном положении (см. А. Я. Гуревич. Социальная борьба в Норвегии в последней четверти XII и начале XIII в., стр. 29, 32, 34, 37, 43, 47, 48). Не следует упускать из вида и другое существенное обстоятельство: если вплоть до XI в. Фростатинг сохранял определенные черты народной сходки с демократическими порядками, то в XII и XIII вв. он все более превращался в собрание, в котором знать и "могучие бонды" играли решающую роль.